Текст книги "It Sleeps More Than Often (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Пауль привстаёт и, пошарив руками вокруг, нащупывает топор. Он так тяжёл, а лезвие остро – его точили. Хотели жертвенной крови, сумасшедшие? Получите! Только будет она пролита не во славу вашу, а во имя любви, что сильнее жизни. Пауль устраивается поудобнее и закатывает рукава джемпера по локоть. Он стискивает древко между коленей – так, чтобы остриём топор смотрел прямо на него, и проводит предплечьями по лезвию. Два глубоких продольных разреза, немного неровных. Тёмные полосы от запястий до локтей. Кровь стремится наружу, обжигая кожу, стекая на пол. Пауль возвращается к возлюбленному. Не стыдясь замарать его праздничного одеяния, он обнимает друга так крепко, как только может, и закрывает глаза. Текут минуты, и его неумолимо клонит в сон – в сон, из которого не вернуться. Веки всё тяжелее, а дыхание всё поверхностнее. Пауль уже потерялся – он бродит где-то по грани, не замечая, как из остекленевшего ока его друга сбегает одинокая горячая слеза. Она бежит по впалой щеке и теряется в волосках щетины на тонкой шее. Туда пойдём мы вместе…

***

Однообразные будни взаперти, в неге и спокойствии, быстро привили Катарине новые привычки. Она годами недосыпала, поднимаясь ни свет ни заря на утреннюю молитву, посвящая весь день делам служения и уже затемно падая без сил на свою жёсткую койку, чтобы моментально забыться самым крепким сном всего на несколько часов. В доме епископа нет распорядка – и Катарина подолгу спит. К вечеру, немного успокоившись и возложив все надежды на спасение отца Кристофа руками керперовских манифестантов, она поднялась в свою спаленку и задремала. Обычно её будит Лоренц: ласки сонной сестрицы доставляют ему особенное удовольствие. Этим же вечером он так и не пришёл, и Катарина проспала до самых сумерек, безмятежно и безо всяких тревог. Она не слышала, как господину епископу позвонили, да не на мобильный, а на рабочий телефон в кабинете, куда она так ни разу и не заглянула; не видела она, как он в спешке вызвал Лео, чтобы тот подготовил машину, а заодно и помог ему облачиться – епископ оделся в торжественное, а путь предстоял неблизкий – в Мюнхен, в резиденцию кардинала Маркса. Предвкушая скорую и такую неожиданную встречу и с самим ординарием, и с обоими коллегами-епископами, которые, должно быть, сейчас так же спешно готовятся покинуть свои вотчины – Пассау и Регенсбург, епископ аугсбургский перед уходом лишь черканул зазнобе записку. Чтоб не волновалась. Катарина проснулась одна, за окном последними лучами затихал день. Сладко потянувшись, она проследовала на кухню и налила себе сока. Уже загрузив в микроволновку вчерашние макароны и усевшись за стол, она вдруг заметила придавленный вазой с живыми цветами клочок бумаги. Вот же епископ – нет, чтобы смс отправить! Катарина невольно улыбнулась.

“Меня не жди, уехал по срочным делам. В холодильнике еды на целую неделю. Отдыхай, долечивайся, ни в чём себе не отказывай. Скоро увидимся”.

Улыбка сползает с её губ вместе с осознанием. Он уехал и оставил её одну, даже не предупредив, куда и зачем направляется? И это в день, когда в Рюккерсдорфе ожидаются столкновения с общественниками? Зная, как сильно её тревожит судьба Шнайдера? В отчаянии схватившись за телефон, она набирает самый знакомый на свете номер.

– Кэт, я занят. Больше не звони.

