Текст книги "Дети Любви (СИ)"
Автор книги: Windboy
Жанры:
Любовно-фантастические романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
– Да.
– Значит, будет у тебя целая коллекция восковых отпечатков наших зубов.
– Это точно.
Её дедушка, ещё крепкий и совсем не старый мужчина, стоял возле фургончика на колёсах.
– Как хорошо, что вы приехали, – сказал он, – мне как раз надо мёд в город на продажу отвезти, а оставлять пасеку без присмотра нельзя. Спасибо, мальчики, что сопроводили Ливилу, я ей не разрешаю одной сюда ездить.
Мы переглянулись. Как же, понравились мы ей, читалось на Женькином лице, и я показал ему за спиной кулак, чтобы он не вздумал что-либо говорить по этому поводу.
Так даже лучше, подумал я, и действительно, возникшее между нами небольшое напряжение спало.
Мы помогли погрузить в багажник легковушки тяжеленную флягу с мёдом, и пасечник уехал.
– Заходите в домик.
Мы поднялись по железной лесенке и оказались внутри. В домике стоял густой аромат воска, мёда и прополиса.
– Залезайте на кровать.
Кроватью были доски, закреплённые поперёк фургончика. Мы разулись и забрались. Она достала с полки и поставила перед нами большую чашку, полную забруса. Налила на троих литровую алюминиевую кружку чая. Мы ели руками и чувствовали себя самыми голодными людьми на планете. Рядом с чашкой росла кучка воска. Ясно, что все мы перепачкались, хоть и старались есть аккуратно. Ливила даже не притронулась к мёду, сказала, что уже видеть его не может. Она смотрела на нас и улыбалась. Я тоже видел нас словно со стороны. Трое загорелых почти до черноты пацанов сидят в одних плавках и уплетают мёд. Хорошо, что мы догадались снять шорты, а то бы и они были все в меду.
– У тебя мёд на плече, – сказал Марк и, наклонившись, слизнул неизвестно откуда взявшуюся каплю. – Ой, от тебя озером пахнет.
– Марк, ты меня своими губами только сильнее выпачкал! Они же у тебя в меду!
– У тебя и на щеке мёд, – сказал он, зловеще улыбаясь.
– Только попробуй, точно получишь! – проронил я с угрозой.
– А можно мне? – спросила Ливила.
Сразу стало тихо, только Женька продолжал плямкать, жуя воск. Марк пихнул меня локтем в бок и сказал:
– Конечно, можно, он просто стесняется.
Глядя мне в глаза, Ливила забралась на кровать и прижалась мягкими губами к щеке, а потом я ощутил прикосновение языка. Земля и весь мир убежали из-под ног, тело покрылось мурашками, внутри рухнула какая-то преграда, сдерживавшая чувства, и волна сокрушительной тёплой нежности накрыла меня. Я повернул голову, наши губы соединились – мёд и сладкий трепет внутри.
Неожиданно волна схлынула. Медленно отстранившись, мы посмотрели друг на друга широко открытыми безумными глазами. Полная тишина. Я оглянулся. Женька с Марком, отодвинувшись, сидели возле стеночки и с открытыми ртами смотрели на нас.
– У вас здесь есть где помыться?
– Душ есть. Только воды очень мало, на всех не хватит.
– А мы разом залезем. Да, Марк?
Не меняя обалделого выражения лица, Марк кивнул.
Душем оказался прикреплённый к фургончику большой пластмассовый бак. Воды в нём действительно было немного.
– Как же мыться в такой тесноте? – выдавил пришедший в себя Женька.
– Ладно, я вас помою, – сказала Ливила, и я прямо почувствовал, как Женька расплылся в улыбке.
Я стоял под душем, запрокинув голову. Темнота закрытых глаз окружала меня. В темноте сверху бежала почти горячая вода. Тесно соприкасаясь со мной, крутились Марк и Женька. По телу скользили чьи-то ладони, и их было больше чем две. Мои руки тоже касались чьих-то тел. Я тонул в нахлынувшем удовольствии и не ведал спасения, потому что не желал его всем своим существом. Вода давно кончилась, а мы вчетвером стояли, прижавшись друг к другу, и, наверно, могли бы простоять так вечно, не желая разрывать объятий и тепла, что соединили нас. И только Марк тихонько пел песню Цоя, прикасаясь губами к моей груди:
«Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь
Живёт во мне, горит во мне.
Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь
Живёт во мне, сожжёт меня дотла.
Сожжёт меня дотла.
Дотла…»
Я ощущал над нами бездонное небо, улыбался и был счастлив.
Но проклятые комары в тени от домика знали своё дело, и поэтому, быстро обтёршись принесённым Ливилой полотенцем, мы побежали в фургончик. Мы болтали и смеялись, но ни слова не сказали о пережитом. Это становилось секретом нашего внутреннего бытия. Сладостной тайной, что объединяла нас в одно целое понимающее существо. Мы становились родными друг для друга.
Приехал пасечник. Мы собрались, поблагодарили за мёд, а он сказал, что всегда будет рад видеть нас в гостях, потому что одному и поговорить не с кем. Мы пообещали приехать и, попрощавшись, покатили в обратный путь.
Уже в городе Ливила спросила:
– Вы часто бываете на пляже?
– Каждый день.
– Каждый день, – повторила она. Словно говоря: «Я обязательно приду завтра и буду вас ждать».
– Пока!
– Пока!
Каждый день…
Её кожа… Я до сих пор чувствовал прикосновения, что разжигали пожар внутри тела, и сгорал заживо. И только её губы могли остудить это пламя, вдохнуть, вобрать в себя. Я сходил с ума.
Я прижался губами к руке, вдохнул запах кожи – от неё до сих пор пахло озёрной водой и её прикосновениями.
*
Я спал на открытой лоджии, потому что в комнате было невыносимо душно, а проснулся из-за того, что солнце светило в лицо и становилось жарко. Не успевший остыть за ночь город вновь раскалялся. Я откинул простыню и посмотрел на тело. На белом фоне оно выглядело особенно загорелым, только кожа, скрытая днём плавками, выделялась своей бледностью. Я любил своё тело, мне нравилось, как оно выглядит, как играют под кожей мышцы.
Я встал, яростно почёсывая искусанные комарами за ночь руки и ноги. Проделав все утренние процедуры, я вышел из ванной и плюхнулся на коврик, собираясь позаниматься йогой. Пустота в сознании была бездонной.
А ведь есть люди, которые тратят годы на то, чтобы прекратить мысленные диалоги, а у меня и монологи редкость, посмеиваясь, подумал я, совсем недавно начитавшийся книжек Кастанеды, и включил музыку, иначе пустота так бы и осталась недвижимой.
«…И вот нам становится страшно что-то менять.
Перемен! – требуют наши сердца.
Перемен! – требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах,
И в пульсации вен:
Перемен!
Мы ждём перемен!»
Кровь побежала по венам. Я сделал глубокий вдох и встал на руки, постоял с разведёнными в стороны ногами, соединил в бабочку. Нестерпимо зачесался укус на левой голени, но я отринул досадные помехи и продолжил практиковать.
Я уже почти закончил, когда на лестнице за стеной раздались знакомые и желанные шаги, а затем в дверь постучали.
– Заходи, Марк!
Он вошёл и, увидев, что я занимаюсь, тихонько залез, улёгся на кровати.
Несколько кувырков вперёд и назад, а также перекатов с боку на бок, чтобы окуклиться в притянутые силы и впитать их. Сел в позу лотоса, руки в намасте напротив солнечного сплетения. Вибрации в теле должны совпадать с вибрациями в мире. Соответствие. Тело распахнулось, границы между ним и всем окружающим пространством исчезли. Тело и мир свободно перетекали друг в друга, перемешивались, и уже не отличить, где тело, а где пространство. Находясь в этом состоянии, я открыл глаза и посмотрел на Марка. Он смотрел на меня, глаза подёрнуты пеленой отрешённости. Я вошёл в его взгляд, заполнил сознанием тело, ощутил как своё, пошевелил пальцами на его ноге.
– Я ощущаю твоё присутствие, – прошептал он, – ты во мне.
Невидимые руки потянулись к моему сознанию в его теле. Он обнял моё сознание своим. Я знал, чего он хочет, и открылся.
Шелест листвы, запахи трав, детский смех, прикосновение лёгких волос к руке, ароматы жизни, сочные и душистые, чистая и прохладная вода родника. Они втекали внутрь, несли свою сущность. Марк шевелился внутри, тёплый и живой. Его сознание сливалось с моим, как недавно моё слилось с миром. Все уголки бытия заполнила любовь и идущая следом нежность.
