Текст книги "Дети Любви (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Он искал дорогу, ведущую в пустоту, но никак не мог её найти. Он запутался в каком-то лабиринте миражей, словно бабочка в паутине. Ходил, ходил, а выхода не было. Отовсюду, заслоняя дорогу, наползал туман. Вдруг кто-то схватил его за руку. Он закричал и обернулся. Перед ним стояла маленькая девочка в свадебном платье. Она повела его за собой, и вскоре они вышли к большому кубу из гранита.

– Ты хочешь стать моим мужем? – спросила девочка.

– Да, – ответил он.

– Приложи руку к камню.

– Хорошо.

Он прижал ладонь к граниту и посмотрел на девочку. Она стала меняться и через мгновение обернулась Палачом. Тот толкнул его на камень. Гранит расступился, и Оборотень провалился внутрь камня, который затем вновь обрёл свою плотность.

– Твоё тело, Оборотень, останется в Мире Спокойствия, а душа отправится на Итари и будет заключена в таком же граните.

Так Оборотень оказался на Итари, но знал, что любой ценой вернётся в Мир Спокойствия и обретёт своё тело, а потом отомстит Палачу.

Кай проснулся. Скоро должны были прийти гости. Всего тридцать четыре человека. Кай заказал много вкусностей. Стол был завален конфетами, стояли торты и другие сладости. В холодильнике ждало мороженое и напитки.

В прихожей раздался звонок в дверь.

Наконец почти все гости собрались и сидели за столом. Не хватало только двоих братьев.

Кай встал во главе стола.

– Я очень рад, что вы приняли моё приглашение и пришли. Пока мы ждём братьев, я кое-что скажу.

В комнате воцарилась тишина.

– Дети смотрели на него. Они были в его тени. Они были в его власти. Аквариумные рыбки плавали в их глазах!

Братья дошли до середины дороги. Их мысли были далеки от реальности, и они не заметили грузовика, что нёсся прямо на них.

– Он принёс в их жизнь свою, и его жизнь стала их жизнью. Мир Спокойствия пришёл с ним. Аквариумные рыбки умирали в их глазах!

Братья услышали рёв тяжёлого грузовика и остановились. Они посмотрели в его сторону и увидели, что за рулём никого нет.

– Они были его тенью. Звёзды в глазах его светили им из мрака. Аквариумные рыбки умерли в их глазах!

Грузовик ближе, ближе, ближе – и, наконец, врезался в детей. Он промчался, оставив после себя два изуродованных детских тела. А дети, что пришли на день рождения, ничего не знали. Они, затаив дыхание, слушали Кая.

– И вот часть его тени ушла. Она ушла в Мир Спокойствия, а оставшаяся часть тени унесла прах рыбок в глазах своих.

Кай замолчал. Дети встали и, подняв бокалы с гранатовым соком, хором сказали:

– За тебя, Кай!

В классе осталось тридцать два человека.

Кай и десять его одноклассников возвращались на поезде с экскурсии в столицу. В вагоне кроме них никого больше не было. Давно стемнело, но никто не спал. Ребята играли в карты и разговаривали. Проводник куда-то ушёл, а взрослые отдыхали в соседнем вагоне-ресторане. Кай спал и видел страшные сны. Он не мог противиться и предотвратить то, что должно было случиться. Ему нужна была кровь, и обязательно свежая, тёплая. Кай был Оборотнем Мира Спокойствия, и снилось ему жертвоприношение.

Здесь алтари блестят от крови и балом правит смерть. Жрецы лежат в экстазе, приняв её ответ. Вершатся ритуалы. Старуха в круг вошла, держа в руках младенца прекрасного, как весна. Из складок мантии чёрной старинный нож извлекла. И даром невинности кроткой стала ребёнка судьба. И кровь потекла по канавкам к краю, к краю алтаря, там, на коленях, в поклоне с чашей в руках стоял я. Чашу испив до дна, к детям другим шагнул я. Чувствуя, как горит в безумье душа моя. В небо смотрели мы, ловя блаженство любви. А Сатана плясал, сердце младенца жрал.

Пока Кай смотрел сны, в вагоне случилась трагедия. Дети сидели и лежали на полках. Они были веселы и радовались жизни. Странный вихрь живительной энергии вырвался из пустоты. Вместилищем пустоты служили глаза спящего Кая. Вагон ожил. Полки очень быстро поехали вверх. Никто не успел спрыгнуть. Все десять детей были раздавлены.