На фоне – шум колёс, шум дороги. Лоренц в пути. Короткие гудки. Обуреваемая злобой, сестра жмёт на кнопку повторного вызова, но гудков больше нет – епископ либо отключил телефон, либо как-то заблокировал её номер… Микроволновка уже давно пищит о готовности макарон – но ни еда, ни сок в горло не лезут. Заставив себя проглотить немного, Катарина выскакивает из-за стола и бежит ко вxодной двери. Конечно, та закрыта, и ключей у неё нет, как нет ни малейшего понятия о том, как работает система сигнализации. Бросившись к витражным окнам, она тут же отступает – на них нет рам: только врезанные в стену мозаичные картины из толстенного цветного стекла, защищённые крепкими литыми решётками. Оббежав весь первый этаж и так и не найдя ни единой лазейки, которую можно было бы использовать для того, чтобы выбраться наружу, сестра устремляется наверх. Сперва – в свою комнату. Окно, которое она сама так часто открывала, ныне оказывается закрытым, в уголке помигивает салатовый огонёк – так и есть: дом на охранке, все окна заблокированы системой. Со всей злости Катарина подхватывает стул и замахивается, но тот падает из её рук, больно ударяя по ноге. В резиденции может быть только одно место, где сестра ожидает обнаружить пульт контроля за домашней системой безопасности – это кабинет епископа. Ринувшись к двери и врезавшись плечом в неё с разбегу, она думала, что если не выбьет, то хотя бы пошатнёт её. Но её ожидает открытие иного рода – дверь бронированная, а древесиной облицована лишь снаружи, отчего внешне она и не отличается от других дверей на этаже. Замок врезается в стену шестью стальными штырями, а стены здесь древние, каменные… Замок имеет систему электронного доступа, но Катарина, конечно, кода не знает. Пометавшись по всему дому, она в бессилии оседает на красный ковёр в центре коридора второго этажа. Несколько дней она наслаждалась пленением, но вот несвобода повернулась к ней обратной стороной. Она взаперти, она в заточении. Вся её жизнь зависит от хозяина этих хоромов, от того, когда он соблаговолит вернуться. Птичка в клетке…

Вспомнив про отца Пауля, она тут же набирает ему. Находиться в неведении невозможно – ей нужны новости, информация, хотя бы обрывки сведений. Ей нужно успокоиться… Но телефон Ландерса, похоже, последовал примеру телефона Шнайдера – бездушные гудки режут сознание на куски. Катарина в шаге от истерики. Прислонив всё ещё мычащую монотонными длинными гудками трубку к своим губам, она ложится на пол. Птичка хотела в клетку, и её туда пустили. Там есть зёрнышки, жёрдочка и водичка – всё, что нужно для комфортной жизни. А ключи от клетки птичке ни к чему.

Она лежит так, уткнувшись носом в давно не чищеный ковёр – с тех пор, как она здесь, прислуга в доме не появлялась – и пролежала бы так всю ночь, но трубка вдруг разрождается несносным рингтоном. Давно пора бы сменить его на что-то более мелодичное. Номер не определён, и Катарина радостно жмёт на приём: сейчас она готова услышать кого угодно – Шнайдера, Ландерса, Лоренца, матушку Марию, да хоть бы даже рекламного агента, впаривающего косметические процедуры премиум-класса методом холодного обзвона.

– Алло…

– Что-то, подруга, ты совсем пропала! Припахали святоши тебя видно не слабо, раз о друзьях позабыла. А может, ты возгордилась? Звезда пресс-конференций…

– Штеффи!

– Ээ… А кого ты ожидала услышать? Номер-то вроде мой…

– Некогда объяснять! – про лесное пленение, червивый мобильник и воссоединение с господином епископом она подруге вряд ли когда-то поведает. – Штеффи, вытащи меня отсюда! Умоляю!

– Э, вас там что, в монастыре уже насильно держат? Как при короле, как его, ну который всех своих жён по монастырям позапирал…

– Штeффи, заткнись и слушай! Я в резиденции епископа! Я заперта! Придумай что-нибудь! Мне срочно нужно на волю!

В трубке воцаряется тишина, и Кэт почти что видит сквозь пространство, как Штеффи в задумчивости чешет затылок, хмурит брови, прикуривает очередную сигарету…

– Я серьёзно… – мурлычет сестра так жалобно, что подделать такой тон ей не удалось бы, даже если бы очень захотелось.

– Жди, скоро буду.