– Я люблю тебя, – шептали его губы, – люблю, люблю, люблю…
Я придвинулся ближе и провёл пальцами по его лицу, а его рукой коснулся своего лица. Как странно ощущать своё тело через прикосновение чужой руки. И, уже находясь каждый в своём теле, мы обняли друг друга.
– Я исцелю твоё сердце, – сказал он с бесконечной уверенностью, а мне захотелось заплакать.
Я вспомнил маму и то время, когда обнимал её так же, как Марк сейчас меня, и не знал одиночества. Господи, почему мы такие одинокие существа, почему нам так не хватает тепла?
С ним, в его любви, я стремился забыться, чтобы не вспоминать интернат, чтобы не видеть, как мы сидим среди знойных трав, а за спиной, всего в паре шагов, открывается бездна моего горя и отчаяния. Я чувствовал её мёртвое дыхание и стремился сделать всё, чтобы оно не коснулось сердца Марка. Он не знал, что каждый новый день после тёмных снов в глубинах боли я выползал на этот берег, чтобы увидеть его. Йога давала мне силы не свалиться обратно, позволяла удержаться здесь, в этом солнечном свете. И сердечная боль с безысходной тоской отступали, а загорелое тело являлось постоянным доказательством и напоминанием, что у меня получается, что я могу. Я старался загореть посильнее, чтобы хватило на зиму этого тепла и света.
– Как думаешь, Ливила придёт сегодня на озеро?
Я улыбнулся, мы вновь подумали об одном и том же.
– Она придёт, я знаю.
Она пришла и в этот, и в последующие дни. Она стала частью нашей компании. Сначала мы встречались только на пляже, но потом она начала приходить в наш двор с самого утра и вместе с ребятами ждала, пока я закончу заниматься, чтобы вместе ехать на озеро, в лес или колесить по разным дорогам, искать интересные места. Такие, например, как старая плотина на реке, через которую я проплывал, сбежав из интерната. Сидеть на железных цепях и поднимать тучи брызг, болтая ногами в быстротекущей воде.
Бывало, мы лежали в лесу, полностью скрытые в высоких травах, и, отзываясь на пульсацию сил, поднимающихся из земли, льющихся с неба или звучащих в наших сердцах, начинали ласкать друг друга. Скользили руки, соприкасались, изгибаясь, тела, безудержной радостью выхватывая мир из мрака времён, запечатлевая в мгновениях – вспышках. Чтобы лечь на сетчатку глаза, узором трав на кожу тела. Юным и безмятежным счастьем в чистые сердца. Мы любили друг друга этим волшебным летом, первым летом после стольких лет несвободы. Мы забывали обо всём, полностью выпадая из той мнимой жизни, что, как болото, стояла в городе. Мы бежали из него, смеясь и предвкушая мгновения счастья, что открыто дарили друг другу. Мы уже не могли представить, что раньше нас было только трое. Ливила вошла в нашу жизнь, наполняя её неутолимой страстью – когда кожа горит от пожара, а прикосновения вызывают приятные мурашки, что прокатываются по телу. Пальцы столь чувствительны, что ощущают не только шелковистость кожи, но ещё запах и цвет, и всё это сразу ощущается и переживается всем погружённым в блаженство телом.
Кончиком языка скользить, огибая. Руками вбирать ощущения. Безудержной лаской сливаться с дыханием. Губами к губам, вдыхать, забывать. Быть твёрдым внутри, проникать в эту нежно-упругую мякоть. Сочиться истомой открытых сердец. Пожирать друг друга без возможности утолить голод, пить, не напиваясь, наслаждаться, не переходя грани безумия. Разрывать сердце, отдавать куски в её руки и не ведать забвения. Неутолимая страсть, сжигающая изнутри душу. Холодной водою остудить разгорячённые лица и смотреть обречённо друг другу в глаза. Безмолвное пламя, и опять в объятия друг друга со слезами на глазах. И никакие преграды не могут выдержать, они рушатся, падают, полыхает огонь, сжигает тела в ненасытных движениях, в упоении слитые. И уже залезая в души друг к другу, забираясь полностью, как в оставленный кокон, обращаться назад в безмолвное время и рождаться в забвении прожитых дней. Вынимать из глубин тёмное пламя страсти, что наполнит глаза синевой небес.
