Текст книги "It Sleeps More Than Often (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Знаешь ли, милая, а ведь у нас проблемы…

Конечно, Катарина ожидала проблем. Она даже не уверена, что епископ не подмешал ей в глинтвейн, оказавшийся таким терпким и крепким, какого-нибудь наркотика. С одной стороны – зачем ему? Она и так в его власти. Но учитывая его склонность к “односторонним” отношениям…

– Не может быть, господин епископ. Что же случилось?

– Мусульмане претендуют на нашу площадку возле выставочного центра. Подали прошение о признании договора между муниципалитетом и епископатом незаконным. Теперь дело за решением парламента, а перед заседанием будут общественные слушания… Так что да – ты можешь помочь, а ещё должна и обязана, тебе за это деньги платят.

Фраза “тебе за это деньги платят” звучит из его уст не впервые, и звучит она слишком уж двусмысленно. Что платит Катарине епископат? Жалкие гроши, которых, не будь у неё монастырских стен и монастырской еды, не хватило бы даже на проживание. А ещё ей платит лично епископ (пока, правда, всего раз). И какую же оплату он имеет в виду, продолжая тыкать её носом в пресловутые “деньги”?

– Позовите наших деревенских друзей. Обоих. Они хорошо себя проявили ранее, пусть постараются и на этот раз. А ещё я надеюсь, что достопочтенный профессор, как его – тот самый, что надоумил тебя поехать одной ночью в лес – также почтит нас своим присутствием. Поддержит нашу позицию экспертным мнением. Придаст весу нашим доводам… Тебе понятно?

Это месть, или он правда считает хорошей идеей впутывать в межрелигиозные разборки несчастного профессора? Лоренц непонятен: то ли шутит, то ли нет, то ли глумится, то ли он искренен. Хитрый. Ядовитый. Умный. Подозрительный. Опасный. Рисковый. Скорпион.

– Конечно, господин епископ, я позвоню профессору.

– И позвони, и съезди, если надо – я тебе доверяю. Ты же знаешь.

Он точно глумится. Катарина вглядывается в дно опустевшей кружки. Напиток согрел и расслабил, и это так некстати. Подсохшие малиновые круги плывут перед её взором – но это не от сна и не от слёз. Тяжело подолгу смотреть в одну точку, но она готова пялиться в чёртову кружку хоть до окончания времён, лишь бы не встречаться взглядом с тем, что прямо сейчас водит рукой по плюшевой материи, туго обтягивающей её согнутую в колене ногу.

Лоренц чувствует тепло её тела, а перед глазами всё никак не унимаются волнующие картины вчерашнего представления. Самец, что с модной стрижкой, грубо стащил Дани с дивана и опустил на колени, приставив к её горлу свой изогнутый нож. Flake66 искренне тогда понадеялся, что орудие – бутафорское. Второй же, тот, чей бритый наголо череп отсвечивал под софитами тёплыми бликами, рывком стянул с себя штаны. “Кто истинный господь?”. “Иисус”, – пищала Дани в перерывах между ублажением двух крепких стволов. Интересно, думалось Флаке, а каково это – делить одну женщину на двоих? У него такого никогда не было. Да он бы и не хотел. Дани – это фантазия, а по жизни он собственник-единоличник. Позже, уже стянув с “пленницы” одеяние и сковывающие запястья путы, все трое переместились на диван. Лысый лениво трахал её в ротик, а тот, что с модной стрижкой – совсем даже не лениво брал её сзади. Наблюдая за действом, Flake66, напряжённый до предела, нетерпеливо трогал себя, время от времени делая перерывы, чтобы растянуть удовольствие до окончания шоу. Когда лысый держал христианскую мученицу за руки, прижимая лопатками к дивану, а волосатый заполнял её спереди, периодически выкрикивая что-то вроде “Иншалла!”, Flake66 даже показалось, что страдалица немного недоигрывает – слишком уж вяло она сопротивляется, слишком активно подаёт бёдра навстречу “похитителю”. Лоренц поднимает глаза на осовелую сестру, аккуратно вынимает чашку из её рук и по-свойски приобнимает Катарину за плечи.

