Текст книги "It Sleeps More Than Often (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Эй, есть кто-нибудь? С Вами всё в порядке? Может быть, вызвать полицию? – сестра обходит машину кругом, инстинктивно избегая заглядывать в окна. Никаких видимых повреждений на корпусе нет, бензином вроде не пахнет. А может, машина пуста? Кончилось топливо, и водитель отправился на поиски…

– А я делал ставки. Я сам против себя самого. Выйдешь-не выйдешь. Не ошибся в тебе, профурсетка! Как про таких, как ты, говорят: шлюха с золотым сердцем? А ехала бы себе дальше, и ночка выдалась бы спокойной. Но старина Лоренц любит игры, а ты, похоже, уже доигралась.

Лоренц, бесшумно подкравшийся откуда-то со стороны придорожных насаждений, шепчет сестре на ухо свои речи, прижимая её к боковой дверце своего ауди. Катарина никогда не увлекалась фильмами ужасов, но ей кажется, что ничего подобного ни в одном из них ещё не показывали. Ничего настолько страшного.

– Господин епископ, что Вы здесь делаете? Вы… Вы следите за мной?

Она пытается держаться ровно. Конечно, он следит, она знает это. GPS-трекер в своём гнезде. Но что ему надо?

– Слежу? Помилуй. Просто я решил устроить нам небольшое романтическое приключение. И начал его с сюрприза. Ну, скажи – сюрприз удался?

Она замечает, что он больше не жмётся к ней, и, почувствовав свободу от душных обжиманий, разворачивается к вездесущему епископу лицом. Он в светском, как и тогда, когда нагрянул к ней в мотель. В узких чёрных джинсах и чёрной толстовке с еле различимым то ли от множественных стирок, то ли от тьмы вокруг, принтом, изображающим обложку одного из первых альбомов Megadeth. Можно было бы снова сказать “слишком молодёжно”, но если какая молодёжь так и ходила, то было это годах в восьмидесятых. Лоренц в своих обычных очках и в тёмных конверсах. Катарина фыркнула бы от вида этой нелепицы, если бы ей не было так страшно.

– Ну? Какие будут пожелания? Чего ты хочешь? Говори, не стесняйся! – на его губах играет кривая улыбка, а левая скула, кажется, чуть-чуть подёргивается.

– Я хочу домой. В монастырь… – честно признаётся Катарина.

– Не считается. Я же сказал: ро-ман-ти-чес-ко-е свидание. Знаешь, что это такое? Или уже подзабыла? Тебе напомнить? Ну? Отвечай!

– Хорошо, господин епископ. Я хочу есть, – снова честно признаётся Катарина.

– Вот это другое дело. Значит, едем ужинать. Раздевайся.

Не то, чтобы Катарина не ожидала вновь услышать это слово, но в текущем контексте оно действительно прозвучало неожиданно.

– Что, прямо здесь?

Лоренц смеётся во весь голос:

– Не торопи события, милая. Сними верхнее – у тебя же под рясой что-то приличное, я надеюсь? Не хотелось бы, чтобы в нашей парочке именно ты привлекала к себе внимание.

Под рясой у сестры обычное вязаное платье до колен. Достаточно плотное, чтобы не светить лишнего, но достаточно узкое, чтобы подчеркнуть отсутствие излишеств в очертаниях её фигурки.

Катарина выводит мерседес на трассу и следует за Лоренцем, направляющим ауди в сторону ближайшего гостиничного комплекса. Припарковавшись, оба водителя ступают к центральному входу в заведение. Лоренц был прав: на них вообще никто не обращает внимание, а будь кто из них в клерикальном, вокруг уже разве что вспышки фотокамер не заблистали бы. Лоренц спокойно занимает столик и утыкается носом в меню, при этом юный официант, совсем мальчишка, с бараньим упорством взирает в лицо господина, ожидая распоряжений. Их так учат: улыбаться и искать намёков в микродвижениях клиентских лиц. Ничего необычного. И наблюдая за официантом, Катарина абсолютно уверена, что в чудаковатом господине тот господина епископа не узнаёт. А сам епископ… Он держится настолько свободно, вальяжно, что даже если кому из случайных встречных и покажутся знакомыми черты морщинистого непривлекательного лица, то заподозрить в эксцентричном немолодом мужчине именно епископа аугсбургского в голову не придёт никому. Тем временем Лоренц делает заказ, даже не поинтересовавшись пожеланиями спутницы, и дождавшись, когда официант отправится прочь, обращается к сестре:

– Нам нужно чаще бывать на людях вместе, ты не находишь? Это так волнующе. – Не получив никакой реакции, он продолжает разглагольствовать: – Я сделал заказ, положившись на свой вкус. Ты же не против?

