Текст книги "Навь и Явь (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

– Да и кушала она, как пташка малая, – добавила Крылинка, внимательным, пронзительно-тревожным и нежным материнским взором следившая за каждым шагом Млады. – Только на воде из Тиши, молоке, кашке да мёде тихорощенском и жила всё это время. Ну, рыбку Дарёнка ей давала иногда.

– Вода из реки священной да мёд из Тихой Рощи – сие есть сама жизнь, – сказала Горана. – Каша – сила, а ежели с молоком – так и вовсе… Ничего, скоро оклемается наша Млада, никуда не денется!

В предбаннике Млада в изнеможении опустилась на лавку, переводя дух. Печка уже дышала жаром, Горана залила веники кипятком и отнесла в парилку. Помогая сестре раздеваться, она качала головой и сокрушённо прицокивала языком:

– Ой, худоба… Ну ничего, нагуляешь тело. У матушки Крылинки сроду никто с голоду не умирывал. – И хмыкнула: – Матушка, Дарёнка, ну чего вы тут толчётесь? Идите, что ли, стол пока готовьте… Не дам я Младе упасть, не бойтесь.

– Ты, Младушка, долго-то не парься, нельзя тебе пока, – напутствовала Крылинка. – Головушка закружиться может или сердечко защемит…

– Всё хорошо будет, всё будет как надо, – с мягким смешком выпроваживала её Горана. – Ступайте, родные.

Сама она, сняв рубашку и нагрудную повязку (Рагна была на пятом месяце, а у Гораны уже сейчас лилось жирное, желтоватое молозиво), подхватила сестру под мышки и поставила на ноги.

– Шагай потихоньку. Не подскользнись, осторожно…

Радость солнечно-рыжей кошкой мурчала на подоконнике, щекотала пушистым хвостом сердце Дарёны, вливая в жилы счастливую, беспокойную непоседливость. Подхватив Зарянку на руки, она кружилась с нею по дому:

– Полетели-полетели…

Малышке «летать» нравилось до замирания души, и она сперва весело гукала, а потом начала заливисто смеяться в голос. Дарёна, прижав дочурку к себе, сама рассмеялась свободным, серебристо-светлым, сильным смехом: не осталось больше сдавливающих рёбра невидимых обручей тоски, упала с глаз ночная пелена ожидания, и, хотя за окном червонным золотом горела вечерняя заря, в душе щебетало утро.

В окно она видела, как сёстры-кошки возвращались из бани, пересекая сад по тропинке – улиточно-медленно, шаг за шагом. Издали худоба Млады ещё резче бросалась в глаза, чёрные брови мрачновато нависали над глазами, до светлой, острой печали напоминая Дарёне о Твердяне; Млада, сосредоточенная на ходьбе, казалось, ничего вокруг не замечала – даже жену, вышедшую ей навстречу на крылечко с дочкой на руках. Влажные, зачёсанные со лба волосы вились колечками, а ноги шатко переступали по дорожке.

– Вот молодец, туда и обратно сама дошла, – подбадривала её Горана.

Увидев Дарёну, Млада расправила напряжённо сдвинутые брови, и угрюмость изгладилась из их изгиба. Её губы дрогнули в улыбке, и она зашагала быстрее.

– О, как рванула-то сразу, – добродушно усмехнулась оружейница. – Да, есть к кому спешить, сестрица, есть к кому!

Последний отрезок пути они преодолели довольно споро, и Млада, ступив на крыльцо, поцеловала Дарёну и малышку. Счастливо жмурясь в её объятиях, Дарёна чувствовала, как колотилось сердце супруги: сделав такой рывок, та совсем выбилась из сил. В дом Млада вошла, опираясь на плечи сразу двух родных людей – сестры и жены.

– Ну, я же говорила, что сила быстро возвращаться станет! – воодушевлённо молвила Горана. – До бани-то еле-еле плелись, на каждом шагу застревали, а за обратную дорогу, почитай, ни разу и не остановились. Ну вот, матушка, а ты боялась, что банька Младе повредит. Ничего не повредила, только на пользу пошла!

– Ох, к столу садитесь поскорее, – хлопотала вдова Твердяны. – Наконец-то ты, Младушка, поешь как следует… Я вот пирог рыбный, твой любимый, испекла!

Однако отвыкла Млада много есть – осилила за ужином только небольшой кусочек пирога, полватрушки да несколько ложек густого овсяного киселя с молоком. Запила она всё это водой из Тиши с разведённым в ней тихорощенским мёдом и отваром свежей яснень-травы. Собранная до цветения, она ещё не вошла в полную силу, но и такой отвар был полезен.