– Ещё выпить?

– Нет, спасибо, господин епископ. Было очень вкусно.

– Что-то ты не выглядишь счастливой. Скажи – чего тебе не хватает?

Она-то знает, чего ей не хватает. Но он ей этого дать не может.

– Всё хорошо, господин епископ. У меня всё есть.

– Ну же, не скромничай. И не ври. Скучала по моим ласкам?

Сам-то Лоренц ближе к финалу вчерашнего шоу уже откровенно заскучал. И когда оба “похитителя” обильно угощали “жертву” своим семенем, а “жертва” самозабвенно при этом крестилась, зрелище ему уже просто надоело. Конечно, эксперимент внёс разнообразия в его виртуальный опыт, но не более того. Никто из представленной на экране троицы даже не пытался общаться с Flake66 – они просто делали своё дело, стараясь от души. Никакого интерактива, никакой заинтересованности в личности клиента – по факту, Flake66 лишь просмотрел стандартный порноролик, с той лишь разницей, что выполнен он был “вживую” и по его сценарию. Поблагодарив команду перформеров за доставленное удовольствие, он нажал на кнопку выдачи чаевых и вышел из комнаты Дани, чтобы не возвращаться туда никогда. Хватит с него экспериментов – отныне только старые-добрые “Одинокие девушки”, старательно улыбающиеся в камеру, увлечённые выполнением каждого его каприза. Девушки, которым нравится ласкать себя, когда он на них смотрит. Девушки, с которыми можно поболтать. Девушки, которые с открытым ртом и распахнутыми глазами наблюдают, как Flake66 брызжет семенем в глазок собственной камеры. Вырвавшись из раздумий, Лоренц ещё крепче притягивает к себе Катарину.

– Ну? Скучала?

– Да, господин епископ.

– Ну если “да”, то обними меня. Обними так, как женщина ластится к мужчине, когда хочет ласки…

Катарине кажется, что она снова в своей машине, плывёт по залитым холодной водой улицам Аугсбурга, а повсюду грязь, и мусор, и несчастные прохожие… А внутри – только ненависть. Инстинкт самосохранения нашёптывает: обними, он же не отстанет! Но она сидит, зажатая в тиски тонкими, но такими крепкими руками, и не шелохнётся. Вдруг Лоренц, словно прочтя её мысли, раскрывает объятья, выпуская свою плюшевую пленницу на свободу.

– Значит всё-таки не хочешь… Ну ничего, скоро захочешь. Сама умолять будешь. Иди.

Не понимая куда её посылают, Катарина продолжает сидеть.

– Одевайся, одежда высохла наверное. Дождь, кажется, утих, можешь ехать домой.

Всё ещё не веря своим ушам, Катарина молча встаёт и идёт одеваться. Что это с ним? Очередной этап игры? Нечто новенькое? Сейчас окажется, что дверь заблокирована, и он, по-мефистофельски хохоча, примется гонять её по всему дому? Дрожащей рукой Катарина тянется к дверной ручке – и та поддаётся. В лицо бьёт холодом и запахом мокрой земли. А дождь и правда утих, хотя, судя по гигантским гроздьям чёрного винограда, что накрывают город вместо неба – не надолго. Быть грозе, как и обещали.

– До свиданья, господин епископ, – полушепчет она, не оборачиваясь, и слышит вслед:

– До свиданья. И про профессора не забудь – слушания уже скоро. Иди работай.

Этот день уже стал самым странным из всех дней, в которых были они двое: сестра и епископ, но ему суждено было стать даже более странным. Через час после возвращения в монастырь Катарина получает уведомление о том, что счёт её дебетовой карты пополнен на пятьсот евро неизвестным отправителем.