***

Битых полчаса Катарина сновала от окна к окну, упрямо вглядываясь в темноту, пока наконец не заприметила из своей спаленки крупную знакомую фигуру. Штеффи пришла пешком – наверняка поймала попутку, как обычно, да выскочила где-нибудь на соседней улице – уж следы заметать она умеет. Сейчас она бродит вдоль закрытых ворот, то дёргая их на себя, отчего те ни на сантиметр не двигаются с места, то оглядывая хитрый замок. Устав от бесплодных попыток, она прыгает на шлагбаум, а с него – вверх, цепляясь руками за верхнюю кромку ворот. Всё же сноровку не пропьёшь! Подтянувшись на руках, она седлает ворота и, бегло осмотрев внутреннюю территорию резиденции, сигает вниз. Огонёк на фотоэлементе шлагбаума тут же меняет цвет с зелёного на красный, вслед за ним начинает неистово мигать и лампочка в замке ворот, но подругу это не беспокоит – особняк находится в пригороде, и до приезда наряда вневедомственной охраны у них есть как минимум минут пятнадцать… Выловив в окне второго этажа фигурку монахини, она хмыкает – на фоне яркого освещения в комнате та сияет на всю округу коротким полосатым платьем. Тоже мне, прикид для побега. Осмотревшись по сторонам, она поднимает с газона декоративного гнома и делает подруге жест: посторонись! Катарина отбегает в сторону – конечно, она пыталась выбить стекло со своей стороны, но в комнате тесно, не размахнёшься, и стул, которым она махала, лишь наделал беспорядка, не оставив на окне ни царапинки. Гном пробивает стеклопакет и застревает в осколочной кляксе, как сюрреалистичный пришелец из сказки, пожаловавший туда, где его не ждали. Вытолкнув гнома обратно, Катарина оборачивает руку стянутой с кровати простынёй и избавляет окно от остатков стекла. Остывший после жаркого дня воздух врывается в комнату через зазор размером с одну раму. Штеффи внизу, она уже подобрала гнома и готовится швырнуть его снова – чтобы выбить и вторую створку, но Катарина делает ей знак – не надо. В кои-то веки она рада своим скромным формам – пролезет и так. Напялив на ходу новенькие босоножки, сестра неуклюже лезет в зазор – задницей вперёд. Второй этаж – вроде невысоко, а внизу лужайка…

– Ты что – совсем рехнулась? Найди верёвку! Хотя бы на пару метров спустись с подстраховкой, – орёт снизу Штеффи.

Выдохнув, Катарина забирается обратно. Она ощупывает шёлковые простыни, что ещё хранят на себе следы их с Лоренцем соитий… Шёлк не подойдёт – он скользкий и непрочный. Пришлось метнуться на кухню – там шторы от потолка до пола, тонкие, тюлевые, но крепкие и надёжные. Пока сестра снимала их с карнизов, её сердце трепыхалось где-то в горле – то и дело мерещились ей звуки сирен, поворот ключа в двери, даже собачий рык, хотя у господина епископа нет никаких собак… Она связала шторы вместе и закрепила одним концом за ножку кровати, а за другой ухватилась сама. Даже если кровать и сдвинется, сестра достигнет земли раньше…

– Вот блять! – кое-как сгруппировавшись, она оказывается на газоне и тут же бьёт себя по губам рукой – давненько же она так грязно не ругалась!

– Твоя? – Штеффи указывает на блестящий мерседес, спокойно томящийся на парковке. – А ключи?

Неловкой ситуации не получилось – перед тем, как нырнуть в окно, Катарина-таки запихнула ключи от автомобиля себе в трусы – кармана на платье нет, и в трусах оказался ещё и мобильник.

– Бежим!

На полпути через лужайку беглянок настигает ливень. Растерявшись, перепугавшись, они сперва визжат, как сумасшедшие, а потом вовсю резвятся, плескаясь в фонтанчиках автоматически включившейся поливальной системы. Не страшно, что промокнут – в такую жару и заметить не успеют, как обсохнут… Подрулив к воротам, они пялятся на них, подобно тем овцам из поговорки.

– Держись.

Кэт сдаёт назад и, почти достигнув дома, переключает передачу и жмёт по газам. Ворота и шлагбаум не разлетаются на кусочки конечно, но они съезжают в сторону. Ибо нет таких преград, что не устояли бы перед обаянием старого доброго пятисотого мерседеса. По дороге в город им встречаются две машины охраны со включенными на беззвучном режиме оранжевыми мигалками – оставив их далеко позади, девушки немного расслабляются. Bсё, что там – больше не их проблемы.