– Мне надо отлучиться, – отвечает Катарина, не поднимая глаз.

В туалете тепло, и даже пахнет приятно – освежителем “Морской Бриз” и едва уловимым флёром ментоловых сигарет. Рано Катарина насторилась, что худшее из возможного уже произошло. После свидания с трупом, после краха всех надежд на то, что с сектантами удастся сладить, под занавес этого холодного грязного дня, она оказывается в тисках епископа. Сестра решает как следует поужинать, раз уж выпала такая возможность, а потом напиться до беспамятства – она слышала, как он заказывал вино. И будь что будет. Уповая на хмель, давно и безотказно служащий многим людям обезболивающим, она отдаётся на волю случая и, освежившись, возвращается в зал.

Вид жареной свинины с картофельным пюре и овощами на пару заставляет желудок петь серенады. Глотая слюни и еле удерживая себя в рамках норм этикета, Катарина набрасывается на еду, ловко управляясь с ножом и вилкой, и вспоминает о выпивке лишь когда на тарелке остаётся уже меньше половины.

– Попробуй вино, дорогуша. Не пожалеешь, – Лоренц подталкивает к ней изящный бокал с тёмно-вишнёвым содержимым.

Катарина осушает его в несколько глотков, не заботясь уже даже об этикете. Лоренц заботливо наполняет его заново, потом снова. После третьего бокала её взгляд теряет резкость, а ноги, кажется, уже потеряли чувствительность, и потянувшись к бутылке, чтобы наполнить бокал в четвёртый раз, она получает по рукам.

– Тебе хватит, дорогуша. Мне нужно, чтобы ты ещё хоть чего-то соображала.

Катарина смутно помнит, как добралась до номера. Лоренц снял комнату в этой же гостинице – кто знает, как ему это удалось, но не светил же он перед портье настоящими документами? Сестру на себе он практически тащил. Катарина даже задумалась: а точно ли это было столовое вино, а не креплёное? Знатно её развезло.

– Ну, освежись пока, а я тебе помогу.

На ходу сорвав с девушки платье и чудом не позволив ему расползтись по ниткам, Лоренц освобождает подопечную и от белья тоже. Затолкав её в неглубокую белоснежную ванну, он выдавливает туда же целый пузырёк геля и включает оба крана на всю, отчего помещение моментально заполняется тёплым паром и лёгким фруктовым ароматом.

Катарина, раскинувшись на дне ванной, ощущает, как вода подбирается все ближе к её ноздрям, а она так слаба, что не в силах пошевелиться. Уж не собирается ли он её утопить? Похоже на то. Но епископ подхватывает обмякшее тело под локти и усаживает Катарину так, чтобы её голова с относительным удобством расположилась на бортике. Дождавшись, пока ванна наполнится, а воздушная пена прикроет грудь женщины, Лоренц выключает воду и усаживается у изголовья.

– Ну что, будешь каяться, или как?

– Почему мне так тяжело двигаться? Что это было за вино? – кажется, до Катарины начинает что-то доходить.

– Вино как вино, только с таблетками. Ну так что: будешь говорить?

– О чём Вы? – перепуганная до смерти Катарина озирается по сторонам, надеясь наткнуться взглядом хоть на что-то, напоминающее спасение.

Что задумал Лоренц? Зачем опоил её? А ведь она подозревала, что чего-то подобного вполне можно от него ожидать. И вот – свершилось. Но что ему нужно? Неужели просто надругаться над утерявшей контроль над телом, но не над головой девушкой? Тогда к чему он клонит, в чём предлагает покаяться?

– Вот об этом, – кривая ухмылка на лице епископа мгновенно сменяется непроницаемой маской.

