Текст книги "Дети Любви (СИ)"
Автор книги: Windboy
Жанры:
Любовно-фантастические романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Подошёл Паша, и всё повторилось.
Дэн смотрел на Славку, на меня.
– А у меня есть идея, – сказал он. – Вы ведь друзья, ребятки, а друзья должны делать друг другу приятно. Вот ты, Славка, и сделаешь приятно нашему новенькому другу, а заодно и себе.
Слава смотрел на меня тусклыми глазами и уже просил взглядом прощения, потому что готов был выполнить всё, что они прикажут. Из глаз у меня катились слёзы, мир расплывался. Меня подняли и поставили лицом к стенке, раздвинули ноги. Чтобы не упасть, я схватился за трубу.
– Что, Славик, не встаёт? Совсем ты своего дружбана не любишь. – Все заржали. – Ну давай, Слава, а то это сделаем мы и жалеть его не будем.
Славка подошёл и прижался сзади, тыкаясь и пытаясь вставить.
– Потерпи, пожалуйста.
Что-то оборвалось во мне и сломалось почти окончательно, я стал расслабляться, безвольно, омертвевая внутри и ничего не чувствуя. Отстраняясь, уходя за грань, превращая всё в давно мучивший меня сон.
– Ладно, отвали, теперь я, – оттолкнул его Генка. – Ох, Сашок, как пиздато! Охуеть, кайф, пацаны!
Я старался забыться, отрешиться от всего на свете, но боль и жжение от резких толчков нарастали, иголками прокатывались внутри живота, мышцы свело судорогой. Я глянул на Дэна.
– Пожалуйста, перестаньте, мне больно.
Он промолчал, но когда Генка закончил, сказал:
– Всё, на первый раз хватит.
– А я? – обиженно спросил Жека.
– Сам подрочишь. Всем мыться.
Сверху лилась вода, но ничего уже не изменить, внутри словно мягкая тошнота. Жека застонал, белые капли упали на пол. Тошнота подкатила к горлу.
– Стонешь, как баба, – сказал Генка.
– Сам ты баба, – ответил Жека.
Мы вернулись и, не говоря ни слова, забрались в кровати. Я лежал и не мог уснуть. Я понимал, что теперь всё изменится. Теперь все будут считать меня вафлёром. Ожесточение наполнило сердце. Сверху спустился Славка и, забравшись под одеяло, лёг рядом. Я отодвинулся как можно дальше к стенке. Хотелось оттолкнуть, забить его ногами, растерзать, уничтожить. Всё из-за него! Так я думал, хоть и чувствовал всю несправедливость этих обвинений.
– Ты меня не простишь?
Я молчал. Жалость к себе, к нему боролась во мне с ненавистью и её же порождала. Мне был противен не Славка, а то, что он даже не возразил. Но что бы произошло, если бы он не поддался? И как бы на его месте повёл себя я, зная, что будет, если не подчиниться? Я ведь и сам даже не закричал, не попытался драться насмерть, подчинился. Я такой же слабак!
– Я прощаю тебя, – сказал я, стараясь заставить самого себя поверить в эти слова, и твёрдо решил сбежать.
*
Первый раз я сбежал к школьному другу. Обычно он приходил ко мне, а я был у него только пару раз и поэтому с трудом нашёл показавшиеся знакомыми ворота. Постучал в окно и, ожидая, молил, чтобы он оказался дома. Занавеска отдёрнулась, он глянул на меня, узнал, выбежал и открыл калитку.
– Саня, я так рад тебя видеть! – говорил он и тряс мою руку. – Я к тебе сто раз заходил, а дома никого. Нам даже не сказали, что тебя в интернат перевели, я всё потом узнал. Как же я рад, что ты пришёл! Пойдём, пойдём в дом. Я один. Сейчас чаю сделаю.
– Можно мне от тебя тёте в Темногорск позвонить?
– Звони, конечно. Ты расскажи, как тебе там живётся? Знаешь, я ведь приезжал к интернату. Походил вокруг, в ворота заглянул, а зайти побоялся. Там пацаны здоровые курили, и я что-то их испугался. Так и уехал. Мучился потом, хотел ещё поехать, пытался маму уговорить, чтоб она со мной съездила, но ей всё некогда. Ты не обижаешься на меня?
– Нет, не обижаюсь.
– Телефон в зале, я сейчас чайник поставлю.
