Текст книги "Навь и Явь (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 71 страниц)

Когда колышущееся марево рассеялось, а радужная расплывчатость уступила место чётким очертаниям, Крылинка огляделась. Перед ней уходили вверх величественные древние ступени, поросшие мхом и казавшиеся предназначенными для ног великанов; старая, выветренная, а потому уже невысокая гора в зелёном одеянии леса выглядела спокойно и уютно, залитая солнечным светом и окутанная хвойным дыханием сосен. «Бом-м, бом-м», – пели камни под ногами молодой женщины, и перезвон этот шёл словно из самой утробы горы. Крылинка ожидала, что кольцо перенесёт её прямо к Твердяне, но оружейницы рядом не было видно… Впрочем, она чувствовала: цель близко – сильная и звонкая, как тысяча подземных колоколов.

Это в зрелые годы, слегка погрузнев и расплывшись, она будет питать неприязнь к ступенькам, а сейчас радостное волнение наделило её лёгкостью на подъём, и Крылинка почти взлетела по лестнице к огромным воротам, сделанным из дуба и окованным сталью. Гул и грохот слышался уже совсем близко, отдаваясь эхом у неё в груди, а ноги чувствовали дрожь камня. «Это, видно, и есть та самая Кузнечная гора и пещера Смилины, где Твердяна хотела возродить кузню», – подумалось Крылинке. Стоя перед воротами, она чувствовала себя недоростком: столь велики и мощны они были.

Едва она подняла руку, чтобы постучать, как калитка в воротах отворилась, и появилась незнакомая кошка, смутив Крылинку блеском своего раздетого по пояс, разгорячённого работой великолепного тела и гладкой головы, с которой свисала до самого пояса светло-русая коса. Грудь её прикрывал кожаный передник, спускавшийся почти до самых носков её тяжёлых рабочих сапогов – должно быть, сшитый из купленной у Медведицы кожи. А может, и из другой: столько лет уж прошло, те передники могли и износиться… А Крылинке казалось, что всё это было только вчера.

– Да принесу, принесу, – крикнула чумазая и потная работница кузни в приоткрытую калитку. А увидев Крылинку, окинула её взглядом и двинула бровью. – О, красавица какая… Вижу, не из наших мест! Зачем пожаловала, да ещё с цветочками? Учти, внутрь тебе нельзя. Там волшба оружейная.

– Мне бы… Твердяну увидеть, – робко сказала Крылинка, отчего-то вдруг засомневавшись. Безумная мысль: а вдруг синеглазой оружейницы здесь нет, и всё это – ловушка её воображения? Сон?

А взгляд кошки, теплея и всё ярче искрясь смехом, так и мазал по ней, оценивая округлые роскошества её фигуры.

– Подаришь поцелуй, красавица, – позову тебе её, – игриво пошевелила бровями эта любительница шалостей.

– Ещё чего! – возмутилась Крылинка, замахиваясь цветами, но скорее для острастки, нежели для удара.

– Ладно, шучу я, – засмеялась кошка. И, просунув голову за калитку, громко крикнула: – Эй там, кто-нибудь! Твердяну позовите! К ней гостья пришла!

Выполнив просьбу посетительницы, она подмигнула и исчезла в проходе, а Крылинка сквозь нарастающий звон волнения ощутила, что едва держится на ногах. Нет, похоже, всё-таки не сон. Но как унять разбушевавшееся сердце, тарабанившее до писка в ушах, за что ухватиться, чтобы не упасть? Грохочущая, как обвал в горах, вечность лопнула, стоило блестящему плечу Твердяны задеть туго натянутые струнки ожидания. Коса – чёрная змея с серебряной брошью-накосником на конце, тугие ветви жил под кожей сильных рук, пристально-прохладная озёрная синева глаз под сумрачными бровями и неизменно блестящий, изящный и гладкий череп – оружейница ничуть не изменилась, по-прежнему великолепная и суровая. Матушка Годава считала её страшноватой и угрюмой, но только эти руки Крылинка желала чувствовать на себе, только эти чистые, как горный ветер, очи испепеляли ей душу и тут же нежно воскрешали её. Добра была Яруница, но вкусом сухой хлебной корки отдавал её поцелуй, а рот Твердяны, лишь с виду жёсткий, обещал впиться глубоко, жарко и по-настоящему. Крылинка ловила безнадёжно онемевшими губами какие-то слова, но в голове сияла лишь солнечная пустота, а сердце горело, точно замурованное в плавильной печи.

