Текст книги "Дети Любви (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

«Интересно, кто их оставил?»

Он вспомнил поляну на границе сада и леса. Для семян, из которых неизвестно что вырастет, это место показалось ему самым подходящим. Он посадил семена и в круговерти дел почти сразу забыл о них.

Как-то в сад залетел рой пчёл и облепил ветку вишни. Один из мальчишек, игравших в саду, сказал, что его отец держит пчёл и он может раздобыть старый улей с рамками.

В то время Стёпка научил видеть тропы лишь двоих мальчиков. Один из них как раз был в саду, когда прилетели пчёлы. Стёпа сказал Серёже, чтобы он и ещё несколько ребят пошли с мальчиком и помогли донести улей.

Не видящие туннели дети, сколько ни пытались, ни разу не смогли найти сад сами. Он был скрыт и невидим для посторонних глаз. Правда, бывали случаи, когда дети, заблудившись в лесу или сбежав из дома от родителей, что били и издевались над ними, попадали в сад сами. В таких ситуациях Дом всегда сообщал Стёпке, что идут гости. Хранитель встречал детей, успокаивал и поил вкусным травяным чаем. Они расслаблялись, окутанные теплом и уютом Дома, забывали о страхе и боли, а прошлое погружалось в забвение.

Ребята принесли старый, но ещё достаточно крепкий улей. Они осторожно отпилили облепленную пчёлами ветку и стряхнули в него рой. Так в саду появились свои пчёлы. Потом ульев стало больше, а через десяток лет в саду стояла большая пасека. Мёд, который делали пчёлы, собирая нектар и пыльцу с цветов сада и трав, считался волшебным. Он был необычайно вкусным, душистым и навевал чудные сны. В них перед людьми представал цветущий сад с играющими в нём весёлыми детьми. Мёд вызывал не сравнимое ни с чем чувство лёгкости и полёта. Дети никогда не забывали выпросить его у хранителя и полакомиться перед сном. Осенью ребята собирали урожай с плодовых деревьев и пекли на костре сочные яблоки, что брызгали сладким соком, пока их держали над огнём.

Стёпа вспомнил о семенах Гран, только когда Серёжка притащил в Дом двухголового и двухвостого котёнка. Одна голова, половина туловища и хвост у того были белые, а другие чёрные. Разделение шло строго посередине. Только цвет лап был перепутан. На чёрной стороне лапы были белые, а на белой – чёрные.

– Где же ты взял такого? – спросил Стёпка.

– Я нашёл его в круге красных деревьев с ветками без листьев, что на поляне у леса.

Стёпа тут же вспомнил о посаженных семенах.

«Неужели они смогли так быстро вырасти?» – подумал он.

Вокруг котёнка толпились и галдели ребята. Все хотели его рассмотреть и погладить. Кто-то спорил, из-за чего он такой родился. Мутант он или это сиамские близнецы? Потом разгорелся спор: мальчик он или девочка? Жалобно мяукающий котёнок пошёл по рукам, и одни авторитетно утверждали, что это мальчик, а другие – что девочка. Стёпка тоже посмотрел. Похоже, что котёнок был одновременно и мальчиком, и девочкой. Стёпка слышал, что в морских глубинах водятся такие рыбки – гермафродиты, но о котятах никогда не слышал.

– Отдайте, вы его совсем затискали! Мне всё равно, мальчик он или девочка.

– А как же ты его тогда назовёшь? Как имя выберешь?

– Я уже выбрал – Монада.

– Чего?

– Монада! Потому что в нём едины две противоположности: чёрное и белое.

А потом все пошли смотреть на деревья. Те действительно были красного цвета и без листьев. Гладкие, словно отполированные, стволы и ветви тянулись в небо. Они росли кругом, как были посажены. Позже выяснилось, что их корни соединены между собой под землёй и круг представляет собой единый организм. Корни впитывали магические силы из основ Мира Спокойствия, а в деревьях зарождались и зрели души. В момент рождения душ деревья становились жёлтого цвета и светились. Души, вышедшие из круга Гран, могли воплощаться в человеческие тела. Круг рождал не только души, но и разных волшебных существ. Не всегда, правда, добрых и приятных, как Серёжин котёнок. Иногда это были гномы, иногда рождались существа, похожие на людей, но обладающие всякими чудесными свойствами – как, например, Линар, погонщик туч и облаков; бывало, что рождались вампиры.

