Текст книги "Дети Любви (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Так вот почему её вещей нет! Как же я это забыл? Я вновь начал читать дневник.

«Надеюсь, с Колькой всё было только во сне», – подумал я, чувствуя, как краснеют уши, но в груди странно потеплело.

– Иди чай пить, – позвала мама.

Я сунул дневник под подушку, натянул шорты с футболкой и пошёл в кухню. Дневник со своей задачей различения сна и яви не справился. Как долго продлится нынешний проблеск здравомыслия? Прежде чем я вновь уйду во тьму с головой.

– Мам, а какое сегодня число?

– У-у, как у тебя всё запущено. На календарь посмотри.

Я посмотрел на отрывной календарь, что висел под радио. 31 августа.

– Завтра в школу, сынок.

– Что?! Как же так! Ведь каникулы только начались!

– Ты и впрямь угорел там со своими волшебными свечами и чудодейственными песнопениями. Адонай! Кто он, твой Адонай, прости Господи?

– Господи. Адонай – это и есть твой Господи.

– Вот, чёрте что мелешь! Лучше бы к школе подготовился, обложки надел, тетрадки подписал, а то они у тебя уже мхом за лето поросли.

– Это не мох, а пыль.

– Вот и я о том, а то всё Адонай да Адонай, прости Господи.

– Что-то раньше ты такой набожной не была.

– А раньше никто не был. Раньше Советский Союз был.

– Ага, Союза нет, а гимн всё передают. Кстати, точно школьную форму покупать не надо?

– Точно, я с классной разговаривала, она сказала, что будете ходить в чём Бог пошлёт. Что там тебе твой Адонай прислал?

– Да выкину я всё сегодня, и алтарь, и свечи! Всё, перерос.

– Ну и слава Богу, оно ж, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не ру… ой, что же я сижу тут с тобой? Совсем меня заболтал! Собираться ж на работу надо.

Я вновь посмотрел на календарь. 31 августа. Приподнял лист – 1 сентября.

– Ну, как же так-то?!

– Так, хватит стонать, у тебя сегодня куча дел, список на холодильнике. Вечером подъедешь на работу, сумки с продуктами заберёшь. Слышал?

– Да слышал, слышал!

– Не забудь, я ещё ближе к пяти позвоню. Чтоб ответил, а то вечно трубку не берёшь.

– Хорошо.

Я встал и поплёлся к себе. Плюхнулся на кровать. Завтра опять в эту проклятую школу! Лучше бы я не просыпался!

На линейку все пришли кто в чём. Такой пёстрой и перевозбуждённой школа никогда не была. После линейки всех загнали на классный час. Мы с Колькой засели на последней парте у окна. Учительница что-то говорила, звук её голоса до нас доходил, а вот смысл терялся где-то посередине класса, поэтому мы сначала играли в крестики-нолики, а затем смотрели в окно на людей, машины и ждали, когда всё закончится и нас уже отпустят.

– Расписание на завтра все переписали, можно стирать?

– Что? – встрепенулся я. – Нет, подождите!

Но теперь уже мой голос потерялся за спинами встающих из-за парт ребят.

– Я записал, – сказал Коля, – а ты не спи на ходу.

– Да ты что! Такая нагрузка на мозг в первый же день, как тут не уснуть?

Мы вышли из школы.

– Пойдём ко мне, – предложил я.

– Пойдём, – согласился Коля.

Придя, мы побросали сумки и завалились на кровать.

– Что делать будем? – спросил друг.

– На кухне холодильник, на нём список дел, мама утром специально для тебя составила.

– Да что же ты такой ленивый? – засмеялся Коля и, наклонившись, потряс меня за плечи.

– А-а-а-а-а! – прерывисто выдохнул я.

Колька перестал трясти и улёгся, положив голову мне на живот. Я запустил пальцы ему в волосы. Какое-то время мы молчали.

– Значит, не приснилось, – произнёс я.

– Что не приснилось? – спросил Коля, поворачивая ко мне голову.

– Это, – сказал я и начал расстёгивать его рубашку.

– Можно я сначала? – спросил Коля.

– Да, – ответил я и перевернулся на живот.

Я лежал, а Колька мял мне ягодицы.

– Давай уже, – сказал я, – не в пекарне, и слюней побольше напусти, чтоб скользить так скользить. А-а! – вскрикнул я. – Ты чего меня шлёпаешь, извращенец, садомазафак! Ай! Больно!

– Сейчас я тебе вставлю, тогда начнёшь за языком следить, мазафак!