Кай проснулся от криков, хруста костей и треска черепов. Поднял голову и увидел, что сверху свисают чьи-то кишки. С них капала кровь. Кай подставил лицо и с наслаждением, пронзившим тело, ощутил первые капли крови, начал ловить их ртом. Он никого не жалел, он уже превратился в зверя. Кай стоял в крови и дрожал от возбуждения. Склонил голову и принялся лакать. Кровь вдыхала в него жизнь. Он чувствовал её влагу на лапах. Капли падали с шерсти, он был счастлив, это была его стихия, его мир, и он был его властелином.

В классе осталось двадцать два ученика. Парты пусты.

На тринадцатый день рождения Кай пригласил только одного одноклассника. Его звали Грантом. Они засиделись допоздна, и разговор зашёл о взрослых и детях.

– Почему взрослые считают себя умнее детей? – спросил Грант у Кая.

– Может, потому, что дети наивны и не знают жизни.

– Неужели, когда вырастем, мы тоже станем циниками?

– Возможно.

– Сейчас так много жестоких детей. Они злятся на то, что взрослые их не понимают, и мстят за это. Посмотри, Кай, вокруг. Мы холодные и жестокие, неужели ты не видишь этого?

– Я не жестокий, – сказал Кай, пряча глаза и то, что в них было.

– Ты уверен? Что внутри тебя? Ты знаешь? Мне кажется, что внутри нас поселился Зверь. Мы поколение Зверя. Его народ. Раньше я думал, что ты особенный, но теперь я вижу, что ты такой же, как все!

– Нет, я не такой. – Из его груди вместе со словами вырвалось рычание. Грант в испуге отпрянул. – Вы моё поколение, моя пища, моя жертва, чтобы вернуться домой. И я принесу её, потому что иного выхода у меня нет. Как бы я вас ни любил. Вы люди, и ваша основная черта – невежество. Вы глупы, постоянно убиваете друг друга по чужой указке в бессмысленных войнах, поэтому пусть лучше ваша смерть послужит мне.

Они смотрели в глаза друг друга. Глаза Кая горели и звали. Грант подошёл к нему, разорвал ворот рубашки, открывая шею.

– Я делаю это осознанно и добровольно. Возвращайся домой, Кай, пусть моя жизнь послужит тебе дорогой. Пусть моя любовь оживит твоё когда-то прекрасное сердце.

Он качнулся вперёд и запрокинул голову. Кай вонзил зубы в шею. Она была такая вкусная и сочная. И он вгрызался в неё, пьянея от запаха крови.

========== 23. Ян ==========

– Ян! Я-ан! Домой! – позвала с лоджии мама.

Я сидел с ребятами в соседнем дворе. Лавочка стояла между гаражей, и её не было видно, но мама знала, что мы там. Я, Коля и Лена играли в карты, а Серый – восьмилетний брат Лены – смотрел. На коленях он держал старый магнитофон, из которого тихо и напряжённо звучал Наутилус: «…меня ставили в угол, как ненужную куклу, и я плакал, пока я мог, но слёзы кончались, глаза высыхали, я падал на колени и молился кому-то, кто мог прекратить бесконечную пытку взросления…» Шёл второй час ночи. Неделю назад закончился седьмой год каторги под названием школа, начались летние каникулы, и мы гуляли допоздна, пока не загонят домой.

– Надо идти, – вздохнул я, вставая. – Серый, доиграешь за меня?

– Давай! – Он поставил магнитофон на лавочку и взял карты. – Не смотри, – сказал он повернувшей голову сестре и отодвинулся.

– Больно надо, – ответила Лена. – Пока, Ян.

– Пока!

– Я к тебе завтра зайду, – сказал Коля.

– Угу, пока!

– Пока!

Я покинул закуток между гаражей. Лавочка была единственным, что осталось от детской площадки, после того как на ней построили гаражи. Мы не смогли убедить родителей в том, что нам негде будет играть.

– Вы всё равно во дворе не сидите, – говорил отец Лены, чей гараж был последним, – а по всему городу носитесь.

– Это днём, а ночью мы во дворе играем.

– Ночью надо спать. На вас и так жалуются, что вы громко смеётесь, болтаете и музыку под окнами крутите.

– Под какими окнами? До них вон как далеко. Это опять этот старый хрыч на нас бочку катит?

– Ты как разговариваешь?!

А лавочка уцелела случайно, в полутораметровом промежутке, что остался между последним гаражом с одной стороны и сараями с другой.