– Здравствуй, лада, – просто и серьёзно сказала Твердяна. И, глянув на себя, крикнула в калитку: – Одёжу бросьте мне!

Поймав скомканную рубашку, она повернулась к Крылинке спиной и сняла передник, а та зачарованно любовалась шелковисто-упругой игрой мускулов. Рука сама потянулась и легла на чуть липкую от пота кожу, а Твердяна обернулась через плечо, и уголок её губ приподнялся в усмешке. Накинув рубашку, оружейница повернулась к Крылинке, склонилась и вдохнула запах цветов, а после щекотно обнюхала и саму их владелицу.

– Ты – как глоток свежего ветра, – улыбнулась она. – Пахнешь лугом и мёдом.

Слова бессильно осыпались к ногам Крылинки, так и не слетев с языка. Да, всё случилось вчера: чудесное укрощение огня, пламенная птица горящего шеста, прогулка по крутой каменистой тропинке, поцелуй в ночном саду и горькое расставание в багровых лучах заката. Не было этих лет бессмысленного одиночества: их вырезала золотая рука счастья, которое снова улыбалось в своём небесном тереме.

Сидя на берегу голубого, сверкающего под солнцем озера, Крылинка плела из своих цветов венок. Одежда и сапоги Твердяны, стремительно сброшенные на бегу, лежали рядом, и она могла в любой миг зарыться носом в рубашку, чтобы ощутить запах сильного тела кошки – крепкий и терпкий, родной. Затенив глаза сложенной козырьком ладонью, Крылинка смотрела в ослепительно-солнечную даль озёрной глади, туда, где плескалась и ныряла Твердяна, смывая рабочий пот. Женщина-кошка помахала рукой, зовя Крылинку к себе, но та со смехом отрицательно замотала головой. Тогда Твердяна нырнула и надолго скрылась, заставив Крылинку изрядно поволноваться. Впрочем, опасения оказались напрасными: вскоре оружейница показалась у самого берега с большой трепыхавшейся рыбиной в зубах. Вода стекала струйками и падала сверкающими каплями с её тела, неприкрытая нагота которого пробудила в Крылинке жаркое томление… Меч, вонзённый в землю. Женщина и то, что её оплодотворяет.

Сплюнув чешую, Твердяна растянулась на траве и подставила себя жаркому солнышку. Наверное, она знала, что смущает и волнует Крылинку, но преград для воссоединения уже не осталось, только свободная широкая дорога лежала впереди. Плоский подтянутый живот, сильные бёдра, стройные голени, голубые жилки под кожей ступней, коричневато-розовые соски – всё это она позволяла Крылинке хорошо разглядеть, тягуче выгнувшись с ленивым кошачьим изяществом и зарывшись пальцами ног в траву. Отжав косу, она повернулась на живот, а Крылинка водрузила готовый венок ей не на голову, а на тугие полушария ягодиц, к которым прилипли сухие былинки. Смех помог ей преодолеть смущение, очистил от напряжённого комка неловкости и подарил тёплую свободу.

Как всё-таки хорошо смеяться – слаще, чем малина! Снова, как прежде, колыхалась её грудь, приковав к себе взгляд Твердяны. С лукаво-хищным блеском в глазах та повалила Крылинку на траву, поймав её, как зазевавшуюся пташку. Ощущая на себе тёплую тяжесть тела кошки, Крылинка сладостно обмерла. Ни страха, ни возмущения – только радостное осознание, что всё правильно, всё так и должно быть. Её губы поддались ласковому натиску и впустили второй поцелуй, отделённый от первого долгими годами.

– Запеки мне рыбу, есть хочу, – сказала Твердяна. – И с тобою побыть хочу. Раз пришла моя женщина, работа, пожалуй, подождёт.

Иначе быть просто и не могло.