Он скользнул в кухню, а я прошёл в зал, вдыхая позабытый запах дома и уюта. Господи, как же я соскучился по нормальному дому.
Я поднял трубку и набрал тётин номер. Я очень сильно волновался.
– Алло?
– Алло, это я, Саша.
– Саша?
– Да, это я.
– Ты чего звонишь, что-то случилось?
– Я больше не могу там жить. Заберите меня, пожалуйста!
– Откуда ты звонишь?
– Я у друга.
– У какого друга?
– У Ромы, в южном микрорайоне.
– Что ты там делаешь, ты сбежал?
– Да! Я больше не могу там быть, там плохо, очень плохо!
– С какого номера ты звонишь?
– Ром, какой у вас номер? – крикнул я в сторону кухни.
Прибежал Ромка.
– Два, семнадцать, сорок шесть.
– Два…
– Я слышала, – перебила тётя. – Сиди там и никуда не уходи, я перезвоню.
– Хорошо, – сказал я, но она уже положила трубку.
Я, чуть не уронив, опустил трубку на рычаг, руки у меня тряслись, и внутри тоже всё дрожало. Рома так смотрел на меня, что я понял: он всё слышал. Я заплакал.
Мы уже пили по второй кружке, когда раздался звонок. Мы бросились в зал.
– Возьми ты, – попросил я Рому.
Он поднял трубку.
– Алло.
Он слушал, глядя на меня, а затем протянул трубку.
– Это тебя, тётя.
– Да, – сказал я.
– Саш, это ты?
– Да.
– Я сейчас звонила вашей соседке, учительнице, и мы с ней обо всём договорились. Сейчас ты пойдёшь к ней и побудешь у неё, пока она всё не уладит.
– Она сдаст меня назад.
– Никто тебя никуда сдавать не будет, всё будет хорошо, я с ней договорилась, она во всём разберётся. Иди сейчас к ней, и всё будет хорошо. Ты понял меня?
– Да.
– Всё, давай, она тебя ждёт, всё будет хорошо.
– Заберите меня.
– Как?! По телефону?!
– Заберите меня.
– Успокойся! Слышишь меня? Успокойся. Иди к соседке, она всё устроит. Всё, мне пора. Я ещё к ней перезвоню попозже.
– Пойдёшь? – спросил Рома.
– А что мне делать?
– Хочешь, я с тобой пойду?
Я посмотрел на него.
– Нет, не надо. – Мы вышли на улицу. – И вообще, если меня вернут в интернат, ты не приезжай. Не хочу, чтобы ты меня там видел, – сказал я и, развернувшись, побежал.
– Пока! – крикнул Ромка.
Я чувствовал его взгляд, пока не свернул за угол.
«Что, тётя, опять я создаю проблемы? Да, создаю. И ты была так недовольна, так недовольна. Сдала меня? Скорее всего. Но видишь, я иду. Я иду. Мне всё ещё хочется кому-то верить, и я иду».
Тогда я так вовсе не думал, а просто чувствовал, ощущал. Я вообще не помню, чтобы о чём-то думал в то время. Я чуял. И я оказался прав. У соседки меня уже ждали. Дверь открыл Паша. Я бросился к лестнице, но он схватил меня.
– Ух, какой шустрый, ничего, побереги силы, ещё пригодятся.
На площадку вышли Дрон и Жека, а соседка даже не выглянула. Меня избили, как только мы оказались во дворе интерната. Я валялся на асфальте, а меня мутузили ногами, сломали нос.
*
Примерно через неделю после побега со мной сделали то же самое, что и со Славкой в тот раз, когда я всё узнал. Мало того, меня ещё сильно избили. Лёжа на ледяном кафеле, потому что даже сидеть было невыносимо больно, и замерзая под струями холодной воды, я отчаянно хотел, чтобы обо мне забыли. Сознание мутилось, я проваливался в мягкое, обволакивающее ничто. Я надеялся, что если провалюсь полностью, то не надо будет больше приходить в себя, не надо будет жить, бороться и страдать. Я хотел умереть, но смерть меня обманула. В бессознательном состоянии меня принесли и положили на кровать те же, кто избил. Они испугались, что я действительно умру, они были не готовы убивать. Думаю, они боялись того, что с ними сделает Антонина, если кто-то в интернате умрёт и это выйдет наружу. Уж лучше самим сразу наложить на себя руки. Поэтому я остался жив.