Семена созревали внутри деревьев. Примерно в это же время круг рождал чёрных птиц с ярко-красными крыльями. Они, как дятлы, продалбливали кору и стволы деревьев, доставали из сердцевины созревшие семена и разносили по всему миру. Через несколько лет круги Гран можно было встретить во всех уголках Мира Спокойствия, но только первый круг возле Дома давал семена и только в нём по-настоящему рождались, воплощаясь, волшебные существа. В других тоже рождались сущности, но бесплотные, стихийные и прочие духи.

Лето было самым счастливым временем, потому что летом знающие тропы водили детей в сад, в этот прекрасный мир, где даже пчёлы никого не кусали. Как это ни странно, с приходом зимы от детей уходила память о саде, словно с отдалением лета и сад казался сказкой, вымыслом. Но зима была не так страшна, ведь за ней приходили весна и лето. Весной дети вспоминали о саде и начинали искать видящих туннели, чтобы те провели их к Дому. Тогда хранитель уже не сидел один у зимнего костра и не вспоминал весёлое лето, тогда он думал о новом. Но каждый год кто-то из детей не возвращался, и хранитель знал, что зима оставила его у себя навсегда. Это значило, что мальчик или девочка стали совсем взрослыми и память о саде не вернулась к ним и не вернётся уже никогда, лишь её отголосок, возможно, вспыхнет, когда уже их дети прибегут в конце лета с улицы и скажут: «Мы были в саду, ели волшебный мёд и яблоки». Они протянут родителям ещё тёплые печёные яблоки, от которых будет пахнуть костром и детством. Съев их, они погрузятся в воспоминания о светлых и беззаботных днях детства, что провели в Доме, в саду, у реки.

========== 14. Лик и Тим ==========

Играть

Лик и Тим любили играть. Они играли в таинственном месте. Место было одно на двоих, и если им становилось тесно, они придумывали просторы, в которых можно было свободно играть во что угодно. Они смотрели друг другу в глаза, держась за руки, слушая друг друга. У Тима что-то билось в груди, а у Лика – клубилось, наматывалось, словно маленькая ниточка на невидимую катушку. Один виток, второй, третий – ритмично, как удары в груди Тима.

Лик брал Тима на руки, а тот смеялся, будто был маленьким, а Лик – большим. Тим любил быть маленьким. В руках Лика он мог совсем исчезнуть, но не исчезал, потому что любил. Лик тоже любил его, особенно прижаться к его груди и слушать. Быть в нём своим вниманием, дышать, прикасаться, шептать слова, тогда Тим смеялся до боли в животе. Он любил внимание Лика, его дыхание, его прикосновения к своей груди. От них то, что билось внутри, тоже начинало трепетать и клубиться. Клубиться в груди у Лика.

Разные

– Тим, у тебя такие тёплые ладони, словно живые. Да, как свет солнца. Посмотри на пустыню.

Тим зачерпывает ладонями песок из пустыни в душе Лика. Смотрит, как падают песчинки, как блестят в лучах живого солнца. Прижимает к песку лицо – тепло. Открывает глаза – темно. А закрыть уже больно. Так и лежит с открытыми глазами в душу Лика.

– У тебя тёплые ладони и холодные глаза – из них что-то капает. Мокро в душе. Где пустыня? Ты противоречишь сам себе, Тим, словно ты разный.

Тим обнимал Лика и говорил слова. Лик слушал и тоже становился разным.

Различать

Лик любил свет, но не мог в нём долго находиться – свет становился тусклым и умирал.

Он зачерпывал окутываемый тьмою мир и пытался различить, но, когда мир погружался в глаза Лика, ничего различить было уже невозможно, словно всё становилось одинаковым или переставало различаться и отличаться от Лика, который так любил свет.

Собирать

Тим любил собирать. Особенно много можно было собрать после ухода Лика. После него оставались различные части. Очень мелкие части. Настолько маленькие, что Тим даже при свете не мог их различить. И всё-таки, чтобы как-то их познать, он начинал собирать из них что-то определённое. Он собирал всё время, и всегда получался кто-то живой. Тим смотрел и улыбался. Он любил играть с живыми, а те думали, что они играют сами, сами по себе. Тим всегда показывал живые игрушки Лику, потому что больше показывать было некому. Лик смотрел, пока хватало света. Ему нравились игрушки Тима. А когда свет кончался и никого уже было не различить, снова уходил, оставляя довольному Тиму самые разные части для новых игрушек.