Два двухэтажных дома стояли рядом. Коля жил в соседнем на втором этаже, а Лена – на первом. Наши лоджии смотрели друг друга, и мы часто болтали, выходя на них. Дворы разделял дощатый забор. Я отодвинул одну из досок и, протиснувшись в дыру, оказался в своём дворе, а иначе мне пришлось бы обходить по дороге вокруг дома. Через заросли травы пробрался мимо старого дощатого туалета и вышел к сараям. Все, кроме нашего, были давно заперты. В темноте виднелись светлые доски открытой двери, рядом с которой стоял мой велик. Я откинул занавеску и нащупал выключатель. При этом мне показалось, что сейчас кто-то обязательно схватит меня за руку, погружённую в непроглядную тьму. Я включил свет, и темнота отступила, но не исчезла, а словно стала невидимой. Я закатил велосипед, выключил свет, быстро закрыл дверь, словно так можно было запереть темноту внутри, и замкнул замок. Посмотрел на окна второго этажа. В крайнем мигал разноцветный свет. Мама смотрела телевизор и не ложилась, ждала, когда я приду. Я пересёк двор и вошёл в подъезд. Свет не горел, и мне казалось, что на меня кто-то смотрит с лестничной клетки второго этажа. Поднявшись на площадку между этажами, я повернулся. Конечно, на втором этаже никого не было, но от взгляда в затылок это никогда не спасало. Я включил свет и открыл дверь.

– Ты свет на площадке выключил? – раздался из зала мамин голос.

– Нет.

– Так выключи, чтобы зря не нагорал.

Включив свет в прихожей, я оставил дверь открытой и вышел на лестничную клетку. Щёлкнул выключателем. Развернулся и увидел, что дверь медленно закрывается. Полоска света на плитках пола неотвратимо сужалась. Тьма разом надвинулась со всех сторон, и меня затопил ледяной ужас. Я бросился к двери. Громко хлопнув, она закрылась перед моим носом. Я повернул ручку и толкнул, но дверь не хотела открываться, её словно кто-то держал с другой стороны. Я надавил плечом, сандалии заскользили по гладкой плитке. Дверь приоткрылась. Сильный поток воздуха ударил в лицо. Громко хлопнула и задребезжала стеклом дверь лоджии, а входная распахнулась.

– Господи, какой сквозняк! Я думала, сейчас стёкла вылетят. Ты погасил свет?

– Да, – сказал я, закрывая замок, повернулся и увидел в зеркале своё испуганное лицо.

На лбу выступили капельки пота. Почему-то собственное лицо всегда казалось мне незнакомым, и, оставаясь один, я часто разглядывал его, старался узнать в отражении того себя, каким ощущал себя внутренне, и каждый раз удивлялся, замечая новые черты. Совсем недавно нос был с впадинкой, а теперь откуда-то появилась горбинка, белобрысые волосы потемнели, а лицо вытянулось и заострилось к подбородку. Я спрашивал у мамы, почему так происходит. Она сказала, что я расту и из мальчика превращаюсь в юношу. Я улыбнулся отражению, но улыбка, озарившая лицо, не смогла до конца изгнать страх из глаз.

Я сбросил сандалии и прошлёпал по прохладному линолеуму в зал. Мама сидела на диване и невидяще смотрела в телевизор. Звук был выключен. На экране с показными улыбками веселились и веселили зрителей тысячи лет всем известные артисты. В руке мама держала бокал с красным вином. Открытая и на две трети пустая бутылка стояла на столике. Такая картина становилась всё более частой, с тех пор как отец ушёл к другой. Я сглотнул и всё-таки спросил:

– Мам, ты поспишь сегодня со мной?

– Помой ноги и ложись.

Я постоял ещё пару секунд, но так и не решился повторить вопрос. Включил свет и зашёл в ванную, закрыл на защёлку дверь. В ванне стоял тазик с тёплой водой. Я открыл кран. Да, воду опять отключили. Раздевшись, я забрался в ванну, опустился на колени и помылся, зачерпывая воду ковшиком. Поднялся, вылил остатки воды на ноги. Глянул на себя в большое зеркало, в котором отражался во весь рост. Менялось не только лицо, но и тело, обзаводясь, как по школьному учебнику биологии, вторичными половыми признаками. Я вытерся махровым полотенцем, повернулся спиной и ещё раз глянул на свое обнажённое и странным образом притягательное отражение в зеркале. Наблюдая за ним, наклонился и медленно надел трусы. Вышел, заглянул в зал: мама по-прежнему сидела, глядя в телевизор.

