Текст книги "Дети Любви (СИ)"

Подъём в семь тридцать, отбой в десять тридцать, ночью не вставать, курить только на улице. Утром зарядка и бег три километра по лесу с горками. На этих горках мы и экзамен сдавать будем, чувствую, результат будет замечательным.

Ещё один привет из прошлого, здесь тоже по утрам надо откидывать одеяло на спинку кровати. Интересно, что они проверяют? Дрочим мы или в постель ссым? Подрочишь тут, когда сетка так скрипит. Здесь нужно особое мастерство, которое приходит только с годами практики.

После строевой подготовки нас повели в столовую. На обед была каша с мясом, и тут я понял, что попал. Я знал, что если сейчас его наемся, меня точно вынесут вперёд ногами. Поэтому поменялся с Колькой на два куска хлеба и масло. Конечно, я не наелся и к вечеру был голодным, как скотина. На ужине, пересилив отвращение к мясу, я затолкал в себя треть каши – в животе сразу заурчало. На следующий день я чувствовал себя нормально, поэтому вечером съел уже половину тарелки, а потом стал съедать всё, и это было моей ошибкой. Живот заболел на четвёртый день. Меня скрутило. Поноса не было, но колики очень сильные. Пришлось пить только компот и съедать совсем немного хлеба. Жевал до тех пор, пока он совсем во рту не растворялся. Я промучился с животом почти неделю, пока вся эта гадость из меня не вышла. Смотрел на себя в зеркало и думал, каким же доходягой опять выгляжу. Однажды ночью попытался сделать восстанавливающие упражнения из йоги, но был пойман на месте преступления и с нарядом отправлен в постель, а на следующий день дежурил на кухне.

Каждое утро в одних трико нас выгоняли на зарядку, а дубняк стоял страшный, поэтому приходилось быстро двигаться, чтобы совсем не околеть. Утром, до построения, в туалет сходить не все успевали, поэтому, добежав до леса, колонна останавливалась, и большая часть пацанов поворачивалась к обочине, чтобы облегчиться. Это было весёлое зрелище. У пацанов были такие озабоченные и сонные лица, а тут ещё сержант: «Быстрее, бараны, хватит ссать, вы что там, уснули?»

Пацаны спрашивали у сержанта, не подмешивают ли нам бром, а то многие заметили, что по утрам у них вставать перестал. Тот сказал, что нет, но, похоже, ему не поверили. Странно, но под утро действительно не стоит, если руками не трогать.

Сдавали физкультуру. Подтянулся я на отлично. Стометровку пробежал на четвёрку. Пришёл черёд кросса. Сначала я шёл хорошо, но на подъёмах выдохся, хоть и махал вовсю руками. Еле в тройку уложился. Коля справился лучше: бросил меня на середине трассы и умчался вперёд.

Теперь, если не сдам математику, физику и русский с литературой на отлично, можно собирать манатки и ехать домой. Минимальный проходной балл – восемнадцать, но таких будет много, идеально – двадцать. Из девятнадцатибалльных будут отбирать лучших. У нас девять человек на место. Отступать некуда. А завтра ещё тестирование на пять часов. Что можно столько проверять?

После завтрака обычно была самостоятельная подготовка, на которой многие спали. В это время тихо заходил сержант и командовал:

– Всем, кто спит, подъём! – По команде вскакивали даже те, кто не спал. Рефлекс уже выработался. – Так, все за мной, будете полы мыть.

– Детский сад, – раздалось за спиной.

Я оглянулся. На последней парте, как обычно ничего не делая, сидели два золотых медалиста.

– Мы завтра уезжаем. Нас в университет пригласили без экзаменов. Не хочешь с нами? Что тут торчать, нафига нам эта служба? Мало, что ли, в стране идиотов? Там жизнь, свобода, а здесь? Вонючие казармы. Нам вчера полдня мозги промывали, но мы всё равно уезжаем.

– Да, – подтвердил второй.

– И жить в общаге на одну стипендию? Уж если учиться, то на полном довольствии, а так я лучше работать буду.

– И в армию.

– Да, в армию совсем не хочется, – согласился я.

Следующей была математика, и я её завалил. Живот болел так, что я даже сосредоточиться ни на чём не мог. Да и не особо хотел. Из-за постоянной боли, голода и слабости я желал одного – пусть всё кончится.