Первую неделю я ничего не ел, знал, чего мне это будет стоить. Славка поил меня ненавистным молоком. Но в туалет сходить пришлось. Такой резкой боли я ещё никогда не испытывал. Даже моча была с кровью. Через две недели я стал таким худым и дохлым, что еле держался на ногах – кожа да кости. С тех пор у меня периодически болел живот. Наверно, мне что-то отбили. Я так и не смог начать питаться нормально, а мясо перестал есть совсем, от него случались спазмы и жутко болел живот. Даже поправившись, я выглядел более худым, чем остальные ребята. Из-за того, что мало ел, меня всё время мучил голод, он присутствовал как постоянное фоновое состояние, от него мутило и кружилась голова, но я всё равно намеревался сбежать – и сбежал.
Я пошёл в милицию, наивно полагая, что там меня защитят, если всё узнают.
– Ты откуда такой? – спросил толстый добродушно улыбающийся дядька на проходной.
– Из шестой школы.
На этом спасение закончилось. Он позвонил, что-то тихо сказал, а потом, всё так же улыбаясь, предложил посидеть рядом с ним и подождать. Участок был в паре кварталов от интерната, поэтому не прошло и десяти минут, как за мной пришли.
– Что же вы детей своих теряете, совсем за ними не следите?
В ответ ему промолчали.
Я стоял перед Антониной в кабинете.
– Сходите за прыгалками… Раздеть… На живот… Бить по ногам, чтобы знал, как бегать.
Но били не только по ногам. У меня до сих пор на спине видны шрамы. Особенно когда загорю. Затем, холодно и равнодушно глядя мне в глаза, она произнесла: «Ещё раз убежишь – ноги переломаю». И это была не просто угроза, она сообщала, что меня ждёт.
Так началась зима, самая бесконечная зима в моей жизни. Мы по-прежнему обслуживали сексотов Антонины. С каждым разом делать это становилось всё невыносимее. От вида их членов меня стало выворачивать наизнанку. Стоило вспомнить сперму, её специфический запах и вкус, как тошнота подкатывала к горлу, и я не мог ни есть, ни пить. Я вздрагивал от любых прикосновений. Даже Славка стал невыносим. Хоть я и чувствовал к нему что-то похожее на дружбу. Мы оба были несчастны, оба страдали. Но только насилие и одинаковая участь объединяли нас. Всё остальное ушло на задний план. Мы были рабами, и я знал, что мне не остаётся ничего, кроме как вырваться или умереть. Я ждал случая, я планировал сотни и тысячи вариантов побега. И все они были без цели. Мне не к кому было убегать, но для меня всё сводилось уже к самой возможности вырваться из того тошнотворного кошмара, в котором я оказался.
Одиночество, люди чужие,
Им отрада страданье моё.
Одиночество, я на пределе.
Безысходность… Нажмите курок.
Я проснусь в беспроглядную тьму.
Как звенят ледяные решётки.
И кровати белёсая кромка…
Беспросветность… я знаю в лицо.
В конце зимы я предпринял очередную попытку, глупую и бессмысленную. Я понимал, что если не попытаюсь, то не смогу выносить всё это дальше. Убью себя. Сбегу навсегда.
В тот день на уроке физкультуры мы ехали на лыжах вдоль реки. Сначала я сделал вид, что у меня слетело крепление и я его поправляю. Подождал, пока все проедут, отстал и в отчаянном рывке, прячась за росшими вдоль берега голыми кустами и камышами, махнул по льду через реку. Меня догнал физрук, по следам. Врезал по спине палкой. Я упал. Он возвышался надо мной. Мне показалось, что сейчас он меня убьёт. И от мысли, что на этом всё кончится, неведомая ранее волна облегчения прокатилась по телу, и я разрыдался. Он поднял меня за шкирку, встряхнул.
– И не думай об этом.
Я не мог понять, как он догадался, я был раздавлен. И словно отвечая на мой вопрос, он сказал:
– Я видел такой взгляд, взгляд труса.
Мы вернулись, и меня сразу привели к Антонине.
– На колени.
Я встал перед ней на колени. Она ударила носком сапога прямо в солнечное сплетение. Меня чуть не вырвало. Я скорчился на полу.
– Сделайте так, чтобы он больше не смог бегать.
Ногами мне выбили коленные суставы.