– Ма, я всё, давай ложиться.

Она сделала последний глоток, допивая остатки вина. Поставила бокал на столик и попыталась подняться. Её качнуло, и она плюхнулась назад. Повернула слегка растерянное лицо.

– Я, наверно, тут прилягу, ещё телевизор посмотрю, иди, ложись.

Я знал, что она уснёт, а телевизор так и будет работать до самого утра, но мне было наплевать на телевизор, я не мог спать один – одному было страшно. Я понимал, как это глупо, но ничего не мог с собой поделать, а со светом спать тоже нельзя, если мама увидит, опять крик поднимет, что я электричество не экономлю. Собрав в кулак волю, я направился к себе. Включил настольную лампу и лёг на кровать. Было жарко, и я укрылся до пояса одной простынкой. Смотрел на свои руки, грудь, живот…

– Ты выключил свет?!

Я вздрогнул от её крика и, резко сев, щёлкнул кнопку на лампе. Мир погрузился в темноту. Я лёг на живот, обнял подушку и постарался заснуть. В коридоре раздались нетвёрдые шаги. Для проверки она нашла возможность подняться. Скрипнув, дверь приоткрылась. Я притворился спящим. С минуту она стояла, глядя на меня. Потом закрыла дверь и пошла обратно, а потом я услышал, как горлышко бутылки звякнуло о край бокала. Стиснув зубы, я уткнулся лицом в подушку, чтобы не думать, не думать, не думать, и стал проваливаться в мир кошмаров, что вновь преследовали меня.

В одних трусах, я стоял на коленях на холме сырой глинистой земли и смотрел в чёрный провал могилы. Я знал, чья она, потому что сам помогал отцу разрыть её. С неба моросил противный бесконечный дождик. Отец сидел рядом, сжимая в руках грязную лопату. Я наклонился и позвал: «Мама…» Внизу что-то заскребло по дереву и зашуршало. Кто-то зашевелился в могильной темноте, а затем раздался голос, казалось, что у неё заплетается язык: «Иди ко мне, родной». И послышались звуки, словно кто-то пытался выбраться наверх. Я стал подниматься, собираясь попросить отца засыпать яму, чтобы никто-никто из неё не выкарабкался. Я пребывал в ужасе и не мог понять, зачем мы её разрыли. Ноги заскользили по мокрой глине, я упал на бок и вцепился в землю руками, но продолжал съезжать в темноту. «Папа! Папа!» Отец поднялся. «Иди к мамочке», – сказал он и вонзил лопату в земляную кучу, а в следующий миг мне в лицо больно ударили холодные комья земли. Я соскользнул ещё ниже в бездну могилы, и кто-то, цепко схватив за ногу, дёрнул меня вниз, во тьму. «Не-е-ет!» – закричал я и подскочил на кровати. В окно лился яркий лунный свет. На его фоне чётко вырисовывался силуэт сидевшего на подоконнике человека. Бешено колотилось сердце.

– Кто вы?

– Твоя тайна. – Его голос был ровным и спокойным.

– Что вам надо?

– Владеть, – сказал он чуть насмешливо.

«Мама!» – хотел крикнуть я, но был опрокинут и прижат за горло к подушке. Пальцы в холодных кожаных перчатках сдавили горло. Я задыхался.

– Пикнешь – умрёшь.

Рука сместилась на грудь. Я вдохнул и закашлялся, а рука продолжала двигаться вниз, как змея, исследуя тело. Тонкие, гибкие пальцы скользнули под резинку трусов. Я вздрогнул и затаил дыхание, а сердце бухало и гнало кровь туда, где орудовали прохладные пальцы.

– О, я вижу, тебе это знакомо, – сказал он с усмешкой. – Но не сейчас. – И рука с сожалением покинула вожделенную обитель. Прошлась по вздрагивающему животу, нервно вздымающейся и опадающей груди, нежно коснулась щеки, накрыла распахнутые в ужасе глаза. – Привыкай к темноте.

Тьма шелестящим потоком полилась из ладони, наполняя тело, сознание, растворяя в себе…

Проснувшись утром, я первым делом потрогал трусы. Как и предполагал, они оказались слегка влажными.

