Текст книги "Навь и Явь (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 71 страниц)

– У матушки Огнеславы просто жутко много всяких дел! Аж голова кругом идёт, – с ласковым смешком ответила княжна, чмокая дочку в носик, и при этом ничуть не покривила душой. – Я сегодня утром убежала, даже не позавтракав, вот так… И, боюсь, после обеда опять убегу, так что увидимся мы с вами только вечером. А сейчас – за стол! Только ведите себя хорошо: у нас гостьи!

Берёзка чёрной тенью прильнула к дверному косяку, с улыбкой любуясь встречей Огнеславы с девочками. Крупное кольцо смотрелось тяжеловесно на её тонком пальчике, ещё больше подчёркивая хрупкость. Соскользнув с косяка, её рука невесомо легла в протянутую ладонь княжны, и они вместе прошли в трапезную, где уже по-хозяйски крутилась около стола Зорица.

Обед снова был подан с княжеской роскошью: духовитый, рассыпчатый пирог с осетриной, жареная дичь и птица с замороженными впрок овощами, золотая стерляжья уха, узорчатые блины с солёной белужьей икрой… И всего – много, хватило бы накормить полную горницу гостей. Привыкшая к скромности Огнеслава внутренне содрогнулась от такого расточительства: им было не осилить и пятой части того, что стояло перед ними. Не съеденное наверняка с радостью «подметут» слуги, и только это обстоятельство расправляло нахмуренные брови княжны. Впрочем, сейчас приходилось мириться с этим не нужным самой Огнеславе великолепием: гостей следовало принимать со всей возможной щедростью.

И гостьи, надо сказать, воздавали яствам должное с большим удовольствием. Ростом, силой и статью учёные кошки могли запросто потягаться с оружейницами, а кушала каждая за троих. Светловолосую хранительницу мудрости звали Здимирой, а её спутницу – Свенеледой; пришли они, затем что библиотека осталась без руководительницы. Обязанности оной временно исполняла Здимира, а Свенеледа служила её письмоводительницей и правой рукой.

– В связи с тем прискорбным обстоятельством, что госпожа Светолика не оставила никаких предписаний на случай своей кончины, мы хотели бы получить твои распоряжения насчёт того, как нам следует поступить в сложившемся положении, госпожа Огнеслава, – витиевато выразилась Здимира. – Посему мы, собственно, и осмелились тебя побеспокоить. Желаешь ли ты сама возглавить библиотеку или же предпочтёшь возложить руководство ею на кого-то из твоих покорных слуг?

– Я бы с удовольствием занялась делами библиотеки, но вся загвоздка в том, что мои познания в науках не столь обширны, разносторонни и глубоки, как у моей сестры, – ответила Огнеслава, невольно подражая замысловатой речи гостьи и старательно подбирая слова. – То есть, конечно, основы наук я постигала в юности, но выбрала кузнечно-оружейную стезю, в то время как моя сестра расширяла свой… э-э… познавательный кругозор. Боюсь, у меня не хватит ни опыта, ни знаний, дабы руководить таким… э-э… всеобъемлющим научным заведением. То есть, мне очень хотелось бы, чтобы библиотека развивалась, пополняла свою сокровищницу, и я буду следить за тем, чтобы её нужды обеспечивались надлежащим образом, однако руководство должен осуществлять кто-то более… гм, знающий и опытный, нежели я. Уф… – Огнеслава выдохнула, чувствуя, что её запас «умных» выражений подходит к концу, и со смешком подытожила: – Ну, вы меня поняли.

– Вполне, госпожа, – чуть поклонилась Здимира. – Кого бы ты хотела видеть на сей ответственной должности?

– Думаю, сперва мне стоит поближе познакомиться и с самой библиотекой, и с составом её хранительниц и преподавательниц, – сказала Огнеслава. – После обеда мы могли бы прогуляться туда. Вы бы показали мне там всё, а уж тогда и что-то решать можно.

– Мы с удовольствием покажем тебе библиотеку, госпожа.

