Текст книги "It Sleeps More Than Often (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Пауль задыхается от желания прильнуть губами к шее Кристофа, покрыть поцелуями его лицо, грудь, плечи; сердце разрывается дикой болью – он знает: нельзя. Только бы ничего не испортить. “У тебя волшебные руки, Пауль”. И проглотив все свои эгоистичные стремления, не позволив ни одному из них проявиться, он привычными уже движениями ладоней проводит по плечам, по рукам, по груди, по плоскому и такому твёрдому животу – движения Пауля успокаивающие, он гладит Шнайдера, как добрый ребёнок – перепуганного котёнка. Всё неумело в его прикосновениях, всё ново, наивно, возможно, даже забавно, но в них нет ни капли притворства – Пауль ещё никогда не был так близок к тому, чтобы открыться, а Шнайдер ещё никогда не был так открыт. Сделав глубокий вдох, Ландерс опускает руки ниже – минуя резинку домашних брюк, он скользит по мягкой ткани, пальцами выводя на ней узоры, приближаясь всё ближе и ближе к источнику взаимного стеснения, но так и не решаясь прикоснуться. Он уверен: пусть хоть тысячу раз он представлял, как сделает это для него, но стóит ему на самом деле это сделать, как всё закончится. Шнайдер испугается, разозлится, убежит и потеряется. Шнайдер не допустит. Он, Пауль, ему не нужен. Он не достоин… Холодная влажная ладонь ложится на его кисть и плотно накрывает ею вздыбленную плоть. От неожиданности Пауль теряется: он пытается отдёрнуть руку, но Шнайдер не позволяет ему сделать этого, ещё плотнее прижимая её к себе; Ландерс заглядывает Кристофу в лицо – но глаза у того по-прежнему закрыты. Наконец, пообвыкшись с ощущением пульсации в своей ладони, Пауль крепче сжимает пальцы, обхватывает каменную плоть и принимается осторожно ласкать её сквозь ткань. Шнайдер убирает свою руку, кладёт её рядом, на ковёр. Ландерс наблюдает это с сожалением: если бы Кристоф хотя бы жестом, словом, одним прикосновением ответил ему, он бы чувствовал себя иначе. Но взаимность под запретом, как и поцелуи, как и признания. Заметив, как дыхание участившимися вздохами рвётся из груди друга, Пауль отнимает свою руку, чтобы запустить её под резинку чужих брюк, чтобы позволить коже коснуться кожи… Шнайдер решительно и даже грубо пресекает его стремление – крепко схватив Пауля за запястье, он с силой отводит его кисть обратно и снова прижимает её к себе через материю. Ландерс не настаивает – он здесь не за этим. Невероятные картины рисуются его воображением, он чувствует небывалое напряжение, и в то же время – лёгкость. Потерявшись в смелых фантазиях, он учащает свои ласки. Окончательно осмелев, он проводит по ткани вдоль всего ствола, задевая и яички, подивившись, насколько они упругие. Он никогда не трогал другого мужчину, да и мечтал лишь о единственном из всех, живущих на земле. Сейчас же он старается на ощупь запомнить каждое прикосновение, расслышать каждый вздох и запечатлеть его в своей памяти навсегда. Он чувствует слежку. Повинуясь инстинкту, Пауль поворачивает голову и сталкивается взглядом с холодными, распахнутыми в испуге глазами.

– Тщщ, тщщ, – успокаивающе шепчет он, – тихо, скоро всё закончится.

Он знает, что прав – естество в его ладони на пределе. Шнайдер содрогается всем телом, сгибая ноги в коленях, и хватает Ландерса за предплечье.

– Тщщ, тщщ, – Пауль теснее жмётся к конвульсируещиму телу, наслаждаясь болью, с которой Кристоф сжимает его руку в своей. Почти в полной тишине – ни крика, ни слова. Только два дыхания и шум дождя за окном.