Колени опухли и болели. Около месяца я не мог ходить, даже в туалет. Меня на руках относил Славка. Мысли приносить горшок в спальню у нас даже не возникло. Это было равносильно самоубийству. Он держал меня, пока я снимал трусы. Над нами смеялись, по-всякому обзывали, но нам было на всех наплевать. Мы забыли, что такое гордость и унижение. Мы навсегда лишились стыда и стеснительности. Существовали тела, в которых мы жили. Тела, с которыми в любой момент могли сделать всё, что угодно. Мы приняли всё: и грязь, и насилие. Прежних нас не осталось. Мы превратились в создания, которые пытались хоть как-то остаться в живых. Славка осторожно сажал меня на горшок, а затем держал на руках, пока я кусками газеты подтирал задницу. Относил назад. Потом шёл выносить и мыть горшок. Так же он носил меня в душ. Мы срастались и, уже не таясь, спали вместе. Никто с нами не общался и не садился за одним столом в столовой.
Утром Славка уходил на уроки, а я лежал целыми днями и смотрел в квадратики сетки над головой. К горлу постоянно подкатывали слёзы. Нервы ни на что не годились. Тогда я начинал шевелить пальцами ног. Пытался подтянуть, согнуть колени, но если сгибал ногу слишком сильно, то сустав выскакивал куда-то вбок, больно и противно. Так же неприятно было вставлять его на место. Мыслей не было. Кроме одной: «Бежать!» Через два месяца я стал потихоньку ковылять сам. Усиленно занялся физкультурой. Всё время делал упражнения, развивая мышцы и выносливость. Славка подсаживал меня на турник, и я подтягивался. К лету я с лёгкостью подтягивался на скорости больше десяти раз, и это на одной задержке дыхания. Потом кружилась голова, но несильно. Однажды это заметил физрук, и когда Славка спустил меня на землю, потому что спрыгивать было ещё больно, он подошёл и сказал: «Молодец, Сашка». Я сразу напрягся и опустил голову.
– К чему-то готовишься?
– Нет, я просто. Ноги болят, так хоть с руками позаниматься.
– Да, с твоими ногами далеко не убежишь. Зато с такими руками можно ой как далеко уплыть, особенно по течению. – У меня внутри всё оборвалось и заледенело. Наверно, я побледнел. – Не ссы, герой. – Он сжал и легонько потряс меня за плечо. – Я никому не скажу. Мне интересно, как далеко ты зайдёшь на этот раз. Но учти, он будет последним. Ты исчерпал свой запас, больше она тебя не простит.
У окна стекло пыльное.
У меня душа – вынь её.
Ну зачем она, горькая,
Всё поёт, кричит: «Вольная!»?
А в окне с зимы ватный снег.
За окно! Домой! Быстрый бег.
Только дома нет давно у нас,
И решётки в окнах, словно божий глас.
День побега наступил. Нас повели на речку купаться. Для детей сделали лягушатник. За нами следили, но сетка ограждения начиналась не у самого берега, а где-то на метровой глубине. Мы играли в догонялки, ныряли, поднимали тучи песка. Я специально, чтобы вода стала мутной. Потом я нырнул и под водой миновал первый столб ограждения. Вынырнул уже в кустах плакучей ивы, что росла прямо в воде ниже по течению. Посмотрел на берег. Моё отсутствие пока осталось незамеченным. А до того, как всех выгонят греться на берег, оставалось примерно минут двадцать. Я снова нырнул. И вынырнул почти у плотины, с которой ныряли и купались обычные мальчишки. В одном проёме доски были убраны, и вода сильным потоком текла дальше. Я поплыл, подхваченный течением, вслед за группой смеющихся ребят, миновал цепи. У конца плотины снова нырнул и в быстром потоке оказался много ниже по течению. Плотина осталась позади. Я уплыл очень далеко, когда услышал шум моторки. Подплыл к берегу и затаился в камышах. Меня бил озноб, зубы стучали. Из-за поворота реки появилась лодка. На ней, помимо рулевого, сидели Генка и физрук.
«Он меня поймает, – подумал я, – обязательно поймает. Мне с ним не тягаться, он на войне не таких выслеживал». От этих мыслей стало тоскливо, а в теле разлилась предательская слабость. Боясь, что физрук меня почует, я набрал воздуха и скрылся под водой, держась за стебли камышей. Прошла моторка, меня качнуло волной. Когда воздуха совсем не осталось, я вынырнул и стал лихорадочно думать, что делать дальше. До ближайшего посёлка с железнодорожным мостом через реку, перед которым, как я думал, товарные поезда притормаживали достаточно, чтобы на них запрыгнуть, я не доплыл. Но железная дорога шла вдоль реки, и можно было, добравшись до ближайшей станции, сесть на электричку. Лето жаркое, на мальчишку в одних трусах никто не обратит внимания и билет требовать не будет. Жалко, удочки нет, чтобы за рыбака сойти.