Коля решил все задания на отлично, а мне через день сообщили, что я отчислен.

– Я с тобой уеду, – сказал он.

– Не глупи. Тебе же здесь понравилось?

Он кивнул.

– Тогда оставайся.

– И что мне тут без тебя делать? Без тебя всё лишается смысла.

Он был очень расстроен и подавлен.

– Жить, учиться, а я на следующий год ещё раз попробую. Подготовлюсь получше и приеду.

– Куда ты приедешь, тебя в армию раньше заберут.

– Тогда после армии приеду, говорят, после армии сюда даже легче поступить.

– Нет, если я тебя сейчас отпущу, ты не вернёшься.

– Почему ты так думаешь?

Вместо ответа он склонил голову и беззвучно заплакал. И я не мог его обнять, утешить, потому что вокруг находились другие пацаны.

– Зачем ты заманил меня в эту ловушку?

Я не знал, что ему ответить. Расстались мы с очень тяжёлым сердцем, я чувствовал себя виноватым. Мы словно повернулись друг к другу спинами и шагнули каждый в своё никуда, вот только спины наши срослись, и, расходясь, мы вырывали друг из друга куски живой плоти.

Я вернулся в Питер и с ноющим сердцем гулял по Невскому, смотрел на Неву. Стояли белые ночи. Мне до слёз не хотелось уезжать из города, который каким-то непонятным образом стал для меня родным. Я уже жалел, что не принял предложение и не пошёл учиться в университет. Так я хотя бы мог изредка видеться с Колей. Теперь же, глядя на тёмные воды каналов, я всё думал, куда мне податься дальше. Ехать домой смысла не было, учебных заведений у нас нет, да и не успевал я больше никуда: вступительные экзамены в ВУЗах уже заканчивались. Я пошёл на вокзал. Денег оставалось на обратный билет с хвостиком. Я знал, что мама не ждёт от меня вестей раньше чем через пару недель, поэтому заглянул в справочную и озадачил милую девушку вопросом, куда я могу доехать за все свои деньги.

– А в каком направлении вы хотите отправиться? – спросила она, с любопытством разглядывая меня.

– В южном, – ответил я, тайно надеясь, что мне хватит денег доехать до моря.

– Лазоревская вас устроит?

– А где это?

– Это недалеко от Сочи.

– Это на море?! – обрадовался я.

– Да. Будете брать билет?

– Да. – Я протянул деньги.

– В кассу проходите.

– А, да, спасибо!

Я купил билет и сел в поезд, что шёл до Адлера. Я уезжал из Питера, от Коли, я уезжал из прежней жизни, чувствуя, как обрываются прежние связи и я вываливаюсь из старого, рождаюсь в новый неведомый мир.

========== 30. Ян ==========

Я ехал на верхней боковушке, и до обеда всё было хорошо, а после я начал чувствовать голод и проваливаться в бредовые обрывочные сновидения. Я видел поглощённый Тьмой мир, оплетённый спутниковой компьютерной сетью, и беспризорных детей в заброшенном доме над обрывом у моря. Видимо, мысли о море и неумолчный стук колёс сыграли свою роль.

Выстлать поле травой неживой, завернуться в океан боли, расплескать сердечную нежность трупным ядом, сочными искрами, правдой-саваном накрыть поутру и лелеять всякую мерзость, в небо синее тропы топтать. В надежде на счастье? Безумие.

Думаешь, ты сумеешь вернуться? Разорвав бесконечность железных дорог, выпотрошив нутро поездов на серость придорожного щебня. Обогнав прошлое, в котором покинул друга. Холод ладоней на твоей груди зовётся отчаяньем. Проникая в сердце, он порождает боль одиночества и тоски. Как вновь впустить в твои глаза солнце? Как сделать так, чтобы пришло ещё одно лето? Нам не забыться сном.

– Эй, парень.

Во сне моя рука свесилась с полки, и теперь кто-то легонько тряс её. Я свесил голову. На меня смотрел пожилой сосед, что ехал на нижней полке.

– Ты чего есть не спускаешься? – спросил он.

Мне было неловко говорить, что у меня нет еды, как и денег, чтобы её купить.