Ждать

У Тима и Лика было три темы: одна – Лика, другая – Тима, и общая: смерть, жизнь, любовь.

– Можем ли мы выбирать? – спрашивал Лик.

– Пусть выбирают сами, а мы подождём.

И они ждали. Сидели и ждали, ничего не делали, только касались друг друга – опирались плечами, клали голову на колени, соприкасались ладонями. Ждать было очень скучно. Тогда они начинали играть. Все игры почему-то всегда заканчивались одной темой, одной на двоих.

– В ней была жизнь, – говорил Тим.

– В ней была смерть, – говорил Лик.

– Она соединяет нас.

– Так можем ли мы выбирать?

– Давай ещё подождём…

Чувствовать

Тим чаще молчал, а Лик говорил. Он описывал мир – называл всё своими именами. А Тим молчал, он чувствовал. Когда же Лик называл вещи своими именами, Тим переставал их чувствовать, словно они переставали быть.

– Что ты видишь, Лик? – спросил он однажды.

– Объекты, – ответил Лик, – конкретные.

– А неконкретные?

– Таких я не вижу и назвать не могу.

– Я тоже не вижу и назвать не могу, но я их чувствую, как самого себя.

– А какие они, Тим?

– Живые.

– Я тоже хочу почувствовать живых, – сказал Лик.

– Иди ко мне, я тебя научу. Чувствовать надо сердцем.

– Чем?

– Сердцем. Слышишь, бьётся в груди?

Лик прижался ухом к груди Тима.

– А я всё думал, что же это у тебя там так стучит? У меня нет сердца, у меня есть тишина.

– Как же ты чувствуешь меня?

– Я тебя не чувствую, я тебя знаю, как себя.

Тим замолчал и Лик замолчал. И каждый молчал сам по себе.

– Я чувствую, – сказал Лик, – боль.

– Живые тоже её чувствуют.

– Тим, а как ты чувствуешь меня?

– Я тебя не чувствую. Я тебя люблю.

Лик смотрел на Тима, и у него не было слов. Тогда он подошёл и просто обнял его.

Спать

Тим и Лик любили спать. Спать они ложились каждый сам по себе в своей комнате, а просыпались всегда вместе – обнявшись. Но перед этим им снились сны. Во снах комната каждого из них была одной комнатой, и кровать в комнате стояла одна, и спал на кровати один. Лик? Тим? Один? А куда же девался второй? А второго во снах не было, в них был только один – спящий. И спящему снились сны, в одной комнате, на одной кровати. Ему снилось, что он не один, был кто-то ещё, где-то рядом. Он пытался его найти – протягивал руки, двигал ими в сонной пустоте. И иногда, которое было для Лика и Тима всегда, его пальцы переплетались с такими же пальцами другого. Один чувствовал, что любит его. Лика? Тима? Во сне он не мог их различить. Поэтому любил обоих и от любви просыпался. Просыпался любящий Тим. Просыпался любящий Лик. Они, обнявшись, смотрели друг другу в глаза и засыпали, чтобы вновь стать одним, в одной комнате, на одной кровати.

Меняться

Бывало, что ночи были долгие. Лик уставал. Он приходил к Тиму и плакал. Тим гладил его по спине, и они менялись местами. Из-за этого в ночи возникала жизнь, и тьма сгущалась. Живые ночи будоражили сознание, оно становилось нервным. Заставляло живущих в ночи пожирать друг друга, потому что иного выхода не было. А Лик лежал и вздрагивал. Когда он вздрагивал, от него исходила волна. Она прокатывалась по миру, и становилось тише. С каждой волной всё тише и тише. Ночь замирала и не могла больше удерживать рассвет. Он разрывал её плоть и слепил Тиму глаза. Но тот успевал заметить и рассказать Лику:

– Своими руками, я сделал это своими руками.

– Я постараюсь, чтобы день был как можно короче, чтобы тебе не пришлось меняться со мной, чтобы спящие вечным сном не просыпались.