– А-ай, медленнее!

– Мнёшь его, мнёшь, а толку никакого.

– Ничего, ой, я тебе скоро покажу, как на-адо, Господи, Адонай, мой миленький.

– Ты чё там, бля, бормочешь?

– Быстрее.

– То медленнее, то быстрее, определись уже.

– Резче, глубже.

– Да ты, сука, издеваешься!

Я засмеялся.

– Лежать, не дёргаться!

Я лежал, погружаясь в ощущения, растворяясь в нарастающем тепле и наслаждении. Вот только кровать скрипела и стукалась спинкой о стену. Что соседи подумают? Нахер соседей! А потом Колька обнял меня, прижался и через пару толчков замер, каменея и пульсируя внутри. Избыток дурацкого нежного счастья в сердце выступил на глазах слезами, и я вытер их.

– Ты чего? – спросил Коля.

– Ничего, – ответил я, переворачиваясь на спину. Мне так хотелось, чтобы он прижался своей грудью к моей, крепко обнял, поцеловал, но глупая ершистость не позволяла сказать об этом. – Плачу от радости, что дождался.

– А ты уже потёк, – сказал Коля, размазывая по моему животу скользкую влагу.

– Не там смазываешь, пока тебя дождёшься, всё впустую уйдёт.

Коля поднёс к моему лицу ладонь.

– Чего?

– Плюй, а то у меня уже вся слюна закончилась.

Я плюнул.

– Маловато будет, но ладно.

– Любишь пожёстче?

– Рот закрой, а то я точно его использую по назначению.

– Садись, да не промахнись.

Колька наклонился и впился в мои губы, его горячий твёрдый стержень вжался в живот, пупок. Запредельная эротичность ощущений снесла остатки крыши, и, подав таз вверх, я проник в нежное наслаждение, задвигался в нём, зафиксировав руками, потому что знал, что друг ничем мне тут помочь не сможет, а только помешает своими попытками попасть в такт. Колька то поднимался, упираясь мне в грудь, то крепко прижимался ко мне, упираясь подбородком в плечо, целуя и покусывая в вампирических припадках шею. А я, согнув ноги в коленях, толкался вверх, стараясь проникнуть как можно глубже, чтобы ощутить его всей длиной, удариться лобковой костью. Эти удары отзывались внутри нарастающим наслаждением, и в какой-то момент я переполнился им и вернул, выплеснувшись в Кольку горячим семенем. В то же мгновение свет померк, и мир погрузился в непроглядную тьму, но мне не нужны были глаза, чтобы знать, что кто-то стоит вплотную к кровати и смотрит на нас. Я ощущал этот взгляд каждой клеточкой кожи, каждой мурашкой. Я протянул руку и коснулся чего-то очень холодного.

«Хочешь присоединиться?» – спросил я, но ответа не последовало.

Мы лежали обнявшись и гладили друг друга, чуть касаясь кончиками пальцем.

– Тебе не кажется, что мы чем-то не тем занимаемся? – вновь спросил Коля, как тогда на озере.

– Мне всё равно, – ответил я, – только не отпускай меня.

– Хорошо, – сказал Коля и прижался, уткнувшись носом в ямку над ключицей, а лбом в шею. – Всё-таки ты был прав, я пидорас и ничего не могу с этим поделать.

– А всё потому, что в садике я лизнул тебя в жопу.

– Так это был ты!

*

Мертвящим сном незыблемых касаний,

Хрипящим ртом и пеной белых век

Над непроглядной истиной метаний

Возник холодный чёрный человек.

Израненный промозглой стылой болью,

Я резал вены пустотой зеркал,

А он вонзал осыпанные солью

Худые пальцы, плоть мою терзал.

И, задыхаясь возмущением картинным,

Я пропускал его в себя всего.

Иссушенные меж страниц столетья

Лились вином в холодное нутро.

И, разлагаясь и срастаясь дивно

Невинностью и яростным грехом,

Я принимал и даровал бессильно

Всю жизнь и смерть в беспамятстве немом.

Он преследовал меня, но держался в отдалении в сгустившейся ночной тьме. Пустые гулкие улицы. Я свернул в ближайший проезд – в нос ударил запах мочи – и оказался в ещё более тёмном колодце двора. Далеко в вышине тусклым потусторонним светом мерцало несколько окон. Я зашёл за покосившийся детский домик, чуть не упал, споткнувшись о заросшую бурьяном песочницу, и присел на корточки. Прислушался, но не услышал ничего, кроме собственного дыхания и бешено колотящегося сердца. Я чуть успокоился и задумался, что делать дальше, куда идти, ведь он может просто ждать у выхода, не сидеть же здесь до утра.