*
Весь день Марк ходил и просился ко мне с ночёвкой.
– Зачем? – спрашивал я.
– Мне хочется, – говорил он.
– Почему?
– Надо.
Я не разрешал.
Уже вечером, после очередных препирательств, мы сидели на лавочке. Я был по-настоящему зол.
Как можно быть таким настырным, думал я, и тут Марк в отчаянии сказал правду.
– Я ещё ни разу не ночевал у тебя. Мне хочется поспать с тобой, чтобы ты был рядом. Понимаешь? Хочу уснуть, чувствуя тебя рядом.
– Я от тебя с ума сойду, – обречённо сказал я, а Марк засиял, поняв, что я наконец-то согласился.
– Я дядю уже предупредил, он не против.
– Какой же ты всё-таки… – сказал я, поняв, что он с самого начала знал, что я уступлю.
– Я хороший, а ты добрый.
– Поговори мне ещё.
– Всё, молчу… А мы на лоджии спать ляжем?
– Да.
– А навес от комаров будем делать?
– Будем.
Из тюлевых занавесок мы соорудили целый шатер и легли. Снаружи обиженно звенели комары. Марк долго ворочался и толкался, устраиваясь. Наконец затих. Я лёг на бок лицом к нему и уже стал проваливаться в сон, когда почувствовал, что Марк, слегка касаясь пальцами, гладит мою руку. Сна как не бывало. Зачем он это делает? Ничего не говоря, Марк развернулся ко мне спиной и придвинулся вплотную, а затем забрался под руку. Обнял её ладошками и прижал к груди.
Я прислушался к себе. Его прикосновения не вызывали отторжения. Они были чисты, естественны и невинны. Через какое-то время его пальцы расслабились, он уснул.
Мне же спать совсем не хотелось. Я мог убрать руку, но не убрал, потому что почувствовал, что мне хорошо с ним рядом. Словно я защищал маленького спящего мальчишку, дарил своё тепло. Марк тихонько сопел во сне, а во мне вдруг зазвучали слова: «Ты такой же, как Антон. Пользуешься его одиночеством. Заставляешь любить себя, прорастаешь гнилью в его живое и чистое сердце».
Я высвободил руку и отодвинулся.
Неужели моё сердце потеряло чистоту? Почему я смотрю на Марка через призму отношений с Антоном? Ведь я верил, что освободился от него.
Я выбрался из-под навеса и ушёл в комнату.
«Ты стал таким же, как я, – шептал в голове Антон, – теперь ты понимаешь, что я чувствовал, обнимая тебя, такого маленького, такого беззащитного и трогательного в своей естественной детскости?»
Я чувствовал, что, если это не прекратится, я точно сойду с ума. Почему он никак не оставит меня? Ведь я простил его, простил. Я сидел на полу, вжавшись в угол, и плакал. «Ведь иногда ты хотел оказаться на моём месте, – шептал на ухо Антон, – а один раз даже предложил, и я расквасил тебе губу».
А потом пришёл проснувшийся от того, что ощутил во сне моё отсутствие, Марк и спросил, почему я не сплю, почему ушёл от него.
А я, закусив губу, молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Тогда он сел рядом и склонил голову мне на плечо.
– Что с тобой происходит? Расскажи, я ведь чувствую, что тебе больно. Это из-за меня? Тебе не хочется со мной возиться?
– Нет, Марк, это не из-за тебя. Ты… Я боюсь причинить тебе боль.
– Что бы ты ни сделал, это не причинит мне боли.
– Ты не понимаешь… Иди, ложись спать.
– Без тебя я никуда не пойду.
Мы вернулись вместе, легли и сразу заснули. В небе сверкали далёкие звёзды, а в траве трещали сверчки.
Во сне кто-то или я сам мучил себя, задавая одни и те же вопросы: «Сможешь ли ты сдержаться и не перейти грань, которую чувствуешь? Но откуда тебе знать, что ты сможешь ощущать её и дальше, что твоё сознание не сдвинется, погружаясь в пучину безумия, что постоянно плещется у ног? Что станет тогда с Марком, в кого ты превратишь его, переплавляя саму суть в своей силе? Ты же видишь, как пеленаешь его в узоры. Защищаешь? От защиты до пленения – полшага. Сможешь ли ты не совершить его и устоять на краю пропасти? Устоять на краю любви, над пропастью обоюдного рабства?» «Я скорее умру, чем причиню Марку боль». «Тебе надо вспомнить Тёмного, его тело, тогда многое встанет на свои места и объяснится». «Тёмного? Кто он?» «Думаешь, не только девушек, но и парней просто так влечёт к тебе?»