Отражаться

Тим печатал на машинке, нажимал клавиши, появлялись зеркальные буквы. Он любил печатать зеркальными буквами. В этом было что-то… что-то от Лика, когда тот смотрел в зеркало. Там, в зеркале, отражалась жизнь, идущая куда-то в другую сторону. Буквы впечатывались в бумагу, отражения впечатывались в жизнь, жизнь отражалась в Лике. Лик же не отражался. Совсем.

– Почему ты не отражаешься? – спрашивал Тим. – Почему?!

– Ответь на вопрос, что не отражает зеркало, в котором отражается весь мир, и узнаешь…

Приходить

Лик и Тим любили ходить друг к другу в гости. Соберутся и идут. Идут в гости, а получается, что навстречу. И встречались они всегда на Дороге. Одной на двоих.

– Откуда она только берётся? – спрашивал Тим.

– Она создаётся. Мы идём, а она бежит и поэтому всегда впереди.

– А давай тоже побежим.

И они бежали. Бежали, взявшись за руки. Да так быстро, что невозможно уследить. Так быстро, что сливались. Сливались с Дорогой.

– Так мы сами себя опережаем, – говорил Тим.

– Так мы сами себя создаём.

– Так вот откуда берётся Дорога!

– Как же нам теперь ходить в гости?

– Все сами будут приходить к нам.

– По Дороге?

– По Дороге.

– Побежали?

– Давай руку.

И они бежали, а кто-то шёл. Шёл по Дороге. К Лику, к Тиму, к самому себе?

Одновременно

Лик и Тим сидели спиной друг к другу, сплетали из пальцев разные штуки. Чувствовали разное. Одновременно откидывали головы, стукались ими, поворачивались друг к другу, соединялись ушами и смеялись. Им было смешно. Одновременно. Быть одновременно.

Штуки, сложенные из пальцев, выходили из них, разбегались в разные стороны, прятались под кровать, диван, шкаф, стул, палас, подо всё прятались, чтобы их не поймали. А их никто и не ловил, потому что никто не видел, кроме Лика и Тима, а Лику и Тиму было смешно и совсем не до них. Им было смешно вместе.

Они разворачивались лицом к лицу, соединялись лбами, носами. Сидели. Становились друг другом. Соединялись губами. Дышали друг другом, словно воздухом, любовью. А во рту возникала тьма, клубилась, заполняла голову, туловище, руки, ноги, выходила на поверхность кожи. И если посмотреть со стороны, казалось, что видишь вырезанный из космоса силуэт. Двоих? Одного? Всё ближе друг к другу, всё ближе, ближе… Где-то внутри загорались звёзды…

Самолётики

Лик делал камешки, а Тим – самолётики. Лик бросал камешки, а Тим запускал самолётики. И они летели в пустоте в пустоту.

Лик посмотрел на Тима, подошёл и накрыл его ладонь своей. Тим улыбнулся.

Рядом стоял Дом, в доме сидел человек.

– Что с ним? – спросил Тим.

– Он смотрит внутрь.

– Зачем? Там же ничего нет.

– Нет, один самолётик ещё летит.

Когда любовь коснётся стен железных

И озарится светом сонный лик,

Я заверну за угол человечий,

И разорвёт объятья скорбный крик.

В одном из снов я загадал загадку.

Проснувшись, понял, что отгадка – я.

А тень шептала и молилась свету,

Что убивал и вечно создавал.

Но кончен сон, я поднимаю взор.

И лёгкий, словно ангел, самолётик

Скользит ко мне. Я вышел за порог.

Никто не ждал меня и ждать не мог.

Комментарий к 14. Лик и Тим

Лик и Тим (рисунок автора) – https://pp.userapi.com/c637329/v637329920/5b269/WH-UzFnimf8.jpg

========== 15. Альтиа ==========

Из форточки, как из духовки, веяло полуденным июльским жаром, и я закрыл её, попутно задёрнув фиолетовые шторы. Поправил растрепавшуюся чёлку. Отец жарил яичницу, и вся квартира пропахла копчёной колбасой, что он любил в неё добавлять. Ни одна из его подружек, как и домработниц, у нас больше не прижилась, начиная страшно бесить уже через пару недель сокомнатного пребывания. И мы с отцом в единодушном порыве махнули на них рукой и по-холостяцки бытовали вдвоём. Отец готовил и стирал, а я прибирал да мыл посуду. Оказалось, что это куда проще, чем мы боялись, и вполне стоило воцарившегося в доме уютного покоя, когда никто к тебе не лип и не дулся, ходя чернее тучи да молча негодуя, нагнетая напряжение, требуя внимания и не пойми чего ещё.