Ладонь накрыла и крепко сжала плечо. Я дёрнулся, но вырваться не смог. Будто стальные пальцы больно впились в тело. Я попытался подняться, но он прижал меня животом к домику, наваливаясь всем весом сверху. От него шёл леденящий холод и запах корицы. Одна его ладонь легла на затылок, замораживая мысли, другая скользнула под резинку шорт. Я осознал, что на мне нет трусов. Это отвлекло внимание, но оно вновь вернулось в реальность, когда он обхватил мою мошонку. И всё же, почему я без трусов? Шорты поползли вниз, на мгновение задержавшись на коленях, и упали на пыльные сандалии. Он убрал руку с затылка, чуть отстранился, раздвигая мне ягодицы и засовывая между ними ледяной и твёрдый, как арматура, член. Ещё немного, и он насадит меня на него, как трепещущую бабочку на иголку.

Сравнение его члена с иголкой позабавило меня. Со мной что-то было не так, со всем этим миром что-то было не так. Понимание забрезжило, ещё немного, и я бы осознал, что же не так, но это не остановило его, и он вошёл в меня, как мороженое, как ледяная сосулька. Боль пронзила тело, а затем он ударил меня по голове, и я начал падать. И падал целую вечность, пока не вздрогнул всем телом, очнувшись от звонка с урока в зашумевшем классе.

– Ян, ты чё, задрых?

Был тёплый осенний день, но в школе проверяли отопление, и в классе стояла влажная духота, как в парилке. Я неприятно вспотел. Откинув со лба влажные волосы, посмотрел на Колю.

– Есть немного. Размечтался о мороженом.

– Да, я бы от эскимо на палочке тоже не отказался. В столовку идёшь?

– Ты иди, а мне в тубзик забежать надо.

– Пошли вместе.

Встав, я глянул вниз, но спасибо трусам, которые тут на мне имелись, на чёрных брюках ничего заметно пока не было.

Протолкавшись сквозь галдящую толпу, мы добрались до туалета. Колька шагнул к писсуарам, а я шмыгнул в первую приоткрытую кабинку.

– Ты чё, срать?

– Нет, я тебя стесняюсь, ещё приставать начнёшь, за член хватать.

– Ага, мечтай дальше, извращенец.

Я расстегнул ширинку и заглянул в трусы. Они были полны спермы, я ощутил её смешанный с потом запах даже через туалетную вонь. Потянулся за бумагой, но её, как обычно, не оказалось.

– Коль, глянь, там нигде бумаги нет?

– Что-то ты быстро.

– Уметь надо.

– Или ты там дрочишь?

– Давай быстрее, а то в столовку не успеем.

– Да ищу я.

– Занято! – раздалось из соседней кабинки.

– А бумага есть?

– Самому нужна.

– Оторви немного, – стукнул я в перегородку, – поделись по-братски.

– Ладно, лови.

Я глянул вверх и еле успел подхватить комок туалетной бумаги.

– Надеюсь, ты ей не подтирался.

– Надейся, – раздался смешок.

Я вновь оттянул резинку и стал вытираться. Часть спермы уже впиталась, и трусы остались мокрыми, холодя кожу. Я вспомнил холод в другом месте, и мне показалось, что я всё ещё чувствую его внутри. От этих мыслей или прикосновений у меня начал вставать. Только этого мне сейчас не хватало, подумал я, заправляясь.

Вышел из кабинки и нос к носу столкнулся с Колькой. Тот глянул вниз, где у меня заметно выпирало. За лето я подрос, и брюки стали в обтяжку, а новые мы только собирались купить, но маме всё было некогда сходить со мной в магазин.

Колька чуть наклонился ко мне и потянул носом воздух.

– Что, правда дрочил? – усмехнулся он.

– Отъебись, – сказал я и, помыв руки, направился к выходу.

Я думал над тем, что почти осознал себя во сне, почти вырвался из заданных миром сновидения рамок. Ещё бы чуть-чуть… Зачем он меня убил, я же не сопротивлялся?

*

– Мам, давай на выходных за брюками мне сходим. Сколько мне ещё в этих мучиться, они мне, – яйца жмут, хотел закончить я, – давят.

– Где они тебе давят?

– Везде, сидеть неудобно.