*
Приближался сентябрь.
Грозовые тучи накрыли небо с самого утра, поэтому мы сидели в подъезде и играли в тысячу. Появилась промокшая насквозь Ливила. Мы зашли ко мне. Она вытерлась полотенцем и надела мою футболку с шортами. Я всё время молчал. Глядя в глаза, она спросила:
– Марк завтра уезжает?
Я не мог смотреть ей в глаза, потому что комом в горле встали слёзы. Я кивнул и отвернулся. Почувствовал её желание прикоснуться, утешить и мотнул головой. Она вышла из квартиры, я пошёл следом. Мы спустились на первый этаж. Стульев было только три, на четвёртом мы играли. Я пристроился на один стул с Марком. Но так сидеть было очень неудобно.
– Саш, давай, чтобы не начинать сначала, ты отдашь свои карты Ливиле, а я сяду к тебе на колени, и мы будем играть вместе.
– Так нечестно, – возмутился Женька, – вдвоём вы, конечно, нас обыграете.
– Ладно, я не буду подсказывать, ну, если только совсем чуть-чуть.
Женька махнул на нас рукой, и радостный Марк устроился у меня на коленях, показал свои карты.
– Ты помнишь, какие у тебя были? Сколько мне стоит запросить?
– Пасуй, родимый, – ответил я, и Марк сразу погрустнел.
Игра шла своим чередом, а неугомонный Марк ёрзал на коленях, и я ощутил, что у меня встаёт.
– Да не скачи ты, – с мукой в голосе произнёс я.
Он замер, видимо, что-то почувствовав, и прошептал:
– Я люблю тебя. – А затем добавил: – Как брата.
«Вот чёрт мелкий!» – подумал я и, ссадив его на табуретку, выскользнул во двор.
Остыв под дождиком, я вернулся в подъезд и, прислонившись к стене, смотрел, как они играют. Я не мог избавиться от мысли, что завтра Марка уже не будет. Мир тускнел всё сильнее.
Поздно вечером, когда все попрощались и разошлись по домам, я сидел у себя и ждал. Он пришёл. Весь какой-то понурый и словно виноватый.
– Я уезжаю завтра рано утром. Мы едем на станцию в другой город, только оттуда идут поезда домой.
Я смотрел в его глаза и безмолвно, на уровне чувств, спрашивал:
«Домой? Разве твой дом не здесь?»
«Здесь, – читалось во взгляде, – но там мама, отец, брат, школа и обычная жизнь».
«Зачем они тебе? Мы можем уйти все вместе».
«Куда? И Женька вот тоже сказал, что уедет учиться… Я не могу».
В его глазах стояли слёзы.
«Тогда мы уйдём с Ливилой, а дорогу я найду. Не зря мы столько колесили этим летом. Я искал её и чувствую, что она где-то рядом».
«Прости меня!»
Он обнял меня, а я стоял, опустив руки. Я ничего не мог с собой поделать. А бездна отчаяния за спиной дышала мраком, и волны накатывали на ноги.
– До утра ещё дожить надо.
Он отстранился и ушёл со слезами на глазах.
Я почувствовал, что задыхаюсь, и распахнул окно. Мокрая свежесть наполнила комнату. Гроза ушла на восток. Небо ясное, и в нём чистые яркие звёзды. Я залез на стол, а с него на подоконник. Сел, скрестив ноги. Смотрел в бездонное небо, живое небо, полное звёзд, и чувствовал себя очень маленьким, затерянным в бесконечности. Я представил себя озером, в зеркальной поверхности которого отражались звёзды, а на глубине шевелили плавниками рыбы и качались водоросли. Звёзды отражались и сияли во мне.
Впереди целая ночь, и я не собирался ложиться спать, потому что боялся не проснуться. В таком состоянии я мог не суметь выбраться назад в этот мир, в тело. Потому что отчаяние плескалось уже у горла и норовило затопить меня полностью, вырваться из глаз вместо слёз. Я представил себя цветком лотоса, качающимся на тёмных волнах, и не чувствовал дна.