– Я на условно-досрочном вообще-то… – напоминает Штеффи.

– А мне нужно в Рюккерсдорф, – отвечает Катарина. – Подбросить тебя до общаги?

– Ага, щас. Чтобы после всего вот этого вот, да в общагу? Нет, подруга, веселиться в одиночку я тебе не позволю!

***

Вопрос, где оставить машину, не стоял – добравшись до пролеска по объездной, Катарина заруливает в кусты, подальше от дороги. Маскировать машину ветками времени нет. Ключи и мобильник снова отправляются в трусы.

– А мы тут не одни на постой устроились, – пройдя вдоль дороги чуть вперёд, Штеффи тычет пальцем в соседние заросли.

Ещё одна машина. Подойдя поближе, Катарина сразу же узнаёт фольксваген отца Пауля. Плохо дело. Не размениваясь на напрасные разговоры, дамы ныряют в лес. Все скрытные тропки до самой церкви ими уже хорошо изучены.

В деревне переполох, и оставаться незамеченными на этот раз куда сложнее, чем тогда… Огибая людей, снующих по дорожкам небольшими группками, сторонясь любых подворий, откуда доносится собачий лай, они подбираются к церкви с заднего двора.

– И каков план вообще? – Штеффи озирается, опасаясь случайных соглядатаев.

На самом деле, ей не очень интересна цель их здесь нахождения – она просто устала. Устала мыть судна и кормить безумных стариков с ложечки, устала пресмыкаться перед заведующим отделением – ещё бы: одна негативная характеристика с его стороны, и офицер надзора тут же вернёт решение об условно-досрочном на пересмотр. Устала скорбеть об Александре – его не вернуть, а правды не найти… Устала от пресной жизни, когда всю неделю мечтаешь о выходных, чтобы напиться, а в понедельник кроме головной боли страдаешь ещё и осознанием того, что выхода нет. Никчёмная жизнь закольцована. В тюрьме и то было лучше – люди там живут надеждой, и у них это право есть, право на надежду. Здесь же – всё та же тюрьма, но надежда давно умерла. Штеффи хочет пожить, по-настоящему, как в юности. Пусть недолго – но так, чтобы кровь кипела от адреналина. И поэтому, когда Катарина достаёт из волос одинокую невидимку, до этого удерживающую пару прядок от спадания на лоб, она довольно улыбается. Вот это – её девочка, вот это – её жизнь!

Затворный механизм замка приятно щёлкает, приглашая дам зайти. Прокравшись внутрь, они долго прислушиваются. Ни звука.

– Жди здесь. Я только проверю, тут ли Шнайдер, и сразу валим. В деревне сегодня кое-какие движения намечаются, и мне лучше не светиться…

Оставив Штеффи сторожить заднюю дверь, Катарина чуть ли не ползком пробирается в молельный зал. Сначала, осмотрев пустые скамьи, она ничего не замечает, но стоит её взгляду обратиться к алтарю…

– Отец Кристоф! Отец Пауль! – она бросается к неподвижным телам, застывшим в объятиях, и чуть не поскальзывается. Рухнув на одно колено, она обнаруживает его перепачканным чем-то тёплым и красным.

Её крик заставляет Штеффи оставить свой пост и ринуться на выручку – так вопить может только человек, попавший в очень большую беду.

– Не ори, а то сейчас сюда вся деревня сбе…

Реакцией самой Штеффи на увиденное становится молчание, перехватившее её дыхание на полуслове.

Оттолкнув обезумевшую от непонимания происходящего подругу, она опускается над телами и натруженными пальцами пытается нащупать остатки жизни в мужских шеях. Касаться их ей неприятно, но за годы, проведённые за решёткой, а потом – в больнице, на вахте, она отучилась быть привередой.

– Дышат. Оба.

Не бросаясь в объяснения, она шарит глазами по полу вокруг – недалеко от кафедры обнаруживается полуметровый шмат плоской тряпичной ленты. Это он сковывал запястья Клемена, пока тот в припадке религиозного экстаза ждал воссоединения с “отцом”, склонив голову на пень. Разорвав ленту пополам, она тут же возвращается к пострадавшим. Первый в очереди на скорую медицинскую помощь – отец Пауль, он потерял много крови, и измученное сердце трепыхается в груди на последнем издыхании. Стащив его неестественно изогнутое тело с отца Шнайдера, Штеффи крепким жгутом перевязывает предплечья там, где заканчиваются порезы – почти под самыми локтями.