– Ладно, завтра как раз зарплату обещали дать. Сходи за хлебом, пока я суп готовлю.

– А магазин ещё открыт? Темно уже.

– Да, он до десяти работает.

Я оделся, взял деньги и вышел. В магазин можно было попасть, обойдя вокруг квартала, или напрямую, через двор соседского ПТУ с четырёхэтажной общагой. Ходить через ПТУ я опасался, так как там у туалета, мимо которого шла тропинка, постоянно терлись подозрительные пацаны, что жили в общежитии. Я не спешил и решил обойти по тротуару, там даже горела пара фонарей.

Благополучно купив хлеба, я вышел из магазина и, вновь задумавшись о кошмарах, машинально свернул во двор ПТУ. Впереди уже виднелся проход в заборе к нашим домам, когда меня окликнули.

– Слышь, пацан!

Я решил не оглядываться.

– А ну стой, а то хуже будет.

Я сделал ещё пару шагов и оглянулся. Мужик не походил на ПТУшника, скорее всего, просто жил в общаге, но был крупным и явно опасным.

Видимо, он только что вышел из туалета или просто курил рядом. Выбросив окурок, он подошёл ко мне.

– Ты чего тут ходишь постоянно? – Я молчал. – Живёшь рядом? Чё, язык проглотил? Или обоссался? – Он обнял меня за плечи. – Ладно, не ссы, пойдём провожу.

Мы двинулись вдоль общаги к спасительному проёму, но когда та закончилась, он повернул и потянул меня за угол, в узкий проход между железобетонным забором и зданием. Я дёрнулся.

– Не рыпайся, а то пришью, – сказал он, и я увидел у своего носа блеснувший в свете окон нож. – Сюда.

Мы зашли под козырёк и спустились по ступенькам к двери запертой котельной.

– Штаны снимай. И побыстрее, – добавил он, заметив мою заминку. – Спиной ко мне.

Я развернулся и трясущимися руками с зажатым в них пакетом стал расстёгивать брюки.

– Поднимись на ступеньку.

Он нагнул меня, и, чтобы не упасть, я упёрся руками в ступени. Смачно харкнув, он прижал влажную ладонь к моей промежности и сходу вогнал в меня средний палец, а чтобы я не закричал, наклонился и зажал мне рот.

– Пикнешь – прирежу.

Из глаз побежали слёзы, а он резким толчком уже вошёл в меня. Боль пронзила тело, но, поражённый происходящим, я ощущал её словно со стороны, не во всей полноте, как не сразу ощущаешь боль от мгновенного пореза.

– Ты посмотри, а я ведь не ошибся. Я вас, петушков, давно заприметил, ходите чуть ли не в обнимку. Да расслабься ты, я быстро кончу.

Перед лицом лежала половинка кирпича, и единственное, о чём я думал, накрыв её ладонью, – успею или нет?

Ощутив, как он напрягся и задёргался, кончая, я подался вперёд, соскакивая с члена, и с разворота ударил кирпичом, а затем, путаясь в штанах, бросился по ступеням вверх.

– Ах ты ж сука! – Видимо, я угодил ему в плечо, а не в голову, как планировал, но ему всё равно досталось. – Пидор ёбаный!

Я бросился к проёму в заборе, выскочил на дорогу, оглянулся. Он бежал за мной. До моего дома было дальше, и я свернул к дому Коли. Мне показалось, что в освещённом дворе кто-то гуляет.

– Помогите! – крикнул я, споткнулся и упал на четвереньки.

В страхе оглянулся, но за спиной никого не было. Видимо, мой крик спугнул его. Я пролез в дыру в заборе и оказался у себя во дворе. На дрожащих ногах подошёл к подъезду и в свете лампочки осмотрел себя. Штаны на коленях были разорваны, левая ладонь содрана в кровь, но боли я ещё не чувствовал; правую спас пакет, что тоже теперь был разодран.

Я поднялся на второй этаж и вошёл в квартиру.

– Ян? Что-то ты долго, тебя только за смертью посылать.

Не зажигая в коридоре свет, я разулся и скользнул в ванную комнату. Кое-как стянул одежду, забрался в ванну и включил душ.

Я сидел под горячей водой, а меня продолжало колотить, руки и ноги тряслись. Колени тоже были содраны и кровоточили.

– Мама, – прошептал я, испугавшись, что вновь потерял от страха и потрясения голос.

– Ян, ты купаешься? Только недолго, а то я тебе уже суп налила.