Около четырёх, когда небо посветлело в предчувствии рассвета, в дверь тихонько постучали. Слезая со стола, я чуть не упал, потому что ноги затекли и плохо слушались.
«Не хватало только шею свернуть, – подумал я с горечью, – вот смеху-то будет».
Я открыл дверь. В коридоре стоял помятый и небритый дядя Марка.
– Марк почему-то постеснялся прийти и попросил меня узнать, поедешь ли ты его провожать. Мы сейчас выезжаем.
– Поеду, – сказал я.
Я вышел во двор. Дядя Марка закрывал ворота гаража. Марк переминался с ноги на ногу возле машины и ёжился от утренней прохлады. Я впервые ощутил приближение осени, и вновь волна неизъяснимой тоски захлестнула меня. Я заморгал, чтобы прогнать подступившие слёзы.
– Привет! – сказал он и протянул руку.
– Привет! – сказал я и пожал маленькую, совсем ещё детскую ладонь.
– Поедешь?
Я кивнул.
– Садись, – сказал он и попытался улыбнуться. Улыбка получилась не очень уверенной. Мы уселись на заднее сиденье.
Я смотрел на убегающий назад родной город, и мне казалось, что это я навсегда покидаю столь знакомые и безлюдные в этот ранний час улицы. Марк взял мою руку и, сжав в ладонях, положил к себе на колени. Мы проехали по мосту над рекой, мимо озера, в зеркальной глади которого отражались тонкие камыши. Прочь из города.
Марк ещё немного посидел, а затем прилёг, опустив голову мне на колени. Я положил руку на его плечо. Возможно, он уснул, а может, только сделал вид. Его глаза были закрыты.
«Я не смогу тебя забыть, – подумал я. – Как бы ни хотел, не смогу. Нас разъединяют. Что мне делать?»
– Я ещё не видела, чтобы так дружили, – произнесла тётя Марка, повернувшись ко мне. – Ты бы знал, как он вчера плакал, сказал, что не хочет уезжать, просил перевести в твою школу. Пришлось звонить отцу, чтобы тот с ним поговорил.
Я молчал. Я запоминал эти мгновения, тепло его тела под ладонью, ощущение, что он рядом.
Марк сбросил сандалии, забрался на сиденье с ногами, развернулся и лёг, уткнувшись лицом мне в живот.
– Я ещё приеду, – прошептал он, обнимая меня, – следующим летом, обязательно.
«Только нас здесь уже не будет». Я не сказал этого вслух, потому что не хотел его ранить. Пройдёт пара лет, и он всё забудет: и Женьку, и Ливилу, и меня, чувства угаснут, и всё поглотит жизнь.
Мы стояли на перроне возле ожидавшего, словно железный зверь, поезда.
– Пока, Саша, пока!
Тётя поцеловала его в щёчку и подсадила на высокую ступеньку.
– Вы только не забудьте его высадить, – обратилась она к сонной проводнице.
Дядя затащил в вагон сумки и отнёс их на место, а Марк стоял в тамбуре и махал нам рукой.
Поезд тронулся.
– Я приеду! – крикнул он.
Я помахал на прощанье. Поезд ушёл.
– Славный ребёнок, умненький.
– Да.
Мы сели в машину и поехали назад.
– Спать хочется, – сказал я.
– Так ложись.
Я улёгся, как до меня лежал Марк, повернувшись лицом к спинке сиденья. Я не хотел, чтобы кто-то сейчас видел моё лицо. Мне хотелось подтянуть колени к груди и исчезнуть навсегда. Мы уезжали, он уезжал. Расстояние увеличивалось, вместе с ним увеличивалась пропасть между нами. Она росла в сердце, разрывая его пополам. Марк уносил часть меня, которая навсегда останется с ним. Я старался не вздрагивать и до боли закусил губу. Горючие слёзы бежали из глаз. Мир обрывался, заполняясь чем-то серым и вязким. Безысходность, словно вата, заложила уши.
«Почему же так больно?»
Марк сидел в поезде возле окна и смотрел на пролетающие за окном деревья. Из глаз капали слёзы.
– Мальчик, ты чего плачешь? – спросила сидевшая напротив женщина.
Марк повернул к ней лицо и улыбнулся.
– Грустно уезжать.
– Но ты ведь не навсегда?
Навсегда. Навсегда. Навсегда. Стучали колеса.
