Текст книги "It Sleeps More Than Often (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

========== 1. Отец Настоятель ==========

Последняя пуговица аккуратно ложится в петлю – их и незаметно вовсе: совсем микроскопическая пуговка обтянута той же тканью, что и полотно сутаны, и петелька выполнена из неё же – ручная работа, а ведь их несколько десятков пар! Два ряда – петельки и пуговки, и на полотне сутаны они почти неразличимы. Штучная работа. Иной бы подумал, что новоявленный Отец Настоятель – модник и педант, не жалеющий своих скудных доходов на работу частного портного, но у отца Кристофа всё проще: одежды ему шьёт старшая сестра, профессиональный дизайнер и владелица собственного ателье. Отец Кристоф одёргивает полы сутаны и расправляет и так идеально гладкую материю ладонями. Сколько раз ему приходилось слышать скабрезности про “мужиков в юбках” – ну не бред ли? Под сутаной у него обычая белая рубашка, обычные чёрные брюки, чуть узковатые, но сестра настояла, что носить мешковину с его-то ногами – преступление, да и всё. Белый воротничок надевается в последнюю очередь – он настолько белый, что его и касаться-то боязно: перед тем, как взять его из обитого бархатом выдвижного ящичка комода, отец Кристоф придирчиво осматривает собственные ладони. Бледные, узкие, и да – они чистые. Решившись, он достаёт колоратку из ряда ещё десятка таких же, ожидающих своего часа в комоде, и неспешно вставляет её в невысокий воротник-стойку тёмно-серой шерстяной сутаны. Туфли. Только не лаковые – это дурной вкус. На нём сегодня узкие, однотонные, матовые. Кожа, комфорт. Спасибо сестре. Нет, она не делает обувь, но она дружит с теми, кто делает. Для каноничного образа, казалось бы, не хватает пилеолуса – но нет, не дослужился ещё. У отца Кристофа их несколько, но ни один он ни разу не надевал. Молод он, да и эпохе надо соответствовать. Голова, обрамлённая копной длинных, до плеч, каштановых кудрей, остаётся непокрытой. Сестра запрещает ему коротко стричься – в глубине души, как, например, сейчас, когда он один на один со своим зеркальным отражением в этой тесной комнатке, отец Кристоф с ней солидарен. Ему идут кудри. Бледному, рельефному, слишком утончённому и немного странному лицу с изящными, нервными чертами идёт быть обрамлённым кудрями. Немного парфюма – ну а что, он же священник, а не вонючка, и…

– Пауль? Давно ты здесь?

Бесстыдно улыбающаяся физиономия, выглядывающая в зазор приоткрытой двери, видится отцу Кристофу в зеркале.

– Ещё минута прихорашиваний, Шнай, и мы точно попадём в обеденную пробку на подъезде к городу и опоздаем, – отец Пауль Ландерс несмело заходит в комнату, выжидающе смотря – два взгляда пересекаются в зеркале.

– Это будет твоя вина, ты же водитель, – улыбается отец Кристоф.

– А ты – красавчик, так что вина твоя. И вообще, когда ты уже купишь себе машину?

– А зачем? Теперь я в этой деревне надолго, а для дальних экспедиций у меня есть ты!

Кристоф по-ребячески приобнимет друга и влечёт того к выходу. Да, Пауль никогда особо не заботился о стиле – всё у него чёрно-белое, и сутаны все типовые, и брюки мешковатые, но вот воротнички, как на подбор, идеальные. Пауль – не неряха, он просто оптимист. Вечно небритый, но заросший – никогда. Вечно смеющийся, но невпопад – никогда. Невысокий, аккуратный, живой. Его нельзя не любить.

Они познакомились в семинарии при университете Людвига и Максимилиана, где обучались католическому богословию, и с тех пор неразлучны. Географическая близость их приходов обеспечила им тесное общение и после вступления в сан. А сегодня они оба приглашены на симпозиум католических священников в Мюнхене. Выход в большой свет. Оба волнуются, но Кристоф кусает внутреннюю поверхность щеки, а Пауль – улыбается.

– Пауль, – Кристоф усаживается рядом с водителем, пристёгивает ремень и долго регулирует сидение – его рост требует больше пространства для ног. – А что ты почувствовал, когда тебя впервые назвали отцом настоятелем?