Я привстал на корточки и напрягся, стараясь выдавить из себя сперму, что ещё могла остаться внутри; кривясь от отвращения, тщательно подмылся и выключил воду. Осторожно вылез из ванной и вытерся полотенцем. Зеркало запотело, но меньше всего на свете мне сейчас хотелось видеть себя, свои глаза.

Достал из корзины с грязным бельём мятые шорты с футболкой и надел, а брюки и трусы взял с собой, чтобы потом сжечь. Тихонько открыл защёлку и проскользнул сначала в коридор, а затем в свою комнату. Затолкал брюки и трусы под кровать, переоделся в чистое.

– Ян, ну где ты там? Суп стынет.

Преодолевая чудовищное сопротивление, я встал и, сделав несколько самых тяжёлых в своей жизни шагов, оказался в ярком электрическом свете кухни. Застыл в дверном проёме. Мама обернулась и посмотрела на меня.

– Мам, я упал, – сказал я и почувствовал, как из глаз неудержимо полились слёзы.

Губы дрожали и кривились. Я сжал зубы, чтобы не разрыдаться.

– Ничего себе, – сказала она, разглядывая стёсанные коленки и ладонь. – Молодец, что сразу промыл. Где это ты так?

– Да здесь, на повороте, решил пробежаться, а там темень, и споткнулся. Штаны порвал.

– Ну и чёрт с ними.

– А в чём я завтра в школу пойду? У меня других нет, остальные вообще не налезают.

– Останься дома, куда тебе с такими коленями.

– Хорошо, – вздохнул я с облегчением.

Я не представлял, как бы пошёл завтра в школу, где бы вновь пришлось делать вид, что ничего не произошло. Сил на это у меня уже не осталось.

Я сел за стол, посмотрел на суп и понял, что не смогу его сейчас съесть, иначе меня вырвет.

– Мам, можно я спать, а суп завтра съем?

– Ладно, иди, – сказала она и погладила меня по плечу.

Я залез под одеяло и выключил свет. Прислушался к себе. В груди всё ещё что-то подрагивало от пережитого напряжения.

Я сразу ощутил его присутствие, он стоял у кровати. Я сел, протянул руку и стиснул холодные пальцы.

– Обними меня.

Он встал на жалобно заскрипевшую кровать, а затем сел позади меня и заключил в объятия. Его холод проникал в меня, или моя боль в него, но, когда мы слились и стали одним, я открыл рот и беззвучно закричал в непроглядную тьму.

*

– Слышь, пацан!

Я остановился. Он отбросил окурок и подошёл.

– Ты чего тут ходишь? Живёшь рядом?

– Да.

– О! А я думал, ты немой. Пойдём провожу.

Он потянул меня за угол, и я повернул. Он приостановился, всматриваясь в меня.

– Ты чего такой покладистый?

– Выеби меня.

Он вытаращился и сглотнул.

– Это я и собираюсь сделать. Давай сюда.

Я заспешил по ступенькам, быстро присел и поднял кирпич.

– Ты ведь не будешь кричать? – спросил он, спускаясь.

– Нет.

– Я так и думал. Стань повыше, штаны снимай.

Я сделал вид, что расстёгиваю брюки. Он завозился со своими. Тогда я развернулся и со всего маху ударил углом кирпича точно в висок.

Он рухнул, как подкошенный, не издав ни звука. Я пошарил по карманам, нашёл нож и одним движением перерезал ему глотку.

На огороде под кустом смородины я выкопал ямку и похоронил кирпич, а нож оставил. У него была интересная разноцветная наборная рукоять.

Я прогулял школу, сказав маме, что у меня живот разболелся, и весь день из-за шторки наблюдал за работой милиционеров. Они обходили квартиры, звонили и к нам, но я не открыл.

Вечером за мной зашёл Коля. Мы забрались на старую грушу, что росла на повороте к дому.

– Прикинь, там мужика убили.

– Да, я слышал, они тут весь день рыщут.

– Ага, офигеть. А ты чего в школе не был?

– Живот прихватило.

– А-а, то-то ты какой-то странный сегодня.

– Эй, скворцы, а ну-ка слетите вниз, – раздалось от дороги. Там стояли два мильтона и смотрели на нас.

Коля стал спускаться, а я, укрывшись за стволом, вынул из кармана нож и сунул его в дупло, в котором одно время прятал дневник. Затем спустился вслед за Колей, и мы подошли к ментам.

– И часто вы там сидите?

– Да, – сказал я.

– А вчера, после девяти?