Вместо послеобеденного отдыха и прогулки по саду, которых так жаждали девочки и Зорица, Огнеслава вместе с хранительницами и советницами отправилась в город. Библиотека располагалась в величественном белокаменном здании с высоким и широким крыльцом; войдя, княжна погрузилась в прохладную мраморную тишину, которую изредка нарушал негромкий звук шагов и приглушённых голосов. Собственно книгохранилище занимало подвальный, первый и второй ярус здания, а на третьем располагались просторные помещения для научных занятий; свет обильно струился в высокие и широкие стрельчатые окна, украшенные изящной вязью стальных узоров и забранные вместо слюдяных пластин новейшим листовым стеклом. Приоткрыв дверь в длинный покой, в котором за столами работало множество кошек в таких же долгополых одеждах, Здимира полушёпотом пояснила:

– Тут у нас скрипторий – или, по-нашему, отдел переписки книг.

В другом столь же протяжённом помещении сотрудницы библиотеки сидели, обложенные множеством свитков и томов, и что-то выписывали на отдельных листах; среди женщин-кошек княжна заметила и нескольких белогорских дев, от занятий науками не утративших своего прелестного, изящного облика. Даже серые балахоны не портили их.

– Это переводческий отдел, – шепнула Здимира. – В нашем собрании представлены, как правило, и труды в подлинниках, и их переводы.

В нескольких покоях шли занятия с молодыми ученицами: в одном слушательницам рассказывалось о животных и растениях далёких стран, в другом разбиралась грамматика еладийского языка, в третьем изучалось звёздное небо…

– Самые способные ученицы отправляются на обучение в Евнаполь, – поведала Здимира. – Госпожа Светолика заключила соглашение с Евнапольской библиотекой, и они предоставляют нам свои книги для снятия с них списков.

Также в здании имелись покои для отдыха учениц и сотрудниц, снабжённые множеством изящных лавочек со спинками; в стеклянных ёмкостях плавали среди зелёных водорослей золотистые рыбки, а круглые окна в потолке озаряли сверху мягким дневным светом деревья с длинными острыми листьями, растущие в бочках.

– Это пальмы из Евнаполя, – сказала Здимира. – Зимой эти комнаты отапливаются, и деревья хорошо растут. А ещё у нас тут растут лимонные деревья и деревья наранги; благодаря чудотворным и нежным ручкам белогорских дев они даже цветут и дают плоды. Лимоны – светло-жёлтые и кислые до невозможности, а вот наранги – янтарно-золотистые и весьма приятные на вкус.

– Красиво у вас тут, – молвила Огнеслава, обойдя бочки с выходцами из тёплых краёв и с улыбкой остановившись около рыбок. – Тоже Светолика выдумала?

– Она создала здесь всё – от внешнего и внутреннего вида здания до подбора преподавательниц, – ответила Здимира. – Библиотека была построена по её рисункам и чертежам. Я первой получила от госпожи Светолики приглашение работать здесь, занимаясь сбором книг и поиском новых учёных наставниц. Многие преподавательницы и переводчицы вышли из числа здешних же выпускниц – самых лучших и одарённых.

– И почему ей было суждено уйти? – вздохнула Огнеслава, подняв взор к круглому окну в потолке, сквозь которое синело чистое небо. – У неё осталась прекрасная супруга и две дочурки, одна из которых ещё находится в материнской утробе… Столько недоделанных дел, столько замыслов, разработок… Где справедливость? Почему Меч Предков указал на Светолику, а не, скажем, на меня? Меня, кстати сказать, даже не позвали на тот совет, будто уже вычеркнули, забыли… Впрочем, я сама выбрала путь скромной оружейницы, но эта же причудливая судьба, что унесла жизнь моей сестры, поставила меня на её место. Где в этом законность, правильность, разумность? Где совесть у этой Ткачихи, что плетёт узор наших жизней?

– У меня нет точных ответов на твои вопросы, госпожа, – с мягкой грустью в шелковистых струйках голоса молвила Здимира. – Быть может, существуют законы бытия, которых мы ещё не познали, и есть незримые скрижали, на которых прописаны те уроки и испытания, кои нам предстоит пройти, придя на землю. У каждого они свои. Я тоже безмерно скорблю о госпоже Светолике… Но, как бы кощунственно по отношению к ней это ни звучало, жизнь идёт своим чередом. Мы остаёмся на земле, и нам придётся решать задачи, что встали перед нами. Ты бы хотела встретиться с учёными наставницами, чтобы выбрать из них ту, которая, по твоему разумению, лучше всего подходит для управления библиотекой?