И глазами птиц я видел летящий по рельсам сквозь лес поезд и машину, едущую по дороге среди полей назад, в просыпающийся от душных снов город.
*
Первые несколько дней после расставания было особенно тяжело, и я продолжал общаться с Марком мысленно. Я словно писал ему письма, а он на них отвечал. Будто между нами существовала связь, и он слышал меня, чувствовал.
«Марк, я сегодня гулял по такому ясному небу. И таким же чистым и пронзительным был ветер, а внизу зеленела земля. Мне трудно облечь это в слова, но я рад, что мы встретились на том железнодорожном перекрёстке. Ты скажешь, что таких перекрёстков не бывает, но я его помню ясно-ясно – блеск холодных шпал и тепло твоей руки. Именно этот контраст запечатлелся в душе. И плеск морских волн у прибрежных скал.
Моё сердце не знает покоя. Что мне с ним делать?
Когда я был совсем маленьким, мама сказала: „Береги друзей, они как листва на деревьях“. Я тогда не понял её, но не стал переспрашивать. Сейчас я думаю, что она имела в виду осень как символ времени, а может, смерти. Я не хочу думать о смерти, но всё равно думаю.
Как же мне сберечь тебя, если тебя даже нет рядом, если ветер всё сильнее, а осень холоднее?»
«Саша, друг мой, я не знаю, где ты, но сегодня мне приснился странный сон. Я был сорванным с одинокого дерева листом. Последним, а может, единственным. Я летел в потоках ветра и молил его, чтобы он принёс меня к тебе, чтобы ты взял меня в руки и сохранил память обо мне в сердце.
По утрам я выхожу на балкон и слышу стук колёс поездов, и сердце бьётся в такт с ними. И может быть, они принесут его стук к тебе. И ты услышишь его в звуке проносящегося мимо поезда».
«Марк, я сегодня ходил на вокзал. Мне вдруг показалось, что ты должен приехать. Я всё бросил и побежал. Выскочил на перрон, а он пустой, и только тогда заметил, что льёт дождь, а мимо летели поезда, и ни один не остановился. Я сел прямо там, прислонившись к стене, и заплакал. А поезда неслись, и в стуке колёс мне слышалась боль.
Я не могу преодолеть одиночество. У меня есть Ливила, которая любит меня. Но одиночество всегда рядом, за тонкой гранью. И стоит остаться наедине с самим собой, как эта грань исчезает, и оно входит в мой дом, охватывает, наполняет изнутри. Бывает, что накатывает даже среди людей. Тогда возникает чувство, что грань отрешённости проходит между мной и остальным миром. Я касаюсь чьей-то ладони и не ощущаю тепла. Я словно отрезан от их чувств, не могу сопереживать, не могу испытывать ничего, кроме одиночества, что завладевает мной. В такие минуты мне кажется, что я покидаю мир, что я умираю, и только память о тебе спасает от беспросветного отчаяния».
«Саша, ты знаешь, у меня есть шумная и весёлая компания приятелей, а ещё благополучная семья. Я бегу из дома на улицу, смеюсь с ребятами, рассказываю забавные истории, играю в бесшабашную жизнь, а внутри пустота и завывание ветра. Я возвращаюсь домой, забираюсь в постель и плачу с сухими глазами. Я не знаю, почему нет слёз, они душат и рвут сердце изнутри, но никогда не появляются на глазах, и от этого становится тоскливо и страшно. Мне кажется, что я потерял тебя и себя безвозвратно, и приходит чёрное одиночество, что саваном окутывает весь мир. И тогда всю ночь, с распахнутыми глазами, я сижу и смотрю в эту темноту в ожидании рассвета. Он словно говорит, что ты есть».
Такие странные чувства.
Такие поздние гости.
На грани любви и разлуки,
Я улыбнусь – ты помни.
Такие чуткие руки
И хочется так остаться.
И что-то так больно рвётся,
Что невозможно не плакать.
И снова иду по шпалам,
Ржавеют в молчании рельсы.
Моя бесконечная плаха
И символ – всегда вместе.
И шпалы, как руки без пальцев,
Как рёбра, за рёбрами сердце.
Бежать, перепрыгивать, мчаться,
Мой ветер, мой ветер.
Такие забытые чувства
И голоса родные.
Я знаю, не докричаться,
Закрыты за вами двери.