***

Двух дней взаперти, если не считать вылазок на веранду в редкие часы затишья разбушевавшейся непогоды, хватило, чтобы Пауль вновь начал ходить, не шатаясь, стоять, не испытывая головокружения и разговаривать своим обычным тихим, уверенным и немного игривым голосом. Кристоф всегда отмечал, какой приятный голос у его друга – с того самого дня, когда подсевший к нему на скамью семинарской аудитории парнишка в кожаных штанах и с серебрянными серёжками в обоих ушах, бодро произнёс: “Привет! Пауль Ландерс”. Сказал он, а Кристоф замер, не сразу заметив протянутую ему ладошку. Какой голос – он будто создан для того, чтобы бодрить, веселить, утешать, вселять уверенность. Кожаные штаны, и серьги, и ещё много чего, что было для Кристофа в его новом знакомом таким странным и непонятным – всё это кануло в небытие. Но сам Пауль остался – со своим чарующим голосом и аккуратными ладошками. “Пауль, у тебя волшебные руки”… Сегодня похороны Вайса и оба отца готовятся к церемонии. Конечно, проводить отпевание будет отец настоятель из Нойхауса, но Шнайдер подстрахует – всё же Ландерс ещё не совсем оправился от удара.

– Смотри, ровно? – почему-то именно сегодня ровно продеть колоратку под воротник Паулю не удаётся. Дело в волнении или же в непривычном воротнике-стойке? Ведь на нём “торжественный” костюм, который он бережёт для особых случаев. Похороны – как раз из таких. Печальное торжество смерти над жизнью, но оба мужчины в тесной комнатке точно знают, что это не навсегда: сорок дней пути, и Вайса ждёт жизнь вечная в мире лучшем. Вайс был хорошим человеком, про него у могилы даже врать ничего не придётся…

– Шнай, в морге предлагали не забирать тело пока, ведь город штормит, да и земля вся обратилась в грязь. А родственники настояли на том, чтобы похороны прошли на третий день. Но это же совсем не обязательно! Я волнуюсь – как будут закапывать?

– Это не твои заботы, Пауль. Утром я говорил с кладбищенским смотрителем – на участке уже всё готово. Это же деревня, а не мегаполис. Дождёмся, когда дождь хоть на время поутихнет, и выдвинемся… Дай помогу!

Не в силах и дальше наблюдать за бесплодными ковыряниями друга у зеркала, Шнайдер аккуратно берёт дело в свои руки. Продев колоратку в несколько движений, он придирчиво осматривает результаты своих стараний: всё ли ровно, симметрично ли… Невольно коснувшись пальцами тонкой шеи Пауля, ему показалось, что тот вздрогнул.

– Ты готов. Бери молитвослов и звони организаторам – слышишь, дождь кажется стал тише?

Шнайдер прав: буря, бушующая над баварскими городами уже третий день, иногда берёт передышку, и сейчас – как раз такой момент.

Меньше часа понадобилось, чтобы почти все жители Нойхауса, кроме больных, немощных стариков и малых детей, собрались в церкви. Они стекались сюда с разных концов селения целыми семействами. Наконец молельный зал уже полон народа, и Пауль выходит к амвону. Родные простились с усопшим ещё дома, поэтому сейчас на разглагольствования у закрытого гроба времени никто не тратит. Да, гроб закрыт, и вопреки опасениям, Паулю не придётся смотреть в лицо того, кто умер у него на руках. Скорее всего, Вайса бальзамировали, но в такие детали священника не посвящали. Гроб выполнен из полированного дуба, без резьбы и вычурного декора – о таком дизайне сказали бы “скромно, но с достоинством”. Крышку украшает рельефное металлическое распятие, поверх которого возложены несколько скудных букетиков простых весенних цветов. О схеме рассадки гостей на скамьях позаботились заранее, и под руководством вдовы покойного каждый гость занимает строго определённое ему место. Самые близкие располагаются на первых рядах, с правой стороны.

Оглядев собравшихся, Пауль приветствует паству и не медля переходит к мессе. Его взгляд бегает от молитвослова к аудитории, и Шнайдер с замиранием сердца следит за каждым движением друга, за каждым его словом. Как в годы учёбы, когда не самый прилежный студент Ландерс сдавал устные экзамены, не вполне будучи к ним готовым. Шнайдер переживал за него в сто раз сильнее, чем за себя, и самой потаённой его мыслью была “а вдруг провалит, а вдруг отчислят, как же я тогда…”. Пауль всегда всё сдавал. Не гладко, не с блеском, но сдавал. Помогала блестящая память и природное обаяние. И после каждого такого испытания Шнайдер будто рождался заново: ну вот, теперь ещё целый семестр их с другом гарантированно никто не разлучит!