– Я не голоден, – соврал я, глядя на бородинский хлеб, нарезанные свежие огурцы и помидоры, при этом от угощения шёл такой аромат, что у меня закружилась голова.

– По тебе не скажешь, давай спрыгивай, а то мне одному скучно.

Я не стал просить уговаривать меня дважды и спустился, сел с другой стороны столика, протирая глаза.

– Тебя как зовут?

– Ян.

– А меня Степан Юрьевич, можешь звать меня дядя Стёпа. – Он весело улыбнулся, отчего всё его подвижное лицо покрылось мелкими морщинками, и я улыбнулся вслед за ним. – Ростом я только не вышел, – добавил он. – Куда путь держишь?

– На море.

– О, море! Море, солнце – это, конечно, хорошо, для здоровья полезно, а то что-то ты бледный какой-то. Да ты угощайся, бери что хочешь, а то мне дочка поналожила, а куда мне столько? Внучку мне родила, ездил смотреть, а так бы они ко мне сами приехали. Уговаривал Кольку со мной отпустить, – я внутренне дёрнулся, – так не дала, говорит, старый я, не услежу, а разве ж я старый, да и пацану уже пять лет. Славно бы жили…

Я взял ломтик одурительно пахнущего хлеба, две уже посоленных половинки огурца и дольку помидора. Рядом лежал ещё пучок всякой зелени, но я не стал наглеть и ковыряться в ней.

– Петрушку тоже бери, она полезная, тут вот в пакете ещё картошка варёная. – Он развязал кулёк и подвинул ко мне. – Куда на море-то?

– В Лазоревскую, – сказал я, проглатывая и вновь откусывая огурец.

– Вот так совпадение, я ж на Мамедке живу, это совсем рядом с Лазоревской, считай, в соседнем ущелье. Был на наших водопадах?

– Я первый раз еду.

– Так это вообще здорово, я тебе свой адрес оставлю, обязательно заходи, сделаю для тебя экскурсию.

– Спасибо, я бы с удовольствием, но не могу обещать, сам не знаю, где устроюсь. Там нет какой-нибудь речки, чтобы в море впадала и можно было на её берегу расположиться?

– Так ты дикарём едешь?

– Ага.

– Это тебе, наверное, тогда лучше к лодочным гаражам пойти, там река в море впадает. Насколько я помню, и деревца вдоль берега есть, чтобы в теньке стать.

– А расскажите, как туда добраться.

– Не вопрос, а тебе всё равно, в каком месте останавливаться?

– Я бы хотел у моря, на берегу.

– Чтобы жариться, как у Дьявола на сковородке?

– Ну, не знаю.

– Если уж становиться, то в лесу у реки, а к морю искупаться всегда спуститься можно, оно никуда не денется. У тебя палатка есть?

– Нет.

– А спальник?

Я покачал головой, под его взглядом чувствуя себя идиотом.

– Спасибо, – сказал я, вставая. – Пойду руки помою.

Я двигался по проходу и продолжал чувствовать внимательный взгляд старика.

Помыв руки и отлив, я вышел из туалета и пошёл обратно. Моя полка была через три купе от конца вагона. Деда Степана (именовать его дядей Стёпой мой мозг отказывался) на месте не оказалось, чему я порадовался, так как не хотел больше отвечать на вопросы, из-за которых чувствовал себя полным дураком. Я забрался к себе на полку и лёг, отвернувшись к окну, чтобы он подумал, что я сплю, и оставил меня в покое.

Я лежал, смотрел на однообразные пейзажи и завалюшные придорожные деревеньки – ем в них люди живут? – и, притворяясь, на самом деле провалился в сон.

Я верила в яркие сны, наполненные трепетным пламенем. Они шевелились внутри, и тело извивалось в наслаждении. Они насыщали меня сладостью всепожирающей радости. Что изменилось: я, мир, тонкий срез сновидений? Сны ушли, я стала задыхаться обыденностью, мраком будней. Весь мир дней порос паутиной, невидимой, опутывающей душу. Чем больше рвёшься на волю, тем сильнее вязнешь. Я задыхалась, выбрасывая в мир из последних сил крики о помощи, но никто не видел, никто не слышал, никто не понимал. Я поехала в лес, мой любимый лес, объятый пожаром осени, в нём всегда легче дышалось. Там, сидя под старой рябиной, с горьким вкусом её алых ягод на губах, я увидела его. Он бежал по тропинке через поляну и сшибал засохшие стебли трав, что попадались на пути. Он был почти взрослый, но вёл себя как мальчишка. Когда наши взгляды встретились, безумное пламя ворвалось в мой мир, разметав серость и заскорузлость бытия. Я вдыхала его полной грудью и не могла надышаться, на глаза навернулись слёзы. Он остановился, а затем направился ко мне.