Я вылез на берег и направился в сторону железки. Вышел к насыпи. Босиком по высохшей колючей траве, что торчала из щебёнки, идти было больно. Тогда я пошёл по шпалам. Периодически прикладывался ухом к горячему рельсу и слушал, чтобы вовремя успеть укрыться в кустах, если будет проходить поезд. Так я двигался около двух часов, пропустив за это время несколько товарняков, прогромыхавших на большой скорости.
Впереди показался поворот, дорога скрывалась за деревьями. Я внимательно смотрел под ноги, потому что пару раз уже чуть не наступил на острые осколки от битых бутылок. Когда я поднял голову, то увидел сидевшего на рельсе физрука. До него оставалось около пятидесяти метров. Он смотрел на меня, привычно щурясь от солнца. Я замер, ноги стали ватными и словно занемели. Он сидел не шевелясь. Я даже не пытался бежать. Медленно приблизился и сел с ним рядом. Неизбежное надвигалось, и сколько ни оттягивай, ничего не изменится. Он придвинулся ко мне вплотную. Положил одну руку на бедро, а другой обнял за плечи. Я почувствовал в этом нечто большее, нежели просто участие. Только сердце моё омертвело, и я даже не удивился.
– Ты мне нравишься, – как-то сдавленно, словно ему с трудом давались слова, произнёс он, затем кашлянул и добавил: – Если выживешь, заберу к себе.
Мне было всё равно. Неизбежность накрывала ватной пеленой.
– Не стоило выходить на дорогу, – добавил он. – Надо было ждать в воде до темноты и ночью плыть дальше.
– Я её боюсь. Тьму.
– Думаю, ты посмотришь ей в глаза.
Меня вновь привели к Антонине. Даже не поднимая взгляда от бумаг, но пожирая меня всем своим существом, она произнесла только одно слово: «В чулан».
Меня отвели вниз, втолкнули в тёмную кладовку и, забрав всю одежду, захлопнули дверь. Тьма окружила меня, подступила и завладела. Я сжался в маленький комочек и заскулил, как зверёк, загнанный в угол. Отблески разумного, человеческого сознания гасли во мне. Скоро их не осталось совсем.
========== 12. Амит ==========
Миновала неделя. Бха не подтрунивал над ним, как раньше, не заставлял ничего делать и сам был каким-то тихим, словно за этот год что-то перегорело в нём или он так и не поверил, что Амит вернулся. Это давило на нервы, хотелось куда-нибудь сбежать, вырваться из гнетущей атмосферы, и мальчик не выдержал.
– Мне надоело отдыхать. Я уже целую неделю ничего не делаю! Может, ты чего-нибудь придумаешь для меня, Бха?
– Захотелось новых приключений? – печально спросил отшельник. – Что ж, пока ты был в пещере, в наш мир пришёл Чёрный Бог. Своей волей и силой он уже обратил в рабство несколько народов. Я чувствую, что скоро придёт черёд нашей страны. Для всех наступят тяжёлые времена. Я ощущаю дыхание его тёмных намерений. Всеобщее рабство – вот чего он добивается. Чёрный Бог порабощает изнутри, проникая в самое сердце. – Бха протянул Амиту резную шкатулку. – В шкатулке бумаги, отнеси их в монастырь, что в трёх днях пути отсюда. Выполни всё, что скажет настоятель. Общение с мальчишками из монастыря пойдёт тебе на пользу. Иди и будь осторожен.
– Хорошо, Бха.
Скомканно простившись – ему не терпелось поскорее уйти, – он покинул пещеру, спустился в зелёную долину и теперь бежал по тропинке. Тёплый ветер подталкивал в спину. Лес был прекрасен: пение птиц и шелест листвы. Воздух пьянил. Жизнь вокруг била ключом. Он был счастлив.