– Ничего, – Пауль не перестаёт улыбаться, заводя машину и трогаясь в путь. – Просто очередная веха в жизни, надеюсь, не последняя.

Кристоф молчит. В отличие от друга, получившего свой приход в Нойхаусе-на-Пегнице почти сразу после выпуска из семинарии, он удостоился этого звания всего две недели назад, причём при довольно нетривиальных обстоятельствах. Предыдущий настоятель, добросовестно служивший делу Господню в Рюккерсдорфе, в этой деревне неподалёку от Нюрнберга, на протяжении более чем двадцати лет, вдруг бесследно исчез. Правда, его пропаже предшествовал скандал с обвинением в совращении нескольких мальчиков из прихода, и отца Клауса Майера чуть было не лишили сана, но вдруг… Просто взял и пропал. Решили, что бежал от возмездия. И приход перешёл в руки молодого викария, помощника беглого пастора. Отец Кристоф Шнайдер теперь должен не только удержать паству в стойбище, но и нейтрализовать своим авторитетом тот вред, что нанёс приходу своей несдержанностью предыдущий настоятель. Отец Настоятель – звучит-то как. Ответственность. Гордость. Большая удача. И большая вероятность неудачи.

Улицы Мюнхена встречают старенький фольксваген суетой и какофонией. Когда-то улицы эти были для друзей родными, но окончив обучение, мужчинам пришлось покинуть город по распределению, и теперь они не так-то часто имеют повод выбраться в баварскую столицу. С трудом найдя адрес культурного центра, в котором и запланировано мероприятие, друзья отыскивают свободное место на парковке и, наконец, покидают машину.

– Поверить не могу. Мы снова здесь! Мы в центре событий! – утомившийся Пауль довольно потягивается, подставляя яркому солнцу своё круглое, лучистое, чуть смуглое и очень доброе лицо.

Кристоф смотрит на друга с умилением, Да, они в Мюнхене, да, они на приёме, организованном самим ординарием. Возможно, кардинал Маркс даже лично выступит с наставлением. Но причина этого сборища… Участившиеся скандалы, связанные с педофилией в католических приходах, и их широкое освещение в прессе. Не самый весёлый повод.

***

Когда мероприятие наконец закончено, все присутствующие с облегчением выдыхают и устремляются к выходу из просторной аудитории.

– Да, не ждал, что это будет так долго и так нудно, – бурчит Ландерс, уплетая канапе с икрой – после тяжёлого для восприятия собрания в актовом зале всех приглашённых ожидал банкет как продолжение продуктивного общения, но уже в неформальной обстановке.

– Нудно? По-твоему, это несерьёзно? – недоумевает Шнайдер.

Он всё ещё чувствует себя неуютно в среде разномастных коллег. Мало того, что он одет в сутану, в то время как большинство братьев по вере предпочли более светское облачение – обычный чёрный сюртук или даже заурядный пиджак, так ознакомившись с географией их приходов, он почувствовал себя настоящей деревенщиной. Большинство отцов представляют крупные и не очень города со всех уголков Баварии, в то время как они с Паулем приехали из своих ничтожных старорежимных деревушек. Таких, как они, здесь немного – даже странно, что их вообще пригласили.

– Брось ты! Можно подумать, сегодня ты узнал что-то новое! На Святую Церковь нападают с самого первого дня её существования, просто в двадцать первом веке методы антиклерикальной борьбы немного эволюционировали.