Но чудеса бывают,
Стираются расстоянья,
И кажется, что ощущаю
Твоё живое дыханье.
Я и Ливила стояли на лоджии. Предгрозовые порывы ветра били в лицо. Гроза словно передумала и возвращалась с востока назад. Я любил эту стихию ветра и грома. Она вливала в меня активную силу перемен, и я начинал действовать. Я впитывал её каждой клеточкой тела, и уже казалось, что ветер несётся сквозь меня, а я сливаюсь, становлюсь им – какое удовольствие!
– Смотри, как хмель по столбу на самый верх забрался, – сказал я, указывая на столб с фонарём.
– Да. Видела Женьку, он в Суворовское училище поступать едет. Сказал, что будет китайский язык учить. Представляешь?
– Женька в Тибете, я бы тоже поехал с тибетскими йогами пообщался. Пора и нам уходить. У Цоя такая песня есть. И как каждый день ждёт свою ночь, я жду своё слово – пора! Пора открывать дверь, пора зажигать свет, пора уходить прочь, пора! Помнишь, твой дедушка рассказывал о реке, что пересохла, в честь неё и город назвали? Перед самым садом ещё плотина с водяной мельницей была. Я насыпь плотины сфотографировал, её до сих пор видно. На правом берегу русла сад, а на левом – обычный лес. Весной мы исследовали один глубокий овраг в садах. По нему бежал ручей. Мы тогда забыли взять воды и очень хотели пить. Подумав, что, возможно, ручей приведёт нас к роднику, мы пошли вверх по течению, но нашли не родник, а превратившийся в лёд снег. Его было довольно много, он лежал в тени оврага, весь покрытый землёй и прошлогодними листьями, может, поэтому не растаял. Так удивительно было видеть снег и лёд, оставшийся с зимы, когда вверху царил жаркий май. Место оказалось очень странным и тихим. И чем дольше мы там оставались, тем сильнее казалось, что лес вокруг меняется, а где-то ниже по ручью и правее слышится плеск воды. Мне кажется, теперь я знаю, что это было – водяная мельница. Возможно, ручей и овраг могут вывести в другой мир, в который из этого ушла река. Тогда мы почему-то очень испугались и, покинув овраг, пошли по склону вверх. Сегодня ночью мы уйдём, ты готова?
– Да.
– Это будет нелёгкое путешествие.
– Чтобы найти место, которое является источником первозданной любви и детства, я готова. Не найдя этого места, мы не сможем стать собой, а значит, жить дальше.
Я видел это место в сновидениях. Я помнил реку и сад, а на самой вершине холма двухэтажный деревянный дом с широкой верандой. Я чувствовал, что дом живой. Он ждал и звал меня. Потому что это мой дом, в нём я найду поддержку, которой мне так не хватало.
Вечером мы покинули свои душные квартиры навсегда. Бушевала гроза, дождь лил как из ведра. Мы выехали довольно рано, но до леса по раскисшей дороге добрались вконец измученные. Бросили велосипеды и пошли пешком. Нашли овраг. Внизу бежал целый поток грязной воды. Быстро темнело.
– Как же мы пойдём? Можно запросто покалечиться.
– Спустимся вниз по верёвке, а там видно будет.
Скользя по склону и держась за привязанную к дереву верёвку, мы сползли вниз.
– Мы с тобой как черти.
Мы были в грязи с ног до головы.
– Мы и есть черти, – сказал я и рассмеялся, запрокинув голову, подставляя лицо струям дождя.
Ливила тоже засмеялась и стянула с себя грязную футболку. Похоже, не только меня, но и её наполнила беспричинная рвущаяся изнутри радость. Было ощущение, что мы от чего-то освобождаемся, выбираемся из опостылевшего мира и самих себя. Я тоже стал снимать футболку, но она прилипла к спине и никак не хотела слезать. Смеясь, Ливила схватила её за край и потянула. Наконец и я оказался на свободе. Струи дождя били по телу, и я понимал, что становлюсь счастливым.
– Пойдём, – сказал я и взял Ливилу за руку.
Мы осторожно продвигались вниз в бегущем вокруг ног потоке. Пролезали под упавшими стволами деревьев.
Мы потеряли счёт времени и свою обувь. Все ноги и руки были в ссадинах и царапинах, но пока ещё целые. Как бы тяжело ни было идти, возникало ощущение, что мы летим на крыльях и крылья дала свобода.