Наконец, всё закончилось. Сквозь бельё и ткань брюк Пауль даже не прочувствовал всего в полной мере. Снова ему хочется невозможного – опустить голову на грудь друга, мерно и глубоко вдыхающего разряженный воздух, прислушаться к его сердцу… Но нельзя, нельзя. Он здесь не за этим. Он осторожно отстраняется – медленно, чтобы Кристоф не подумал, что он бежит, но решительно, чтобы Кристоф не подумал ещё чего-нибудь. Отстраняется, не сводя глаз с непривычно раскрасневшегося лица перед ним. Кристоф на него не смотрит. Скажет ли он что-нибудь? Вряд ли. Просто теперь у них будет ещё одна тайна, о которой никто никогда не узнает. Всё, что случилось здесь, здесь же и останется – в этой комнате, в этой ненастной ночи.

Убедившись, что скованность пала, и сейчас здоровью его друга уже ничего не угрожает, Пауль встаёт на ноги и медленно бредёт к двери. За спиной он слышит шевеление – кажется, Кристоф тоже поднимается. За шевелениями следуют слова:

– Пауль, не уходи – останься у меня. Там же дождь.

Признаться, он не ожидал. Но он не останется. Они слишком по-разному смотрят на то, что случилось. Им обоим нужно время и уединение.

– Кристоф, я переночую в церкви. Там есть вторая гостевая, да? А как только дождь прекратится – уеду в Нойхаус. Отдыхай. У тебя утром служба.

– Пауль, – Шнайдер уже рядом: немного пошатываясь, он впивается пальцами ему в плечо. На его брюках явственно виднеется небольшое влажное пятно. – Скажи, теперь я проклят? Скажи, мне нет прощения? Я преступил черту? Я грешник? Разве не помнишь ты слова святого апостола Павла? Малакии Царства Божия не наследуют.*** – Его голос дрожит, а в глазах читается, что он искренне верит в то, что говорит.

– Не ты, Кристоф, не ты. Ты ни при чём. Это всё я. Будь спокоен. Это я – настоящий грешник. Помолись за меня.

Оставив друга в недоумении, Пауль выскакивает за дверь и бредёт в сторону церкви. Почти утро. Ветер усилился, разнося за собой новые и новые дождевые потоки. Пауль подставляет вихрям лицо – ему нужно остыть, остудиться, замёрзнуть. Ему нужно погаснуть. Десяти минут хода не хватает, и Ландерс останавливается на церковном дворе, чтобы постоять вот так, открывшись всем ветрам, ещё недолго. Когда уже от холода и сырости пальцы ног немеют, он понимает – погас, и уверенно стучит в двери церкви.

***

Заспанная сестра открывает их, таращась на него в удивлении. Она спала, перекинувшись поперёк кровати, так и не раздевшись и даже не помывшись. Короткое платье измялось и задралось выше прежнего, всклокоченные волосы торчат в разные стороны. Ландерс впервые видит её в светском, и то, что он видит, ему не нравится. Он с показным презрением отодвигает женщину в сторону и заходит внутрь.

– Отец Пауль…

– Ступайте к себе, сестра, и в следующий раз не встречайте малознакомых мужчин в подобной одежде, – цедит он сквозь стиснутые зубы. – Не забывайте, что Вы – слуга Божья, и подобные вольности не соответствуют Вашему сану. Ступайте, а мне нужно помолиться.

Понимая, что на разговор по душам Ландерс сейчас не настроен, сестра, пристыжённая, тащится наверх. Она не понимает, что происходит. Вот тебе и мальчик с двойным дном. С двойным дном и острыми зубками. Намереваясь привести себя в порядок и с рассветом тронуться в путь, ещё до того, как Шнайдер нагрянет готовиться к службе, она запирается в гостевой и закрывает заспанное лицо руками – сейчас ей отчего-то очень больно.