Шнайдер в очередной раз удивляется, как легко даются его другу простые объяснения сложных вещей. Уж не примитивизирует ли он? Или, напротив, это отец Кристоф слишком серьёзен и накручивает себе лишнего? И правда. Ну подумаешь – обвинения в педофилии в приходах по всей стране. Такое всегда было, враг не блещет изобретательностью. Ну подумаешь – целая серия ток-шоу на федеральных каналах, посвящённая этой теме. Самое смешное, что ни обвинённых, ни обвиняемых на этих шоу не увидишь. Деканаты запретили своим служителям давать публичные комментарии от имени Церкви, а детей, так называемых “жертв”, не показывают якобы по соображениям морали. Ха-ха, мораль и телевидение, ещё раз ха-ха. А вот с чем не поспоришь, так это со статистикой – приходы действительно пустеют, люди массово отворачиваются от Церкви, но это не эксклюзивная беда католичества – это кризис клерикализма в целом. И протестанты, и даже мусульмане испытывают те же затруднения. Ну, ничего – достаточно одного серьёзного потрясения (упаси, Господь), и церкви снова заполнятся прихожанами. Просто когда существование обывателя настолько безоблачно, как в современном немецком обществе, обыватель начинает забывать о главном. Но Господь не допустит собственного забвения – он им ещё о себе напомнит. Шнайдер, удовлетворённый собственными размышлениями, делает ещё один крупный глоток вина – как хорошо, что он не за рулём! Отвлечься от внутреннего диалога его заставляет… епископ Аугсбургский, внезапно очутившийся рядом со Шнайдером и Ландерсом в компании незнакомой молодой женщины в монашеском одеянии.

– Простите, что прерываю вашу беседу. Отец Кристоф Шнайдер и отец Пауль Ландерс, если я не ошибаюсь?

Друзья непонимающе переглядываются – тот факт, что сам епископ знает их имена, буквально выбил их из колеи. Будто опомнившись, они, один за другим, склоняют головы и поочередно целуют протянутую тонкую кисть.

– Епископ Лоренц? Какая честь для нас, – захлёбываясь восхищением, начинает Ландерс. – Прекрасное мероприятие, прекрасную речь в Вашем исполнении мы сегодня услышали!

– Ах, не стоит, господа, все наши речи, коль скоро они направлены лишь к нам самим, по сути – бесполезны. Собственно, за этим вы здесь.

Шнайдер удивлённо вскидывает брови, попутно теряясь в догадках – не были ли в момент касания рубинового перстня на священной руке его губы влажными от вина?

– Пришла пора перемен, господа, мы этого не хотели, но нам от этого не убежать, – многозначительно продолжает епископ, машинальным движением потуже затягивая широкий пояс-кушак на своей тощей талии. – Враг не оставляет нам выбора, и отныне мы будем играть по его правилам. А кто творит перемены? Правильно, молодёжь. Большинство приходских священников в наших землях занимают свои посты уже не один десяток лет – их уже не изменишь, да и они не в состоянии ничего изменить. Вы же – молодые дарования, лишь недавно принявшие под опеку свои приходы. Некоторые – совсем недавно, – он едва заметно подмигивает Шнайдеру, – я сожалею о произошедшем с отцом Майером, отец Кристоф. Но теперь приход Ваш, и Вам все карты в руки. Кстати, позвольте вас познакомить: сестра Катарина, прибыла к нам сегодня по распоряжению аббатисы монастыря святой Елизаветы.

Ошеломлённые мужчины переводят взгляд на невысокую женщину, всё это время скромно прятавшуюся за епископским плечом.

– Пора сбросить покровы и явить миру новое лицо Церкви. Новые лица, если точнее. Епископальным советом было решено продемонстрировать обществу, что католическая церковь современной Германии – вовсе не та заскорузлая и погрязшая в отмерших догматах организация, что раньше. Мы обновляемся. За счёт вас, друзья, мои.

– Высокая честь, господин епископ, – полушепчет монахиня.

На вид ей едва ли за тридцать, лицо её белое и моложавое, тонкий, чуть вздёрнутый нос и огромные карие глаза делают её похожей на героиню какого-нибудь аниме, но вот угадать цвет волос под головным убором, низко надвинутым на лоб, а особенности фигуры – под мешковатым одеянием, не представляется возможным.

– Сестра Катарина, по счастливому стечению обстоятельств, в бытность своей принадлежности миру была журналисткой, и имеет некоторый опыт участия в грязных информационных играх. Отличная возможность обратить мирские навыки во благо Церкви: с сегодняшнего дня она – официальный пресс-секретарь Архиепархии Мюнхена и Фрайзинга. Пусть люди видят, что мы даём дорогу и женщинам тоже – долой предрассудки прошлого.

– Это большая ответственность, господин епископ, – вновь полушёпотом откликается она.