– Ишь ты! У нас в больничке целое отделение таких – свободных коек не бывает! В основном – депрессивные подростки. Безответная любовь, туда-сюда. Правда они и не режутся толком, а так, балуются. У этого твоего приятеля, я смотрю, всё по-серьёзному… На-ка! – она берёт ладони Пауля в свои и передаёт их понемногу преходящей в себя Катарине. – Держи на весу и не отпускай. А я пока порезы перевяжу. Через двадцать минут ослабим жгут.

Она рвёт на полосы снятый со Шнайдера манипул, приглядываясь ещё и к цингулуму, но тот для дела жестковат. Разворотив литургическое облачение отца Кристофа, она попутно ощупывает и его самого – мышцы в явном гипотонусе, глаза открыты и, кажется, они сухие.

– Слушай, он в анабиозе каком-то. Не знаешь, что бы это могло быть? Он по веществам не того… Не употребляет? Ран на теле вроде нет…

– Штеффи! – неуместно бодрый тон подруги бодрит и Катарину. – Мне всегда казалось, что он болен чем-то неврологическим… Но подробностей я не знаю.

– Если так, то всё серьёзно. Как ему помочь – ума не приложу, – заключает санитарка, завязывая последний белый бант на ландерсовском запястье. – Обоим нужно в больницу. Но как мы дотащим их до твоей машины?

Цветные витражи церковных окон вдруг озаряются вспышками – желтоватыми и невыносимо яркими. Так в кино показывают свет, льющийся с борта ненароком пришвартовавшейся где-нибудь в американской глубинке летающей тарелки. Девушки, не сговариваясь, обращаются к окнам, заслонив глаза руками. Внезапная вспышка парализует – такой свет уж точно не предвещает ничего хорошего!

– Открывайте двери! Мы всё знаем о вашем культе! Судья уже подписал ордер – скоро здесь будет полиция. Всё закончено. С нами журналисты. Вам не уйти. Общественность должна узнать правду! Выходите! Возможно, это ваш последний шанс высказаться во всеуслышание!

Катарина расслабленно опускает глаза – эти визитёры не по их душеньки. Керпер подоспела, да сегодня с ней не пара внедорожников, а целая боевая гвардия. Это их машины слепят фарами дальнего света. Бежать на второй этаж к коридорному окошку, чтобы рассмотреть подробности, времени нет. Если фрау не блефует, и полиция и впрямь в пути…

С улицы раздаётся выстрел. За ним тишина – на мгновение заткнулись все, кажется, даже моторы автомобилей самопроизвольно заглохли. И тут же вопль: “Они подстрелили Маркуса!”. Кто такой Маркус, Катарина не знает. Наверняка кто-то из общественников. Но вот Гюнтера с двустволкой она видит отчётливо – сквозь стены, сквозь витражи. Она видит его в своей голове – обратившись архаичным страхом, он, кажется, там уже поселился. Двор наполняется голосами. Судя по мелькающим теням, завязывается неслабая потасовка. Местные никого не пустят внутрь – ведь там живой (пока ещё) свидетель всех их бесчинств. И в стремлении скрыть правду они пойдут до конца.

Штеффи, прикрывшая Шнайдеру, живому покойнику, веки – чтобы совсем не высохли, теперь с удивлением наблюдает за подругой. Катарина задирает платье чуть ли не по грудь и шарит у себя в трусах. Наконец выудив из необычного хранилища телефон, она чуть ли в сердцах не бросает его на пол. Она хотела позвонить, но забыла, что все номера утеряны! Безо всякой надежды она лезет в карман брюк отца Кристофа, по ходу удивляясь, какой он, Кристоф, мягкий, и с радостным визгом извлекает оттуда его телефон. Недолго копаясь, она жмёт на первое в списке контактов имя и ждёт ответа.

– Алло? – женщина, которой принадлежит голос, явно напугана – она не ждала позднего звонка. – Кристоф, не молчи!