– Я хотела бы с ними познакомиться, – улыбнулась Огнеслава. – Но свой выбор я уже сделала, честно говоря. Ежели Светолика пригласила тебя сюда первой, и ты трудишься тут с самого основания библиотеки, то лучшей управительницы и не сыскать.

– Госпожа… Моё сердце трепещет от оказанного мне доверия, – с глубоким поклоном произнесла хранительница.

– Да брось, – усмехнулась княжна. – Ты уже управляешь библиотекой, хоть и временно. Но временную должность можно всегда перевести в постоянную. Ежели нужно подписать какую-то бумагу, то я готова это сделать.

Одобрительные взгляды советниц удостоверили Огнеславу в том, что она не ошибалась в этом назначении. Необходимая бумага была уже подготовлена, оставалось только вписать имя в предусмотренное для него место, что княжна и сделала. После этого она посидела на нескольких занятиях, переходя из комнаты в комнату, при этом ей всякий раз приходилось повторять:

– Прошу вас, продолжайте, не обращайте на меня внимания!

Собственная юность и ученические годы всплывали в туманной реке её памяти; она совсем позабыла еладийский язык и основы изящной словесности, но вот многое из точных наук, к её удивлению, не выветрилось из головы. Пока ученица, хорошенькая белогорская дева с толстой тёмно-русой косой и пушистыми ресницами, мудрила над расчётом объёма усечённого конуса, сопя и грызя писало у большой восковой доски на стене, Огнеслава уже решила задачку в уме. Подмигнув красавице, она попыталась показать ей ответ на пальцах, но наставница, длинная и худая, как жердь, строго сказала:

– Госпожа, не подсказывай.

Огнеслава сделала извиняющийся поклон, но долго сохранять непроницаемый вид у неё не получилось. Ещё раз не удержавшись от подмигивания, она вогнала прелестную ученицу в краску смущения.

– Здимира тобою очарована, госпожа, – сообщила ей Мрагвица, когда они вернулись из библиотеки во дворец. – Ты делаешь успехи.

– Мне она тоже пришлась по душе, – засмеялась княжна. – Оттого у меня и не было сомнений, что эту должность следует отдать ей.

– Чутьё – это хорошо, – молвила Рачена. – Оно во многом поможет тебе подбирать соратниц и верных помощниц.

В кузне княжну уже не ждали – думали, что она занята более важными делами, но Огнеславе было в радость снова окунуться в грохочущий жар, способный пронять и встряхнуть до самого нутра, выбить пыль из души. Очистительный дух пламени освобождал голову для нужных мыслей, изгонял тоску и дарил ярко-рыжие и горячие, трепещущие перьями-языками крылья.

Вот слуги, наверно, удивятся её виду: вполне чистая одежда (хотя ворот рубашки, кажется, всё-таки заляпала грязной рукой, когда одевалась), но при этом – чумазое, потное и совершенно счастливое лицо. Сердце обречённо и сладко сжималось при мыслях о Берёзке; за этот долгий насыщенный день правда созрела внутри: да, влюбилась. Давно она не ощущала себя такой по-хорошему усталой, удовлетворённо-измотанной и безнадёжно, коленопреклонённо, молчаливо влюблённой. Тёплое и крепкое, как каменный дом, чувство к жене, впрочем, никуда не исчезло, Зорица не опостылела ей, не прискучила, Огнеслава с улыбкой мысленно ласкала её чёрные косы и шёлковые плечи, но Берёзка поселилась в её сердце подстреленной лебёдушкой, которую хотелось взять на руки, перевязать рану и нести, нести бесконечно в своих объятиях…

Нет, никогда она не скажет девушке этих слов, не прикоснётся иначе, чем как к сестре, никогда не изменит жене, не опошлит это чистое восхищение плотскими помыслами – и не только из-за того, что Берёзка ждёт ребёнка. Просто нельзя было взять и разрушить эту стену тайны, эту светлую печать молчания, не испугав, не оскорбив, не вызвав неприязни своими притязаниями и домогательствами… Нельзя, немыслимо, кощунственно.

«Если я скажу ей, это вынудит её уйти», – зябким осенним инеем ложилось на сердце осознание.