– Заготавливают травушку сию в середине лета, в липне [26]26
  липень – июль


[Закрыть], – молвила матушка Крылинка, наставляя Дарёну. – Вот когда липы духовитым медовым цветом покрываются, тогда и яснень-трава зацветает – день в день, точнёхонько. Когда цветочки на ней только-только появились – успевай собирать, ибо лишь десять деньков пребывает она в расцвете силы своей. Хоть и цветёт она до осени самой, но сила её уж на убыль идёт.

К ужину, как обычно, явилась домой и Шумилка, сияя счастьем, будто начищенный медный таз на солнце. Радовалась она, что госпожа Радимира жива осталась, а увидев за столом Младу, вскричала со смехом:

– Ох, ну ничего себе – денёк выдался! Столько всего сразу – как бы мне не лопнуть на радостях-то!

– Садись-ка давай за стол, а то пирога тебе не достанется, – добродушно проворчала матушка Крылинка. – Припозднилась ты сегодня…

– Да тут припозднишься! – снимая шлем и оглаживая вспотевшую голову, сказала Шумилка. – Госпожу Радимиру-то в Тихую Рощу снесли сперва – какой уж там ужин… А потом весть пришла – ну чисто молния среди ясного неба! – дескать, живёхонька она и даже вполне себе здоровёхонька. Мы ушам своим не поверили! Лежала ведь при смерти, осколком хмари раненная. Пока не дождались её саму, не расходились… Оттого и опоздала я нынче малость.

Разнообразные чувства так и распирали Шумилку, и она поспешила набить рот пирогом: еда её всегда успокаивала.

– Выходит, нашлось лекарство от твёрдой хмари, – молвила Млада. – И что же исцелило Радимиру?

– Чудеса в решете! – махнула рукой Шумилка. – Госпожу Радимиру из Шелуги на носилках в Тихую Рощу унесли, а вернулась она на своих ногах, да ещё и не одна. Навью с собою привела. Говорит, вот это и есть, мол, моя спасительница. Водила её по крепости, окрестности показывала… По берегу Синего Яхонта с нею гуляла. И слышь! – Шумилка с набитым ртом лукаво и заговорщически подмигнула, толкнула Младу локтем. – За ручку её держала, гы! Кажись, тёть Млада, у начальницы-то нашей, того… Зазнобушка завелась!

– А ты за ними, что ль, подсматривала? – Матушка Крылинка щедро положила внучке в её опустевшую миску киселя, подвинула крынку с молоком. – Ох, сплетница…

– Да ничего я не подсматривала, – смущённо пробурчала Шумилка, принимаясь за кисель. – Я – так… Невзначай увидала, да и не прятались они ни от кого. А навья – красотка писаная! – Молодая кошка с восхищением прищёлкнула языком. – Ох и глазищи… Глянет – аж холод по спине!

– Навья? – нахмурилась Млада. – Как же это вышло? Мы с ними воевали, а теперь…

– Ты ж без памяти лежала, не знаешь! – словоохотливо болтала за едой Шумилка. – Когда Калинов мост закрыли, солнышко выглянуло, и оружие вражеское всё подчистую растаяло, будто сосульки весной. Владычица-то ихняя, когда загнали их всех в угол, разослала своему войску приказ сдаться. Ну, и ушли они восвояси через старый проход, что за Мёртвыми топями. А Владычица сама его закрыла. Да только не все навии ушли – три тысячи пожелали у нас в Яви остаться. Работают вот теперь, отстраивают то, что войско ихнее разрушило.

– Вот, значит, как. – Млада отодвинула миску, и её лицо закаменело, брови сдвинулись в почти сплошную угрюмую линию.

– А чего? – пожала плечами Шумилка. – Я считаю – справедливо. Сами разрушили – пусть сами восстанавливают.

– А кто погибших вернёт? Кто исцелит всех, кого хмарь отравила? – Мраморная суровость легла маской непримиримости на облик Млады, и за столом повисла зловещая, пронзительно-горькая тишина.

– Доченька… – Матушка Крылинка кошачьи-мягко опустила руки на плечи Млады, подойдя сзади. – Те, кто остался, не в ответе за деяния своей повелительницы. Они делают то, что могут. Конечно, воскресить из мёртвых никого нельзя, но души их теперь свободны!

– Да, конечно, это утешает, – хмыкнула Млада.