– Агнес, здравствуйте. Это сестра Катарина, мы встречались с Вами в мае, на дне рождения Вашего брата. Слушайте внимательно, и прошу, примите мои слова серьёзно. Если Вам дорога жизнь Кристофа и жизнь его друга, приезжайте в приход немедленно! Но будьте очень осторожны, поезжайте в объезд, старайтесь никому на глаза не попадаться. Я буду ждать Вас у заднего входа. У заднего, слышите?

Она наговорила бы ещё много чего, но вместо этого решила нажать на сброс. Остаётся надеяться, что Агнес всё поймёт…

Пока баталии у закрытых церковных дверей переходят в боевую, воистину ожесточённую фазу, женщины перетаскивают своих подопечных поближе к задней двери. Сперва Кристофа, чуть не надорвавшись по дороге, затем Пауля – тот хоть и полегче, но у него неприкасаемые руки – приходится тащить буквально волоком. Закончив, они, обтекая потом и закашливаясь в одышке, берут перерыв. Катарина устраивается возле двери – здесь пока тихо, и, прислонившись к ней ухом, она вслушивается, не зашумит ли поблизости мотор. Если Агнес не приедет – им, им всем, конец. Конечно, она ещё может уйти с подругой… Хотя – нет, не может. Настоятелей она не бросит. В это время Штеффи возвращается в молельный зал. У неё здесь осталось одно незаконченное дело.

Катарина прикидывает в уме: по пустым ночным дорогам от Нюрнберга до Рюккерсдорфа не более сорока минут езды. Плюс время на сборы. Плюс… Прошло около часа, в двери церкви уже почти ломятся. Выстрелов больше не раздавалось, зато криков и визгов – сколько угодно. У крыльца за задней дверью тормозит автомобиль. Катарина и вернувшаяся к тому времени Штеффи льнут к замочной скважине, не смея шелохнуться.

– Сестра Катарина, это Агнес.

Распахнув дверь, женщины, ничего не объясняя, выскакивают на улицу, предоставив сестре Кристофа и прибывшему с ней мужчине – по-видимому, её мужу, разбираться с двумя неподвижно лежащими на пороге телами самостоятельно. Они бегут к пролеску – для того, чтобы добраться до мерседеса и покинуть это чёртово место, пока здесь не началась настоящая бойня, им нужно пересечь всю деревню. А там шум и гомон – люди продолжают стекаться к церкви. И женщины уже не очень тщательно скрываются – сюда съехалось столько чужаков, что на них двоих, дай Бог, никто не обратит внимания.

– Стой! – замерев на неосвещённой тропинке между двумя просторными подворьями, огороженными крепкими деревянными заборами, Катарина цепляет подругу за руку.

– Ну что ещё? Если поторопимся, у меня есть шанс даже вздремнуть перед сменой…

– А Клемен?

– Кто?

– Мальчик, которого готовили в жертву! Нужно забрать его с собой!

– Ты совсем чокнулась, подруга? – теперь уже череда Штеффи хватать Катарину за руку. – И где ты его найдёшь?

– Я знаю адрес – я же просматривала дело об усыновлении! Их дом – первый на въезде…

– А потом что? Брось! Пускай полиция разбирается! Это не наша забота!

– Полиция? А если будет поздно? Ты же сама видела, что здесь творится… Штеффи? Вспомни Александра! Ему-то никто не помог…

При упоминании имени брата Штеффи меняется в лице.

– Похоже, перед сменой я так и не посплю. Веди к первому дому.

Комментарий к 24. Беглецы и беглянки

*А ему Он сказал: встань и иди, тебя исцелила вера твоя.

(Св. Евангелие от Луки 17:19)

========== 25. Задачи и решения ==========

Дом Веберов стоит обособленно, в стороне от основной массы деревенских построек; окружённый обширными владениями, он почти теряется в тени плодовых деревьев. Участок земли правильной квадратной формы огорожен невысоким деревянным забором: перемахнуть через такой – раз плюнуть, но девушки сперва тщательно прислушиваются, вжимаясь ушками в зазор между свежевыкрашенными досками. Тихо. Если бы на участке водился пёс, он уже давно бы поднял на ноги всю округу – псы свою территорию блюдут и чужаков чуют за версту. Перебравшись через изгородь, лазутчицы направляются к дому: свет в окнах указывает им путь, а пышные яблони скрывают их тени. Подкравшись к ближайшему окошку, они, затихарившись, пытаются разглядеть хоть что-нибудь сквозь лёгкие белые занавески. Дом огромен, но в нём всего один этаж – необычная для этих мест планировка жилища. Ни звук, ни шорох не выдают присутствия в доме хозяев. Неужели они уже у церкви – присоединились к односельчанам, и мальчик с ними?