– Нет, мы вчера не гуляли, к контрольной готовились.

Второй милиционер хмыкнул.

– Что-то вы не похожи на отличников.

– Так потому и зубрим.

– Значит, точно ничего не видели и не слышали?

Мы покрутили головами.

– Ладно, летите, но, если что услышите, звоните ноль два.

– Хорошо.

Они пошли дальше, а мы смотрели им вслед.

– Что ещё за контрольная? – спросил Коля и подозрительно на меня посмотрел. – И откуда у тебя нож? Я видел, как ты прятал.

– Нашёл в огороде.

– Покажешь?

– Полезли.

Он рассматривал нож.

– Такие на зоне делают.

– Тебе-то откуда знать?

– Отец рассказывал. Думаешь, это им того кокнули?

Он качнул головой в сторону общаги. Я взял у Коли нож.

– Не знаю, но лучше о нём помалкивать. Ты ведь сможешь помалкивать?

Коля поднял глаза и встретился со мной взглядом.

– Конечно, смогу, – сказал он.

В его голосе и взгляде, что он переводил с меня на нож и обратно, сквозил страх.

Комментарий к 26. Ян

Общага и проход в заборе – https://pp.userapi.com/c834100/v834100289/12e001/Ln56H5dQF0w.jpg

Дома Коли и Яна – https://sun9-9.userapi.com/c840734/v840734113/7eec9/tFcxe7GIrNM.jpg

Груша на повороте – https://sun9-6.userapi.com/c840734/v840734113/7eee5/aaHcwp0QXmw.jpg

========== 27. Лиин ==========

Вечер. Я стою на дороге – грунтовка с травкой между колеями и зарослями с меня ростом по сторонам. Делаю шаг. Босые ноги чувствуют каждую песчинку. Над головой облака без просвета, и от этого вечер особенно сумрачен. Густой ароматный воздух можно зачерпывать руками и пить.

Я не ведаю начала или завершения бытия. Вот он я, и всё, что вокруг, а что ещё, что ещё? Да, ещё что-то безудержно рвётся из груди, настолько безудержно, что хочется плакать. Только я понимаю, что на дороге плакать некогда, хоть и хочется, может, в душе, имя которой сердце. Лети, моё сердце, лети, куда тебе хочется. Отпускаю с улыбкой, как всегда. Вперёд!

Недавно прошёл дождь, и дорога влажная. Земля липнет к пяткам. Идти не очень удобно, поэтому иду по кромке травы, растущей между колеями, что тоже не намного лучше. Впереди над верхушками деревьев нависает мрачная туча. Темнеет всё сильнее, вокруг вьются комары. Периодически хлопаю себя по различным частям тела, делать это приходится всё чаще. За каждым поворотом дороги открывается новый участок пути, и конца ему, как и лесу, не видно. Чувство, похожее на отчаяние, закрадывается в душу.

У меня с собой ничего нет. Шорты с футболкой – вот всё моё имущество. Ускоряю шаг, вовсю отмахиваясь от комаров, и всё сильнее погружаюсь в сырой сумрак. Перехожу на короткие перебежки. Больно спотыкаюсь о лежащую через дорогу ветку и падаю. Поднимаюсь уже со слезами на глазах. Они совсем не от боли. Отчаяние.

Мне придётся ночевать в лесу впервые в жизни. Комары меня сожрут, и какой тут сон? А мне надо хоть немного поспать, иначе дальнейшей дороги не увидеть и не услышать тех, кто ушёл. Что же делать? Поднимаюсь и смотрю на выпачканные в грязи руки.

Вновь опускаюсь на колени и начинаю намазывать грязью все открытые участки тела. Спасибо, дождик! Вдалеке сверкает молния. Гром не доходит и не нарушает беззвучности леса. Лицо и голову я тоже намазываю, стрижка у меня, как всегда, очень короткая. Управившись, я выпрямляюсь. Представляю, как выгляжу со стороны, и мне становится весело. Иду, улыбаясь и выискивая полянку с травой погуще. Найдя, рву траву и кидаю в кучу. Уже совсем темно. На небе сквозь редеющие облака проглядывают звёзды, и встаёт луна. Призрачная тьма. По ногам веет холодным ветерком, и по всему телу прокатывается волна дрожи. Я трамбую довольно большую кучу травы и забираюсь под неё. Сворачиваюсь калачиком, пытаюсь согреться и расслабиться. Где-то снаружи звенят комары. То там, то здесь с травы на тело стекают холодные капли.