Большой двужилый дом Твердяны стоял посреди просторного, обнесённого невысокой каменной изгородью участка. Садом это было назвать пока нельзя, разве что огородом: там зеленела всего одна яблоня и пара кустов смородины, да ещё раскинулись несколько грядок с овощами, зато имелся собственный колодец. А воображение Крылинки уже засаживало свободное пространство новыми плодовыми деревьями и ягодными кустами; шагая по выложенной каменными плитками дорожке к дому, она уже знала, где что будет расти. Вокруг дома – яблони и груши, вдоль ограды – малина и вишня; смородины будет не меньше десяти кустов, а к ней – крыжовник и жимолость. Грядок можно было разбить и побольше – места хватало, а вот перед навесом-гульбищем, протянувшимся в обе стороны от крыльца, следовало непременно сделать цветник.

– Можно и цветник, – послышался ласково-хрипловатый голос Твердяны. – Всё будет, как ты захочешь. А хозяюшки тут не хватает – что есть, то есть.

Крылинка смущённо зарделась: оказывается, она проговаривала свои замыслы вслух. Твердяна с лучащимися улыбкой глазами распахнула перед нею дверь, и будущая хозяйка окунулась в приятную прохладу основательно построенного дома. В каменной кладке были заложены брусочки зачарованной стали, благодаря которым в летний зной внутри было не жарко, а в зимнюю стужу хорошо сохранялось тепло.

– Тут можно бы вторую печку сделать, – прикинула Крылинка, осмотревшись на просторной кухне и показав пальцем в подходящий угол. – У нас дома две кухонных печки: здорово выручает, когда сразу много всего приготовить надо – скажем, к празднику.

– Как скажешь, лада, – усмехнулась оружейница. – А пока, чтоб рыбу испечь, и одной хватит.

Пока Крылинка хлопотала, Твердяна куда-то исчезла, а когда вернулась, невзрачную рабочую одежду сменил голубой вышитый кафтан и нарядные сапоги с кисточками. За поясом красовался внушительной длины кинжал в богатых ножнах – без сомнения, её собственной работы. Вдохнув горячий парок, исходивший от готовой рыбины, Твердяна сказала:

– Ну, добро. Будет нам свадебный пир: двоим много ли надо?

Крылинка непонимающе уставилась на неё, а у самой сердце так и заколотилось…

– А к чему нам широкое гулянье? Тебя ж к обеду домой ждут, – пронзая Крылинку ясновидящим холодком, молвила Твердяна спокойно. – А сестрица моя на роднике в любой день нас ждёт, чтоб венцом света Лалады соединить. До обеда как раз успеем.

Водопад-занавеска, черноволосая дева-жрица с глазами Твердяны… «Надумаешь – приходи». Крылинке почудилось, что попала она в чьи-то колдовские сети, и объял её сперва жутковатый озноб, который, впрочем, тут же мягко победило тепло руки Твердяны.

– Не пугайся, лада. Откуда я знаю то, чего ты мне не сказывала? Так уж получается, что я вижу невидимое и слышу не произнесённое. У сестры тоже такой дар, оттого она и выбрала стезю – Лаладе служить.

– Тогда ты знаешь и о том, что я сговорена уж с вдовой одной, – ошеломлённо пролепетала Крылинка запоздалое и виноватое признание. (Мысль о Ярунице больно уколола сердце. Стыдно перед ней, светлой и доброй…)

– Сговор – не помолвка, – нежно привлекая Крылинку к себе, успокоила Твердяна. – Большого греха нет. Хоть и жаль будет огорчать твою избранницу, да не на свой кусочек она рот разевает, не выйдет добра из такого дела.

– Почему… что ж ты в прошлый раз ушла, не забрала меня, ежели знала, что я тебе принадлежать должна? Отчего столько ждать пришлось? – вырвался из груди Крылинки невыносимо горьким комом назревавший много лет вопрос.

– В тот раз лучше было оставить всё как есть, – шевельнулись губы женщины-кошки в щекотной, греющей близости от её губ. – А теперь и мы изменились, и люди вокруг нас, и обстоятельства. Забери я тебя тогда против воли твоих родительниц, не миновать бы между вами большой обиды длиною в жизнь, а сейчас всё обойдётся. Не опасайся.