– Аль, тебе как обычно? – крикнул отец.

– Нет, спасибо! У моего одноклассника сегодня день рождения – тринадцать лет. Я как раз в гости собираюсь, – сообщил я, натягивая новую футболку с эмблемой купольного города, больше походившей то ли на медузу, то ли на летающую тарелку решивших захватить Землю инопланетян. «Под крышей города своего», – значилось вверху и: «Равноправие и безопасность!» – под стилизованными домиками внизу. Отец принёс футболку с работы, где занимался разработкой программного обеспечения для купольных городов, пришедших на смену спивающимся деревням. Так, по словам отца, государство пыталось поднять тонущую в собственном дерьме да пожираемую ночными тварями глубинку и обеспечить себя сельхозпродукцией.

– Что ты ему подаришь?

– О, этот подарок он никогда не забудет, настоящее веселье!

Выйдя из дома, я, стараясь держаться в сумрачной тени раскидистых каштанов, пошёл на остановку. Заскочил по дороге в местный магазинчик, облегчающе дышащий кондиционированной прохладой, и купил любимое крем-брюле. Поедал холодную ароматную сгущённомолочную варёность и ждал автобус. Того, как назло, долго не было, что начинало нервировать. Мороженое кончилось, а на остановке скопилось много утомлённо-раздращённого народу. Наконец прибыл транспорт. В общей давке звереющих пассажиров я еле протиснулся внутрь. Было очень душно, воняло потом и сигаретным дымом из кабины водителя. Передо мной стояла пожилая женщина. От неё сильно пахло духами и пудрой. Она, наверное, целый пузырёк на себя вылила, чтобы перебить запах мочи и старости. Такой дух часто бывает в домах, где живут старики. Я его с раннего детства терпеть не мог. Бабушка тогда ещё была жива, и мне иногда приходилось ночевать в её утлом прижизненном провонявшем склепе на окраине города.

С трудом выудил из кармана билет, что был как тряпка и скрутился в трубочку, а всё из-за моей дурацкой привычки что-нибудь постоянно теребить в руке. Звучит двусмысленно, но такова холостяцкая жизнь. И почему девчонки вечно кривят рожи, когда я пытаюсь пошутить? Разровняв билет, я попросил пахнущую леди пробить его. С трудом держась на ногах, мы ехали по разбитой дороге. Она потянулась к компостеру. По пухлой руке с дряблой кожей стекали капли пота, в подмышках темнели мокрые круги. Я прямо-таки чувствовал, как капли, щекоча, бегут вниз по её жирному боку. Она прицелилась, пытаясь вставить билет в щель компостера. В этот момент колесо автобуса попало в глубокую яму, и её рука невероятным образом оказалась на месте билета. Стоявший рядом подвыпивший мужик не удержался на ногах и толкнул пожилую женщину, да так, что та вместо билета прокомпостировала ладонь и пальцы. А пьяному привиделось, что компостер, превратившись в зубастую пасть, откусил женщине кисть. Вынув руку из кровожадного агрегата, пахнущая леди протянула мне пропитанный кровью билет. Сойдя через пару остановок с автобуса, я выбросил его и направился к дому друга.

Случившегося в автобусе никто не заметил, всем было не до того, главное, в живых остаться. Благоухающая леди умерла от потери крови. Она спешила домой, а кровь бежала из дырок в ладони. Падая, женщина угодила головой прямиком в урну и выколола проволокой глаз, но мёртвой он ей точно не понадобится. А пьяного мужика всё преследовали да повсюду мерещились кровавые пасти, покушающиеся на его конечности, голову и даже самое дорогое, что пусть и не всегда, но пока ещё функционировало, принося временную радость и самозабвение. Не выдержав неслыханного психологического давления, он, бессовестно пренебрегая техникой безопасности, сунул сходящую с ума голову под стотонный пресс на рабочем месте в заводской мастерской и был таков.