Когда такое случилось в первый раз, я проснулся с давним, стыдным чувством, что обоссался во сне, и в страхе потрогал простынь. Та была слегка влажная, но лишь оттого, что я вспотел. Мама всё время мёрзла, и котёл вовсю гудел на кухне. Жаркая духота повисла в комнате. Я, как обычно, спал голышом, но, наверно, мама решила, что я простыну, и укрыла тёплым одеялом. Я тихонько поднялся. Откинул на спинку одеяло. Ещё раз, проверяя, провёл ладонями по простыни. Нет, постыдной лужи не было. Облегчённо вздохнув, я подошёл к окну и распахнул форточку. Морозный утренний воздух ворвался в комнату, приятно холодя кожу. Я постоял у окна, вдыхая его полной грудью. Когда кожа покрылась пупырышками, а по телу пробежала волна дрожи, я закрыл окно и вернулся к кровати. Оставить форточку открытой было нельзя – мама такой крик поднимет. Укрываться отсыревшим одеялом не было никакого желания, тем более что вскоре воздух опять нагреется. Я лёг на кровать, свернулся калачиком и уснул.

Через пару дней я вновь проснулся с тем же чувством. Исследовал простынь и нашёл маленькое влажное пятно. Включил настольную лампу и рассмотрел его внимательнее. Просто влажное пятнышко, как от воды, совсем не жёлтое. Я не понимал, что происходит. Главное, что это не моча, а такое пятнышко вскоре высохнет, и видно его не будет. Я успокоился и не особо переживал, когда, просыпаясь, находил влажные пятна в последующие дни.

Вопрос встал в субботу, когда я вернулся из школы. Мама стирала, из ванной доносилось гудение машинки и запах порошка. На лоджии белели развешанные простыни и пододеяльники. Мама заглянула, когда я переодевался в домашние шорты.

– Что это за пятна?

Холодея от её тона, я поднял глаза. В руках она держала мою простынь.

– Какие пятна?

– Вот, вся простынь в них, потрогай. – И она протянула простынку.

Я потрогал и понял, что она права. В нескольких местах ткань была более плотной или загрубевшей, как от крахмала. А если приглядеться, то и цветом немного отличалась, имея чуть желтоватые края.

– Я не знаю, что это, – сказал я, продолжая холодеть и чувствуя себя виноватым.

Мама как-то странно на меня посмотрела и сказала:

– Садись, давай поговорим.

Я сел на кровать, всё больше напрягаясь. Мама опустилась рядом. Помолчала, вздохнула.

– Ты мастурбируешь?

– Чего? – не понял я, впервые услышав это слово.

Мама искоса глянула на меня.

– Ну, когда мальчики хотят получить удовольствие, они начинают ласкать свой член, и происходит семяизвержение.

– Я ничем таким не занимаюсь, – соврал я, чувствуя, как воспламеняются щёки и уши.

– Правда не мастурбируешь?

– Правда! – горячо уверил я, терзая ногтями коленки.

– В этом нет ничего плохого, для мальчиков это нормально, разрядка и всё такое, главное, сильно не увлекаться.

– Да правда, я не… – Я не смог выдавить из себя это слово.

– Только не надо делать это в постель.

– Мама! – От возмущения неловкость стала проходить.

– Значит, нет? Тогда у тебя поллюции.

– Чего? – приподнял я в удивлении правую бровь: этого слова я тоже раньше не слышал.

– Да-а, а я думала, что нынешняя молодёжь об этом всё знает.

– Мам!

– Что «мам»? Знать надо, как организм работает, а не мамкать. У мальчиков в твоём возрасте начинает активно вырабатываться сперма. Надеюсь, хоть это слово тебе знакомо?

– Знакомо.

– Ну, хоть что-то! Она вырабатывается и требует выхода, что и происходит во время сна, обычно с эротическим содержанием. Тебе такие сны снятся?

– Нет, – опять соврал я.

– Ладно. Будем считать, что разобрались, поэтому спи в трусах, их постирать легче, чем простынь.

– Я и сам постирать могу.

– Вот трусы сам и будешь стирать. Я понимаю, что ты терпеть не можешь спать в одежде, но иначе – сам теперь знаешь, что надо перед сном делать.

– Что? – не понял я.

– Что-что, подумай, что…

Я подумал и опять покраснел.

Больше на эту тему мы не разговаривали. Спать в трусах я кое-как привык, только пару раз в неделю их приходилось стирать.

Кошмары начались позже, вместе с участившимися вечерами, когда мама сидела за бутылкой вина. Днём они казались ерундой, смешной выдумкой, но стоило спуститься ночи, как они оживали, набирая силу, и я весь дрожал, предчувствуя приближение нечеловеческого ужаса.