– Хочешь, я подарю тебе огненный шар? А ты подаришь мне сердце.

Я не могла говорить, переполненная болью и наслаждением освобождения, поэтому только кивнула.

– Поцелуй меня, – сказал он и опустился передо мной на колени.

Я обняла его. Ощущать под ладонями излучающее огонь жизни тело было прекрасно. Наши губы соединились, и не осталось ничего, кроме бушующего безудержного пламени.

Я влюблён в юность, я болен детством. Я смотрел на их сплетённые тела и хотел оказаться на месте рыжеволосой девушки. Мальчишка был прекрасен, как может быть прекрасно детство и юность, брошенная в вечное яростное пламя времени и страсти. Даже странное родимое пятно на щеке его не портило. По нему я его и узнал. Видел его на одном из многочисленных роликов с детским порно в Сети. Ему там было ещё лет девять или десять. Его пытался трахать мальчик постарше, но член у него постоянно опускался, и он его то и дело надрачивал, смешно держа двумя пальцами, а потом никак не мог толком вставить. А мужик-оператор всё время говорил им делать вид, как им кайфово. Я люблю их тела, пропитанные духом беззаботного лета, прожаренные солнцем, излучающие живую силу, что навсегда остаётся за порогом совершеннолетия. Да, всё совершенство остаётся позади, за гранью, недостижимым. В него не вернуться, не стать прежним, можно только пить из других, таких, как этот мальчишка. Отчего мне кажется, что он знает обо мне, словно ловит мой вожделеющий взгляд и не может насытиться моим желанием? Он знает, что я вижу, и от этого кровь закипает в венах, и безумие диким зверем глядит из глаз. Что ждёт меня дома? Чёрно-белые картинки мечтаний, выкачанные с помоек Сети. Да, такие, как фото того известного фотографа. Прекрасных и чистых, пока их не окрасят желания таких, как я. Я делаю вид, что не принимаю себя, чтобы хоть как-то оправдать свою жажду.

Тихо. Посмотри, какое небо! Огни города, мокрый асфальт. Нам предел уж неведом, в моих венах пульсирует жар. Наслаждение с памятью зыбкой сочетается в юных глазах. Тонкий серп ледяного мрака, а вокруг огня океан. Входит в душу и сердце. Тоскую. Память, ты рана…

Дом стоял над обрывом. Внизу о скалы тихо шлёпали морские волны. В окнах давно не было стёкол, а крыша прохудилась. Но это нисколько не печалило его обитателей, так как начиналось лето. Один из них, в давно выцветших и истёршихся джинсовых шортах с постоянно расходящейся молнией, сидел на подоконнике, свесив вниз ногу, и задумчиво шевелил грязным большим пальцем. В лучах восходящего солнца отполированная грязь блестела особенно замысловато.

«Каждый день купаемся, а он всё равно к вечеру грязный. Почему? Дина обещала ещё вчера принести пожрать, а её всё нет, вот засада».

– Чен.

Он повернул голову: в дверях стоял заспанный Витька.

– Чен, а есть что-нибудь пожевать?

Витьке было одиннадцать, и он был вечно голодным.

– Нету.

– Жа-аль, – протянул Витька, – так жрать охота, что даже спать не могу.

Чен отвернулся и стал смотреть на море. Море ему нравилось, морю жрать не хотелось.

– Как думаешь, фотограф сегодня придёт?

Чен слегка напрягся. Фотограф был странным, но он приносил жрачку. Ещё он любил снимать мальчиков. Чена он тоже снимал, а что делать, когда по рынкам и вокзалам облавы? Лучше попозировать перед фотографом, чем попасть в лапы кукольников. Пару раз они занимались взаимной дрочкой, но тут он сам напросился. Он же видел, чего тот на самом деле хочет, к тому же ему было приятно его внимание, вот он и подставился. Сам же фотограф обычно держал себя в руках и особо не приставал.