Сорвав шапку и подставляя голову холодящим поглаживаниям ветра, Огнеслава шагала по дорожкам сада, пока не увидела очертания знакомой хрупкой фигурки, отягощённой чёрным нарядом.

***

Берёзка зябко ёжилась, бродя по дорожкам вечернего сада в одиночестве. Да, в каждом черешневом дереве жила она, Светолика; её дух пропитывал одетую льдистой коркой подтаявшего снега землю и недосягаемо-чистое, покрытое смущённым румянцем зари небо.

Соколко, Боско и воины Владорха покинули Белые горы, направляясь в Гудок: Воронецкое княжество было полно кошек, освобождавших от навиев город за городом, деревню за деревней, и на дорогах стало намного безопаснее. Мальчик, привязавшийся к Стояну Благутичу и его супруге Милеве, как к родным родителям, хотел остаться с ними; Зденка, не вынеся разлуки со Светоликой, превратилась в печальную иву у пруда, и её медленно зарастающее корой лицо всё ещё стояло у Берёзки перед мысленным взором. Она осталась совсем одна в огромном дворце, где всё помнило княжну, её смех и голос, а призрак отзвука её шагов ещё отдавался под сводами потолка… Весть о том, что здесь теперь поселится новая наследница престола, княжна Огнеслава, настигла и словно вытянула Берёзку холодным кнутом. Первой мыслью было – уйти, вернуться в Гудок, в дом свёкра и свекрови, к братцу Драгашу и сестрицам погибшего Первуши. Вдовой она оттуда уезжала в Белые горы – вдовой и придёт назад. Кольцо теперь работало на запад, так что один шаг в проход – и она дома. Драгаш, наверно, соскучился… И у матушки Милевы сердце, поди, изболелось. Ничего, приживётся Ратибора на земле Воронецкого княжества: хмари, поговаривали, там почти не осталось.

Так Берёзка и хотела заявить Огнеславе, которую ещё ни разу не видела, однако, заслышав вдруг голос Светолики, она оторопела. Сердце повисло на тонкой ниточке, раскачиваясь в стороны, а Светолика разговаривала с какой-то другой женщиной, называя её «милой»… Стискивая заледеневшей рукой тёплую ручку Ратиборы, Берёзка вышла к ним, но вместо своей супруги увидела незнакомую молодую кошку, очень похожую на Лесияру – такой княгиня, наверно, была в юности. Под шапкой у незнакомки оказалась причёска оружейницы.

Берёзка не смогла сказать гордых и твёрдых слов, которые готовила для новой хозяйки дворца: улыбка Огнеславы, её поцелуй и сердечное пожатие руки вынули из неё холодный стержень отчуждения, оставив Берёзку растерянной, а голос, до острой боли родной и любимый, приводил её на грань слёз.

– Ты – часть нашей семьи, – звучал он. – Не думай, что ты осталась одна! Мы все – с тобой: я, моя супруга Зорица, государыня Лесияра… Ты – родная для нас, и это – твой дом.

Глядя в эти искренние, тёплые глаза цвета летнего вечера, Берёзка корила себя за недавнюю смутную враждебность, на которую она пыталась настроить себя по отношению к той, с кем даже ещё не успела толком познакомиться. Огнеслава пришла не одна – с супругой и дочкой, которая была лишь немногим старше Ратиборы; во взгляде княжны, обращённом на племянницу, сияло столько родительской ласки, неподдельной и щедрой, что все сомнения Берёзки растаяли: вот оно, родное плечо для осиротевшей девочки.

Едва переступив порог дворца, Огнеслава не стала сидеть сложа руки – тут же умчалась для осмотра города и окрестностей, а также знакомства с делами, которые вела её сестра. Хорошо ли, плохо ли она станет вести эти дела – не это заботило Берёзку, её мучил вопрос: как же жить, слыша каждый день этот голос? Или, быть может, ей одной мерещилось такое? Как бы то ни было, пока советницы давали Огнеславе вводные наставления и показывали ей новые владения, сердце Берёзки немного замедлило свой загнанный стук, а общество Зорицы приятно окунуло её в волны домашнего уюта и мягкого, женственного спокойствия. С ней, искусной рукодельницей, озарённой светом белогорской мудрости, было легко и говорить, и молчать, а девочки, кажется, пришлись друг другу по душе и уже через час после знакомства играли вместе во дворе, соревнуясь, кто выше залезет на дерево.