Он тычет в глаза сестре экраном своего смартфона. На нём она и отец Кристоф, в Рюккерсдорфской церкви… Кто мог сделать такой снимок? Неужели матушка Мария права, и Лоренц действительно не только ничего не прощает, но и всё видит? Как он узнал? Не важно как – получив фото, за которым, по сути, ничего не стои́т, он, подгоняемый извращённым чувством собственничества, вычислил направление движения её автомобиля и подстерёг на полпути, чтобы затащить сюда. Сомнительное местечко, и никто не в курсе, где она и с кем – и даже если он сейчас её утопит, никто не узнает!

– Господин епископ, это не то, о чём Вы подумали, – самая дурацкая фраза, которая, то и дело появляясь в телесериалах, заставляет зрителя снова и снова бить себя ладонью по лбу.

– Да неужели? А о чём же, по-твоему, я подумал? – не меняя выражения, говорит епископ, а в голосе его звучит насмешка.

– Вы ничего ещё не знаете! Не знаете! В Рюккерсдорфе случилось такое…

Катарина постаралась приподняться и даже занесла одну ногу в сторону, перекинув её через бортик ванны.

– Не знаю, говоришь? А мне, глядя на эту весёлую картинку, почему-то кажется, что всё я прекрасно знаю. Предупреждал же тебя, но потаскушью сущность и ремнём не выбить… Хотя, ремень – это громко.

Вдруг он кладёт свою ладонь на голову монахини и, с силой надавливая, заставляет опуститься её под воду. Не успев опомниться и сообразить, что к чему, Катарина пытается кричать и, оказавшись под водой, закашливается, отчего вода устремляется ей в горло, а по поверхности водной глади разбегаются стайки пузырьков. Она не знает, как долго Лоренц удерживал её неспособное дать отпор тело, но наглотаться она успела так, что дыхательные пути уже защекотало изнутри от скопившейся в них жидкости.

Взяв девушку за волосы, Лоренц вытаскивает её голову на воздух. Убедившись, что он её больше не держит, она кое-как ухватывается за бортик и, собрав последние силы, подтягивается к нему. Ей удаётся перевалить своё тело через край и, оказавшись на полу, Катарина долго и шумно откашливается, разнося со свистом выплёвываемые брызги по помещению. Разглядывая мокрое тело на полу, Лоренц впервые сталкивается с тем, что совершенно не понимает, как себя вести. Опоив монахиню, он хотел повеселиться с ней, а погрузив под воду – лишь припугнуть немного, так, ради смеха… Но она уже которую минуту лежит на полу, свернувшись креветкой, и даже не пытается встать или хотя бы прикрыться. Она кашляет так отчаянно, что Лоренцу становится действительно страшно. Неужели он переборщил? Как бы то ни было – она того заслужила. Чёртова изменщица. Изменщица и лгунья. Хоть бы постеснялась к отцу Кристофу приставать, нашла бы себе кого посговорчивее! Гнев новой волной подкатывает к щекам Лоренца, заставляя те краснеть. Схватив с полки толстое банное полотенце и в одно движение раскрыв его, он подлетает к монахине и, бросив полотенце ей на плечи, приговаривает:

– Вот, вытрись, и пойдём спать. И хватит прибедняться…

– Больше никогда ко мне не прикасайся, ты, старый больной ублюдок, – кричит она. Кричит так, будто её пытают, а то и вовсе – убивают.

Неожиданно сильный голос ступенчатым эхом разносится по просторной ванной. Этот крик оглушает – и не только децибелами, но и внезапностью. Меньше всего на свете Лоренц ожидал услышать, как она кричит. Ведь прежде она всегда вела себя тихо, раздражая разве что слезами…

Оттолкнув его руки с удерживаемым в них полотенцем, Катарина, хватаясь за сушилку для белья, пытается встать. Ноги скользят по залитому водой кафельному полу, а руки так слабы, что не в силах удержать вес тела, и она снова оказывается на полу, на этот раз соскользнув по стеночке.

Лоренц так испугался её криков, испугался, что постояльцы по соседству услышат и вызовут охрану, или кто-то из сотрудников зайдёт внутрь, чтобы проверить, всё ли в порядке… Он мог бы заткнуть ей рот ладонью, но что-то в её вопле было такого, что дотрагиваться до неё он пока не рискует. Что угодно, лишь бы только она не орала.