Месса проходит спокойно, настолько гладко, будто её тысячу раз репетировали. Покончив с отпеванием, отец настоятель призывает желающих проводить усопшего в последний путь. На кладбище отправляются не все – лишь старшее поколение, те, кому Вайс был товарищем. Идти всего ничего: церковь практически примыкает к кладбищу. Заранее вырытая могила издали зазывает процессию, разверзнувшись среди грязно-зелёного месива сырой чёрной дырой. На подступах к месту погребения грязь приходится уже буквально загребать ботинками – наверняка не один и не два селянина пожалели, что надели свою лучшую чёрную обувь вместо привычных фермерских сапог. Гроб опускается на дно ямы с противным влажным хлюпаньем, от которого нельзя не содрогнуться. “Сама природа скорбит”, – молвит овдовевшая фрау Вайс, вытирая сухие, красные, выплаканные до дна глаза. Следом в яму на крышку гроба летят цветы – тоже простые, садовые и полевые. Здесь вообще всё по-простому, даже смерть. Когда последний из присутствующих отправил свой букет в небытие, Пауль призывает работников кладбища приступить к погребению, а гостей – проследовать в дом усопшего для поминального ужина.

В доме всё давно готово: скромный приём с закусками и домашним вином. Люди толпятся вокруг настоятеля, интересуясь его здоровьем, поминая почившего, строя планы на предстоящие поминальные службы. Вдова хочет только одну – на сороковой день. Выпить священнику не предлагают: сотрясение – дело серьёзное. Убедившись, что друг в полном порядке и окружён подобающей заботой, Шнайдер отлучается во двор. Близятся сумерки, да и дождь возвращается. Мрачная будет ночка. Он хочет позвонить в Рюккерсдорф – узнать, всё ли там в порядке, но трубка телефона надрывается звонком, опережая его замыслы. Звонит сестра Катарина, и завидев её имя на дисплее, Шнайдер чуть не роняет телефон в слякоть – одно имя доброй монахини способно пронзить его, словно молния. Наваждение!

Оказывается, сестра по делу. Да и как иначе? Разве мог он ожидать иного? Она хотела заехать: епископ готовится к публичным слушаниям и велел ей сообщить обоим настоятелям об их предстоящем выступлении. О слушаниях, назревающем скандале с мусульманами и далеко идущих планах епископа Шнайдер слышит впервые. С досадой он сообщает сестре, что в связи с постигшим отца Пауля несчастьем, он сам временно не находится в Рюккерсдорфе, и предлагает ей приехать в Нойхаус, чтобы увидеться с ними обоими.

– А знаете что, – отвечает Катарина внезапно повеселевшим голосом, – давайте отложим мой визит на денёк-другой. Всё же путь не близкий, да и погода…

Шнайдер вынужден согласиться – сам он планирует вернуться домой завтра к вечеру, если найдёт попутку. Попрощавшись с сестрой, он возвращается в дом – слишком уж темно, мокро и холодно стало на дворе, почти как у него на сердце после звонка Катарины.

***

Сестра откладывает телефон в сторону. Значит, отец Кристоф в отлучке? Это шанс! Нужно вернуться в Рюккерсдорф за доказательствами! Она даёт себе ночь на размышления и подготовку плана и завтра же тронется в путь. На этот раз одна, и на этот раз она даже предупредит о пути своего следования Лоренца – чтобы не дёргался. О том, что отец настоятель в селении пока отсутствует, ему знать необязательно. Сидя в своей келье в ожидании вечерней молитвы и ужина, она пытается припомнить всё, о чём ещё вчера беседовала с профессором Гессле. Она рассказала ему про труп! Труп – главное доказательство! Труп – это по крайней мере шанс привлечь к общине внимание правоохранителей. Шанс вытащить отца Кристофа из этой дыры или хотя бы предупредить его об опасности, а заодно дать органам опеки повод поставить под сомнение, что подобное место подходит для жизни несчастному сироте. Чуть отойдя от разволновавшей её перспективы скорого возвращение в проклятую деревню, сестра отыскивает в своих записях адрес той мастерской, что упоминала Штеффи. Пусть ей пока и удалось одурачить одержимого контролем епископа, но от маячков всё же надо избавиться…