Голова Крылинки шла кругом: не ожидала она, что уже сегодня попадёт на собственную свадьбу, но ей страстно хотелось верить во всё, что говорила Твердяна, а уж противиться своему счастью было бы глупо. Вот только ей хотелось ещё знать:

– И что же… вот так просто, без праздника, без гостей? А твои родительницы что скажут? Благословят ли нас?

– Главный праздник – в наших сердцах, – ответила женщина-кошка. – А благословение уже давно с нами. Пойдём, родительница Роговлада просила показать ей тебя.

Шаг в проход – и они оказались в Тихой Роще, среди величественного молчания согретой Тишью земли и горьковато-чистого, смолистого духа. Светлая грусть тронула сердце Крылинки, когда Твердяна подвела её к совсем свежему упокоению: об этом говорила гладкость и сияющая живость лица, на котором ещё можно было разглядеть даже мелкие морщинки в уголках глаз.

– Чтобы пробудить её, нужно прикосновение любящей женщины, помнишь? – шепнула Твердяна, ласково подталкивая Крылинку к сосне. – Не робей. Просто дотронься. – И добавила, игриво пощекотав губами её ухо: – Заодно и проверим, любишь ты меня или нет.

Конечно, последнее было сказано в шутку, но Крылинке казалось кощунственным любое сомнение в том, что она сумела взрастить, взлелеять и пронести сквозь время свои чувства. Впрочем, лёгкая заноза возмущения тут же растаяла в потоке благоговения и света, когда её ладонь легла на тёплую, как человеческая кожа, морщинистую кору. Недра ствола отозвались протяжным стоном, и Крылинка отпрянула. Ей ещё не доводилось видеть, как пробуждаются упокоенные: нарушать их сон разрешалось лишь в самом крайнем случае, а на веку Крылинки таких случаев не представлялось.

– Ещё не всё, – подбодрила её Твердяна согревающей тяжестью своих рук у неё на плечах. – Поцелуем надо распечатать уста, тогда родительница сможет говорить.

До соснового лица Крылинке было не дотянуться, и она с глубоким трепетом приложилась губами к стволу, после чего отступила на несколько шагов; дерево смотрело на неё живыми человеческими глазами такого же цвета, как у Твердяны. Если бы Крылинка умела падать в обморок, это зрелище непременно отправило бы её в него, но её душа лишь сжалась в околдованный комочек под взором этих очей, ещё совсем недавно созерцавших светлые чертоги Лалады.

– Государыня родительница, светлого тебе отдыха в Тихой Роще! Мы прервали твой покой по твоей же просьбе, – сказала Твердяна. – Это Крылинка, она вот-вот станет моей супругой.

Светлые неземные глаза задумчиво созерцали вещественный мир, и в их глубине медленно проступало припоминание. Когда их взор снова остановился на Крылинке, та почувствовала, как её охватывает блаженная слабость – совсем не страшная, а приятная и умиротворяющая. Солнечным зайчиком мелькнула мысль: должно быть, так чувствуют себя упокоенные, освободившись от телесных страстей.

– Сама пришла или ты её забрала? – раздался из дерева немного скрипучий, но приятный и звучный голос.

– Сама пришла, – ответила Твердяна.

– Значит, любит, коль сама… после стольких лет, – молвила сосна. – Тяжко мне говорить… Будьте счастливы, дети мои. Я за вас спокойна.

Скрипуче-древесный голос смолк. Во взгляде Роговлады отразился незримый чертог запредельного покоя, в котором пребывала душа, веки отяжелели и опустились, и лицо снова застыло, бесстрастное и чуждое земной суеты.

Крылинка долго приходила в себя после этой встречи. Сидя рядом с Твердяной на тёплом камне в окружении молодых сосенок, она пробормотала:

– Как же так?… Не дождалась твоя родительница дня твоей свадьбы…

– Устала, вестимо, – обнимая её за плечи, вздохнула оружейница. – Подвела она итоги и решила, что хорошую жизнь прожила, всё выполнила, можно и на покой отправляться. Перед уходом в Тихую Рощу сказала мне: «Избранницу ко мне приведи, хоть там на неё взгляну да за вас порадуюсь». А матушка Благиня за год до этого на погребальный костёр легла, перед этим тоже мне своё благословение оставив.