Ужин завершился на этой неловкой, царапающей душу ноте. Чтобы отвлечь Младу от невесёлых мыслей, Дарёна предложила посидеть в саду, провожая вечернюю зарю; яблони шелестели, унося грусть в далёкую облачную страну, румяную от густо-розовых лучей, Зарянка смешно щурилась на руках у Млады, и совсем не хотелось думать о плохом – о странной, повеявшей холодом суровости, набрякшей в изгибе её бровей, в молчаливой морщинке, пролёгшей возле губ… Хотелось верить в светлое, а все тени, омрачающие будущее, отметать, как мёртвые, сухие соломинки под ногами.

Настало время вечернего кормления. Теперь уже не Дарёна прикладывала малышку к груди Млады, а она сама высвободила сосок из прорези на рубашке и направила его в ротик дочке.

– Я не помню, как кормила её, – проговорила она. – Но руки как будто сами знают, что делать.

– Конечно, знают, лада. – Дарёна прильнула к плечу супруги, с улыбкой заглядывая в личико крохи. – Поначалу нам приходилось держать Зарянку, а потом ты сама стала её брать. Ты даже мурлыкала, когда она сосала. Знаешь, мне казалось порою, будто ты чувствуешь… и понимаешь. И слышишь… Хотелось в это верить.

Слёзы заскреблись в уголках глаз, но тёплая синь летних сумерек с малиновой кромкой заката мягко смыла это ощущение, а улыбка Млады закрепила его победу.

– Я слышала тебя, лада. Временами. И твой голос был для меня как светлая ниточка к земле… – Млада вдруг оборвала себя, улыбка поблёкла, а брови опять набрякли той напряжённой мрачностью, от которой веяло холодом междумирья.

Дарёне было до озноба страшно касаться и бередить это, спрашивая: «Каково тебе было там? Что ты чувствовала, что видела, что слышала?» Что-то огромное и тёмное, как звёздная бесконечность ночного неба, заволокло взор Млады, что-то непостижимое в земных рамках разума… Оно пряталось там, за облаками, в чёрной глубине небес, и его нельзя было ни описать словами, ни разложить на понятные составные части, как в пироге: тесто, начинка.

Млада закончила кормить Зарянку, и Дарёна носила девочку на руках, чтоб дать ей срыгнуть заглоченный воздух. Тёплые струйки потекли по плечу, но отрыгнутого молока было слишком много. Похоже, на свёрнутое полотенце из желудка Зарянки выплеснулось всё, что она высосала; лицо малышки налилось натужной краснотой, и она зашлась в пронзительном плаче, перепугав обеих родительниц.

– Ну чего ты, маленькая? Что такое? – недоумевала Дарёна.

– Может, колики? Или слишком много скушала? – хмурясь, предположила Млада.

– Не знаю. – Громкий плач дочки вонзался в душу беспощадной иголкой беспокойства, и Дарёна растерянно укачивала её, расхаживая по комнате. – Может, матушку Крылинку позвать?

Что они ни делали, Зарянка не смолкала, и крик её становился только всё громче и надсаднее. Матушка Крылинка сама прибежала на шум и взяла малышку, но ни ласковое агуканье, ни любимая игра в полёты, ни щекотание пяточек не помогали унять плач.

– Что ж это такое-то? – бормотала матушка Крылинка озадаченно. – Никогда ж её не рвало после кормления! Ну, срыгивала воздух чуток, и всё. Но чтобы вот так… Уж не захворала ли она у нас? Младушка, а ты сама не смотрела, что с твоим дитятком такое? Когда вы у меня все махонькими были, Твердяна вас насквозь видела. Животик ли заболел, простуда началась или чего ещё худого приключилось… Любую хворь в зародыше замечала, оттого и хлопот не было с вами. Всё светом Лалады она исцеляла. Возьми-ка, глянь своим родительским глазом!

Взять-то Млада дочку взяла, но брови её хмурились, а у губ пролегли горькие складочки.

– Ничего не вижу я, матушка, – проговорила она глухо. – Ничего не пойму… И источник света Лалады нащупать тоже не могу… Не знаю, что со мной.

– Ох, вот ещё беды не хватало, – расстроилась Крылинка. – Ну, ты ж сама после хвори долгой… Оно и неудивительно. Позовём-ка Горану, может, она чего углядит.