– Ну всё-всё, сейчас выспись, а утром отправляйся по своим делам. Слушания уже послезавтра…

Она не смотрит на него, а ему неудобно наблюдать за тем, как неловко она пытается накинуть на себя банный халат непослушными руками.

– Только не кричи. Дай помогу. Я тебя не обижу…

Слишком поздно он понимает, что зря сказал последнюю фразу. Он уже столько раз её произносил – кто ж ему теперь поверит?

Несмело, стараясь не касаться голых участков тела, он набрасывает на девушку халат, а затем подхватывает её на руки и относит в постель.

– Спи, и не бойся, я тебя не трону, – убедившись, что всё ещё не обретшее полного тонуса тело монахини удобно утроилось под одеялом между двумя подушками, Лоренц укладывается на другом краю – поверх покрывала, не снимая одежды.

Несколько минут проходят в абсолютной тишине и, вслушиваясь в упорядоченное дыхание женщины, он уж было подумал, что она спит, как вдруг её голос, больше похожий на язвительное шипение, нарушает спокойствие:

– А я и не боюсь. Были времена, когда я боялась Штеффи, но потом ты занял её место. Знай: теперь и твоё место занято. У меня появились враги пострашнее, и ты можешь делать, что хочешь – можешь рассказать полиции про Петера, насиловать меня, пока я не умру, можешь расформировать монастырь святой Елизаветы… Но мою покорность ты больше не получишь никогда.

“Не боюсь, не боюсь, больше не боюсь”, – твердила она во сне, но то было уже в её голове. Зацикленный сон без видений – лишь фраза-мантра. А Лоренц не спал до утра. Теперь его черёд бояться. Он слишком долго веровал в то, что угрозы и прельщения заставят своенравную монашку добровольно склонить перед ним свою голову. Что рано или поздно это произойдёт – она признает в нём Мужчину, своего повелителя. Теперь же настало время краха надежд – Лоренц отчётливо понимает, что после сегодняшнего вечера этого не произойдёт никогда, а значит – он её теряет. Ну и что? Ну и что такого? Да, обидно. Ещё ни одна не была так дерзка. Ну и пусть. Отпустит эту, хорошенько подпортив ей жизнь на прощанье, и найдёт другую, более сговорчивую. Да и о каких врагах она говорит? Бредит? Блефует?

Вновь чутко прислушавшись, он улавливает мерное сопение с противоположной стороны постели. Она спит, и на этот раз – по-настоящему. Аккуратно, стараясь не скрипеть кроватью, он поворачивается на бок и сквозь заляпанные линзы очков и полусвет казённого ночника вглядывается в сопящую мордашку. Он злится и на Катарину, и на себя, и заранее – за то, чему между ними так и не суждено случится. Он пропал. Он запал на неё.

***

Катарина останавливается у башни Перлахтурм, рядом со зданием Аугсбургской ратуши – слушания пройдут именно здесь. Не в Золотом зале конечно, но всё же в самом сердце города. Парковочных мест как всегда не хватает, но для представителей официальных делегаций места были зарезервированы загодя. Покидая машину, сестра чуть не задевает дверцей припарковавшуюся рядом даму: судя по тёмной одежде и тёмной коже – представительницу противодействующего лагеря. Обе женщины сдержано кивают друг другу и расходятся в разные стороны. Мулатка в хиджабе – к собирающейся поодаль группе манифестантов. До слушаний ещё несколько часов, они начнутся в три по полудню, но граждане собираются на площади с самого утра. Катарина направляется в кафе: она должна встретить профессора и обговорить с ним детали выступления. Проходя мимо базилики святых Афры и Ульриха, хранящей мощи главных аугсбургских святых, покровителей города, она лишь диву даётся. Как бы ни было противно это признавать, но в чём-то епископ прав: на земле, пропитанной кровью христианских святых, на земле, давшей приют первым христианским проповедникам ещё во времена, когда старинный германский город входил в состав Священной Римской Империи, чужакам не место. За такие мысли, огласи она их вслух, её бы распяли публично: нетерпимость и ксенофобия в современной Германии – самый страшный грех. И Катарина втихаря радуется, что за её тайные чаяния есть кому постоять: с противоположной стороны Ратхаусплатц уже компануются активисты от католических общин, и шуму от них не меньше, чем от поборников ислама. Перейдя через площадь и уже почти добравшись до кофейни, Катарина натыкается на ещё одну группу: стайка граждан с агрессивными лицами провожает её презрительным взглядам, и в некоторых лицах Катарина узнаёт подопечных фрау Керпер. “Все в сборе”, – шепчет она себе под нос, искренне надеясь, что полиции удастся не допустить массовых беспорядков или, чего доброго, кровопролитий.