– Берёзка! – Снова этот голос заставил её вздрогнуть всей душой от нежной, сумрачно-щемящей, закатной тоски, разлившейся в пропитанном весной воздухе.

Оборачивалась она медленно, чтобы несоответствие слышимого и видимого не хлестнуло острой, как тетива, болью. Огнеслава стояла около черешневого дерева в нескольких шагах от неё, с шапкой в руке и в небрежно расстёгнутом кафтане; её лицо и круглая, гладкая голова пестрели пятнами копоти и влажно лоснились, коса золотилась на плече, а глаза сияли ласковым, белогорским светом. Выглядела княжна так, будто возвращалась изрядно навеселе с бурной гулянки, только хмельным от неё не пахло – пахло потом, сталью, железной окалиной, чем-то горелым… Этот непривычно острый, трудовой, суровый запах, более уместный от простых ремесленников, нежели от особ княжеских кровей, цеплял Берёзку за сердце сильнее всех самых изысканных благовоний. Нечто пронзительное, глубоко женское шевельнулось в ней, укололо сладким шипом: как же повезло Зорице с супругой! Можно было отдать всё за добрый свет этих улыбающихся глаз, за шершавость горячих рабочих рук, способных обнять любимую нежно и крепко, за твёрдость этих дышащих силой плеч, которые могли позволить себе второпях наброшенную одежду и беспечно испачканный сажей воротник дорогой рубашки…

Они остановились вплотную друг к другу, не разводя скрещенных, сцепленных, зачарованных взоров.

– Откуда ты такая чумазая? – Смешок нежданным гостем вырвался из груди Берёзки, и она достала чистый вышитый платочек из рукава, чтобы вытереть с лица Огнеславы грязь.

Платочек не успел испачкаться сам: рука княжны поймала и тепло сжала её запястье.

– И руки тоже! – улыбчиво «ужаснулась» Берёзка и тут же похолодела от смущения и оторопи: глубокая, безграничная, далеко не сестринская нежность жарко дышала в немигающих, пристальных глазах княжны.

– С работы я, вестимо, оттого и грязная, – шевельнулись губы Огнеславы в обжигающей близости от губ Берёзки. – Коваль я, и хоть судьба меня сюда забросила Заряславлем править, ковалем и останусь. Хороших мастериц сестра в своих кузнях собрала – душа моя радуется.

Запах кузнеца, близкий, родной и настоящий, смешивался с бесприютной, зовущей в странствия свежестью мокрого снега, талой воды, озябших веток и просыпающихся почек. В Берёзке озорным котёнком шевельнулся соблазн потрогать голову Огнеславы, и она положила ладонь на чуть колющийся незримой щетиной череп. Ресницы княжны вздрогнули, глаза закрылись: она будто прислушивалась к прикосновению, впитывала тепло руки Берёзки, удивляясь ему и благодаря за него.

«Ты. Моя. Жена», – густым вечерним гулом гудело небесное эхо, а сад вторил ему колыханием голых веток.

«Ты. Моя. Жена», – мерцал тонкий серпик луны, словно нарисованный белой краской на густеющей холодной синеве небосклона.

«Ты. Моя. Жена», – молчаливо темнели где-то далеко за спиной пушистые ели у дворцового крыльца.

«Твоя. Твоя навеки», – покатились слёзы по щекам Берёзки тёплым напоминанием о пещере Восточного Ключа, о покое Тихой Рощи и о золотом сиянии времени, застывшего в немом преклонении перед этим соединением-расставанием.

В открывшихся глазах Огнеславы отразилось вопросительное огорчение, тёмные от сажи пальцы с неуклюжей бережностью стёрли солёные ручейки с лица Берёзки, а потом шутливо подцепили её подбородок и приподняли.

– Только не уходи от нас, Берёзонька. Не вздумай! Ты – наша… Моя. – Это слово, «моя», дерзко упало каплей расплавленной стали на грудь Берёзке, но вслед за ним прошелестело тихое и виноватое: – Сестрёнка.