А совсем недалеко журчал водопад, светлые струи которого скрывали от взгляда пещеру. Добраться до последней можно было только по ласкаемым водой скользким камням, с которых Крылинка, чувствуя себя недостаточно ловкой, опасалась упасть, и Твердяна внесла её в пещеру на руках, пока её сестра-жрица по имени Вукмира с улыбкой держала «занавеску». Водный поток в её руках был послушен, как ткань у искусной швеи.

Свет Лалады, растворённый в воде игривыми светлячками, омочил их губы и пролился в горло. (После этого Крылинка ещё примерно год не могла вымолвить ни одного ругательного слова). Пещера, наполненная золотым сиянием из невидимого источника и вся переливающаяся от самоцветов в её стенах, одевала голос Вукмиры в тёплые отзвуки.

– О великая мать Лалада, ниспошли венец света твоего на главы Твердяны и Крылинки, дабы преисполнились они бессмертной твоей любовью!

Когда разумный, внимательно-ласковый сгусток сияния начал надвигаться на Крылинку из-под сводов пещеры, украшенных мерцающими каменными сосульками, ту накрыло густым облаком бесчувственности. Ни рук, ни ног, ни головы – одной сплошной мыслью стала Крылинка, но мыслью счастливой и радостной. Крошечной звёздочкой она лежала в чьей-то огромной ладони, соприкасаясь с бескрайним разумом, вмещавшим в себя целые миры… Что здесь значило время, когда вокруг дышала и мыслила живая вечность?

Крылинке было даже немного жаль возвращаться в своё тело с его ограничениями, но любящий взгляд Твердяны возместил ей всё с лихвой. Та, держа её в объятиях, улыбнулась:

– Ну вот, а говорила, что обморок – это не про тебя.

– Так вот он какой, – пробормотала плохо слушающимися, словно чужими губами Крылинка. – Знаешь… а когда мы с тобою у ручья впервые встретились, я на себя словно бы со стороны смотрела и видела, как я отломила то деревце… Непохоже на обморок, правда? Тело ведь должно было упасть…

– Не обязательно, – послышался голос Вукмиры, и та склонилась над Крылинкой, до дрожи похожая на Твердяну. – В миг вашей встречи кругозор твоей души расширился, потому что её связь с телом ослабела на краткое время. У прочих девушек происходит то же самое, только памяти о случившемся не остаётся. А ты не только сохранила воспоминания, но и не утратила способности управлять своим телом в те мгновения.

– Ежели б кто-то объяснил это моим родительницам тогда, – вздохнула Крылинка.

– Такое слишком редко встречается, вот и проворонили они знак, – сказала Вукмира. – Ты же просто не могла знать этого в силу своей юности, а о том, что почувствовала себя в тот миг как-то необычно, умолчала.

– Признаться, я тоже не сразу разобралась, что моя Крылинка – особенная, – добавила Твердяна. – Даже сомнения сперва закрались… Теперь-то уж я такую осечку не допустила бы. Мудрость да опыт, вестимо, не сразу приходят.

– Но всё закончилось хорошо, хвала Лаладе, – улыбнулась Вукмира. – Любовь тем слаще, чем труднее дорожка к ней. Отныне вы – законные супруги пред светлым ликом богини нашей. Ступайте и живите в любви и согласии много лет и зим.

Впрочем, перед тем как последовать этому напутствию, им предстояло ещё одно дело.

Домой Крылинка успела как раз вовремя: ещё чуть-чуть, и её хватились бы. Вместо охапки целебных трав она держала за руку свою супругу. Войдя в дом, Твердяна учтиво сняла шапку и поклонилась Медведице, матушке Годаве и Ярунице, которую те, как оказалось, позвали в гости. Видя недоумение в глазах своих родительниц, Крылинка с поклоном объявила:

– Прошу любить и жаловать – супруга моя, Твердяна Черносмола. Мы с нею только что на роднике при Тихой Роще обвенчались светом Лалады. Простите, государыни родительницы, что сделали мы всё без вашего ведома, и не гневайтесь. Только иного пути у нас не было.

– Как же так, Крылинка?! – воскликнула матушка Годава, поднимаясь из-за стола и негодующе сверкая очами. – Знака-то, обморока-то ведь не было!