Пауль молится долго, истово, самозабвенно. Знал бы он, что алтарь, что пред ним, всего лишь пару часов назад уже послужил пристанищем для другой потерянной души, ищущей ответов в храме Господнем. Не жалея себя, он ведёт учёт всем своим грехопадениям: и запретной страсти, и непозволительной распущенности, и развращению невинной души, и ярости, и злобе, и зависти, и ненависти, что накрывает его при одной лишь мысли о том, что предмет его тайного обожания может – нет, всего лишь мог бы! – принадлежать кому-то, кроме него. Тут же клянёт себя и за эту оплошность: как смеет он желать существа, добровольно отдавшего себя в служение Богу и принадлежащего лишь Ему? Проклинает себя за дерзновение и просит Всевышнего наказать, покарать, усмирить его. Просит и знает – не бывать этому. Он давно уже свыкся с участью игрушки в руках божественного провидения: над ним, над Паулем, будто ставят эксперимент, проверяют на прочность, тестируют его верность. И он с треском провалил испытание. Он больше не заслуживает доверия. Он обещает себе и Небесам служить раболепно до последнего своего вздоха, а после – покорно следовать в геенну, для него предназначенную. Через самоуничижение он очищается, и ему будто бы даже становится легче. Он молился бы ещё долго, если бы не звук шагов со стороны трапезной – сестра Катарина, на этот раз в полном облаченьи и со смирением на лице, покидает Рюккерсдорф.

– Извините, что тревожу Вас в час молитвы. Мне пора. Храни Вас Господь, отец Пауль, – тихо лепечет она, опустив глаза в пол, и протягивает священнику ключи от церкви.

Подойдя ближе, Пауль замечает в её раскрытой сумке корешки каких-то книг. Он быстро смекает, что неугомонная сестрица, не спросив позволения, решила разжиться какими-то фолиантами из здешнего архива. Кто знает, зачем они ей нужны, и уж тем более Пауль не уверен в том, что вся эта рухлядь вообще хоть кому-нибудь ещё здесь нужна, но усмирённая молитвой злость закипает в нём вновь.

– Счастливого пути. И книжки оставьте, сестра. Они не Ваши, это собственность рюккерсдорфского прихода.

Не пререкаясь, Катарина вытаскивает четыре дряхлых тома, на которые Пауль даже не взглянул, и, глотая обиду, кладёт их на ближайшую скамью. Она планировала наведаться с ними к профессору Гессле, но теперь вряд ли получится. Вместе они подходят к двери, Пауль поворачивает ключ в замкé и распахивает дверь перед ненавистной гостьей. Та уже готова сделать шаг в сырую неизвестность самого раннего утра, как вдруг спешно отступает, захлопывает дверь и поворачивает ключ в обратном направлении. Не давая опешившему от такой наглости Паулю произнести очередную колкость, она, ошалело глядя прямо в его глаза, проговаривает:

– Отец Пауль, там, на улице… Что-то творится.

Вид при этом у неё такой растерянный, что Пауль не находится, как ответить. Он подходит к ближайшему от двери витражу и, отыскав среди цветной мозаики наиболее светлый и прозрачный кусок стекла, всматривается в него. Первые рассеянные лучи, пробивающиеся сквозь густую серую пелену дождевых облаков, уже слегка освещают двор, и то, что он видит, сбивает его с толку ещё больше. Несколько фургонов припарковались на противоположной обочине дороги прямо напротив церкви, из них выходят люди – несколько десятков людей, они вытаскивают из машин какие-то транспаранты и даже примитивную аппаратуру вроде громкоговорителя. Посторонив Пауля плечом, Катарина пытается получше рассмотреть происходящее за стенами церкви. Вдруг она отскакивает от окна, бьёт себя по клену рукой и грязно ругается.

– Чёрт, чёрт, я так и знала! А ну как, отец, не знакома ли Вам вон та женщина, которая у них, по всему видно, за главную?

Внимательно осмотрев толпу, Ландерс наконец вылавливает из всеобщей массы пухлую суетливую фигуру. В добавок ещё и крикливую – она командует своими сподручными похлеще надзирателя-рабовладельца на хлопковых плантациях. Голоса почти не слышно – стены церкви слишком надёжны, но одного взгляда достаточно для того, чтобы увидеть её крики. Фрау Керпер с ток-шоу. Но что она здесь делает? Мобильник в его кармане издаёт противную вибрацию. Разговор короток, и Ландерс выглядит напуганным.

– Сестра, это отец Кристоф, он у служебного входа.