Комментарий к 13. Буря. Начало

* Целибат – это добровольный отказ от вступления в брак. К нему не принуждают, его принимают по собственной воле. Но целибат – обязательное условие для того, чтобы стать католическим священником. Суть в том, что Католическая церковь рукополагает во священники мужчин, избравших жизнь в безбрачии и обязующихся никогда не жениться уже после принятия священного сана. До принятия сана, в том числе во время учёбы в семинарии, будущие пасторы от обета свободны. Нарушение обета сурово карается: при попытке заключения брака на действующего священника налагается “суспенсия” – запрет дальнейшего служения. Мужчина может сам выйти из сана, но если потом он захочет обвенчаться со своей супругой в Католической церкви, то для этого нужно освобождение (диспенсация) от целибата, предоставление которой остается исключительной прерогативой папы Римского (почти дохлый номер). Bыход из сана не означает автоматического прекращения действия обета. Во всех догмах, касающихся обета безбрачия, фигурирует термин “брак” как состояние, противоположное целибату, так как любые отношения вне брака неприемлемы по умолчанию.

****** На главу было запланировано куда больше событий, и данный объём едва ли вместил в себя половину, так что “Буря” растягивается…

*** !!! ШНАЯ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ !!! ***

========== 14. Буря в разгаре ==========

Перспектива дальнего путешествия за рулём, несмотря на непогоду, сестру Катарину не пугает.

Она уже успела днём ранее съездить в Мюнхен, и на этот раз даже не на кафедру, а прямо к профессору домой! Передвигающийся с опорой на старинную трость седовласый старец не решился покидать своего жилища в разгар бури и был так любезен, что пригласил приглянувшуюся ему шуструю и любознательную монахиню к себе. Сестра ехала по записанному адресу не без постыдных щекотливых опасений – в последнее время дома уважаемых людей встречают её не очень ласково. Она зря боялась: профессор живёт не один, а в окружении огромного семейства. По пути в рабочий кабинет герра Гессле ей встретились люди всех возрастов, от старушки – ровесницы профессора, до молоденькой женщины с младенцем на руках – наверняка, дочери, невестки или даже внучки, недавно ставшей матерью. Сестра уже и забыла, что такое бывает. Что бывают семьи, несколько поколений которых объединяет общая крыша огромного хлебосольного дома, где никогда не бывает тихо – ворчание стариков и детский смех ни на минуту не позволяют дому молчать. Дом говорит со своими обитателями, говорил он и с гостьей, сперва обласкивая забытой, а может и неизвестной атмосферой преемственности и уюта, а после тыча в лицо ею же: мол вот, смотри, монахиня, у тебя никогда такого не будет. Не будет ни мужа, ни детей, не будет способных поддержать в трудную минуту родителей, как и не было никогда, даже дома не будет. Твой удел – казённые стены и сёстры по несчастью. Невесты Христовы, давшие обет верности лишь Господу своему, и потому недоумевающие, почему Господь в награду за верность хотя бы чудом своим не лишит их ежемесячного проклятья?