– Ну же, дорогая, возносите молитвы, трудитесь праведно – и Вам воздастся, – Лоренц тепло, по-отечески, поглаживает монахиню по плечу. – А вы, молодые люди, поработайте-ка своими милыми мордашками, пока они у вас не сморщились и не обвисли до безобразия, как моя, – епископ заливисто смеётся, а Шнайдер и Ландерс не знают уже, куда деть себя от смущения. – Я вынужден попросить вас остаться в городе на ночь – в одном из гостевых домиков при Церкви Святого Петра приготовлены две комнаты. А завтра вы с сестрой обсудите своё первое появление на телевидении.

От услышанного Ландерс закашлялся так, будто подавился, хотя он уже давно ничего не жуёт – как можно жевать, даже если и канапе с икрой, когда с тобой говорит сам епископ!

– Да-да, милый друг, – Лоренц участливо хлопает того по спине, – не удивляйтесь. Они тащат на ТВ всю грязь и мерзость, на которую только способно их больное воображение, а мы всё это время отсиживались в стороне, неразумно полагая, что публичные перебранки с приспешниками Сатаны выше нашего достоинства. Не выше. Другие времена настали, и против слов врага мы выставим своё слово – слово Церкви, слово самого Господа нашего.

– Аминь, – все четверо тихо озаряют себя крестным знамением.

– Ну, не буду вас отвлекать. Завтра утром сестра Катарина навестит вас в церкви, где и посвятит в детали. А пока – наслаждайтесь вечером и ни в чём себе не отказывайте!

С этими словами епископ покидает всё ещё пребывающих в прострации Пауля и Кристофа, уводя за собой и сестру. Он, едва касаясь, придерживает монахиню за талию, и рядом с его костлявой двухметровой фигурой, облачённой в едкого оттенка дорогую пурпурную сутану, женщина смотрится совсем уж дюймовочкой, серой и невзрачной. Оба молодых священника, раскрыв рты, глядят им вслед.

– Слушай, Шнай, тебе не кажется, что он не за спину её тронул, а чуть ниже? – выйдя из ступора, шепчет Пауль.

– Идиот, – шипит Кристоф, – тебе вечно лишь бы всё опошлить! Ты разве не понял, что это такое сейчас было?

– Я – нет. А ты? А вообще-то, мне всё равно – завтра разберёмся. – Пауль вылавливает в кутерьме пробегающего мимо официанта с подносом и отхватывает сразу два бокала вина. – Если за руль сегодня не садиться, тогда…

Шнайдер тихо улыбается и принимает один из бокалов из рук друга.

***

Отправив изрядно захмелевшего Ландерса отдыхать, отец Кристоф решает немного прогуляться по вечернему городу. Как в студенческие времена, когда он любил бродить по мюнхенским улочкам в одиночку, предаваясь сладким мечтам о своей будущей карьере. Свежий апрельский ветер дует в лицо, развивая густые кудри, распахивая полы сутаны, открывая обзору длинные, идеально стройные ноги, облачённые в узкие брюки. Интересно, а какие волосы у этой монахини? Длинные или же коротко остриженные? Блондинка ли она? Хотя вряд ли – глаза-то карие, да и брови у неё, кажется, тёмные. А судя по росту, фигурка у неё, должно быть, миниатюрная… Предаваясь недопустимым размышлениям под действием выпитого прекрасного испанского вина, Шнайдер сам не замечает, как попадает в какой-то пестрящий огнями многолюдный квартал. От других районов этот отличается обилием полуголых женщин, выстроившихся вдоль проезжей части. Господи, да ведь это путаны!

– Эй, падре, поразвлечься не хочешь? – слышит он с противоположной стороны улицы. – Священникам скидка!

– Эй, святой отец, а ты девственник? А то мы этот грешок быстро исправим!

Чувствуя небывалый жар как в сердце, так и на щеках, отец Кристоф переходит на скорый шаг, а потом и вовсе на бег.

– Ну куда же ты, красавчик, а мы только собрались исповедоваться!