Они быстро добираются до западного крыла церкви и отпирают служебный вход – Шнайдер, явившейся, видимо, готовиться к утренней службе, стоит на крыльце, растерянный и одинокий. Дождь прекратился, но, судя по ледяному ветру и тёмным облакам – ненадолго.

– Пауль? Сестра? Что происходит? Через час начало службы, но кто это такие, там…

Катарина первой приходит в себя и решает взяться за роль командующего. К её удивлению, с ней никто не спорит – даже Ландерс.

– Заприте все двери, а я позвоню епископу. Отец Кристоф, обзвоните прихожан, кого сможете, и предупредите их – здесь ни в коем случае не должно возникнуть столкновения! Эти сумасшедшие затеяли провокацию!

Пока оба настоятеля проверяют надёжность дверных засовов, сестра уединяется в трапезной и набирает номер Лоренца. Как бы ей ни было противно снова слышать его голос, но сейчас им – им всем – нужна защита.

– Кэт? Так рано? Уже соскучилась по…?

Пропустив его сонные скабрезности мимо ушей, она вкратце описывает ситуацию. Упоминает она и о том, как накануне ей удалось-таки выяснить источник проблем, связанных с нападками на церковников со стороны общественности, но умалчивает, с какой стати она вообще решилась взяться за это дело. Сиюминутно тон Лоренца меняется – сейчас он уже говорит с ней ровным, уверенным голосом компетентного начальника. Человека, который знает, что делать.

– Вызывайте полицию. Сообщите о вторжении во владения Церкви: церковный двор – наша собственность. Сообщите об угрозе своему здоровью. Ни в коем случае, слышите, ни за что не вступайте с ними в противостояние. Вы – жертвы. А самое главное – это ведь правда. Правда? Я буду так скоро, как смогу. Идиоты хотят скандала? Они его получат. А мы получим очередное очко в нашу пользу. Действуйте.

Сбросив звонок и переведя дыхание, Катарина хочет уже набрать номер полиции, как вдруг роняет телефон на пол – оглушительных грохот со стороны главного входа напугал её до дрожи в руках. Добежав до молельного зала, она видит тусклый утренний свет, просачивающийся в помещение вместе с туманной дымкой. Витраж, через который они с Ландерсом совсем недавно вели своё наблюдение, больше не цел – с улицы в него прилетел камень.

Комментарий к 8. Вторжение

* С точки зрения католической церкви, любое половое извращение недопустимо, а под извращением подразумевается любое греховное опорочение тела вне законного брака, заключённого между М и Ж. Любой вид мастурбации (в т.ч. женской) признаётся разновидностью извращения.

** Белый цвет – знак чистоты, а ошейник – знак верного служения. В этом символизм ношения колоратки.

*** Малакия – онанист, реже – гомосексуалист. “Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют.” (c) Первое послание к Коринфянам.

****** Автор погрязла в ангсте. Экшон и порево переносятся на следующие серии. Всю неделю страдаю вместе с персонажами. К вашим насмешкам готова.

************ OST к Шнаулю – Smokie – (I Just) Died in Your Arms Tonight (вдарим по классике). Спасибо за внимание.

========== 9. Двойная игра ==========

– Пойдём, пойдём, – Пауль кладёт ладони Шнайдера в свои и медленно отводит оцепеневшего настоятеля от двери.

– Запритесь в трапезной, отец, а я вызову полицию, – командует Катарина и всё-таки набирает дежурный номер.