Горана уж на ночной отдых улеглась, но от крика малышки, конечно, и ей было не до сна. Приняв истошно вопящую племянницу на свои большие, могучие руки, она первым делом ласково помурлыкала ребёнку на ушко – плач стал чуть тише, но совсем не прекратился. Бережно прижав Зарянку к себе, Горана расхаживала по комнате, как недавно делала растерянная Дарёна, а на лице оружейницы застыла глубокая сосредоточенность, будто она к чему-то прислушивалась.

– Ну, что? – дрожащим шёпотом спросила Дарёна.

– Ш-ш, – поморщилась та. – Обожди.

Зарянка тем временем раскашлялась, побагровев: её как будто снова рвало, но выливаться из желудка было уже нечему. Глядя на мучения дочки, Дарёна ощущала близость слёз, а нервы дрожали, натянутые, как тетива, но она доверяла целебным рукам Гораны; на кончиках пальцев старшей дочери Твердяны мягко сиял золотистый свет, и она почёсывала ими спинку ребёнка.

– Матушка, отвар яснень-травы ещё есть? – шёпотом спросила она.

– Да есть, есть, куда ж ему деться-то? – живо подхватилась та. – Принести?

– Неси, да поскорее, – кивнула Горана.

Дать Зарянке ложку отвара оказалось делом непростым: девочка со слезами отворачивалась, вообще не желая больше ничего глотать, и только продолжительное мурлыканье помогло сладить с нею. Подействовала трава скоро – на полотенце Зарянка отрыгнула чёрную жижу, хотя сперва и казалось, что её желудок был уже пуст.

– Млада, глянь. – Горана показала сестре подозрительно знакомое пятно. – Это ведь хмарь вышла.

– Хмарь? – Млада побледнела до голубых теней под глазами, а в глубине её зрачков замерцали искорки боли.

– Откуда это могло взяться? – всполошилась Крылинка.

– Есть у меня мысль, – вздохнула Горана. – Но чтобы это проверить, мне надо отсосать пару глотков твоего молока, Млада. А ты, матушка, держи отвар наготове.

С этими словами Горана раздвинула прорезь на рубашке сестры и прильнула ртом к её соску. После, утерев губы пальцами, она зажмурилась и несколько мгновений молчала.

– Давай отвар, больше не могу, – прохрипела она.

Перепуганная Крылинка поднесла ей чарку с отваром, и оружейница жадно осушила её до дна, роняя капли на рубашку. Как и в случае с Зарянкой, уже совсем скоро она кашлянула в полотенце, и на нём осталось чёрное пятно.

– То же самое, – измученно выдохнула посеревшая лицом Горана, утирая заблестевший от испарины лоб. – Похоже, хмарь – в тебе, сестрица… Уж не знаю, откуда она взялась, но от кормления дочки ты лучше пока воздержись. Прежде тебе самой почиститься надобно. Глотни-ка отвара.

Остатки отвара из горшочка не произвели на Младу никакого особенного действия: она не закашлялась, и из неё не вышла чёрная жижа. Качая головой, Крылинка молвила:

– Может, и слабоват отварчик: из молодой яснень-травы он… Не зря же её в начале цветения собирают. Не вошла она ещё в полную силу. Крепко в тебе эта гадость засела, дитятко… Но вы с Дарёнкой не тужите! Вот что мы сделаем: сейчас спать ложитесь, а утром матушку Левкину позовём, пусть тебя посмотрит. Может, она и подскажет, как тебе лечиться следует. – И, отвечая на ещё не заданный вопрос, проступивший во взоре Млады, Крылинка объяснила: – Матушка Левкина – новая Верховная Дева. Она к нам сама пришла и сказала, что Вукмира ей завещала за тобой приглядывать.

– Зовите уж кого угодно, – проговорила помрачневшая Млада глухо.

Зарянка мало-помалу успокоилась и вскоре крепко уснула на руках у Гораны, убаюканная тихим мурлыканьем. Её личико приобрело здоровый цвет, и у Дарёны отлегло от сердца, но угрюмо-подавленный вид Млады тут же снова набросил ей на душу тёмную пелену горечи.

– Всё будет хорошо, ладушка, – шепнула она, прижимаясь к плечу супруги. – Ты исцелишься непременно.

– Я-то – ладно, – вздохнула та. – Как Зарянку теперь кормить?

– Я могу попробовать, – сказала Горана, не сводя ласкового взора с личика спящей девочки. – С молозивом я уж замаялась, льётся и льётся… У Рагны только пятый месяц, а его уж столько – успевай тряпицы менять.