Такие дома прежде Катарина видела лишь в фильмах, и в не самых дурных фильмах! Огромный особняк внутри казался ещё величественнее, чем снаружи. Стены его изнутри украшало невероятное множество семейных портретов – начиная от писаных маслом изображений давно почивших предков, позирующих художникам в полный рост в праздничных камзолах и пышных платьях, заканчивая современными фотоинсталляциями ныне живущих представителей именитого семейства. Услужливая женщина средних лет проводила сестру в кабинет, где радушный старик уже ожидал её за своим рабочим столом, и вскоре перед ними появился поднос с ароматным кофе и целой коллекцией свежайшей домашней выпечки. Растерявшись от такого великолепия, Катарина, скрывая неловкость, разглядывала комнату: книжные полки, возвышающиеся от пола до потолка, дубовая мебель, географические карты и даже огромный напольный глобус – да в таком помещении только кино снимать! Как знать, может они и снимают… Из раздумий её вырвал скрипучий голос профессора, предложивший ей сесть. Она рассказала ему о своей вылазке в Рюккерсдорф, о том, как наблюдала некое подобие факельного шествия в Вальпургиеву ночь прямо возле церкви. Долго не решаясь, она всё же не устояла и поведала старику о трупе Майера в подвале. Тот, казалось, её рассказу не удивился, но испугался. И предложил единственное кажущееся возможным решение: вызвать на место полицию, хоть анонимным звонком, хоть как – лишь бы внезапно. Пусть власти сами обнаружат тело, руководствуясь наводкой монахини. Только труп способен сдвинуть дело с мёртвой точки, растормошить гнездо сектантов, привлечь внимание к происходящему там. Напоследок, выговорившись и ощутив облегчение – почти забытое чувство, насладившись угощением и приятной компанией, Катарина обратилась к официальной цели своего визита. Как она и ожидала, старик не был в восторге от затеи епископа. Сама мысль зачем-то разжигать вражду с религиозными меньшинствами казалась ему глупой, а уж марать собственное имя, публично принимая одну из сторон в общественных слушаниях накануне парламентского рассмотрения, он и вовсе не желал. Он отказался, и, готовая расплакаться, Катарина собралась уже попрощаться. Старик прожил долгую жизнь, он видел тысячи людей и тысячи историй, что стояли за ними. На лице молодой монахини он увидел разочарование и… страх. “Скажите, у Вас ведь будут неприятности из-за моего отказа?”, – почти бестактно поинтересовался он, и лишь мягкие интонации выдали в прозвучавшем вопросе скорее сопереживание, чем желание подначить. Сестра ничего не отвечала, но того и не требовалось – в качестве жеста дружеской поддержки профессор изменил своё решение. Он примет участие в слушаниях, поведает почтенной публике о давних традициях троичных гуляний, которые ведут своё начало из времён, когда на баварскую землю ещё не ступала нога магометянина. Катарина готова была броситься ему на шею, ведь он, сам того не ведая, спас её от гнева Лоренца. Но профессор попросил её не обольщаться и предостерёг. “Сосредоточьтесь на трупе, дорогая. Это сейчас куда важнее и куда опаснее”, – подытожил он под занавес их тёплой встречи.

Встав спозаранку, Катарина, следуя заведённому матушкой Марией внутреннему распорядку, совершает утренний туалет и поспевает к коллективной молитве, после которой сестёр ждёт завтрак. Овсяная каша, яйца, хлеб с джемом и чёрный чай – сёстры живут в аскезе и питаются скромно. Покончив с трапезой, Катарина, уже готовая отправиться в путь, проходя через опустевшую трапезную, оказывается окликнута самой матушкой. Но что ей надо? Она знает, что сестра вольна отлучаться по поручениям епископата, и уже давно перестала задирать её по поводу этих постоянных отлучек.

– Сестра, задержитесь на минутку, – вполголоса окликает её аббатиса, походя запирая все ведущие из трапезной двери. – Нам давно нужно поговорить. Приватно.

Перепуганная Катарина присаживается на деревянную скамью, что служит монахиням сидением во время трапез, и молчит, потупив взор. Она выжидает. Аббатиса её недолюбливает, всегда недолюбливала, но сейчас у Катарины столько забот, что ещё одной она просто не потянет. Как же не вовремя Вы, матушка Мария!

– Не бойся меня, – почти ласково начинает разговор та и, присаживаясь напротив, протягивает свою руку к покоящейся на поверхности трапезного стола ладони Катарины. – Не меня тебе нужно бояться, а сама знаешь кого.