Покинув наконец злополучный квартал, он останавливается, чтобы отдышаться. Каким жалким и ничтожным сейчас он себя чувствует! Бедные женщины, вынужденные продаваться за дозу или за кусок хлеба – а он даже не нашёл слова, дабы их увещевать! Хотя, они и не выглядели овцами, нуждающимися в слове пастыря. Но наставлять на путь истинный – его святая обязанность, а он бежит! Слабак. И всё же…

С каждым прожитым годом оно вертлявым червячком прорывается сквозь заслоны веры, сквозь твёрдость воли, прогрызая себе путь зубами, оно вновь и вновь напоминает о себе… А не ошибся ли он, не поддавшись на уговоры Ландерса и других сокурсников-семинаристов, да что там – даже некоторых наставников, не воспользовавшись возможностью познать вкус мирских отношений в ту пору, когда это ещё было возможно? “Не вступив в сан, ты волен, Кристоф”, “Как ты узнаешь о верности выбранного пути, не испытав пути другого?”. Но он был твёрд, твердее тверди земной, пока большинство его друзей, включая Пауля, испытывали “другие пути”. Вступив в сан, он внутренне возгордился, ощущая себя чуть более верным и праведным, чем его собратья – ведь он не предал Господа ни на миг, не осквернил ни души, ни тела своего. В юности это было просто, запала хватало, и казалось, так будет всегда. Выбрав свой путь ещё в отрочестве, он шёл им, ступал к заветной цели, не видя преград. Но вот ему уже двадцать семь, и страшно подумать, что будет дальше! Дальше будет только тяжелее. Вот, как сейчас: он, новоявленный Отец Настоятель, порочит чистоту воротничка своими грязными, грязными мыслями!

Шнайдер сложил ладони у губ, глубоко вздохнул и отправился в Церковь Святого Петра. Сначала молиться, долго-долго молиться, а потом – спать.

***

Полуночный Альтер Петер пуст, тих и сумрачен. Сотни горящих свечей бликуют внутри величественного здания. Кристоф тихонько пробирается к одной из скамей – подойти к алтарю он так и не решился – и молится. Никто не знает, о чём его помыслы, никто не слышит, о чём его слова, но кто-то видит его таинство, наблюдая украдкой, прячась за одной из колонн у входа. Проходит не менее сорока минут, когда Отец Кристоф наконец поднимается с колен. Пауль на цыпочках покидает своё укрытие, проскальзывает сквозь неплотно прикрытые двери и исчезает в стороне гостевого домика. Он часто наблюдает за другом, но не хочет быть пойманным – такое увлечение может быть неверно истолковано.

– Уже вернулся? – Пауль в брюках и рубашке встречает друга на первом этаже гостевого дома, где кроме них двоих сегодня никто не ночует. – Раздевайся.

Брови Шнайдера сходятся на переносице, он словно пытается уяснить – не ослышался ли он.

– Раздевайся, Шнай! Закину наши шмотки в стирку, – Пауль кивает на стиральную машину в противоположном от обеденной зоны углу помещения. – Уж не в грязном ли ты собрался завтра общаться с телемонашкой?

Устало улыбнувшись, Кристоф бросает сутану, которую снял по дороге к домику и сейчас держал в руках, на спинку стула, где уже покоилась сутана Ландерса. Далее разоблачаться он не спешит. Уловив замешательство, друг решает подать пример:

– Что мнёшься, будто мы друг друга голыми никогда не видели! Давай быстро, уже поздно, а вещам ещё высохнуть надо. И не бойся ты – здесь кроме нас никого нет, я проверил.

Ландерс резво скидывает с себя всё, оставшись в одних туфлях на босу ногу и трусах. Шнайдеру вовсе не хочется следовать его примеру, но он не хочет выглядеть снобом на фоне почти голого друга, и нехотя вторит его примеру. Не желая больше ни минуты оставаться в этом помещении, он спешит по лестнице наверх, туда, где, по его предположению, находятся гостевые комнаты.

– Спасибо, Пауль! – бросает он на ходу, преодолевая лестничный пролёт и исчезая из вида, – Только, пожалуйста, сутану в режиме ручной стирки, а белое – отдельно.

– Раскомандовался тут, – хихикает Пауль, – ладно, так и быть, пользуйся моей добротой! Твоя комната, кстати, вторая справа по коридору. Да, и трусишки постирать не забудь – в душевой есть мыло!