Опасаясь снова подходить к витражам, она забегает на второй этаж и, стараясь оставаться незамеченной, оглядывает церковный двор через почти чёрное от пыли маленькое коридорное окошко. Солнце уже совсем высоко, и происходящее внизу можно рассмотреть даже сквозь пелену тумана. Оставив свои машины припаркованными у обочины, набежчики перешли дорогу и подобрались к церкви уже почти вплотную. Катарина щурится, стараясь разглядеть надписи и изображения на их плакатах. Содержание лозунгов вполне ожидаемо: “Накажем педофилов в рясах”, “Не дадим сирот на растерзание”, “Церковь – оплот растлителей” и прочая популистская мишура. Наткнувшись взглядом на очередной транспарант, сестра невольно вздрагивает: во всю ширину полотна красуется фото Александра. Нет, не посмертное конечно, не фото из материалов дела, которое Штеффи так услужливо скинула ей на телефон сразу после своего освобождения, а прижизненное, сделанное, кажется, даже ещё до усыновления – возможно, во время его прибывания в приюте. Катарина избирательно таращится в слова на плакатах, пытаясь понять, имеет ли данное столпотворение какие-то счёты лично к Шнайдеру, а если нет, то почему они вообще пожаловали именно сюда? Хотя, судя по информации на сайте организации, география их выступлений весьма обширна и даже не ограничивается только лишь баварскими землями. Да, имя настоятеля в лозунгах не фигурирует – значит, она была права: отец Кристоф действительно не замешан во всей этой истории. Что ж, невиновность не помешает ему стать обвиняемым. По физиономиям, вылавливаемым из толпы уставшим взглядом, видно: им всё равно, кого рвать на куски. На очередном промелькнувшем плакате Катарине удаётся рассмотреть ещё одно детское фото, и на этот раз мальчишеское лицо кажется сестре незнакомым. Теряясь в размышлениях, она не замечает, как оба настоятеля тенями вырастают у неё за спиной.

Ландерс первым издаёт что-то вроде нервного покашливания, запуская гусеничку дрожи вдоль позвоночника монахини.

– Простите, что напугали Вас, сестра. Прекрасный пункт наблюдения Вы себе нашли. И кажется, Вы знаете больше, чем мы… – Ландерс всё ещё заносчив, но он не глуп: он отлично понимает, что в сложившейся ситуации они с сестрой – по одну сторону баррикад.

Подпустив мужчин к окошку, она кратко излагает свои соображения по поводу фрау Керпер, её фонда и непрозрачности их целей.

– Цель одна – пиар на горяченьком, – сонно и отчуждённо отвечает Ландерс, тыча пальцем в сторону двух молодчиков из числа прибывших: те так искусно кривляются на камеры своих мобильных, что их кураж передаётся даже сквозь надёжные церковные стены. – Стримят в интернет, к вечеру станут знаменитостями. А к утру – снова никем. Дешёвки.

Пауль как-то мрачно выдыхает и отходит в сторону, оставляя обзорное окошко в распоряжении Шнайдера. Едва тот успевает оглядеть первый ряд пикетчиков, его брови удивлённо ползут вверх. От Катарины таким нюансам не скрыться:

– Вы кого-то узнали, отец Кристоф?

– Да, сестра… Мальчик на фото…

– Александр?

– Кто? Нет… Я имею в виду то фото, – он указывает на картинку с незнакомым Катарине ребёнком. – Это же Клемен, приёмный сын Веберов. Но почему они…

– Всё понятно, – возбуждённо перебивает его монахиня, – я, конечно, ещё проверю свои догадки, но что-то мне подсказывает, что фонд мадам Керпер черпает поводы для своих выступлений отнюдь не с потолка. Либо у них есть осведомители в сиротских интернатах, либо связи в агентствах по усыновлению. Зуб даю, они специально мониторили именно вашу деревушку на случай появления здесь приёмных детей. Типичная схема для охотников за популярностью: мало состряпать скандал, необходимо ещё и подкрепить его какой-никакой фактологической наглядностью. Череда совпадений как раз подойдёт…

Она рассуждает вслух, но скорее для себя – внимание слушателей ей неинтересно, как неинтересен и самим слушателям её монолог. Шнайдер задумчив и молчалив, снова бледен, снова глаза его печальны, а губы сомкнуты в нить, но сейчас он спокоен. Уверенно держится, ровно дышит… Он напуган – этого не скрыть. И это нормально. И в то же время – он спокоен, как никогда. Парадокс. О Ландерсе подобного не скажешь: он весь на иголках, он дёргается, не стоит на месте, время от времени как бы невзначай прижимается к плечу Шнайдера, затем резко отстраняется, а тот как будто и не замечает этого… Катарине интересно за ними наблюдать. Но мерзкий голос фрау Керпер в третий раз за утро заставляет её содрогнуться.