А рука, пачкая кожу Берёзки копотью, сжимала её пальцы нежно, крепко, жарко, отчаянно – не вырваться, не отступить в вечерний холод, не уйти в весеннее одиночество садовых дорожек.

– Куда ж я теперь пойду? – мокрыми от слёз губами улыбнулась Берёзка, усталой мягкостью отвечая на испытующую пронзительность взора княжны. – Куда я денусь, когда всё самое родное – здесь? Этот сад, эти черешни… Это небо. Ратибора, Рада, Зорица… Ты.

«Ты» было ответом на «моя… сестрёнка», и Огнеслава поняла, почувствовала и обуздала свою нежность, чуть ослабив пожатие руки, но всё ещё не выпуская пальцев Берёзки. Острый блеск её очей чуть померк, став приглушённо-грустноватым, задумчивым.

– А ежели я захочу позвать к себе своих родных, которые остались в Гудке? – спросила девушка. – Стоян Благутич и матушка Милева… Я не могу называть их бывшими свёкром и свекровью: они стали мне отцом и матерью. А ещё их дочки… И Боско, и Драгаш. Ты дозволишь мне взять их к себе, или я слишком многого прошу?

– Как мы можем допустить, чтобы ты была в разлуке с теми, кто тебе дорог? – Сдержанно-мягкая улыбка приподняла уголки губ Огнеславы, в глазах сияла мудрая белогорская ласка. – Конечно, милая, зови их всех. Дворец большой – места хватит и ещё останется.

Короткого, сухого «благодарю тебя» было слишком мало, но что ещё могла Берёзка дать сейчас Огнеславе? Склонившись над испачканной шероховатой рукой, крупной, с длинными сильными пальцами, она прильнула к ней губами. Княжна, побледнев от смущения и обронив шапку, высвободила руку, словно Берёзка сделала нечто недопустимое.

– Ты разрешишь? – спросила она вдруг.

Берёзка не сразу поняла, на что та спрашивала позволения, и безмолвно похолодела, очутившись у Огнеславы на руках. Сопротивление было бесполезно: земля и снег ушли из-под ног, сапожки повисли в воздухе, а глаза княжны чистыми звёздами мерцали совсем близко.

– Не бойся… Доверься мне, я не обижу тебя, – шептала та. – Позволь мне сделать это и от имени Светолики, и от себя. Ты заслужила, чтобы тебя так носили всегда.

Этот шёпот с пуховой мягкостью касался души и высушивал слёзы, запах весны и кузни от Огнеславы усмирял боль, а голос звучал утешительным посланием из-за той грани, откуда уже никогда не вернутся родные глаза цвета голубого хрусталя. Оставалось только смириться и обнять княжну за плечи, что Берёзка и сделала с зябким содроганием, охваченная волной внезапного озноба. Закрыв глаза и уткнувшись лбом в слегка шершавый висок Огнеславы, она отдавалась мерному, баюкающему покачиванию и слушала звук шагов. Устыдившись вопрошающего тёмного бархата величавых елей-стражниц у крыльца, Берёзка дрогнувшим голосом попросила:

– Ну всё… Поставь меня, сестрица.

По ступенькам она поднималась сама, а её рука грелась в руке княжны. Ели блестели алмазными капельками то ли смолы, то ли росы, то ли слёз, а дымчато-голубые сумерки дышали в спину близостью нового рассвета – уже не одинокого.

***

Стук каблуков щёлкал коротким эхом, отдаваясь от каменных стен темницы, белый плащ Дамрад мёл нижним краем пол, а на её запястьях серебристо мерцали три пары наручников, повисая на руках и плечах тяжестью. Даже если бы Дамрад очень сильно захотела, она не смогла бы нанести и слабого удара ни одной из вооружённых до зубов стражниц-кошек, сопровождавших её на встречу с правительницей Белых гор.

Её не подвергали ни пыткам, ни побоям, в пище тоже не отказывали, но последнюю Дамрад отвергала сама. Может, наручники так действовали, наполняя нутро тягучей тошнотой, а может, обречённость лежала на ней смертельным, пригибающим к земле грузом – как бы то ни было, владычица навиев могла только пить. Раз в день она принимала немного молока и воды, зато постоянно цедила то хмельной мёд, то горькое крепкое пиво; в этих напитках её не ограничивали, дабы их питательность хоть как-то поддерживала силы знатной узницы. Вследствие этого голова Дамрад постоянно пребывала в облаке тоскливого, вязкого хмеля, не нарушавшего, впрочем, чёткости и трезвости мыслей.