*

Шёл по аллее через горсад и почувствовал, что надо бы отлить. Остановился, развернулся к деревцу, достал и поливаю. Прошёл мимо мужчина, ничего не сказал. Потом пацаны мелкие пробежали, смеясь и оглядываясь. Затем со мной поравнялась какая-то женщина. Я уже заканчивал и стряхивал последние капли.

– Что, совсем стыд потерял? – спросила она, укоризненно покачав головой.

Застёгивая ширинку и глядя ей вслед, я вдруг осознал, что она права. Мне совершенно не было стыдно, что меня кто-то увидит. Раньше бывало, что я даже при пацанах поссать стеснялся, а тут посреди парка, где куча народа ходит.

Бредя домой, я пытался вообразить хоть что-нибудь, что мне было бы стыдно сделать, и не нашёл ничего похожего. Вспоминая, как это чувство возникало раньше, я понял, что прежде во мне был тот, кто стыдился. А сейчас он куда-то делся. Я ощутил потребность с кем-нибудь это удивительное явление обсудить. Но с кем?

– Ян, привет!

Меня догнал Коля. На ловца и зверь.

– Коль, пошли ко мне, дело есть.

– Ты один?

– Да, мама на работе.

– Тогда пошли.

Забравшись с ногами, мы полулежали на моей кровати, привалившись к стене, и грызли бублики.

– Коля, признавайся, ты ведь любишь мастурбировать? – спросил я, вспомнив наш с мамой разговор и собирая с груди колкие крошки.

– Чего?

– Ну… – Я раздвинул коленки и сделал соответствующее движение рукой.

– А, ты про это.

– Ага. Скажи, тебе стыдно этим заниматься?

– Да не очень, – ответил Колька, пряча глаза за длинной чёрной чёлкой и теребя край задравшихся шорт.

– А при родителях?

– Свихнулся? Они ж меня прибьют.

– Но не стыдно?

– Больше страшно, – глянул он на меня и вновь отвёл глаза.

– Стоп! – озарило меня, и я вновь прислушался к себе.

А страшно ли мне? И с удивлением обнаружил, что нет. Так, чего я всегда больше всего боялся? Кошмаров! А почему? Ответа не было, как и страха. Ну, изобьют, изнасилуют меня или даже убьют, но ведь это только во сне. Так чего же я боялся? А если не во сне, а по-настоящему? Да, будет больно, а потом только тьма. Больно, но не страшно. Открытие этой простой истины так потрясло меня, что аж голова закружилась, и я вцепился в Колину руку.

– Ян, ты чего?

Я глянул на друга, представил, что беру нож и перерезаю ему горло.

«За это могут посадить», – сообщил ум, но страха я по-прежнему не испытывал. Тот, кто боялся, тоже исчез.

– Ян? – произнёс Коля, отстраняясь.

– Что?

– Ты так смотрел.

– Как?

– Будто собирался меня убить.

– Не бойся, я же не дурак убивать тебя в собственном доме, – сказал я, подтягивая его к себе.

– Блин, прекрати!

– Слушай, Коль, а хочешь, я тебе отсосу? – спросил я, наклоняясь к нему близко-близко.

– Ебанулся? Я что, пидорас? – попытался он вырвать руку, но я крепко его держал.

– Нет, ты просто бесстыжий и падок на это.

– Но не настолько!

– Мне просто проверить надо, смогу я или нет. Или давай подрочу, тебе же нравится, а когда не сам, это ещё приятнее. Если хочешь, можешь считать меня пидорасом, мне сейчас, похоже, всё по барабану.

– Не, не смогу, ты же мой друг.

– Тогда бесстыжим.

– Это запросто.

– Шорты снимай, – велел я.

И Колька, хоть и смущаясь да опуская глаза, подчинился.

– Тебе как больше нравится?

– Да всё равно.

– Так пойдёт?

– Пойдёт.

Я наблюдал за своими чувствами. Стыда не было и страха не было, вообще ничего не было – полная тишина.

– Сейчас побыстрее, если можно, – попросил Колька, прикрывая глаза, часто дыша и весь подаваясь навстречу.