Через окошко им видно, как шумная воительница лихо, несмотря на нескромные габариты, забирается в открытый кузов одного из подогнанных ближе к церкви пикапов, и, вооружившись мегафоном, принимается вещать. Суть её речей из церкви не расслышать, но угадать её не трудно. Подручные пляшут вокруг пикапа, размахивая своими картонками, и несколько из них тщательно фиксируют всё происходящее на камеры.

– Педофилов к ответу! – раздаётся с улицы в очередной раз, и тут же в толпу налётчиков летит шрапнель. В завязавшейся кутерьме ничего не разобрать, крики и возня смешивают происходящее в одно сплошное грязное пятно. Первым реакцию выдаёт Шнайдер:

– О нет, я должен быть там!

Пока Катарина и Пауль пытаются понять, в чём дело, настоятель уже мчится вниз. Ещё немного, и он выскочил бы из церкви, но вовремя сообразившие что к чему коллеги ловят его у дверей.

– Нет-нет, отец Кристоф, нам следует ждать приезда полиции здесь, – увещевают его оба.

Причиной такой резвой мобилизации стало появление на импровизированном поле брани Гюнтера и компании: это они сообразили закидывать незваных гостей квашеными овощами. Что ж, если трактирщик здесь, значит, скоро здесь будет и вся деревня. Усевшись на одну из скамей, Шнайдер, осознав, что к пастве его сейчас отсюда никто не выпустит, погружается в самое привычное для себя занятие: в молитву. Пауль, облегчённо тряхнув плечами, усаживается рядом, будто сторожа его покой, будто ограждая его в момент столь интимный от всего остального мира. Наблюдая эту идиллию со стороны, Катарина невольно проникается неким умилением.

Тем временем борьба за стенами церкви, судя по крикам, входит в острую фазу: набравшись смелости, сестра приникает к отверстию в витраже и наблюдает, как изрядно превосходящие уже силы местного населения, не стесняясь в методах, пытаются свести счёты с налётчиками. Ещё немного – и будет кровь… Сирены полицейских нарядов раздаются как раз вовремя. Всего две машины, но судя по действиям офицеров, те уже запрашивают подмогу у ближайшего отделения, расположенного в соседнем населённом пункте. Полицейские предпринимают попытку подобраться непосредственно к церкви, но с обоих флангов их атакуют стороны конфликта. Адепты фрау Керпер, кажется, пытаются убедить стражей порядка в правомочности своих действий, в то время как местные пытаются убедить их ровно в обратном. Офицерам ничего больше не остаётся, кроме как сдерживать натиск противоборствующих сторон, игнорируя увещевания обеих и стремясь лишь к одному: не допустить кровопролития. Так проходит ещё почти час, и наконец к церкви подъезжают ещё две машины с мигалками. Время течёт медленно, вязко; находясь внутри, никто из вынужденных заточенцев не имеет возможности повлиять на ситуацию, что подавляет, угнетает всех троих. Но ослушаться указа Лоренца никто не решается – тот вполне доступно наказал сестре дожидаться его приезда, не вступая в перебранки. Неужели и вправду приедет?

Да, он приехал. Минут через двадцать после прибытия второй партии полицейских. На служебном чёрном БМВ с затемнёнными стёклами и спецномерами и в сопровождении троих людей в чёрном. “Стильные у него телохранители… Интересно, почему он так редко прибегает к их компании?”, – задаётся вопросом Катарина. Лоренц аж сверкает: резво выскочив из машины, он ослепляет всех и каждого в радиусе полусотни метров своим безупречным атласным облачением ярко-лилового цвета, сияющей белизной воротничка, длиной и худобой тенеподобного тела и потрясающей уверенностью, буквально сквозящей в каждом его движении. В сопровождении выдрессированной свиты он направляется сперва к полицейским, доверительно пошёптывая что-то на ушко внемлющему в благоговении старшему офицеру; затем к – фрау, одаривая её лишь взглядом благородного всепрощения; от неё – к представителям прихода, всем своим видом выражая своё единение с ними; и наконец – к крыльцу церкви. Забравшись на верхний порожек, он поднимает вверх обе руки – как странно, но его жест действует гипнотически на всех, даже на фрау. Все взгляды сейчас обращены в его сторону: он стоит так, задрав руки, осматривая толпу с выражением абсолютного превосходства и непоколебимого достоинства на безобразном лице. Его очки сверкают на переносице, как зрачки горбоносого охотничьего коршуна. Лоренц – хищник. Но его сила не в клюве или когтях, его сила – это его власть. Нет, он не просто обличён ею – она у него в венах. Вместо крови. Человек, призванный подчинять. Сам ли он создал себя таким? Как бы то ни было, но к моменту, когда он опускает руки, на дворе устанавливается настоящая тишина: толпа молчит в ожидании, и лишь десятки видеокамер смотрят на него наравне с десятками заворожённых глаз.