– Ты на шухере, а я попробую пробраться внутрь, – Катарина шепчет почти беззвучно, и ответом ей служит красноречивый жест: Штеффи выразительно крутит пальцем у виска. – Но как тогда? Нужно узнать, здесь ли ребёнок!

– Ладно. Вместе полезем. Но чуть караул – сразу бежать. И ещё… Не будем исключать того, что хозяева держат в доме ружьишко – от местных чего угодно ожидать можно!

Обменявшись кивками, дамы крадутся к двери. Заперто. А на что, собственно говоря, они рассчитывали? Разочарованно хмыкнув, Штеффи делает шаг назад, и ветхая доска под её ботинком звучно поскрипывает. Деревянное крыльцо, надо бы аккуратнее топтаться…

– Кто там? Родителей нет – они ушли прогонять чужаков.

Детский голос из-за закрытой двери застигает непрошенных гостей врасплох. Значит, мальчик дома один?

– Клемен? – Катарина пробует выйти на контакт. – Открой дверь, мы твои друзья.

– Ээ… У меня нет друзей. Только Эльза, но она уже спит наверное.

– Ты нас не знаешь, но мы пришли помочь, – сестра не оставляет попыток втереться в доверие, а скептически настроенная Штеффи уже готова к отступлению. Ну кто так с детьми разговаривает?

– Помочь? Вы можете вылечить отца Кристофа, чтобы он поскорее отправил меня к Отцу Небесному?

– Да! – глазом не моргнув, отвечает Кэт, в глубине души ощущая себя мерзкой лживой преступницей. А ведь на их месте мог быть какой-нибудь маньяк, педофил, а мальчик так легко… Хотя тут целая деревня маньяков – о чём речь?

– Правда? А как?

– Нужна твоя помощь. Открой дверь и пойдём с нами.

– Но мама и папа не разрешают мне открывать чужакам. Если они узнают… – мальчик всё ещё колеблется, однако подёргивание дверной ручки однозначно указывает: он уже в шаге от того, чтобы сдаться.

– Мама и папа заняты, поэтому сами не смогли прийти и прислали нас, – не выдержав, вступает Штеффи. – Пойдём скорее, а то они уже ждут, волнуются.

Катарина с удивлением оглядывает подругу: та неожиданно предстаёт пред ней в амплуа маститой похитительницы детей.

Замок щёлкает дважды, и в зазоре приоткрывшейся двери показывается детское лицо. В глазах мальчика так и сквозит доверие, замешанное на любопытстве. Сколько таких любопытных благодаря своей непосредственности уже попало в лапы чудовищ? И Клемен – один из них. Но на этот раз его не крадут, а спасают.

– Пойдём, – Штеффи протягивает руку. Она держится спокойно и уверенно, будто провела большую часть сознательной жизни не в тюряге, а в детсаду. Всё-таки, умение ладить с детьми – это врождённое: либо оно есть, либо нет.

Мальчик сам ведёт их к калитке – на нём чёрный костюм и белая сорочка, на ногах – чёрные лаковые туфли. Он готовился к торжеству. Он ещё не представляет, как ему повезло: праздник единения с Отцом Небесным отменяется. Калитка держится на честном слове, а точнее – на железном крючке. И вот, участок остаётся позади: между ним и путниками – забор, между машиной и путниками – пролесок.

– А зачем мы идём в лес? – резонный вопрос, в сообразительности парнишке не откажешь. Он сомневается, но всё же продолжает ступать вровень с провожатыми: как всё-таки легко похитить ребёнка – и никакого насилия не надо. – А я тебя знаю, – он вдруг обращается к Катарине. – Мы тебя в лесу оставили. Значит, ты выбралась?