Размышления о делах общественных сменяются размышлениями о личном. Всего через несколько часов монахине предстоит целый ряд неприятных встреч. Ей совсем не хотелось бы видеть Ландерса – позвонив ему вчера с целью обсудить его выступление, она столкнулась с таким холодным приёмом, что её ухо, прижатое к трубке мобильного, чуть не промёрзло насквозь. Ландерс дал понять, что не нуждается ни в её напутствиях, ни даже в её звонках. Он себя не выдал, но и сомнений не оставил: проклятое фото на епископском телефоне – его рук дело. Катарина даже не удивлена, она лишь не может понять: зачем? Что с ним не так, с этом отцом Паулем? Неужели он настолько ревностно блюдёт нерушимость целомудренного бастиона своего коллеги, что готов на всё, лишь бы оградить того от посягательств? И только ли понятными мотивами ревностного католика руководствуется он? Нет ли тут мотивов личных? Катарина далека от того, чтобы подозревать Ландерса в симпатиях в свой адрес, но что же тогда остаётся? Пытаясь не думать о людях слишком уж плохо, она с волнением напоминает себе о Шнайдере. Выдержит ли он предстоящее испытание? Речь о слушаниях. Как бы ни были сильны переживания сестры за участь отца Кристофа, но нехорошее предчувствие относительно его роли на сегодняшних слушаниях беспокоит её ещё больше. Наверняка, кто-нибудь из провокаторов не удержится и спросит его о Майере. Удержится ли Шнайдер? Остаётся уповать лишь на милость Божию.

Новость о трупе из Рюккерсдорфа стала для Лоренца громом среди ясного неба. Действительно ясного – вчера распогодилось и начало подсыхать, а сегодня над Баварией уже вовсю светит солнце! Хорошенькую же свинью подложили деревенские, сами того не зная, выудив тело на свет божий прямо накануне слушаний! А ведь Катарина пыталась предупредить епископа ещё тогда… Но разве он её послушал? Вчера, проснувшись в гостиничном номере, она была одна. Голова болела нещадно, будто по ней всю ночь били теннисной ракеткой. С трудом припоминая события предыдущего вечера, сестра ужаснулась: что теперь с ней будет? На что способен епископ в гневе? Она даже не хотела сперва возвращаться в монастырь: ей явственно виделось, что вместо ставших родными стен уже пустырь, напоминающий о том, что здесь когда-то жили монахини, лишь догорающими головешками. Но монастырь стоял на своём месте и не собирался никуда исчезать. Даже аббатиса Мария не выказала ни словом, ни жестом и намёка не беспокойство. Сестра целый день ждала звонка. Слушания были назначены на следующий день, а значит господин епископ просто не мог не позвонить – это уже вопрос служебной необходимости. И он позвонил, настолько обескураженный и недовольный, что Катарина уже приготовилась к смерти… Он был взбешён визитом полицейского инспектора, принесшего дурную весть о теле, найденном в Рюккерсдорфе. Инспектор сообщил, что исходя из результатов экспертизы, отец Клаус вовсе не утонул, как то могло показаться. Тело находилось под водой всего несколько дней – с тех пор, как началась буря, и вода в речке поднялась и ускорила ход. Но до этого труп несколько месяцев пролежал в прохладном сухом месте. Более того – он был забальзамирован! Наконец стало ясно, почему ни Катарина, ни Штеффи, открыв злополучную дверь в подвале, не почувствовали запаха… Епископ был напуган – так напуган, что от внимания Катарины это не ускользнуло. “Ты была там в тот день – почему ты мне не сказала? Я бы сразу договорился с полицией о неразглашении, я бы поменял дату слушаний, я бы…”. “Я пыталась Вам сказать”, – отвечала она, – “Я пыталась…”. А он ничего не отвечал. По сообщению полиции, причина смерти Клауса Майера пока не выяснена. Епископ умолял служителей закона повременить с распротранением этой информации в прессе, но было поздно: то ли через местных, то ли через говорливых сотрудников полиции, информация о найденном теле просочилась сперва в соцсети – в виде слухов, а затем и в СМИ – в виде ещё бо́льших слухов. Каких только легенд теперь не гуляет вокруг этой истории: кажется, она взбаламутила общественность даже похлеще, чем подзабытая трагедия с мнимым причастием отца Клауса к самоубийству Александра. Катарина боится за Шнайдера – ему теперь отвечать на вопросы. Его же просто закидают вопросами…