– Ошиблась ты, матушка, – подала голос Твердяна. – Был знак, да только необычный, вот и прошёл неопознанным, а Крылинка по неопытности промолчала. В недоумении пребывала какое-то время и я, но исправлять ошибки, к счастью, не всегда бывает слишком поздно.

И она передала всё то, что объяснила им Вукмира, добавив, что родительницы Крылинки могли посетить родник и спросить у её сестры-жрицы обо всём самолично – в случае, ежели им необходимо подтверждение. Матушка Годава как стояла, так и села обратно с застывшим от потрясения взглядом, а после закрыла лицо маленькими худыми ладошками и заплакала. У Крылинки тоже заволокло взгляд влажной солёной пеленой, когда она, преодолевая стыд и горечь, посмотрела на Яруницу.

– Прости, тёть Ярунь, что так вышло, – только и смогла она пробормотать.

Ни обиды, ни гнева не выказала владелица маленькой кузни, лишь грустью затуманились её светлые глаза. Встав, она сердечно обняла Крылинку и прижала к своей груди.

– Не держу я зла, голубка. Ты всё правильно сделала, и я только радуюсь, что ты на свою настоящую дорожку наконец свернула. А мне кроме твоего счастья ничего и не нужно.

Твердяна поклонилась своей сестре по ремеслу.

– Благодарю за мудрость твою и рассудительность. Уж не обессудь, что так получилось… Почту за счастье, ежели дружбу мою примешь.

– Отчего ж не принять, – улыбнулась Яруница, обмениваясь с Твердяной троекратным поцелуем. – Славен род великой Смилины! Как твоя родительница Роговлада поживает? Знаменитая она мастерица, доводилось мне у неё советов спрашивать. В здравии ли она?

– В Тихой Роще она уж нашла свой последний приют, – ответила оружейница.

– Вот как, – проронила Яруница. – Что ж, да пребудет она в чертоге Лалады в мире и покое.

Медведица переварила услышанное и увиденное сдержанно и молчаливо, а когда настал её черёд говорить, выразилась она, как всегда, немногословно, зато по существу:

– Ну, раз так приключилось… Живите, чего уж там.

Ясный день сменился тихим вечером. Не пропала испечённая Крылинкой рыбина, став первым совместным ужином новобрачных: большая её часть досталась Твердяне, а Крылинка удовольствовалась парой кусочков, слишком вымотанная свалившимся на неё в одночасье счастьем. Хлопоты по переправке её скарба ещё предстояли им, и пока она имела лишь то, что было на ней надето, но гостьей в этом доме себя уже не чувствовала. Вместе с золотым существом в небесном тереме она умиротворённо смотрела, как Твердяна ест приготовленную ею рыбу, а о том, что женщина-кошка насытилась, возвестило тягучее ласковое урчание. И это было даже больше, чем Крылинка могла мечтать.

Розово-синий вечер перетёк в звёздную летнюю ночь, и Крылинка трепетно и чуть стыдливо, но доверчиво отдала своё сохранённое в неприкосновенности девство супруге, которая приняла его бережно, как великий подарок. Засыпая под мерный звук дыхания Твердяны, она обнимала её горячее обнажённое тело, а проснулась оттого, что ей стало трудно дышать. Оказалось, что на ней по-хозяйски лежала огромная и тяжёлая пушистая лапа, а рядом на подушке Крылинка в синей предрассветной мгле увидела чёрную усатую морду. Нежность и восхищение красотой великолепного спящего зверя сплелись в ней тёплый клубочек, но дышать под этим драгоценным весом было всё-таки не очень удобно. Крылинка тихонько поцеловала и пощекотала лапищу.

– Мрр-мррр-мррр-ммм, – сонно промурчала чёрная кошка и перевернулась на спину.

Не обмануло Крылинку прощальное предчувствие, нашёптанное ей ветром на лугу: вскоре со всем своим приданым она навсегда поселилась в доме супруги, и с той поры эти места тоже стали ей родными. Взяла она из сада в родительском доме черенки яблонь и груш, корневые отпрыски малины и вишни, размножила смородину, приручила голубую жимолость и сладкий горный крыжовник. Живительная сила Лалады в нежных руках белогорских дев приобретала особое свойство: она заставляла всё расти с необычайной скоростью, и уже через год у Крылинки с Твердяной был добротный плодоносящий сад и изобильный огород, а весной и летом в открытые окна струился душистый ветер, пропитанный чарами цветника. На создание такого хозяйства обычным образом потребовалось бы лет десять. И пшеница у них колосилась, и домашняя скотина паслась на сочных лугах, а всех своих дочерей, как и предсказывала Медведица, Крылинка родила благополучно и без слишком долгих мучений.