Как током ударенная, Катарина поднимает испуганный взгляд огромных глаз на матушку:

– О чём Вы, преподобная, я не понимаю.

– Зато я понимаю. И волнуюсь за тебя. Ты наверное думаешь, что ты одна такая…

Возникшая пауза на полуфразе заставляет сердце Катарины биться чаще, а прикосновение пухлой руки аббатисы к её пальцам и вовсе – вздрогнуть от неожиданности.

– Но ты не одна. Не первая и не последняя. Я ведь тоже когда-то была молодой и красивой. Правда и Лоренц тогда ещё не был епископом. Мы были ровесниками, а я робела перед ним, как кролик перед удавом. Этой истории нет конца. Только кролики всё молодеют, а удав лишь наращивает кольца. Смирись, если сможешь, и помни – это не навсегда. А если не сможешь… смириться, удав задушит тебя в своих объятьях.

Готовая подскочить на скамье, Катарина делает резкое движение плечами, словно стряхивая с себя груз услышанных слов, словно желая освободиться от него, будто этих слов никогда и не было.

– Не гневись. Просто знай. От чего бы ты не скрывалась в моих стенах, какие бы чудовища из прошлого не преследовали тебя в ночных кошмарах, здесь ты найдёшь защиту от всего. Кроме него. Мы все у него под пятой, и монастырь не расформирован до сих пор только благодаря его покровительству. Я сочувствую тебе, но ты женщина умная, и потому я взываю к твоему разуму. Будь ответственной: навлекая его гнев на себя, ты ставишь под удар весь орден.

Выскочив из-за стола и пробурчав “Мне пора”, Катарина торопится к выходу и уже в дверях останавливается, настигнутая словами аббатисы:

– Знаешь, в чём разница между епископом аугсбургским и Богом? Бог всё видит и всё прощает. Епископ тоже всё видит, но ничего не прощает.

Уже выводя машину с монастырской стоянки, уже рассекая колёсами лужи, двигаясь по высланному Штеффи адресочку, Катарина всё никак не может отделаться от этих слов. Надёжнее, чем “Отче Наш” те застряли в её голове и угрозой, и предостережением одновременно. Она должна быть осторожной, и за этим-то она и приезжает в грязный обшарпанный анклав, состоящий из бетонных гаражей – затем, чтобы себя обезопасить.

– Улюлю, кого мы только здесь не видели, даже двойник Леди Гаги как-то заезжал. Да, заезжал – ребята, помните того мужика? – чумазый цыган с ужасающим акцентом ведёт сестру вглубь одного из бетонных строений, внутри оборудованного под мастерскую. – Но монашек ещё у нас не было. А ты не ряженая? Ребята, смотрите, крест вроде настоящий! Больших бабок стоит, – цыган хватается за распятие на груди монахини, походя как бы нечаянно задевая прикрытые плотной серой материей соски.

– Отвали от неё, Милош, – грузный мужик, покрытый татуировками с головы до ног, выползает из-под кузова разобранного на запчасти грузовика, и судя по тому, как резво отскочил Милош, этот мужик здесь, похоже, за главного. – Говоришь, ты от Штеффи? Ну, с чем пожаловала?

Катарина протягивает сто евро – деньги вперёд – и делится своими подозрениями. Какой-то пацан, на вид не старше лет четырнадцати, вырывает из её рук мобильник и, в два счёта распотрошив его, так же резво собирает обратно.

– Трубка чистая. Надо бы тачку проверить.

После беглого осмотра грязного мерседеса, он лишь довольно присвистывает.

– Да тут загадка-то на грош. У тебя в тачке стоит стандартная противоугонная система с GPS-трекером – кто угодно, имея доступ, может тебя отследить.

– Избавьтесь от этого, – шепчет Катарина. – Пожалуйста.

– Погодика, – главарь подходит ближе, возвышаясь над девушкой скалой, – избавиться – дело не хитрое. Да только начальство твоё, или кто там эту систему установил, сразу же обнаружит пропажу сигнала.

– Её начальство – Иисус, ему GPS без надобности, – встревает пацан, и все трое обитателей гаража заходятся диким смехом.