Оставшись один, Ландерс некоторое время продолжает смотреть на пустые ступени, воскрешая в памяти высокую стройную фигуру, почти обнажённую, ту, что пробегала по ним минуту назад. Глубоко вздохнув, он, наконец, обращает свой взор к вещам. Белое – отдельно…

Заперевшись в душевой, Шнайдер стягивает трусы и принимается усердно их застирывать. Его руки дрожат, дыхание сбивчиво и поверхностно. Он даже не прихватил из комнаты ни тапочек, ни полотенца, но такие мелочи его сейчас не волнуют. Он стирает свои напененные хозяйственным мылом трусы под струёй чуть тёплой воды, наблюдая, как мыльная жижа исчезает в воронке раковины, и представляет, что это его мысли.

========== 2. Просто шоу ==========

– До эфира пять минут! Всем приготовиться! – чеканит ассистентка редактора, снуя по гримёрке между креслами с гостями шоу. – У нас прямой эфир, так что следите за моими указками: я подскажу, если вы превышаете хронометраж своих выступлений или затрагиваете недопустимые темы!

Недопустимые темы? В шоу, тема которого заявлена как “Извращенцы в сутанах?”. Шнайдер скептически хмыкает. Сестра Катарина хорошо поработала над его настроением, научив, как не бояться камер, не тушеваться под напором ведущего и как сохранять спокойный тон. Всё это пока теория, а боевое крещение его ждёт уже совсем скоро. Конечно, утренний эфир – далеко не прайм-тайм, стандартная тележвачка для домохозяек и пенсионеров. Но всё же канал вещает на всю Баварию, а это огромная аудитория. Кристоф бросает взгляд на сидящего поодаль Пауля. Тот блаженно улыбается, тая под руками молоденькой гримёрши, скрупулезно пудрящей его мощный лоб. На обоих священнослужителях сегодня обычные брючные костюмы, но пиджаки, несмотря на жару в помещении, застёгнуты, а их принадлежность к сану выдают лишь кромки белых воротничков, едва заметно выглядывающие из-за расстёгнутых верхних пуговиц чёрных, в тон костюмам, рубашек. Сестра Катарина посоветовала им выглядеть более светски, но не перебарщивать в стремлении слиться с толпой, а Агнес – единокровная сестра Шнайдера, позаботилась об исполнении. Даже на выпускном Шнайдер не чувствовал себя так… блестяще. А Ландерс и вовсе, не сверкал так никогда. Но, похоже, внешний лоск его не сильно заботит – слишком самозабвенно он фонтанирует шуточками, заставляя гримёршу, ассистентку редактора и прочий персонал телеканала от души хохотать.

Закончив, наконец, с Паулевским лбом, гримёрша, поглядывая на студийные часы, перебегает к креслу, в котором, отвернувшись от зеркала, ждёт последнего штриха мастера и Шнайдеровская физиономия. Он с силой жмурится, когда девушка, поменяв кисть, щедро сдабривает её бледно-бежевой пудрой и тянется к носу Кристофа. В последний момент он вдруг отдёргивается, будто у неё в руке не кисть, а раскалённая железяка. Он и сам не ожидал от себя такой реакции, но, представив на долю секунды, как эта особа, по сути, ни в чём не виноватая, начнёт его трогать, всё тело его парализовал страх. Иррациональный и доселе неведомый. Если бы это было простое стеснение, лицо его покраснело бы, но это настоящий страх на грани паники, и кровь отливает от лица, делая отца Кристофа пугающе бледным. Гримёрша с непониманием смотрит на Шнайдера, а затем переводит взгляд на всё это время наблюдавшую за процессом в стороне молодую монахиню.

– Позвольте, я сама, – с деликатной улыбкой та принимает из рук работницы инструменты и, дождавшись, пока Шнайдер откроет глаза, мягким голосом увещевает: – Не беспокойся, Кристоф, они не сделают из тебя размалёванное чудовище – на Пауля посмотри. Мы просто припудрим твоё лицо – это необходимо, чтобы под софитами кожа не бликовала на камеру.

– Давай, дружище, потерпи и станешь таким же красавчиком, как и я, – Пауль приходит на выручку, игриво кривляясь в зеркало, всем видом демонстрируя беспечность и вселяя в друга уверенность.

– Да, да, конечно. Я понимаю, – прокашлявшись, Шнайдер покорно подставляет лицо под кисть в руках Катарины.