Заприметив через витринное окно кофейни профессора, прибывшего из Мюнхена в сопровождении своей дочери, Катарина переступает порог заведения и тут же оказывается по другую сторону мироздания. Мир трупов, интриг и шантажа сменяется миром кружевных скатёрок, горячего шоколада и присыпанных кокосовой стружкой свежих бисквитов.

========== 16. Столкновение ==========

Спустя полтора часа Катарина покидает кофейню и решает пересечь Ратхаусплатц напрямую, чтобы поскорее добраться до Ратуши. Ей сразу же приходится пожалеть о принятом решении: площадь уже заметно омноголюдила, и кроме туристов и местных жителей, под влиянием долгожданной хорошей погоды выбравшихся в центр города на прогулку, группки манифестантов тоже разрослись, а колориту всему этому разномастному собранию добавляют то там, то здесь мелькающие кислотно-жёлтые жилеты сотрудников полиции. Молодой женщине в одеянии, выдающем её принадлежность к одному из лагерей, не долго удаётся прогуливаться незамеченной. По пути к Ратуше она насчитала в свой адрес три скабрезных выкрика, пять одобрительных и несколько десятков молчаливых заинтересованных взглядов. То ли ещё будет – заседание пройдёт в одном из конференц-залов, и кроме заявленных выступающих на него аккредитованы местные журналисты и представители общественных организаций, а трансляция будет передаваться в интернет в онлайн-режиме, и многочисленная публика, собирающаяся следить за дебатами прямо на площади, уже ждёт начала представления.

Катарина подходит к служебному входу как раз в тот момент, когда у него тормозит служебный автомобиль епископа. Лоренц сегодня сам на себя не похож: он в чёрной сутане с лиловой окантовкой, множеством лиловых пуговиц и ярким кушаком, сверкает на всю округу лиловым же пилеолусом, и не только чёрный цвет выдаёт его настроение, но и непробиваемо серьёзное выражение лица. Публика привыкла видеть его вечно улыбающимся и раздающим шуточки направо и налево, и такая смена образа не укрывается от взглядов немногих журналистов, которым удалось проскользнуть ко входу сквозь заслон охраны.

– Господин епископ, прокомментируйте сообщение о смерти беглого отца Майера, – самая бойкая из нескольких представителей прессы подлетает к нему с микрофоном, и даже она смущена тяжестью взгляда, которым он её одаривает.

Жестом приказав охране не преграждать журналистке путь, он лишь сухо выдаёт:

– Без комментариев. Чуть позже мы созовём официальную пресс-конференцию и ответим на все вопросы.

– Но Вы подтверждаете гибель… – не унимается журналистка, однако Лоренц уже исчезает в дверях, оставляя ту растерянно таращиться ему вслед.

Катарине страсть как не хочется заходить в те же двери, но останься она ещё хоть на минуту на улице, и расстроенная журналистка за неимением рыбёшки покрупнее возьмёт в оборот и её, и чтобы избежать встречи с прессой раньше времени, сестра, сверкнув служебным пропуском и кивнув расступающимся перед ней охранникам, заходит в здание Ратуши.

Лоренц ждёт её, рассевшись на одном из изысканных диванчиков в центре просторного прохладного холла. Завидев монахиню, он что-то шепчет своей свите, и те моментально испаряются, оставляя его одного.