– Может, и придёт.

– А помнишь, какие конфеты он принёс в прошлый раз? – возбуждённо затарахтел Витька.

Рот наполнился слюной.

– Заткнись ты! – бросил Чен и спрыгнул на пол. Прошёл мимо Витьки, толкнув его локтем. – Ходишь тут…

Витька обиженно посмотрел между острых сдвинутых лопаток Чена, с которых опять слезала кожа. Почесал в затылке. Чёрт поймёт этого Чена. То нормальный, а то как найдёт.

По шаткой лестнице без перил Чен поднялся на второй этаж. В углу большой комнаты спали, прижавшись друг к другу, спутав руки и ноги, два белобрысых пацана – Сёмка семи лет от роду и Валька, то ли восьми, то ли девяти. Валька и сам не знал, сколько ему лет, и вечно путался в пальцах и числах, когда его спрашивали. А спрашивали его, когда становилось совсем скучно и тоскливо, потому что его лицо, безуспешно пытавшееся стать сосредоточенным, было невыносимо смешным. Тем более что Валька не понимал, почему все смеются, и начинал смеяться вместе со всеми, отчего остальные просто валялись от хохота.

Ближе к окну, в кособоком плетёном кресле спал Быстрый. Он был почти на год старше Чена. На полу он спать не мог: болела спина. Пару лет назад его сильно избили за кражу. Он и сейчас спал, весь изогнувшись и обхватив себя руками, словно маялся животом. Одна нога была подтянута к груди и упиралась в ручку кресла, а другая стояла на полу. Обернувшись вокруг неё калачиком, спал его верный оруженосец – Чёт. Правильнее было бы, конечно, Чёрт, но Чёт не выговаривал букву «р», и вскоре его самое частое ругательство превратилось в кличку. Чёт был тонким и юрким, как котёнок, с чёрной от загара кожей, словно присыпанной то ли пеплом, то ли пылью, а может, и тем, и другим.

Чен прошёл по скрипучим доскам пола и сел на картонку рядом с Сёмкой и Валькой, прислонился к стене. Ему было немножко завидно смотреть на то, как сладко они спят, обняв друг друга, соединившись лбами и почти соприкасаясь приоткрытыми губами. К ним опускались длинные лучи восходящего солнца.

«Вот бы фотограф порадовался», – подумал Чен. Он давно разобрался, какие сценки тому нравятся. «Невинность – вот высшее лакомство порока». Где он слышал эти слова, от кого? Наверное, от фотографа, тот порой любил поразглагольствовать, но обычно Чен его не слушал, потому что всё равно ничего не понимал.

В дверях появился Витька. Не глядя на него, Чен лёг рядом с Сёмкой и прижался к тому спиной. Почти сразу его обвила тонкая, загорелая и словно хранящая тепло летнего солнца рука, а затем и нога. Чен улыбнулся и закрыл глаза.

«Пусть не усну, так хоть согреюсь, а то что-то прохладно стало. Где же Динка?»

Солнце совсем поднялось. За спиной задремавшего Чена завозился Сёмка. Перевернулся несколько раз с боку на бок, сел, потёр глаза. Чен лёг на спину и приоткрыл левый глаз. Почему-то он у него быстрее привыкал к свету.

– Поссать хочется, – сказал Сёмка.

– Так иди, чего мнёшься?

– Ага, я на улицу.

Сёмка прибился к ним совсем недавно и во всём спрашивал разрешения. Чем уже порядком всех достал. Словно без дополнительного пинка ничего сам не мог сделать. А когда пацаны начинали на него орать, распахивал блестящие светло-голубые глаза и испуганно таращился, замерев, как кролик перед удавом. Быстрого этим своим видом он приводил в бешенство. «Будешь бояться – буду бить», – сказал после очередного столбняка Быстрый и отвесил Сёмке тяжёлый подзатыльник. Из глаз мальчишки брызнули слёзы, но он так и остался стоять, сведя плечи и чуть согнув коленки.

– Нытик, – заключил Витька и тоже размахнулся, чтобы врезать беззащитному мальчишке.