Работы с этим лицом немного – кожа у Шнайдера от природы сухая, даже пересушенная, ровная, бледная. Никаких видимых изъянов; щёки, подбородок и шея гладко выбриты; разве только губы… Чересчур бескровны. В кадре они потеряются, буквально сольются с оттенком кожи. Но не мазать же их краской – он не дастся. Поэтому Катарина ограничивается тонким слоем матирующего рассыпчатого пигмента на лице. Одним из последних мазков она неосторожно задевает левую бровь Шнайдера, отчего часть волосков на ней становятся словно седые. Выглядит небрежно. Отдав косметику в руки гримёрше, она медленно подносит безымянный палец правой руки к запачканной брови и видит, как зрачки Шнайдера расширяются сообразно её действию. Глаза его широко распахиваются, и кажется, он уже на пороге новой панической атаки.

– Я лишь подправлю кое-что, – шепчет она и несколько раз проводит по брови пальцем. – Почти всё.

Но не всё – несколько волосков никак не хотят очищаться от стойкой профессиональной пудры, и Катарина, не долго думая, опускает кончик пальца в рот, извлекает его, уже влажный, и снова трёт по линии роста волос Шнайдеровской брови. В этот момент глаза его уже закрыты, а руки плотно сжаты в замок, и никто не видит, с какой силой и интенсивностью он поджимает пальцы обутых в очередную пару узких матовых туфель ног.

– Эфир! Первой выступает представительница общественной организации – она в другой гримёрке. Следующий по сценарию – отец Кристоф. Готовьтесь, минут через пять я дам отмашку. А пока слушайте и думайте, что будете говорить, когда выйдете.

Помощница редактора указывает на большой настенный монитор, демонстрирующий происходящее на съёмочной площадке. Ведущий приветствует первую гостью шоу – некую фрау Керпер, представляющую какой-то фонд защиты детей от насилия. Похоже, фрау эта – опытный боец. Она сходу начинает вещать, громко, чётко и уверенно, заводя толпу, выводя подсадных уток в студии на наигранные эмоции и проклиная католическую церковь на чём свет стоит.

– Крепись, – шепчет Катарина, она не ожидала, что первым спарринг-партнёром в словесных баталиях на долю Шнайдера выпадет такая вот фурия.

Жестом дружеской поддержки она касается его локтя и кончиками пальцев чувствует, как сквозь крепкое молодое тело Отца Настоятеля проходит электрический разряд.

***

Под дисциплинированные аплодисменты выдрессированной массовки Шнайдер появляется на съёмочной площадке и занимает приготовленное для него кресло.

– Вы слышали все аргументы фрaу Керпер за кулисами, отец Кристоф, Вам есть что ответить? – обращается к нему седовласый ведущий.

– Здравствуйте. Извините, но ни одного аргумента я не услышал. Лишь эмоциональные выпады и громкое пустословие, – отвечает Шнайдер.

По отмашке публика начинает гудеть, а лицо фрау заливается краской ярости.

– Мой аргумент прост, как мир. Вы – вы все, святоши – насилуете детей! Это факт!

– Я? Правда? – Шнайдер артистично вскидывает брови.

– Не Вы лично, а…

– Вы только что сказали “вы все”, если это и есть ваш “факт”, то считаю продолжение дискуссии нецелесообразным.

– Значит вот чему вас учат в семинариях? Уходить от неудобных тем?

– В семинариях преподают риторику, а вот умение вести диалоги в духе третьесортных мыльных опер – нет. Извините.

Ведущий жестом останавливает готовую броситься на оппонента с ответной репликой фрау и берёт нить разговора в свои руки:

– Отец Кристоф, но ведь вы не можете отрицать, что подобные случаи, случаи насилия над детьми в приходах, имеют место? Как насчёт вашего бывшего наставника, Клауса Майера? Его дело несколько месяцев назад прогремело на всю страну! Что на это скажете?

– Напомните, чем тогда закончилось судебное разбирательство? – не моргнув глазом, реагирует Шнайдер. Не дожидаясь ответа, он продолжает: – Ничем. Не было судебного разбирательства. Таким образом, в отношении бывшего настоятеля Клауса Майера действует презумпция невиновности. Вот это – настоящий факт.

– А почему не было? Потому что он сбежал! – орёт фрау.