Престольную палату озарял золотисто-янтарный свет жаровен в виде кошачьих пастей, мягкость ковровой дорожки бархатно приглушала звук шагов. По знаку опустившейся ей на плечо руки Дамрад остановилась перед престолом, с которого на неё взирала Лесияра. Грудь белогорской княгини холодно мерцала пластинками кольчуги, на плечи струились пряди почти совсем седых волос, но лицо оставалось ещё молодым и гладким, хотя его и омрачала печать суровости. Голос её, впрочем, прозвучал учтиво.

– Здравствуй, Дамрад. Мне докладывают, что ты ничего не ешь. Тебе нездоровится, должно быть?

– И тебе не хворать, княгиня. Ежели б с меня сняли хотя бы одну пару этих наручников – кто знает, быть может, я и чувствовала бы себя лучше, – угрюмо ответила Дамрад. – Пытаться бежать или буйствовать я не собираюсь. Моя игра проиграна, я осознаю это.

– Хорошо, – кивнула Лесияра, делая стражницам знак. – Оставьте на ней только одну пару.

От нажима пальцев дружинницы зачарованные запястья распались, и тяжесть как будто стала меньше. Хмель немного качнул под Дамрад пол, и она для устойчивости расставила ноги чуть шире.

– Так лучше? – спросила Лесияра.

– Благодарю, – с кивком отозвалась владычица навиев. – Тебе, я слышала, тоже досталось, княгиня? Как твоя рана – зажила?

– Я здорова, благодарствую, – чуть поклонилась правительница Белых гор.

Её взгляд колко ослеплял Дамрад блеском голубого неба, сурового и спокойного, и она предпочитала смотреть на высокие светло-серые сапоги Лесияры.

– Ну что ж, – молвила княгиня. – Надеюсь, больше ничто не мешает нам говорить? Ежели нет, то я хотела бы услышать от тебя вот что. Война, как ты сама понимаешь, тобою проиграна, твои псы вытеснены почти из всех городов и деревень Воронецкого княжества. Согласна ли ты подписать указ, повелевающий им безоговорочно сдаться и прекратить всякое сопротивление? Со своей стороны я обещаю сохранение жизни всем находящимся в Яви навиям, а также обеспечу вам отход к старому, запечатанному проходу в ваш мир, чтобы вы могли вернуться восвояси. Полагаю, ты знаешь, и как открыть его снова, и как запечатать за собою, дабы наши миры в ближайшие пять веков ничто не связывало – ни вражда, ни дружба.

– Боюсь, Навь не выдержит столько, – мрачно скривила уголок губ Дамрад. – Она гибнет, княгиня. Разрушается. Оттого мы и предприняли этот поход. Нам был нужен новый дом, но нас слишком много, да и вас немало в Яви – вместе мы бы не ужились. Истребительная война решила бы вопрос, но… Видно, где-то я просчиталась. Что я там должна подписать? Прикажи подать бумагу и перо.

В палату внесли столик и лавочку, и перед Дамрад положили целую стопку грамот – видимо, по числу полков навьего войска. Грамоты были составлены на навьем языке и гласили следующее:

«Я, владычица Дамрад, обращаюсь к вам, моим воинам. Война проиграна, в дальнейшем кровопролитии нет смысла. Повелеваю вам сдаться безоговорочно и не оказывать никакого сопротивления войску победителя. Я заверяю вас, что нам будут сохранены жизни, а также обеспечен отход в Навь. Дамрад».

– Тебе нужно поставить подпись на каждой грамоте и приложить свою личную печать, – сказала Лесияра. – Указы понесут твои пленные воины в сопровождении наших.

Обмакивая перо в чернила, Дамрад устало ставила закорючку за закорючкой, а следом прикладывала к бумаге висевшую у неё на шее печать. На грамоте оставался радужно переливающийся и светящийся в сумраке оттиск в виде герба Длани. Печать работала только в руке владычицы, удостоверяя получателей в подлинности её воли, запечатлённой в этом послании.