Впереди раздалось конское ржание и грубый мужской смех. Амит споткнулся и замер. Ветер принёс запах костра, жареного мяса и звуки пьяного веселья. Амит насторожился. Ему не хотелось никого видеть. Он забыл людей, забыл, какие они бывают, и даже слегка испугался. Мальчик скользнул с тропинки в кусты и налетел на крупного пузатого мужчину.
– Ты кто такой? – спросил тот, схватив его за плечо.
– Я странник, иду в монастырь, что в дне пути отсюда.
– Да ты не спеши! Дай на тебя посмотреть.
Он сдёрнул с Амита накидку. Обнажённый, тот сжался под его изучающим взглядом.
– Милый мальчик. Не девочка, конечно, но, думаю, подойдёшь.
– Для чего?
– Для развлечения, оборванец!
Удар по голове отправил Амита в объятия Тьмы.
«Тебе придётся их убить», – раздался шёпот, как шелест крыльев.
«Не понимаю».
«Ты или они? Так выбирай же сам».
«Что сделают они со мной?»
«Уж сделали, глупец, нескоро заживёт».
«Но почему?»
«Ты должен их убить».
«Мне всё равно, что сделали они! Лишь телу причинили боль. Мне всё равно».
«Ну что же, Светлый, сам ты выбрал путь для всех осколков разбитой души отца. А тело – это проявление сил, что есть в тебе. Похоже, что только для удовлетворения пьяных рож годится плоть твоя».
«Зачем так, Тьма, стремишься боль мне причинить и смертью душу запятнать?»
«А потому, что смерть и жизнь – одно, и друг без друга не бывать им в мире. Есть ты, а значит, есть их смерть».
«Тогда создам я мир, где только чистота, где будет жизнь, любовь».
«Мой бедный мальчик, неужели не поймёшь, что я хочу сказать?»
«Ты смерть несёшь, но я не стану для тебя орудием».
«Что быть разрушено должно, никто не сохранит, и даже ты не в силах изменить того, что суждено. Очнись же, чтоб узнать всю жизни полноту».
Амит пришёл в себя. Грязь и синяки покрывали истерзанное тело.
«Я не тело, и боль его чужда мне».
Раздался топот копыт, из-за поворота дороги появился всадник, увидел Амита, мрачно глянул на храпевших рядом мужчин.
– Это они с тобой сделали?
Амит промолчал.
«Боль мира – не моя боль».
– Они заплатят за свершённое злодейство!
Кшатрий выхватил меч. Никто даже не успел проснуться, когда алые розы расцвели на их телах.
Амит сидел на земле, обхватив найденную у костра шкатулку. Ему чудилось, что мёртвые тела качаются на волнах тьмы.
«Что должно быть уничтожено, то будет уничтожено. Тьма права. Так детство превращается в забвение. Я буду жить, чтоб в бесконечном милосердии помочь всем тем, кому смогу помочь. Ну почему, любимая, ты посылаешь мне такие испытания? Что скажешь мне, о Тьма?»
«Рукой твоей или рукой другой был приговор свершён. Ответ найдёшь ты сам, когда познаешь смерть».
– Мальчик, как ты здесь оказался?
– Я шёл в монастырь, меня оглушили и… – Амит замолчал, отведя взгляд.
– Оденься. Нам по пути, я довезу тебя до монастыря.
– Я не смогу… Пожалуйста, передайте настоятелю эту шкатулку. Скажите, что её прислал Бха, и ещё скажите, что Амит просит прощения за то, что не доставил её сам.
– Хорошо. Тебе точно не нужна помощь?
– Нет, я справлюсь.
Всадник ускакал. Амит собрал дров. Стащил тела разбойников в кучу и сделал погребальный костёр, чтобы хоть немного очистить их души.
«Я не смог дать света вам при жизни, пусть в смерти сияет он в ваших телах».
Огонь горел. Амит смотрел в пламя. Какая-то глухая тоска коснулась счастья и убила, казалось, уже навсегда.
«Ты научила меня жизнь ценить. Я не забуду этого. Но где теперь моя любовь к тебе, о Тьма?»
*
Амит грелся у очага.
– Ты повзрослел, Амит, – сказал Бха. – Где пропадал целый год?
– Я ходил по миру. Я познал горечь скитаний, голод, холод и женщин, что меня согревали. Но всё было совсем не так, как во сне, всё было намного проще, обыденнее, тусклее. Я видел страдания людей. Ими же порождённое, оно сжирало их. Я помогал, как мог, но они слепы и глухи. Они все в себе. Укутались своей болью, как я одеялом, лелеют её. Меня прогнали. «Кто тебя просит, – говорили они, – кому нужна твоя помощь? Если хочешь помочь – убей моего врага, ведь все беды из-за него». Они винят других. Не понимая, что мир – только отражение их душ.