– Сбежал? Откуда такие сведения? Может и сбежал, а может и нет. У Вас есть данные о его судьбе? Почему бы Вам не поделиться ими с полицией? Напомню, герр Майер официально числится пропавшим без вести, а вот его предполагаемых “жертв” как раз никто в глаза не видел. Не назовёте ли нам их имена, фрау Керпер?

– Мы не разглашаем имена несовершеннолетних жертв в целях их безопасности! Здесь мы на одной стороне с законом! – парирует та.

– Удобно, правда? Жертв нет, обвиняемый то ли в бегах, то ли исчез не по своей воле. Шекспир назвал бы эту комедию “Много шума из ничего”.

Подсматривающие за происходящим через экран в гримёрке Пауль и Катарина растерянно переглядываются. Что это со Шнайдером? Своей прытью он загубит всё дело! Его выбрали на роль “говорящей головы” именно из-за ангельской внешности и кроткого нрава. Он известен своим тихим голосом, скромным поведением и внушающими доверие манерами. Какой бес в него вселился? Если фрау на пару с ведущим и публикой сейчас не разорвут его на части, то после это сделают СМИ. И епископ Лоренц очень разозлится. От мысли о Лоренце Катарину внутренне передёргивает – она готова себе признаться, что боится его. Несмотря на его доброту и опеку, несмотря на покровительство и помощь во всех делах… Чем усерднее он проявляет тёплую отеческую заботу по отношению к ней, тем сильнее она его боится.

Тем временем в студии.

– Не имея доступа к женщинам, вы развращаете детей – это же ясно, как божий день! Церкви нужна реформа, слишком долго своей системой она порождала извращенцев! Разрешите священникам жениться, и проблема если не исчезнет, то сильно уменьшится, – вопит фрау. – Посмотрите-ка на себя, отец Кристоф, я ни за что не поверю, что молодой здоровый мужчина может жить без секса! Это противоестественно! Пока вы ещё храбритесь, в силу возраста, но, вот увидите, пройдёт время, и вы тоже начнёте засматриваться на маленьких мальчиков! Женоненавистники и перверты!

– Скажите, фрау Керпер, почему целибат у меня, а на людей бросаетесь Вы? – ровным тоном отвечает Шнайдер, порождая очередную волну гудежа среди аудитории. – Извините, но складывается впечатление, будто некогда какой-то священник отверг Ваши домогательства, и Вы решили поставить личную обиду во главу своей деятельности. Я ничего не утверждаю, это лишь оценочное суждение.

Фрау вскакивает с места, Кристоф поднимает руки в символичном жесте “я сдаюсь”, редакторы силятся усмирить уже непритворно гудящую массовку, а ведущий спешит объявить рекламу.

***

После второй рекламной паузы в студии появляются Пауль и некий господин, рекомендованный публике как адвокат и общественный деятель. Оба снимают градус напряжения – очевидно, редакторы за кулисами доходчиво объяснили им, что сейчас их задача не себя показать, а коллег выручать.

Пауль включает своё фирменное обаяние в режиме экстремального усиления, с первой же секунды расположив публику к себе отрытой улыбкой, мягкими, сдержанными речами и показной терпимостью. Когда всё никак не желающая утихомириться фрау попыталась накинуться с нападками и на него, тот, лишь скромно опустив взгляд, воздал ей благословение, назвав при этом чадом Божьим. Публика сникла: одно дело гудеть в адрес резво дерзящего, вызывающе напористого Шнайдера, но вот классический смиренный падре, готовый подставлять щёки под удары направо и налево – дело другое. Даже самый отбитый на голову антиклерикал понимает, что нападая на того, кто не защищается, он лишь себя и выставит в дурном свете. Да и адвокат, герр Хеппнер, всё больше в своих выступлениях делал акценты на юридических моментах. И следственные органы идут на соглашения с Церковью и заминают дела, не доводя их до суда, и светские суды, мол, к священнослужителям относятся с предвзятым попустительством. И даже средства массовой информации не рискуют связываться со скользкой тематикой. A недавно прокатившаяся по стране волна разоблачений случаев сексуальных домогательств в приходах – лишь редкий эксцесс, вызванный тем, что тема достигла такого размаха, что молчать уже невозможно.