Откуда я всё это знаю? У меня богатое воображение и умение поставить себя на чужое место, даром мне не нужное.

Я шёл мимо серых многоэтажек, подкрашенных алой кровью юных жителей подворотен, да тёмных загаженных колодцев-дворов с битым бутылочным разноцветьем и ржавыми консервными банками для вскрытия изголодавшихся по небытию зачумленных тленом сознания вен. Настроение весёлого праздника нарастало, витало в воздухе. По обшарпанной, зассанной людьми и кошками лестнице я поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Из квартиры слышался смех. Дверь открыл именинник, и я ударом под дых сразу поздравил его с днём рождения.

– Родители дома? – спросил я, разуваясь.

– Вечером вернутся, – простонал он, держась за живот и переводя дыхание.

– Хорошо.

Он закрыл дверь и, кособочась, провёл меня к гостям. В душной, пропитанной подростковыми испарениями комнате кублилось с дюжину школьников. Из всех я знал только нашего одноклассника Костю. В углу, скрытый тенями, ещё кто-то сидел, но никто не обращал на мелкого пацана внимания. Мне показалось это странным.

Все о чём-то болтали и смеялись, громко всасывая через трубочки лимонад и мусоря попкорном, когда раздался очередной звонок в дверь. Мой друг пошёл встречать нового гостя. Им оказался высокий мальчик, его звали, кажется, Толиком. Он подскочил к Косте и начал с ним резко разговаривать. Костик был Толику по плечо, и ему приходилось задирать голову, общаясь, что страшно его раздражало. Глядя на них, я подумал, что сейчас самый подходящий момент. После чего Толик размахнулся и ударил Костю кулаком в лицо, но тот был готов к такому повороту событий и врезал в ответ. Завязалась замечательная драка. Летели и переворачивались табуретки, звонко и задорно визжали девчонки. Было видно, что в каждый удар ребята вкладывают всю силу. Толя ухватил соперника за новую рубашку и разорвал её.

– И ты простишь ему такую гнусность?! – крикнул я. – Покажи ему, что за такое бывает!

Костик словно только и ждал моего сигнала. Ухватившись руками за свою голову, он оторвал её. Та, смеясь, упала на пол и покатилась к недругу. Челюсти сомкнулись на ноге Толи. Тот взвыл, тряся ногой и пытаясь отбросить бешеную голову. Пользуясь замешательством противника, Костя наклонился вперёд и протаранил его обрубком шеи в живот. Не устояв на одной ноге, парень завалился назад, падая на перевёрнутую во время драки табуретку и нелепо размахивая руками. Голова ухмылялась, продолжая кусать его за лодыжку. С лёгкостью и хрустом железные табуретные ножки пронзили тело Толика. Одна пробила затылок и вышла из левого глаза, а вторая прошла через грудную клетку, и наверх вылез розовый обломок ребра. Рот пацана открылся, показательно вываливая влажный розовый язык. Кровь залила пол, смешиваясь и усиливая запах плавающих в ней хлопьев попкорна.

Тут я заметил, что все смотрят на меня и чего-то ждут. Пора уходить, весёлый праздник кончился. Я направился к двери. Возле неё сидел тип, кого никто не замечал. Кажется, это был человек, мальчик, или таковым он только казался? Ведь человеческое дитя не может быть столь нечеловечески прекрасно. Он смотрел на меня грустными, странно знакомыми и в то же время чужими глазами. На какое-то мгновение я осознал весь ужас содеянного. На глаза навернулись слёзы, но я успокоился и, взяв себя в руки, с вызовом спросил:

– Что может сравниться с величием силы во мне?

– Только спокойствие, – ответил он.

– Чьё спокойствие?

– Мира Спокойствия.

Я ощутил растерянность.

– Что это за мир?

– Скоро узнаешь, – сказал он и исчез, растворившись в воздухе, как какой-нибудь глюк.

Отметая все сомнения, меня переполнила тёмная сила и жажда власти. Я потянулся к дверной ручке, но тут пьяной походкой проковылял ко мне безголовый Костя. Грудь и разорванная рубашка его были залиты кровью.

– Подождите, господин, – сказала голова. Или обрубок шеи?