– Что с нами? Где здравый смысл? Тёмные времена настали: времена, когда никто так не беззащитен в нашем мире, как обычные верующие. На нас нападают, на нас клевещут, и мы не успевает отбиваться от грязных наветов. Лишь в храмах Господних, в наших церквях находим мы отдохновение и толику утешения – и что же? Супостаты добрались и до наших стен! Я призываю на помощь закон! Хочу напомнить всем, что рюккерсдорфская церковь, а также земля, на которой она стоит – собственность немецкой католической Церкви, и бесстыдные набеги, подобные этому акту вопиющего вандализма – не только нападение на веру, но и уголовное преступление. Я, епикоп Аугсбургский, с надеждой и упованием передаю право разбираться в произошедшем правоохранительным органам. Ибо правосудие земное – их удел, наш же удел – уповать на правосудие, выше которого нет. А вас, зачинщики вероломного нападения, я прощаю. Да прибудет с Вами воля Всевышнего, да образумит вас чистый дух. Никто не потерян, и пока есть время – покайтесь! А честных прихожан, богобоязненных жителей Рюккерсдорфа – благословляю. Будь благословенен ваш приход, ваша деревня и конечно, ваш благородный настоятель!

Местные, как по команде, срываются с места и окружают епископа, локтями пробивая себе дорогу к рубиновому перстню, без устали прикладываясь к высокочинной руке. Тот же отдаёт благословения направо и налево, работая на камеру в руках одного из своих помощников, но даже в эту камеру не глядя. Какое живое, “случайное” видео получится. Как украсит оно новостную ленту сайта епископата, а если повезёт – то и сайты региональных информационных служб. Как всё-таки повезло жителям округа с епископом!

Наблюдая, как фрау Керпер сажают в полицейский автомобиль, Катарина ловит себя на ощущении внутреннего ликования. Конечно, это всего лишь промежуточная победа. Но начало положено!

Шнайдер, которому этим утром так и не пришлось облачиться к литургии, распахивает двери церкви. Каким символичным выдаётся этот жест! Мрачное пространство молельного зала, доселе освещённое лишь тяжёлой люстрой – свечей этим утром также никто не зажигал – пространство, ещё недавно наполняемое влажными клубками тумана сквозь разбитый витраж, в один миг преображается, заставляя всех немногих, находящихся внутри, на секунду ослепнуть, оцепенеть и задохнуться. Солнечный свет широкой дорожкой прокладывает себе путь внутрь: нежданное солнце показалось из-за облаков аккурат за минуту до того, как Шнайдер потянулся к дверному замку. Это знамение, это благодать Божья – как любой верующий, немного экзальтированный в своём богопочитании, отец Кристоф не может объяснить подобное явление как-то иначе. Вслед за солнцем в церковь врывается воздух – уже не мокрый и холодный, как поутру, а прогретый, обволакивающий кожу ласковым теплом, пропитанный ароматами весенних цветений… Шнайдер глубоко вдыхает, стараясь распробовать, прочувствовать его на вкус – тонкие губы тронуты расслабленной улыбкой, которой невозможно не залюбоваться.