– Вот ты и ответил на свой вопрос.
– Да, Бха. Я понял. Я достигну такой внутренней чистоты, что… Ах, Бха, какой же я глупец! Я пытался исправить отражение, а править надо оригинал. Смерть и тьма во мне, Бха. Я вынес их из пещеры, хоть и думал, что справился. Это я привёл их в мир. Я! – Амит прижал ладони к глазам, вгляделся во внутреннюю тьму. – Мне так давно не снился Кришна. У меня вообще не было снов. Сном стала жизнь, кошмаром и болью. Мне надо проснуться, Бха. Как же мне надо проснуться!
Он вскинул голову, в отчаянии и надежде посмотрев на отшельника.
– Я помогу тебе, Амит, но ты должен довериться мне полностью.
– Я чувствую, как что-то во мне противится этому, Бха. Я не верю даже тебе. Проклятые слёзы, ну почему они вечно так некстати?
– Слёзы чисты. Учись у них, Амит. Они подскажут ответ.
– Я с тобой, Бха. Я готов. Всё к этому шло. Ты ведь поможешь мне умереть? Ты будешь рядом?
– Я помогу, Амит, главное, не бойся и помни себя.
Покрывало, что занавешивало вход в пещеру, упало, закрыв их от ясного дня. Огонь угас. Дым заструился в воздухе.
– Ложись, Амит.
Амит вытянулся на циновках. Он в последний раз посмотрел на отшельника и закрыл глаза. Тот сел рядом.
– Я подношу ладонь к губам – замри, ветер. Я подношу ладонь к сердцу – утихни, пламя. Воды прохладной реки вращают тело твоё. Земля дарует счастье забвения. Нож занесён, чтобы рассечь нить жизни.
Смерть. Мгновения тишины сознания. Полная ясность бытия.
– Смотри, Амит, это то, чем ты никогда не был, но, возможно, станешь.
Сознание Амита пребывало над телом и видело, как что-то внутри мёртвой плоти зашевелилось. Движение усилилось, словно кто-то пытался любой ценой выбраться на волю. И он нашёл выход. Рана, оставленная на груди ножом, открылась, из неё потекла густеющая кровь – тёмная, почти чёрная. Края раны разошлись, она стала расти, заскрежетали рёбра.
– Смотри на свою бессмертную сущность, Амит.
Крылья выбравшегося существа пылали огнём. Оно повернуло лицо к Амиту, и бесконечный свет ударил из глаз на детском прекрасном лице.
– Помнишь меня, Амит? – спросило существо.
– Да, я помню, кто я.
– Так не помни, а стань собой!
И столько ярости и боли было в этом оглушительном рёве, что Амит не выдержал и закричал. Ветер ворвался в распахнутую грудь.
– Весь Мир и всё в нём взывают к тебе, Амит.
– Я слышу. Огонь растекается по венам. Земля держит на руках. Вода омыла раны сердца. Я иду, Бха, я иду. Остатки сна я сбросил позади. Учитель мой, дай руку, поддержи. Я вижу Мир во всей его красе. Не только жизнь и смерть. Не только боль, любовь. Не только Тьму и бесконечный Свет. Я вижу в целом всё, и завершён мой сон – я стал собой, я вновь рождён! О Мир, прими меня, вернувшегося к жизни!
– Поднимайся, соня, – проскрежетало над ухом, так привычно, так хорошо.
– Ещё немножечко, Бха. Обними меня, пожалуйста. Давай полежим вместе, совсем чуть-чуть, совсем капельку…
– Господи, ты говоришь прямо как она.
– Она, я – одно, Бха, всё – одно.
*
«Бха, я не мог рассказать об этом раньше, но теперь, когда я по-настоящему вернулся, я могу.
Чёрный Бог пришёл, когда я с друзьями был на речке. Он пришёл с неба в каждого из нас, превращая в рабов, заставляя вставать перед ним на колени. Я не мог стать рабом. Я должен был остаться свободным.