Она наконец выпустила ногу мёртвого Толика и сейчас отплёвывалась. Видимо, нога была волосатая, а волосы, попадая на язык, вызывают неприятные ощущения. Костик открыл передо мной дверь и замертво упал под ноги.

– Благодарю.

– Не за что, – ответила голова и взорвалась, забрызгав мозгами завизжавших девчонок и красивую мебель.

Я вышел из квартиры и прикрыл дверь. Общение со странным мальчишкой оставило на сердце неприятный осадок. И чтобы от него избавиться, я по пути домой вновь заглянул в магазин и купил любимого мороженого.

Хай, люди – владыки земные!

Хлебом вскормленные и мёртвым зверьём.

Хай, люди – гости могилы!

На алтарь Смерти жизнь свою льём.

*

Я спал, но кто-то настойчиво требовал, чтобы я вернулся в тело.

– Вставай, творящий смерть и воплощающий кошмары в реальность, – сказал он.

– Я не творю смерть, – ответил я сквозь сон.

– Ты разве забыл, что было восемь лет назад?

– Как можно забыть самое весёлое время детства? Я и тебя помню… существо. Мы тогда говорили о Мире Спокойствия.

– Я перенесу тебя в Мир Спокойствия, если ты выполнишь мой приказ.

– Какой?

– Ты будешь забирать у людей их лживые моральные принципы, срывать маски, обнажая истинное нутро. И когда созреешь, чтобы войти в Мир Спокойствия, я перенесу тебя. Но если остановишься или полюбишь человека, ты умрёшь и попадёшь в Мир Спокойствия только в следующей жизни.

– Я принимаю твои условия, но скажи, как тебя зовут, прекрасное дитя?

– Меня зовут Лик.

Ранним утром я ехал на мотоцикле за город. Люблю погонять в сумерках, чувствуя грудью ветер и довольный рёв железного зверя под собой. На выезде у обочины стояла машина, а в ней кто-то сигналил. Я решил узнать, в чём дело, и притормозил рядом. Поставил мотоцикл на подножку и подошёл к машине. За рулём сидела молодая миловидная женщина. Из-за оглушительного звука она не услышала шагов и вздрогнула, испугавшись моего внезапного появления. Она убрала руку с клаксона, прекратив насиловать прекрасную утреннюю тишину.

– Вы меня напугали, – сказала женщина, открывая дверцу.

– Я не хотел.

– Да ничего, просто неожиданно.

– Я вижу, вы тут не одна, – указал я на маленькую девочку, что сидела на заднем сидении и зажимала уши ладошками.

– Это моя дочь. Машина сломалась, а она боится оставаться в ней одна. На дороге тоже опасно, все летят, как сумасшедшие. Вот я сижу и сигналю в надежде, что кто-нибудь остановится и поможет.

– Понятно. Я посмотрю, что у вас случилось.

– Да, буду очень признательна.

Пока она говорила, я ликвидировал все её моральные ограничения, оставив только истинное нутро. Открыл багажник и выбрал самый тяжёлый разводной ключ.

– Подержите?

– Да, – сказала она и вылезла из машины.

Девочка осталась одна и заплакала. Я выразительно посмотрел на женщину.

– Вы не беспокойтесь, я её сейчас успокою.

Она развернулась к дочери, похлопывая ключом по ладони. Распахнула дверь и заорала: «Ты заткнёшься или нет, трусливая дрянь?!» Девочка вскрикнула и сжалась на сиденье. Мать дёрнула её на себя, размахнулась и ударила. Ключ проломил череп и застрял внутри. Плач оборвался. Женщина засмеялась.

– Вот она и замолчала, вот она и замолчала, вот она…

Дальше я не слышал, потому что отъехал уже достаточно далеко. Да и вряд ли она бы сказала что-то новое. Но я знал, что тело девочки с торчащим из головы ключом упало в салон и лужа крови растеклась по резиновому коврику, вбирая обувную пыль и сухие крупицы земли. Я видел залитые кровью и застывшие в ужасе глаза девочки, смотрящие в океанскую бездну затопившей посмертие тьмы.