В дверях показалась Рагна в одной сорочке и наспех повязанном повойнике, протирая пальцами глаза.

– Ну у тебя, мать, и сон! – усмехнулась оружейница. – Зарянка на весь дом горланила – неужто не слыхала?

– Да что-то сморило меня, – сипловатым спросонок голосом ответила супруга. – Умоталась за день-то… А что с Зарянкой?

– Да с нею уже всё, кажись, хорошо. – Горана с лучиками улыбки в уголках глаз тихонько покачивала малышку на руках. – Вот только с молоком у Млады нелады вышли. Попробую я племяшку покормить, пока сестрица не исцелится. Не знаю, правда, хватит ли ей молозива…

– Ежели молозива много у тебя уже сейчас – значит, сама Лалада вам с Рагной велит кошку воспитывать, – с улыбкой молвила Крылинка. И добавила со вздохом: – Нужны кошки Белым горам, война многих унесла… Млада, Дарёнка, и вы тоже со второй дочкой не тяните. Как только Младуня поправится – рожайте.

– Спать, мать, живо. – Горана чмокнула супругу в висок. – Тебе отдыхать надобно.

– Ох, да сон что-то как рукой сняло, – хмурясь, покачала головой Рагна. – Что же стряслось-то? Отчего Млада кормить не может?

– Хмарь у неё в молоке оказалась, – проговорила Горана невесело. – Всё, всё, ступай. Зарянку уж яснень-травой отпоили, всё обошлось. А как Младу чистить да лечить, о том мы с матушкой Левкиной посоветуемся утром. Иди, спи. Всё наладится.

– Хмарь? – пробормотала Рагна, поддаваясь мягкому нажиму супруги. – Жуть-то какая… И откуда взялось-то только?…

Люльку с девочкой перевесили к постели Гораны, чтоб той было удобнее кормить Зарянку ночью, а Млада с Дарёной долго не могли уснуть, глядя на опустевший угол комнаты. Дарёна с тягучей, как осенний птичий крик, тоской понимала, что не может удержать супругу на краю бездонной тьмы уныния, в которую та неумолимо погружалась. Её устремлённый в одну точку взгляд снова сковывала та остекленелость, которую Дарёна отчаялась прогнать, пока часть души Млады пребывала в Озере.

– Лада… Ты меня слышишь? – испуганно затормошила она супругу.

Млада моргнула, пошевелила бровями, стрельнула в сторону Дарёны виновато-усталым, хмурым взглядом.

– Слышу, Дарёнка. Чего ты?

Судорожный вздох облегчения вырвался из груди Дарёны, холодные лапки мурашек пробежали по лопаткам, тая в тепле одеяла.

– Да у тебя опять глаза стали такие… пустые, – прошептала она. – Словно ты снова… погрузилась душой в это треклятое Озеро.

– Я с тобою, лада моя. – Вздох Млады согрел лоб Дарёны, губы прильнули к нему в коротком, но крепком поцелуе. – Давай спать.

– Не спится мне… Зарянки рядом нет – и сна нет, – с грустью призналась Дарёна.

– Не тревожься, с нею всё хорошо. Горана нас с тобой здорово выручает. – Рука Млады сладкой, долгожданной и тёплой тяжестью объятий скользнула на жену.

Так и промучилась Дарёна в тягостной, сушащей веки полудрёме до самого утра, то и дело вздрагивая от приснившегося голоса дочки. Он таял призрачным эхом в голубых предрассветных сумерках за окном, а Дарёна, упираясь локтем в подушку, ещё долго слушала загнанный стук своего сердца. Устав маяться, она села в постели, зарылась лицом в ладони и беззвучно заплакала.

– Лада… Что такое? Ты чего? – Голос Млады прозвучал совсем не сонно, словно и она ни разу не сомкнула глаз за всю ночь.

– Я не могу без Зарянки, – всхлипывала Дарёна.

– Дурашка ты моя, она ж просто в другой комнате, – с грустноватой улыбкой молвила Млада.

– Я привыкла, что она тут, всегда под боком… А когда её нет, мне чудится её голосок… – Дарёна пыталась унять слёзы, смахивая их пальцами и перебивая глубокими вдохами, но безуспешно – они продолжали литься тёплым градом по щекам.

– Ну-ну-ну… Лада! – Ладони Млады завладели её руками, и Дарёна очутилась в объятиях супруги. – Горана её только покормит – и весь день Зарянка в твоём распоряжении. Никто ж её у нас не отнимает!