Сестра растеряна и обескуражена. Так просто – в лесу оставили! Всего несколько недель в этих краях, а мальчик уже успел напитаться здешними нравами. Пока она хлопает ресницами, не зная, что ответить, Штеффи приходит на выручку, хотя сама – ни сном ни духом о недавних похождениях подруги. Что ж – позже будет, что обсудить.

– Конечно выбралась. Потому что она святая.

– Точно! – Клемен радостно подхватывает данную новость. Святые, волшебство, в лесу оставили… Его мозг запоганен недобрыми сказками.

Несмотря на подсветку телефонов, путь даётся с трудом, и к моменту, когда ходоки достигают противоположной опушки, их руки и лица уже изрядно исцарапаны ветками.

– Садись в машину, – Катарина запрыгивает на водительское место первой, оставляя ребёнка на поруки Штеффи. Та распахивает перед ним заднюю дверцу, и сама устраивается рядом.

– Ой, в эту же машину мы червей накидали! – парень от души радуется. Катарина ловит в зеркале заднего вида недоумевающий взгляд подруги. Потом, потом всё расскажу… – А куда червяки подевались? Уползли, потому что ты святая, да?

– Да, – с тяжёлым сердцем отвечает Катарина. Уж чего-чего, а такого богохульства Господь ей не простит.

Сестра заводит мотор, выруливает на дорогу и берёт курс на город. Они едут молча, думая каждый о своём, и толком ещё не понимают, во что влипли.

– А почему… А куда мы едем… А где мама…

Рано или поздно это должно было произойти – до ребёнка начинает доходить: что-то не так.

– Тих-тих, – нашёптывает Штеффи, прижимая пацана к себе и аккуратно обхватывая его запястья своими пальцами. С минуту на минуту у него начнётся истерика. Будет кусаться, брыкаться, попробует выпрыгнуть на ходу. Одним словом – нужно быть готовой. А пальцы у санитарки крепкие.

Она не ошиблась: истерика выдалась буйной и продолжительной, и женщине едва хватало сил удерживать бьющегося в припадке мальчика в своих объятиях. Пока он ревел, орал, пинался и извивался, Катарине дорогого стоило не сбавлять скорости и продолжать просто вести машину. Только бы не пост полиции. Только бы не… Клемен угомонился уже на подъездах к городу – просто обессилил. Притормозив в каком-то тупике, на стоянке для водителей-дальнобойщиков, Катарина наконец оборачивается к притихшим пассажирам. Теперь мальчик просто плачет, уткнувшись носом в грудь Штеффи.

– Вы не посмеете. Я – Ангел! Я – избранный! – Вы – слуги дьявола! Никакая ты не святая – ведьма, ведьма! – слова вылетают из его рта вместе с плевками. – Хочу к маме…

– Так, Штеффи. Что дальше?

Катарина вспоминает саму себя ещё час назад – с какой лёгкостью она перепрыгивала через чужой забор, не обращая внимания на задравшееся платье и потешно выпирающие из шва на трусах ключи и мобильный. Сейчас же, сидя вполоборота в своей машине, она трясётся, из последних сил не позволяя предательским мыслям – правдивым мыслям – завладеть её сознанием полностью. Всё, что было раньше, уже не имеет значения. Отныне как раньше не будет: они забрали ребёнка из дома законных родителей и увезли его в другой населённый пункт. Обманом, ночью, почти что силой. Для рюккерсдорфских еретиков они теперь – кровные враги, для полиции – банальные киднепперши. Друзей у них нет. Перебирая в уме неутешительные соображения, Катарина нет-нет да и взглянет на Клемена – тот совсем сник, почти даже задремал. Теперь они за него в ответе.

– Ты меня спрашиваешь, подруга? Идея-то была твоя… Но в тюрягу я не вернусь, так и знай. Слушай, может закинем его в твой монастырь? Святоши сироток привечают…

Катарина прикидывает: матушка настоятельница, может, и сжалобилась бы, услышав историю о зверском культе, но так подставлять её Кэт не посмеет. Ставить под угрозу благополучие не только родного сестричества, но и всей католической общины она не может. Отдать парня на поруки омбудсменам? Мозг у него загажен – любой психолог определит, что над ребёнком измывались, да только уголовной ответственности за похищение с неё и подруги это не снимет. В правовом поле взаимозачёт не работает.