Я ускорился и переключил внимание на друга. Наблюдать за ним было гораздо интереснее: столько эмоций и ощущений на знакомом всю жизнь лице, чуть любопытно-остроносом, смуглом, кареглазом и насмешливо-улыбчивым. Я улыбнулся, поняв, что одно чувство у меня всё-таки осталось. Я не знал, как его назвать. Дружелюбие? Любовь? Симпатия или просто близость? Я видел Колю словно насквозь – все движения души, мысли и желания, но никак их не оценивал, а просто принимал, как есть.

– Кончаю, – сказал он, зажмурился и выстрелил.

Потом мы опять сидели и грызли бублики. Колька был немного не в себе.

– Коль, а хочешь, я тебя поцелую?

Колька, оказывается, давно мечтал, чтобы его кто-нибудь поцеловал, и я это увидел.

От моего вопроса он дёрнулся, как будто ему в морду дали.

– Какой-то ты бесчеловечный, – сказал он.

– Думаешь? А я вот понял, что люблю тебя. Не пугайся, я по-дружески.

– А хочешь, я тебе подрочу? – выпалил он, помявшись.

– Так, похоже, моя бесстыжесть заразна. Давай лучше на озеро съездим. Откроем купальный сезон. А я ещё одну идейку проверю.

– О, погнали! Ты мне ещё обещал мой портрет в образе вампира показать, что я тебе, зря позировал?

– Точно, совсем забыл. – Я потянулся и достал из-под кровати общую тетрадку. – Вот, смотри.

– Ха-ха, похож, слегка. Взял мне чуб отрезал, и чем он тебе помешал? Хотя так тоже нормально. Что-то мне подсказывает, что это ты меня куснул и обратил.

– А то кто же, – засмеялся я.

Мы приехали на озеро и расположились на привычном месте. Кроме нас, на пляже только пара девушек загорала.

– Давай без трусов искупаемся, – предложил я.

– А девчонки?

– Я же ради этого и ехал, а то, может, я только перед тобой не стесняюсь.

– Так сам и раздевайся.

– Ладно.

Я снял футболку, затем шорты, трусы и зашёл по колено в воду.

– Ну что, ты идёшь?

– Иду, – сказал Коля, глянул на девчонок и, сняв трусы, прыгнул в воду. – Водичка класс!

– Ага.

– Ну что, Ян, стыдно тебе?

– Нет.

– А мне щекотно.

– Как это?

– Ну, это когда делаешь нечто постыдное, но приятное. Знаешь, я однажды прямо в классе дрочил, специально дырку в кармане сделал. И именно от страха, что кто-то может увидеть, было ещё кайфовее.

– Я-то думал, что ты просто яйца чешешь, а ты вон чем занимаешься, – улыбнулся я. – Всё-таки ты, Колька, озабоченный.

Мы поплавали, поныряли и вышли на берег. Я стоял к девчонкам спиной, а Коля прятался за мной и наблюдал.

– Ян, они сиськи оголили.

– Да, – сказал я, – моя бесстыжесть точно заразна.

– Блин, у меня уже встаёт.

– Так не смотри на них.

– Ага, легко тебе говорить.

Мы расстелили покрывало и легли на живот.

– Так у меня встаёт еще больше, – сказал Коля, а я засмеялся. – Слушай, Ян, а тебе не кажется, что мы чем-то не тем занимаемся?

«Хоть бы эта бесстыжесть и бесстрашие остались со мной навсегда», – подумал я, перевернулся на спину и вольно раскинул руки, подставляя всё тело солнцу. Левая ладонь оказалась на Колькином животе. Тыльной стороной я чувствовал его пупок и дыхание.

– Хочешь, я извращу твои представления о пидорасах? – спросил я.

– Это как? – удивился он, легонько прикасаясь пальцами и щекоча мою ладонь.

– Ты, когда дрочишь, любишь на себя в зеркало смотреть, и член тебе свой нравится, так бы сам себе и отсосал.

– Блядь, заткнись!

– А кто такие пидорасы?

– Они в жопу ебутся.

– Пусть в жопу, но в мужскую.

– Логично.

– То есть им мужики нравятся, члены их и всё такое.

– Ну, да.

– А ты кто?

– В смысле?

– Ты мужик?

– Конечно!

– Которому нравится ласкать хуй и смотреть на это в зеркале.

– Но это же мой хуй!

– Но ведь нравится?

– Блядь, так что, я пидорас?

– Нет, Коль, ты просто человек, а вот я теперь непонятно кто.

А может, я повзрослел и стал разумным? Ведь стыд – это искусственная вина, которую внушают детям, чтобы через страх наказания контролировать их поведение. А у взрослых, чтобы держать себя в рамках, есть разум и законы.