Матушка Крылинка уже топила печь на кухне, замешивая тесто для оладий. Рагна неважно себя чувствовала с утра, и ей было разрешено ещё поваляться в постели, а Горана, сидя рядом, держала Зарянку у своей груди.

– Ну, что? – шёпотом спросила Дарёна, останавливаясь в дверях.

– Сосёт вроде, – улыбнулась оружейница. – Я боялась, что не хватит ей – ан нет, полилось сразу молозиво, будто по волшебству, стоило только племяшку к груди приложить.

– Как же ты на работу пойдёшь, ладушка? – потягиваясь под одеялом, спросила Рагна. – Не возьмёшь же ты Зарянку с собою в кузню…

– С собой, знамо дело, не возьмёшь, да и дома не останешься – работать надобно, – согласилась Горана. – Вы вот что… Как она кушать попросит – несите её к воротам и меня зовите. Выйду, покормлю – да и дальше работать.

– Хлопотно тебе будет, – вздохнула Дарёна.

– А что поделать? – Горана пожала плечами и снова устремила полный родительской нежности взор на девочку. – Кошкой ваша с Младой дочурка должна расти – кошке её и кормить следует. Не звать же кого-то чужого в кормилицы…

Вместо слов благодарности Дарёна обняла оружейницу за плечи и поцеловала в чуть шершавую голову. В груди разгорался комочек нового, особенного тепла, а из него тянулась ниточка к сердцу Гораны, в чьём облике проступали и черты Млады, и Твердяны, делая её ещё ближе, ещё роднее…

– А мне сегодня котятки снились, – сказала Рагна, прижимаясь к плечу супруги и с задумчиво-ласковой улыбкой глядя в лицо кормящейся малышки. – Два таких славных, маленьких котёночка… Чёрные, как уголёчки, мурчат, ластятся ко мне, а глазёнки – синие-синие, как у тебя, ладушка.

– И что же значит сей сон, по твоему разумению? – Горана с добродушной усмешкой скосила взгляд на жену.

– Чую я, двойня у нас будет, – с уверенностью сказала Рагна. – Я тут вот что подумала… Ежели и правда двойня родится, давай, я одну сама стану кормить, а? Одну – ты, вторую – я. Двух кошек, Светозару с Шумилкой, мы уж вырастили, а белогорской девы у нас ещё не было. Я б её вышивать научила… М?

– Поживём – увидим, лада, – молвила Горана с не гаснущей в глазах улыбкой.

А между тем матушка Крылинка уже принялась печь оладушки и ласково созывала всех к столу:

– Кому ладушки-оладушки горяченькие, с пылу-жару?

Дарёне стоило немалых усилий убедить Младу выйти к завтраку. Та что-то совсем приуныла, замкнулась, и при виде её насупленных бровей и осунувшегося угрюмого лица Дарёна и сама не рада была новому дню.

– Ладушка, ну улыбнись, – уговаривала она, покрывая лицо супруги лёгкими поцелуями. – Ежели б ты только знала, как я истосковалась по твоей улыбке…

Млада только вздохнула в ответ, и улыбка у неё вышла кривоватая, невесёлая.

– Ты из-за Зарянки расстроилась? Полно тебе! Ты же не виновата, что с твоим молоком такая беда вышла! – убеждала Дарёна, но сердцем чувствовала: впустую падали слова-семена утешения, не давая ростков в печальной душе её любимой синеглазой кошки.

Кое-как они добрались до стола. Усадив Младу, Дарёна подвинула ей одну миску с простоквашей, а вторую – с оладушками.

– Что-то ты кислая с утра, сестрица, – заметила Горана.

– Ничего, сейчас вот оладушек горяченьких отведает – и повеселеет, – уверенно сказала Крылинка.

Млада хотела что-то ответить, но поморщилась и промолчала. Тоска в её глазах язвила Дарёну в сердце, вливая в жилы холодный яд уныния. Румяная, радостная заря вставала за окном, сад беззаботно вздыхал листвой, пробуждаясь в утренней прохладе, а птицы звонко и весело перекликались пронзительно-хрустальными голосами, но жизнь не играла для Дарёны и половиной своих красок, если Млада была мрачнее тучи.

Левкину звать не пришлось: главная жрица Лалады постучала в дверь сама, принеся в дом на складках своего светлого плаща росистую свежесть утра и величественно-спокойный, умиротворяющий дух хвои и тихорощенского мёда, туесок которого она, как и Вукмира в своё время, принесла с собою. С почтительными поклонами приглашая её к столу, Крылинка поведала ей о случившемся.