Сон застигает резко и неожиданно. Я весь вздрагиваю, но не просыпаюсь, а, наоборот, погружаюсь в него ещё глубже и, лишь заслышав знакомый шёпот, теряю сознание и проваливаюсь в тёмную влекущую бездну сновидений.

*

Ночь. Тинк с девочками под тусклым светом лампы сидит на веранде и рассказывает истории про вампиров. И стоит раздаться странным шорохам в саду или таинственным скрипам в Доме, как они тихонько вскрикивают и жмутся друг к дружке. В Доме сейчас живут хорошие девчонки, очень добрые и отзывчивые. Не кривляются и ничего из себя не строят. Они любят играть с Тинком в переглядки. Если смотреть очень долго, то лицо противника бледнеет, а глаза превращаются в тёмные провалы. Тинку становится не по себе, и он моргает первым. Не хочет видеть их с такими лицами. Девчонки с победным криком вскакивают и начинают носиться вокруг него, а Тинк любуется ими и улыбается.

У Дома очень много тайн. Иногда он кажется добрым и нежным. Его деревянные стены излучают свет и тепло. А иногда по ночам он заходится скрипами и словно весь шевелится, не находя покоя. В такие минуты беспокойство наполняет душу, и хочется кричать или безудержно и безутешно плакать. Тинк любит Дом, когда он светлый, тогда его переполняет радость и лёгкость, словно всё хорошо, и хочется жить. Он несколько раз пробовал выбежать из Дома, когда тот начинал скрипеть и наполняться тенями, но у него не получалось. Он попадал из одних коридоров в другие, а те тянулись и тянулись до бесконечности. Дом не выпускал Тинка, и тому приходилось пережидать, почти физически ощущая его страдания. Потом всё заканчивалось, и Дом становился прежним. Несколько раз Тинк прислонялся к стене и гладил её, словно живое существо, и ему казалось, что это помогало – Дом успокаивался и затихал гораздо быстрее.

«Может, ему кошмары снятся?» – думал Тинк и обращался к Дому, как к живому. И Дом откликался, показывая свои тайные места и комнаты. Бывало, Тинк невзначай попадал в коридоры, которые заканчивались дверью, а за дверью был совсем не их сад. Они открывались в иные миры и места.

Мальчик уже сидел рядом, когда Тинк ощутил его присутствие. На вид ему было лет пять, но из глаз глядело иное пространство или живое существо, которое было целым миром. Он редко бывал в Доме, только если случалось что-то очень важное, всё остальное время проводя во внешнем мире, чтобы расти, ведь в Доме царило безвременье.

– Привет, Крид, – вымолвил Тинк.

Крид ничего не ответил, а лишь взял его за руку. Тинк вздрогнул и увидел…

Огромная тёмно-серая туча висит над лесом. Бездонная пустота таится у неё внутри. Кажется, что она засасывает в себя само пространство и не может насытиться. Лес надвигается. Становится видна извилистая дорога. Ещё ближе. По дороге, торопясь, идёт мальчик лет тринадцати. Он спешит, но в его фигуре и движениях сквозит какая-то безнадёжность, словно он знает, что ему всё равно не успеть, что он уже опоздал.

– Это Лиин, – сообщает Крид. – Тебе надо его встретить.

Ладонь Крида прикасается к груди Тинка, и перед ним открывается Дорога. Тинк чувствует её живое, манящее в путь дыхание. Он поднимается и, пошатнувшись, делает первый шаг. Мир бешено вращается вокруг него, что-то сдвигается, и реальность Дороги ослепляюще остро бьёт по нервам.

«Как же давно я не был в тебе, Дорога, я уже почти забыл, как это – идти тобою…»

Песок сыпался из-под ног. Тинк взбирался по склону обрыва вверх. Песок шёл разноцветными слоями, раньше он такого не видел – очень красочно. И по этой красочности ногами, увязая в ней. А вверху прозрачное и глубокое синее небо, на фоне которого колыхались стебельки высохшей под палящим солнцем травы. Остановился, пару раз глубоко вдохнул и полез дальше – забрался. Стянул промокшую футболку и сел, смотря на распахнувшийся простор моря. Ветер приносил крики чаек и шум волн, разбивающихся о прибрежные камни.

«Я люблю тебя, море. Волны, блестящие в лучах солнца. Нескончаемый плеск прибоя и запах бриза. Так бы и сидел, хоть целую вечность, глядя в даль, в которой ты сливаешься с небом».