После озера встретили трёх одноклассников и, завалившись к одному из них гости, смотрели порнуху по видику. Они так мило краснели и стеснялись, когда гомосеков показывали, что я еле удержался от хохота. Глядя на них, я понял, что запросто могу совратить и развратить этих невинных мальчиков. Я же прекрасно знал, чего они хотят. А те из-за страха даже подрочить за компанию постеснялись. Сидели да краснели с теснящимися в штанах членами, но я проявил благоразумие и не стал их подначивать. А ведь достаточно было бы собственного примера, чтобы подтолкнуть их к краю дозволенного, а дальше бы они и сами с радостью прыгнули, скинув на меня ответственность вместе с трусами. Вот до каких мыслей я докатился. Чувствую себя морально разложившимся, прожжённым циником.

*

Сегодня мама вырубилась, не дождавшись меня. На столике стояла пустая бутылка из-под водки. За окнами, приближая ночную грозу, завывал ветер. К счастью, была горячая вода, и я забрался под душ. Намочив волосы, выключил воду и намылил голову. И тут, мигнув, погас свет. Чёрт! Наверно, провода оборвало. Я быстро смыл шампунь и вновь закрутил кран. Стало тихо. Через вентиляцию было слышно, как беснуется в вышине ветер.

В коридоре за дверью заскрипел пол. Тело пробила нервная дрожь. Спокойно, Ян, спокойно, ничего страшного там нет, только мама. Но я всё равно замер, боясь шевельнуться. Вот тебе и избавился от страха. Это тебе не при свете дня перед девчонками писюном махать. Скрип раздался у самой двери, а затем кто-то повернул ручку. «Как хорошо, что я закрыл дверь на щеколду», – подумал я, перед тем как в неё резко и мощно ударили. Это было подобно грому и молнии ужаса, поразившей меня в самое сердце. Ноги обмякли, и я сел в ванне.

– Ян, это ты? – донёсся из зала мамин голос, а меня накрыла волна паники от осознания, что за дверью не мама, а кто-то другой. – Почему так темно? Ян?!

Шаги на кухне. Там пол скрипит иначе. А затем звук хлопнувшей двери на лоджию. Я на ощупь выбрался из ванны. Нашарил полотенце, кое-как вытерся. Обмотал его вокруг пояса. Трясущимися руками медленно повернул защёлку.

Мама ворочалась на диване в зале. Садясь, она, похоже, зацепила бутылку, и та, упав, громко ударилась о стеклянный столик. Мама выругалась и закашлялась. Я прокрался в свою комнату, прикрыл дверь и подпёр её креслом. Метнулся к столу, достал из ящика фонарь, осветил комнату – никого. Сел в кресло и прижал руки к лицу. Пальцы дрожали. Мама затихла, наверно, уснула. Я сидел и ждал, когда стихнет панический ужас и дрожь. Затем, понимая, что не смогу остаться и уснуть один, выглянул в коридор, схватил с полки телефон и вновь заперся. Набрал номер Коли.

– Ты чего? – раздался сонный голос.

– Свет отключили.

– И что?

– Темно. – Коля ничего не ответил, может, опять уснул? – Коль, мне страшно, в темноте кто-то ходит, – дрожащим от вновь накатившего страха голосом сказал я. – Коль, приходи, пожалуйста.

– Хорошо, я сейчас, – сказал он и отключился.

Я сидел, вглядываясь во мрак, разрываемый всполохами беззвучных молний, и вслушиваясь в тишину, резко оборванную приблизившимся грозовым фронтом с шумом ливня по крыше и металлическим уличным подоконникам да рокочущим раскатом грома. Гроза хлестала мир струями дождя, гнула деревья, набирала силу, расчерчивая поднебесный мрак ветвящимися молниями и громыхая так, будто желая расколоть, как орех, дом вместе с моим черепом. Дребезжа готовым в любой момент разлететься стеклом, билась открытая балконная дверь. Но пойти и закрыть её не было никаких сил. Молнии лишь подчёркивали темноту, таившуюся по углам комнаты и в их отсутствие облеплявшую дрожащее тело влажными холодными ладонями, пробиравшимися в самое нутро да под ёкающее сердце. Через бесконечно долгое время во входную дверь постучали. Я вскочил, отодвинул кресло, бросился в коридор и замер. «Я не слышал, как он поднялся», – заметалось внутри, хотя с таким громом…

Назад к карточке книги "Дети Любви (СИ)"