– Всегда Зарянка кушала молоко своей родительницы – и ничего, а тут вдруг… Хмарь. И откуда она только взялась?

– Не забывайте о том, где находилась Млада душою, – подумав, ответила Левкина.

– Ежели твёрдая хмарь смертоносна для тела, то представить страшно, что она может сделать с душой, – молвила Горана, хмурясь.

– Душа, как ни странно, более вынослива в этом отношении, – сказала Верховная Дева. – Однако, находясь в Озере, она впитала в себя очень много боли и яда, которым оно было переполнено. Части души воссоединились, и теперь всё, что приняла в себя та частичка, которая находилась в плену, выходит наружу. На полное очищение потребуется некоторое время.

– Но отчего отвар яснень-травы не помог? – недоумевала Крылинка. – Ведь он должен очищать от хмари! Из Зарянки-то всё вышло, а из Млады – нет.

– Зарянке повезло, – молвила Левкина. – Дитя высосало совсем немного хмари с молоком, а вот с тобой, Млада, всё не так просто. Настоятельно советую тебе какое-то время пожить у нас, в общине Дом-дерева. Думаю, сила Тихой Рощи и воды Восточного Ключа будут способствовать скорейшему исцелению, а мы будем ежедневно проводить обряды очищения для тела и для души.

От слов Левкины повеяло разлукой, и глаза Дарёны едко защипало от близких слёз, но ради блага Млады она спрятала птицу-печаль в клетку и улыбнулась.

– Ладушка, не горюй. Мы с Зарянкой подождём столько, сколько потребуется, лишь бы ты была здорова и снова весела, – пролепетала она, изо всех сил борясь с дрожью в голосе.

– Ежели матушка Левкина так говорит – значит, так надо, – поддержала её Крылинка.

– Я смогу хотя бы изредка видеться с Дарёнкой и дочкой? – спросила Млада мрачно.

– Они будут тебя навещать, а когда ты окрепнешь, то сможешь и сама покидать общину на два-три часа ежедневно, – кивнула Левкина после некоторого раздумья. – Но большую часть дня и ночь тебе, конечно, следует проводить у нас, потому что сама тихорощенская земля и дух Лалады, что обитает на ней, будет тебя исцелять и очищать. В том и смысл всей этой затеи.

– Мне подумать надобно, – сказала Млада.

– Хорошо, думай, – согласилась Верховная Дева. – Мы ждём тебя.

От завтрака она с множеством вежливых благодарностей отказалась, оставила туесок и растаяла в утренней чистоте неба. Крылинка сразу разлила мёд по маленьким плошкам, чтобы удобно было макать оладушки, а остатки убрала. Подобрав прозрачную каплю пальцем со стола, она молвила с грустной улыбкой и вздохом:

– Этот медок мне всякий раз о Вукмире напоминает… Охо-хо…

За столом повисла горьковато-светлая тишина: чистый, синеглазый, полный достоинства и неземной, непостижимой мудрости облик черноволосой жрицы коснулся души каждого из членов этой поредевшей, но всё ещё дружной и сплочённой семьи. У Дарёны вот уже в который раз защипало глаза, но она удержалась от слёз, ободряюще улыбаясь Младе.

– Думаю, тебе следует принять предложение Левкины, сестрица, – сказала Горана, обмакивая оладью в мёд и отправляя её в рот вместе с ложкой простокваши. – Земля Тихой Рощи особой силой наполнена, там ты быстро на поправку пойдёшь. А Дарёна с Зарянкой тебя навещать станут, да и мы с матушкой будем наведываться. Не тоскуй, не кручинься, родимая. Война кончилась, теперь уж на лад дела пойдут.

Млада устремила на Дарёну задумчивый взор, и та снова ощутила сердцем холодок ночного неба и его непонятную, звёздную тоску.

– Подумаю денёк-другой, – повторила она.

После завтрака Горана со Светозарой ушли на работу в кузню, а Крылинка с Рагной и Дарёной отправились на прополку огорода. Люльку с Зарянкой повесили в саду на сучок яблони, а рядом, в тенёчке, поставили берёзовый чурбак для Млады. Задача перед нею стояла самая простая: приглядывать за дочкой и отгонять от неё комаров да мух.

 
Мну ногами травки мягкой
 
 
росяной ковёр зелёный,
 
 
коромысло плечи давит,
 
 
тихо плещется водица.
 