В зимний День поминовения (Крылинка в то время вынашивала свою старшенькую, Горану) они с Твердяной, как всегда, посещали предков, покоившихся в могучих, причудливо изогнувших свои ветви бессмертных соснах. Накануне Крылинке приснилась Яруница, и ей отчего-то до щемящей тревоги захотелось её навестить, проведать, жива ли она, здорова ли.

– Отчего ж не навестить, – согласилась Твердяна. И заботливо спросила, кивая на её опустившийся в преддверии скорых родов живот: – А не тяжко тебе? Может, лучше домой пойдём?

– Да нет, терпимо, – прислушавшись к себе, решила Крылинка.

Наделённая жизненной силой с избытком, не привыкла она сидеть сложа руки и долго отдыхать, а потому и на сносях не давала себе никаких поблажек – работа кипела и спорилась у неё всегда. Матушка-земля, вода из Тиши да солнышко красное – вот три лучших друга, благодаря которым она оставалась весёлой и здоровой. А четвёртым стала любовь её супруги.

– Ну ладно, коль так, – сказала Твердяна. – Идём тогда.

Однако, выйдя из прохода, они не покинули пределов Тихой Рощи… Перед ними стояла сосна, лицо которой Крылинка сразу с сердечным трепетом узнала. Добрые глаза и улыбчивые губы были закрыты в заоблачном покое, а трудовые руки, когда-то сделавшие для Крылинки серёжки с кошачьим глазом, превратились в могучие ветки с покрытой сверкающими росинками хвоей. Взгляд Крылинки помимо воли затуманился влажной дымкой, но это были светлые слёзы, тёплые и очистительные.

Когда её живот внезапно скрутила боль, она зажала себе рот и впилась в руку зубами, боясь потревожить сон Яруницы.

– Тихонько, тихонько, – подхватила её под локоть Твердяна. – Давай-ка домой, живо.

– Печку в бане затопи, – сквозь зубы простонала Крылинка.

– Затоплю, затоплю, – отозвалась супруга ласково. – Матушку Годаву позвать?

– Позови, пожалуй… Ох, пресветлая Мила, Лаладина супруга, помоги мне…

Скорчившаяся в три погибели Крылинка и бережно поддерживающая её Твердяна шагнули в проход и уже не видели, что светло-серые глаза мерцали из-под таинственно приоткрытых век, а одеревеневшие губы пересекла трещинка: сосна улыбалась…

***

До двенадцати лет Твердяна росла свободной и неудержимой, как ветер, приходя домой только чтобы поесть и поспать. Её влекли шелестящие тайны леса, его живая суть, в которую она погружалась с головой, и он всякий раз рассказывал ей новую сказку. Кошкой-подростком она рыскала по его тенистым чащам, ловя мелких зверюшек и птиц. Старательно следуя наставлениям родительницы Роговлады, начинающая охотница всякий раз благодарила добрый и мудрый лес за то, что тот щедро открывал ей свои угодья и делился с ней богатствами.

Любила она и горы с их сверкающим холодом вершин и не тающими снегами, соседствовавшими с зелёной травой и цветами. Эту любовь с ней разделяла её сестра-близнец Вукмира, частенько увязываясь за Твердяной в горы. Они вместе выслеживали там диких баранов – сильных и осторожных, покрытых густой коричневой шерстью с белыми «чулками» до колен и наделённых великолепными, круто изогнутыми рогами. Лишь по самым опасным горным тропкам Твердяна не разрешала Вукмире за собой следовать, оберегая сестру, но и та порой возвращалась с таких прогулок с шишками, синяками и ссадинами. Матушка Благиня ворчала:

– Ну ты-то куда лезешь, Вукмира? Ежели у твоей сестры шило в одном месте, это не значит, что ты должна делать всё то же, что и она!