– Шутки шутками, сестричка, а я тебе советую аппарат оставить на месте, – продолжает татуированный босс.

– Но мне иногда нужно… скрыться, – продолжает шептать Катарина, боясь почему-то в столь неоднозначной компании разговаривать в полный голос.

– Ноу проблем, дорогуша, – громила залезает в салон авто и вскоре извлекает оттуда небольшую чёрную коробочку, чем-то напоминающую старый громоздкий мобильник. Внутри коробочки вставлена сим-карта, а снаружи во все стороны торчат кабели с различными разъёмами. – Это и есть сигналка. Когда надо будет схорониться – просто оставь её там, где ты хочешь, чтобы все думали, будто бы ты там и правда находишься. Но следи, чтобы к сети была подключена! В общем, ты поняла! Уж простите, сударыня, мы с немецким не в ладах и складно говорить не умеем!

Все трое снова гогочут, а когда Катарина, кивнув на прощанье, забирается в машину и от волнения путается в полах рясы, гогот становится совсем уж невыносимым. Водрузив чёрную коробочку на прежнее место и убедившись, что все проводки надёжно сидят в гнёздах, Катарина трогается в путь. Сегодня ловчить с фэйк-сигналами ей не требуется – Лоренц оповещён о её намерении посетить Рюккерсдорф по делам. Вот только отца Кристофа там нет, а об этом он не знает. Отец Кристоф может вернуться в любой момент… Катарина нервничает: дело к полудню, времени мало. Она жмёт по газам, торопясь навстречу опасным приключениям. В её планах доехать до деревни, вызвать полицию и направить их прямиком в подвал, а там – будь что будет. Когда они найдут труп, она уж как-нибудь отмажется. Это сейчас не самое главное. Как сказал профессор: главное – это тело.

***

Несмотря на решительный настрой, разогнаться на шоссе сестре не удаётся: прошлой ночью вслед за дождём усилился и ветер, и загородные трассы то там, то здесь оказываются перечёркнуты павшими столбами деревьев. Придорожные посадки, призванные охранять проезжую часть и участников дорожного движения от внезапных помех извне, сами стали помехой: и пока полицейские автомобили с беззвучными мигалками упорядочивают потоки автотранспорта в обоих направлениях, работники коммунальных служб работают над тем, чтобы освободить путь. Шумят пилы, и погруженные на грузовики фрагменты деревьев, ставшие уже дровами, увозят прочь; на время пробка рассасывается, чтобы через несколько километров возникнуть вновь: придорожные посадки появлись вдоль трассы не так давно, и искуственно воткнутые в почву деревья ещё не успели нарастить крепких корней.

В отличие от большинства соседей по едва движущемуся плотному потоку, Катарина не лупит по кнопке звукового сигнала, не высовывается в приоткрытое окно с целью обматерить подрезавшего водителя или, подрезав кого-то самой, показать средний палец. Это не значит, что она спокойна, это лишь значит, что она пытается быть спокойной. Получается едва ли: время безвозвратно утекает, а вместе с ним утекает и перспектива завершить неприятную спецоперацию по обнаружению старого трупа до наступления темноты. Ночью будет страшно. А ещё Шнайдер должен приехать. При нём провернуть задуманное она не сможет, да и не хочет. Она не хочет его расстраивать. Ей хочется, чтобы у этого мужчины всё было хорошо, хотя она знает, что не будет. Бедный Шнайдер – сам-то он ни сном ни духом… Думать об отце Кристофе, истовом и невинном, стоящем на пороге большой беды, так трудно, что Катарина решается на немыслимое. Срулив с двухполосной правой стороны на вязкую хлюпающую обочину, она ведёт замызганный мерседес вдоль копошащихся в очереди на проезд автомобильчиков. Другой бы на её месте не удержался: приоткрыл бы окошко и показал средний палец им, им всем, но мысли сестры далеки от подобного. Её победный рывок не долог: первый же полицейский патруль, регулирующий движение на данном участке трассы, перегораживает ей ход.