Беспризорники, с которыми я общался и жил на улицах разных городов, верили, что у детей есть своё Божество, которое их защищает. И, если призвать его в минуту опасности и беды, оно обязательно поможет. Чтобы зов получился максимально сильным, я представил, что охватываю и соединяю сознанием всех детей на земле. Так я и миллионы детских сердец в едином порыве позвали его, и Детское Божество откликнулось – наваждение чёрной подавляющей воли схлынуло.
Я увидел мальчика, он поднимался на вершину огромной горы.
«Дай нам силы, – попросил я, – сбереги».
Он остановился и посмотрел, как мне показалось, прямо на меня. Я увидел, что из глаз его катятся слёзы, ему было очень больно. А затем он погрузил руку в грудь и вынул нечто прекрасное – сияющее сердце. Он вытянул руку, словно протягивая его мне. И через толщи пространств и времён я устремился навстречу и принял его сердце в себя. Сердце из множества чудных, вечных сознаний. Соединив их с бесконечным светом внутри себя и живыми душами детей, я создал мир. Я хотел, чтобы в этом мире детям было хорошо, тепло и спокойно. Я видел, как рождался мир, но в душах многих детей были не только радость и счастье. В них были ночные кошмары, одиночество и людская жестокость. Я понял, что детям ещё предстоит побороться за свой Мир Спокойствия с Чёрным Богом, что рано или поздно придёт в него. И только в самом центре мира, в его вечно юном и живом сердце, мне удалось сохранить первозданную детскую чистоту и любовь. В этом почти недоступном месте, на вершине холма, стоит Дом и ждёт детей, что придут в него».
========== 13. Стёпа ==========
Дети звали свой мир Миром Спокойствия. Коргос – его столица. Вокруг Коргоса раскинулись леса. На вершине холма, с одной стороны которого начинался Заповедный лес, а с другого бежала небольшая речка, стоял деревянный Дом: большой, двухэтажный, с широкой верандой да резными наличниками. Никто не знал, кто и когда его построил. Попасть к нему можно было, пройдя по волшебным тропам, но их видели даже не все дети, а только те, которых этому специально научили или которые родились видящими. На холме росли травы, из которых ребята любили заваривать чай: чабрец, душица, шалфей, зверобой да несколько кустов боярышника с шиповником.
Однажды весной в Доме собралось сразу семеро видящих детей, и они решили посадить на склонах холма фруктовый сад.
– У меня дома можно вишен выкопать.
– А у нас яблоньки и абрикосы есть.
– Я соберу ребят и попрошу всех принести саженцы, какие у кого найдутся.
– Крыжовник тоже надо посадить и смородину.
– Ой, у нас куча смородины: и белая, и красная, и чёрная.
– Тащи всю, что есть.
Они сажали деревья, а воду для полива брали из реки и, конечно, не забывали искупаться. За месяц они засадили весь примыкающий к лесу склон. Теперь саду оставалось только вырасти. Сад рос, дети тоже росли. Через несколько лет они вновь собрались все вместе.
– Мы взрослеем, забываем детство, и нам не сохранить сад – он зарастёт и одичает, если за ним не ухаживать.
– Нам надо выбрать хранителя, который останется жить в Доме.
Они знали, что живущий в волшебном месте человек перестаёт стареть. Об этом гласила надпись, вырезанная на балке над входом: «Живущего здесь да не покинет вечность детства и любви».
Их решение трудно было назвать выбором. Только Стёпка согласился остаться жить в Доме. Он и так проводил в нём всё свободное время. Родители его умерли, и дядя забрал его к себе. Жилось Стёпке несладко. В его семье он чувствовал себя чужим и ненужным.
– Если я исчезну, они только порадуются, что избавились от лишнего рта. А здесь я не пропаду. Есть грибы, орехи, и сад плодоносит так, что сто человек прокормить можно.
– Мы будем приходить.
– И приводить новых детей.
– Мы постараемся как можно дольше не забывать о саде.
– Я очень рад, что буду жить здесь. Для меня счастье – иметь свой дом, и не просто дом, а Дом. Я чувствую, что он тоже согласен. Дому грустно и одиноко долгими холодными зимами. А так мы будем вдвоём, а потом, может быть, кто-нибудь ещё решит остаться.
Так Стёпка стал первым хранителем сада и постоянным жителем Дома.
*
Однажды утром на круглом столе, что стоял на веранде, он обнаружил крупные чёрные семена с красными и жёлтыми прожилками. Они были разложены по краю стола и образовывали круг. В центре лежала записка. «Посади семена Гран по кругу», – прочитал Стёпа.