И сестра Катарина любуется, и отвлечься её заставляет лишь шум, врывающийся в церковь вслед за солнцем и вкусным воздухом. Благодарные жители Рюккерсдорфа окружают своего настоятеля, наперебой благодаря его, интересуясь его здоровьем. Вдохновлённый таким неожиданным вниманием Шнайдер чуть смущён, но он рад пастве, рад общению, он наслаждается этим чувством – чувством, которое знакомо лишь человеку, наконец ощутившему себя на своём месте после долгих скитаний. И пока Катарина наблюдает за настоятелем, вошедший в церковь вместе с толпой епископ наблюдает за ними обоими, и лицо его при этом не выглядит довольным.

Завидев, как Пауль, собравший осколки витража с пола в совок, несёт их куда-то в глубь здания, Лоренц, пользуясь тем, что его наконец оставили в покое, направляется за ним.

– Отец Пауль? – он застаёт того врасплох: Ландерс сидит на корточках и счищает мелкие стеклянные крошки в мусорную корзину. На нём всё тот же отсыревший свитер, волосы взъерошены, а лицо ожесточено углубившимися у губ складками. – Простите, не хотел Вас напугать. – Лоренц явно удовлетворён обескураженностью Ландерса – ещё бы: сидишь ты такой, в мусоре ковыряешься, а тут прямо над тобой вдруг вырастает высоченная фигура в лиловом. Испугаешься!

– Господин епископ? – медленно, как бы опасаясь сделать лишнее движение, Ландерс поднимается во весь рост и чувствует себя ещё более ничтожным рядом с этим худосочным двухметровым почти стариком. – Вы не представляете, как мы благодарны Вам за поддержку. Если бы не Вы, неизвестно ещё, чем бы тут всё закончилось!

– Вы преувеличиваете, отец. Все заслуги – ваши. И мои благодарности – тоже вам. Вам – лично.

Вдруг епископ склоняется к самому уху Ландерса – так близко, что у того аж дыхание перехватывает, и шепчет едва слышно, чуть ли ни одними губами:

– У Вас прекрасный друг, отец Пауль. Настоящее сокровище, истинная жемчужина в рядах молодых настоятелей нашего епископата. Отец Кристоф – просто замечательный. С этим никто не поспорит. Но вот, что я Вам скажу, – он уже почти касается мочки Ландерса своими сухими губами, будто нарочно пугая, дразня, смущая растерянного подопечного, – Вы – ещё замечательнее. Берегите своё сокровище, отец, а особенно – от посягательств всяких нечестивых ведьм.

Лоренц наигранно покашливает и на минуту запинается, продолжая нависать над Ландерсом огромным розовым вопросительным знаком. Вдоволь насладившись румянцем стыда на щеках и блеском непонимания в глазах Ландерса, он продолжает:

– Вы так мне симпатичны, отец Пауль, знайте – я всецело на Вашей стороне. Не позволяйте грязным ведьмам очаровывать Вашего прекрасного друга. А если же они попытаются – смело рассчитывайте на мою помощь.

Лоренц исчезает также тихо, как и появился. Ландрс долго смотрит вслед уплывающей по тёмному коридору лиловой сутане. Его охватывает молчаливая паника. Епископ – сам епископ! – знает о его секрете! Как же он проницателен, и как же он всемогущ! Пауль пропал! Но и про Катарину он всё знает – видит её злодейские помыслы насквозь! Какой невероятный человек! Пауль пока толком для себя не решил, чем грозят ему епископские откровения, но одно он уже уяснил: Лоренц – человек не из тех, кого можно злить, но из тех, заручившись поддержкой которого, можно очень много выгадать.

Лоренц вновь появляется в молельном зале как раз в тот момент, когда Катарина, воспользовавшись многолюдностью и суетой, засунула оставленные ранее на скамье томá из местного архива в свою сумку. Проверив, нет ли поблизости Ландерса, она застёгивает сумку на замок и делает своё лицо абсолютно непроницаемым. Сейчас главное – незаметно улизнуть и добраться до монастыря, а там уж она решит ход своих дальнейших действий.

– Сестра, – знакомый голос, противный до ужаса, врывается в её мысли, срывая планы, руша порядок в её голове. – Сестра, а не подвезёте ли Вы меня до резиденции? Своих людей я отпущу – для них у меня есть поручения поважнее, а вот у нас с Вами много общих дел накопилось…