Но близнецов, словно связанных невидимой тёплой пуповиной, было не оторвать друг от друга. Они строили шалаши и играли в семью: Вукмира как будущая хранительница очага ждала «дома» и шила что-нибудь, коротая время, пока Твердяна рыскала по горам в поисках добычи. Иногда она приносила молодого барашка, птицу или рыбину, а порой возвращалась лишь с красивыми цветами, какие находила в укромных нетронутых местечках по соседству со сверкающим на солнце снегом. Вукмира изображала рассерженную супругу, уперев руки в бока:

– И что мы сегодня будем есть на обед? Цветочки жевать?

– Да ладно, будет тебе ругаться! – смеялась Твердяна. – Зато смотри, какие они чудесные!

Чмокнув сестру в щёку, она с обезоруживающей улыбкой протягивала ей нарядную, пёструю охапку цветов, перед которой та не могла устоять, таяла и прощала легкомысленную добытчицу. Охотилась Твердяна как в облике кошки, так и с луком и стрелами; когда ей везло, они с Вукмирой жарили мясо на костре и наслаждались им под открытым небом. Лучшей приправой был чистый воздух, пропитанный льдисто-снежной свежестью горных вершин. Рыбачила Твердяна без снастей, просто ныряя и по-звериному хватая рыбу зубами. Подсмотрев медвежий способ ловли, она слегка видоизменила его: устраивалась на большом камне посреди бурлящего потока и упражнялась в метании остроги. Во время нереста она любила лакомиться свежей икрой, вспарывая рыбьи брюха и выгребая её оттуда. Сестрёнка от сырой икры воротила носик, и Твердяна, слизывая с пальцев прозрачно-янтарные бусинки, остро пахнувшие рыбьим нутром, говорила:

– Ну и зря отказываешься. Вкуснятина. Даже без соли…

Острием охотничьего ножа она осторожно взрезала скользкую плёночку-мешок и вынимала икринки, сразу кладя их себе в рот и с наслаждением давя языком, пока Вукмира возилась с чисткой рыбьей тушки и жарила её на костре.

Однажды Твердяна и несколько её приятельниц решили посоревноваться в подлёдном плавании и выбрали для этой забавы высокогорное озеро Сморозь, покрытое вечным льдом. Места эти были суровы и холодны: ели, росшие по берегам, казались седыми, и даже самое солнечное и тёплое лето не освобождало это озеро из ледяных оков. Говорили, что заморозила его озёрная владычица, которая не любила вторжений в свои владения, а нарушителей покоя могла утянуть под лёд. Среди юных кошек возник раскол, и только пять самых смелых из них дерзнули бросить вызов таинственному озеру и проплыть от проруби до проруби. Была среди них и Твердяна, а Вукмира, как всегда, увязалась за ней. Взрослым, разумеется, о задуманном ничего не сказали.

На берегу развели большой костёр, чтобы сразу же согреться возле него после заплыва. Твердяна сказала сестрёнке:

– Ты в воду не лезь, жди тут.

Девочка, ёжась в леденящем дыхании озера, смотрела на неё с тревогой.

– Ох, неспокойно мне, сестрица, – вздохнула она. – А ежели утащит вас к себе владычица? Неладное вы затеяли!

– Ничего, выплывем, я верю, – успокоительно пожав озябшие пальцы Вукмиры, сказала Твердяна. – Жди на берегу и за костром следи.

В вечном льду сделали две широких проруби в пятидесяти саженях друг от друга – такое расстояние юные кошки себе назначили в качестве испытания, одолеть которое следовало честно, не пользуясь проходами.

– Ох, сестрица, боюсь я, – не унималась Вукмира, неотступно следуя за Твердяной.

– Тебе-то чего бояться, ты ж не поплывёшь, – усмехнулась та. – Иди на берег, к костру!

– Не лезь туда, Твердянушка, боязно мне за тебя! – И в голосе, и на глазах Вукмиры дрожали слёзы.

– Да ну тебя, – грубовато ответила Твердяна, сбрасывая сапоги и распоясываясь.

Последним, что она видела перед тем как прыгнуть в зеленоватую толщу неизвестности, были влажные, как подтаявшие голубые льдинки, глаза сестры и её стиснутые в нервный замок пальцы.