– Что-то в горле пересохло, – хрипло проронила Дамрад, когда половина бумаг была подписана. – Нельзя ли воды?… А лучше чего-нибудь покрепче.

Лесияра кивнула, и высокопоставленной пленнице подали чарку душистого, выдержанного вишняка. Залпом осушив её, владычица вернула пустую посуду на поднос, измученно выдохнула, размяла сведённые судорогой пальцы и продолжила ставить подписи с печатями. Когда последний листок с указом-обращением был заверен, Дамрад бросила перо на стол и спрятала печать в чехольчик.

– Готово. Ежели это всё, что от меня требовалось, могу я теперь пойти к себе?

– Всё, Дамрад, – кивнула княгиня, пробегая глазами последний подписанный листок. – Есть ли у тебя какие-либо просьбы, пожелания?

Чего владычица навиев могла сейчас желать? Слабое освещение темницы вполне устраивало её и не причиняло неудобств глазам, постель была мягка и по-княжески роскошна, а к холоду тело Дамрад, рождённой в отнюдь не жарком мире с тусклым солнцем, привыкло давно. Лишь одно последнее желание раскинуло в ней тёмные кожистые крылья…

– Да, княгиня. Мне хотелось бы увидеть воочию твою прекрасную жену. Не беспокойся! – Дамрад усмехнулась при виде настороженно сдвинувшихся бровей Лесияры. – Я не осмелюсь причинить ей вред, ведь твои верные дружинницы тут же убьют меня, не так ли? Дозволь мне лишь взглянуть ей в глаза и коснуться её руки один-единственный раз… Ежели я, конечно, прошу не слишком много.

– Твоё желание меня удивляет, но изволь, я позову Ждану, – проговорила повелительница женщин-кошек. – Смотреть на неё ты можешь, но вот касаться, уж прости, нет.

Она отослала из палаты одну из стражниц, и вскоре Дамрад услышала лёгкие шаги той, чьи глаза ослепили её когда-то в схватке за Вранокрыла.

– Государыня, ты звала меня? Я здесь, – прозвенел живительный, как родниковая вода, голос.

Белоснежная накидка и драгоценный венец-очелье покрывали волосы супруги Лесияры, но Дамрад не сомневалась в глубоком, шелковисто-тёмном блеске её кос. Проходя мимо владычицы навиев, Ждана напряглась и невольно сделала шаг в сторону, а в её глазах проступил враждебный холод.

– Можешь меня не бояться, – усмехнулась Дамрад. – Ты видишь – я в кандалах и под стражей, а потому не смогу причинить тебе вред. Впрочем, намерений таких у меня и нет.

Ждана приблизилась к своей супруге, и Лесияра оберегающим движением обняла её за плечи.

– Лада, ты видишь перед собой Дамрад, владычицу навиев, – сказала она. – Она только что подписала для своего войска указ о полной сдаче. Война окончена.

– Я счастлива это слышать, – проронила Ждана, колюче сверкая глазами в сторону пленницы в белом плаще. – Но для чего ты позвала меня, государыня?

– Я выполнила просьбу Дамрад, лада, – сказала Лесияра. – Она хотела с тобой познакомиться.

– Мы уже в каком-то смысле знакомы, – проговорила владычица навиев. – Не ты одержала надо мной победу, княгиня, отнюдь. Слава победительницы принадлежит прекраснейшей из женщин, которая лишила меня власти над Вранокрылом – верховным воеводой Павшей Рати. Огнём своих очей она обожгла мне душу. Кабы не она, вам было бы не остановить рать из Мёртвых топей, и кто знает, как повернулся бы тогда ход войны… Ждана, – обратилась Дамрад к супруге княгини, – поцеловать тебе руку я не могу, мне запрещено тебя касаться. Поэтому я просто склоняюсь к твоим ногам.

С этими словами Дамрад опустилась на колено, глядя на смущённую Ждану снизу вверх с каким-то новым, гибельно-острым, но светлым чувством. Коренилось оно, наверно, в том ударе белогорской силы, ослепительном толчке, отбросившем её далеко от власти над воеводой Павшей рати. Он что-то подсёк в ней, прежние столпы души рухнули, но на обломках проклюнулось нечто новое – что-то, чему Дамрад сама не знала названия.