А за спиной Дорога. Тинк, кувыркнувшись назад, поднялся и, бросив прощальный взгляд на горизонт, сделал ещё один шаг.

*

Просыпаюсь от того, что что-то влажное тыкается мне в лицо. Одурело, ничего не понимая, вскакиваю. Натыкаюсь на кого-то спиной и, потеряв равновесие, падаю вместе с ним. Продираю глаза и вижу удивлённо смотрящего на меня мальчишку и корову, равнодушно жующую сорванную мной траву.

– Ты чего такой грязный? – спрашивает пацан, поднимая с земли свою палку и становясь от этого более уверенным.

– Комары, – отвечаю я, а сам смотрю на вымя коровы и понимаю, что голоден.

– Сильно покусали?

– Да.

– А куда ты идёшь один?

Я молчу. Я не знаю, что ответить и как объяснить, но надо ли объяснять?

– Я не знаю, – произношу я шёпотом, и от собственного голоса у меня почему-то перехватывает горло. Я опускаю глаза, наклоняюсь, рву траву и начинаю лихорадочно оттирать грязь с ног. Потом, осознав всю бесполезность этой затеи, бросаю её и собираюсь идти дальше.

Мне нельзя ничего просить и ни о чём спрашивать. Хоть всё внутри так и рвётся задать мальчику кучу вопросов. Чтобы не мучиться, порываюсь уйти. Не ожидая от меня такой прыти, он с запозданием кричит:

– Постой! Куда же ты? Пойдём вместе.

С затаённым облегчением, от которого предательски подкашиваются ноги, замираю и разворачиваюсь к нему.

– Меня зовут Ами, – говорит он.

– А меня Лин.

– Хочешь хлеба с сыром?

– Конечно, – говорю я и улыбаюсь.

Видя мою улыбку, он тоже улыбается. Я иду к нему, а внутри такое замечательное чувство, словно я иду к другу.

– Почему ты плачешь? – спрашивает он, когда я оказываюсь рядом.

– Солнце, – отвечаю я.

Он оборачивается и смотрит на поднимающееся над дорогой и деревьями светило, понимающе кивает. Берёт за плечо, а затем сжимает мою ладонь.

– Ами – это от Амирей.

– Лин – от Лиин.

Его глаза распахиваются.

– Лиин, с таким названием есть волшебный цветок, распускается только один раз в году, в день летнего солнцестояния.

Мы идём по превратившейся в тропинку Дороге, едим хлеб с сыром и разговариваем. Вернее сказать, болтает Ами, а я больше слушаю.

– Я иду к знахарю, его зовут Габриэль, некоторые говорят, что он колдун и может наводить порчу. Не знаю насчёт порчи, но коров он лечить точно умеет. Вот эту, – указывает он на бредущую в стороне корову, – я к нему уже водил в прошлом году, когда она перестала молоко давать, и он её вылечил. А вот сейчас что-то опять у неё началось, худеет и худеет. Лин, а ты откуда идёшь, где раньше жил?

– В детдоме.

– А что такое детдом?

– В нём живут дети, у которых нет родителей.

– Так у тебя никого нет? – Я киваю. – Извини, я не знал.

– Всё нормально.

– Я раньше про такие дома не слышал. Там хорошо живётся?

– Нет.

Некоторое время мы движемся молча. Ами о чём-то думает, переваривая услышанное.

– Так ты сбежал?

– Нет, я на каникулах. Я подружился с одним мальчиком, – мой голос вздрагивает, но я продолжаю, – и его семья на лето взяла меня к себе, вместе мы поехали в лагерь, а потом, потом…

Я останавливаюсь, потому что начинаю задыхаться. Я, словно рыба, вытащенная на берег, хватаю ртом воздух, а в горле стоит ком.

– Лин, что с тобой? – пугается Ами.

А я прижимаю ладони к лицу, до боли давя на глаза, пока яркая вспышка молнии не раскалывает внутреннюю черноту.

– Фу-ух, отпустило. Не расспрашивай меня об этом больше, я не могу вспоминать.

– Хорошо, не буду. – Он опускает взор. – Я очень испугался за тебя.

Мы не спеша идём дальше.

Ами рассказывает, что у него куча братьев и сестёр, иногда они его достают, но он даже представить себе не может, как бы жил без них, а особенно без мамы и папы. У них большой дом, в котором всегда полно друзей, гостей и родни. Что бы он делал в пустом доме один?

Назад к карточке книги "Дети Любви (СИ)"