 
Тяжелы мои ведёрки,
 
 
только сердце – тяжелее…
 
 
Не ко всем моим подружкам
 
 
лады милые вернулись.
 
 
Полегли в боях кровавых,
 
 
снежным саваном укрыты,
 
 
и беда вороньим граем
 
 
над землёю пролетела.
 
 
Ну, а те, что возвернулись,
 
 
о войне молчат за чаркой,
 
 
только суженых целуют –
 
 
свадьбы их уж недалече.
 
 
Как поставлю я ведёрки
 
 
да водицей той умоюсь,
 
 
яблонь цвет на воду канет,
 
 
а калитка тихо скрипнет…
 
 
Белым лепестком сердечко
 
 
на траву к ногам слетело:
 
 
по дорожке по садовой
 
 
моя ладушка шагает!
 
 
Лáдны алые сапожки,
 
 
меч на поясе тяжёлый,
 
 
грудь кольчугою сверкает,
 
 
а в кудрях – как будто иней…
 
 
Свет мой, матушка родная,
 
 
не кори ты за водицу,
 
 
что под яблоней осталась,
 
 
а встречай скорее гостью!
 

Пуская по саду солнечных зайчиков своего голоса, Дарёна поглядывала на Младу, которая качала в люльке дочку и отгоняла веточкой мух. Пальцы потемнели от сорной травы, а сердце струилось песней, стремясь растопить ледяную корочку печали во взоре любимых глаз. Млада улыбнулась, почувствовав на себе взгляд Дарёны – тихая, усталая ласка свечного пламени тлела в глубине её зрачков.

– Певунья моя, – проговорила она, скользя ладонями по бёдрам и спине Дарёны, когда та подошла и игриво встала между колен супруги, кончиками пальцев причёсывая поседевшие пряди на её висках.

Дарёна склонилась и прильнула к губам Млады, но та ответила на поцелуй сдержанно, не размыкая рта.

– Ты чего? – надулась Дарёна в шутку.

– А ежели и тут хмарь? Нет уж, повременим. – Лицо супруги оставалось мрачновато-серьёзным, но пальцы ущипнули Дарёну за нос. – Иди, работай… А то матушка, вон, уже поглядывает.

Крылинка, впрочем, не спешила прерывать их нежную беседу, только усмехнулась, с хрустом разгибая поясницу.

К обеду заглянули дорогие гостьи – княгиня Лесияра с Жданой и Радимира. Хоть Младе было и трудновато пока вставать, но она поднялась на ноги, чтобы поклониться им.

– Благодарю тебя, госпожа, за всё, что ты сделала, – обратилась она к Радимире. – Ты из-за меня едва жизни не лишилась…

– Да меня-то благодарить особо не за что, – усмехнулась та, сердечно обнимая Младу. – Вон ту меткую лучницу благодари, которая в зеркало стрелу пустила. – И она кивнула в сторону смущённо потирающей затылок Шумилки.

– Ты садись, садись, – спохватилась Лесияра, заметив, с каким трудом Млада держалась на ногах. – Потом кланяться будешь, когда окрепнешь.

– Не побрезгуйте отобедать с нами, гостьи драгоценные, – радушно пригласила всех за стол Крылинка. – Чем богаты нынче, тем и рады потчевать!

– Это мы с удовольствием, хозяюшка, – поклонилась Лесияра с улыбкой. И обратилась к Ждане: – Останемся, лада?

– Как скажешь, государыня, – ответила та, бросив на Дарёну с Младой внимательно-нежный взор, целительное янтарное тепло которого наполняло пространство покоем и светом, по силе не уступающим тихорощенскому.

Разумеется, матушка Крылинка не преминула рассказать гостьям о том, что у Млады после воссоединения частей её души не всё идёт гладко, а также о предложении Верховной Девы.

– Ну хоть ты, государыня, скажи ей! – обратилась она к княгине. – Чего тут думать, чего колебаться? Тихая Роща – лучшее место для исцеления, девы будут о Младе заботиться, обряды проводить очистительные… А мы её хоть каждый день навещать станем!

– Я понимаю её нежелание разлучаться с супругой и дочкой, – рассудительно молвила Лесияра. – Но всё-таки Левкина права, Млада. Из всех мест в Белогорской земле Тихая Роща – самое благословенное, чудотворное и целительное. Там бьёт сильнейший источник – Восточный Ключ… Думаю, в этом уголке ты поправишься намного скорее, поэтому от всей души советую тебе принять приглашение дев Лалады.