Сколько их ещё будет, сотни или тысячи, но неужели ни одного без грязи и нечеловеческой жестокости в душе? Сколько невинных ещё погибнет принесёнными в жертву, прежде чем меня сочтут достойным Мира Спокойствия? И сочтут ли вообще? Быть может, я только сошедший и сводящий с ума других людей псих. И никакого Мира Спокойствия не существует. Я так устал пропускать через себя их дерьмо и ужас. Я уже совсем ничего не чувствую. Душа моя умерла, истлела, обратившись в холодную безвидную пустоту… Завтра я погуляю в любимом парке, по утрам там так тихо и спокойно, а сейчас пусть встречный ветер воет в моей груди, создавая иллюзию жизни.

*

Ранним осенним утром я бродил по дорожкам парка. Стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом падающих листьев, что тонул в густом тумане, скрадывающем мир. Я наслаждался сырым свежим воздухом. Неожиданно кто-то взял меня за руку. Я обернулся и увидел мальчика. Он зябко ёжился и выглядел потерянным.

– Чего тебе?

– Я заблудился в тумане. Помогите мне.

– Почему ты гуляешь один, да ещё в такую рань? Родители знают, что ты здесь?

– Они спят, а мне вдруг так захотелось погулять, даже сам не знаю почему. Покажете мне выход?

– Тебя обязательно найдут, как только туман рассеется.

Я сел на скамейку. Мальчик устроился рядом, скривившись от пропитавшей шорты холодной влаги, и в восхищении посмотрел мне в глаза.

– Тебе нравятся мои глаза? – спросил я, убирая те немногочисленные рамки и нормы, что были в нём.

– Да! Они похожи на космос, только без звёзд. Я бы очень хотел себе такие глаза, но знаю, что это лишь маска.

Я не понимал, как он смог разгадать меня.

– Покажите свои настоящие глаза.

– Я умру, если сделаю это.

– Нет, не умрёте, я дам вам одно задание. – Мне показалось, что теперь вместо мальчика говорил кто-то другой, кто-то очень светлый и тихий. – Покажите свои глаза, сделайте это ради любви ко мне.

Ради любви… Я всмотрелся в дрожащего ребёнка и просвечивающее через него запредельное сияние. Остался ли во мне хоть кто-то способный откликнуться, сделать шаг навстречу? Или за маской уже давно никого нет?

– Хорошо. Смотри…

Поднялся ветер и разогнал туман.

– У моего сына обязательно будут такие глаза, – сказал мальчик и спрыгнул с лавочки.

Заправил выбившуюся рубашку и пошёл к указанному выходу. Он ничего не помнил и не понимал, как оказался в парке. Он спешил домой, чтобы родители не заметили его отсутствия.

Я тоже поднялся. Надо было готовиться к встрече необычных гостей.

========== 16. Тони ==========

«Зона мутаций. Вход запрещён!» – значилось на когда-то ядовито-жёлтой, а сейчас облезлой металлической табличке, висевшей на колючей проволоке, натянутой через дорогу. За четыре года, прошедших после аварии на химическом заводе, дорога поросла по трещинам в асфальте сочной зелёной травой и небольшими деревцами. Тони медленно ехал на велосипеде, внимательно глядя под колёса, чтобы не угодить в какую-нибудь яму.

Выживших после аварии в зоне осталось немного. Тони повезло: когда эвакуировали людей, он был в лесу. Мама сказала, что после дождя обязательно полезут грибы, и он решил их поискать. Говорили, что все, кто покинул зону заражения, умерли. Когда он вернулся из леса, ни мамы, ни соседей уже не было. Только опустелая квартира с разбросанными вещами, такой же дом и весь город.

Он, старик и ещё две пожилые женщины поселились на дачах, сажали картошку и делали заготовки на зиму. Страх смерти за пределами огороженной территории держал их внутри. Старик умер через год, женщины – год и полгода назад. Он остался один, а в прошлом месяце встретил странника, который клялся, что был на той стороне, выжил и вернулся. Тони нравилось охотиться, но не копаться в земле, а одной охотой было не прожить, поэтому он решил рискнуть. Внешне он мутировал довольно незначительно. У него выросли очень тонкие белые волосы, свободно плавающие вокруг головы, а глаза стали яркого сине-зелёного цвета с хищными вертикальными зрачками. Короткая стрижка и тёмные очки решили эти проблемы.

Назад к карточке книги "Дети Любви (СИ)"