– Как же так, сестра, – начинает он издалека, – я думал, мы с Вами в одной лодке, а Вы, оказывается, даже не считаете нужным информировать меня о самых важных вещах, – затягивает он старую песню, но сестра и не думает отвечать, а он и не ждёт ответа.

Жестом указав на место рядом с собой он приглашает её присесть. Диванчик выполнен под старину, а может он действительно старинный, но претерпевший уже такое множество реноваций, что старины за новенькой обивкой и гладкими полированными подлокотниками уже не углядеть.

Стараясь унять предательскую дрожь, Катарина усаживается рядом.

– Профессор Гессле скоро прибудет, монсеньор.

Он молчит, она тоже. Молчание затягивается и становится неудобным. Катарине хотелось бы, чтобы кто-то его нарушил, кто-то со стороны, способный отвлечь внимание епископа на себя. И Господь внемлет её молитвам, да так, что она тут же сожалеет о неосмотрительно допущенном желании. В дверях появляются Шнайдер и Ландерс. Шнайдер явно волнуется, он теребит пуговицу на пиджаке нервными пальцами, но лицо его светло. Чего не скажешь о Ландерсе – завидев монахиню, тот становится мрачнее тучи и показательно отводит взгляд, даже не наградив женщину дежурным приветствием.

– Сестра, скажите, как мне реагировать на вопросы насчёт отца Майера, – сходу атакует Кристоф, и Катарина рада ему. Вместо сестры отвечает сам епископ:

– Никак не реагируйте. Говорите, что следствие идёт, и полиция не разглашает промежуточных результатов. Мы должны пресекать любые попытки увести разговор в сторону от основной темы. Не забывайте – собрание посвящено передаче права на аренду площадей у Центра международной торговли. Помните об этом!

Игнорируя сердитые взгляды Лоренца и Ландерса, Катарина встаёт и увлекает отца Кристофа в сторону – ей необходимо прощупать, насколько он стабилен. Оставшись с епископом наедине, Ландерс не знает куда себя деть: то мнётся с ноги на ногу, то закусывает губу. Наконец Лоренц поднимается и сам подходит к нему, отчего Пауль забывает, как дышать.

– Спасибо за солидарность, отец Пауль, – шепчет епископ ему на ухо, и от такой близости этого великого человека щёки Ландерса вспыхивают то ли от смущения, то ли от гордости. – Я никогда в Вас не сомневался.

Лоренц удаляется: прибыли настоятели собора Девы Марии и церкви Святой Анны – крупнейших церквей Аугсбурга, и он должен их поприветствовать. Ландерсу о многом хотелось бы расспросить: о том, например, схлопотала ли блудливая монашка по заслугам, и какие санкции ей грозят за недостойное поведение, но он прикусывает язык. Ему за себя стыдно. Он ненавидит Катарину всей душой, а ещё он ненавидит это чувство: нанависть делает его плохим человеком, гораздо более плохим чем тот, кем он является, когда коротает ночи за сочинительством любовных сонетов запретного содержания. Пауль знает, что он плохой, и он не хочет быть совсем уж плохим, но ненависть сильнее него.

***

За полчаса до начала мероприятия всех делегатов просят занять свои места в конференц-зале: две трибуны, два длинных стола условно выделены на условной сцене, две стороны – по числу сторон конфликта. В центре председательствует сам мэр, а зал до отказа набит журналистами и официальными лицами. Убедившись, что все участники готовы, мэр лично объявляет начало слушаний.

Вступительное слово он передаёт сам себе – он из тех, кто живёт по принципу “Хочешь, чтобы дело было сделано хорошо – сделай его сам”. За это одни называют его затычкой, которая впору каждой бочке, другие – напротив, восхищаются феноменальной трудоспособностью и смелостью брать на себя единоличную ответственность за происходящее в городе. А ещё мэр не любит юлить. Отсутствие дипломатического такта – ещё одна особенность, за которую его одни бранят, другие превозносят. И, следуя привычке, градоначальник честно высказывает своё недовольство сложившейся ситуацией. Наверное, вступительная речь была призвана сгладить уровень взаимной неприязни противоборствующих сторон, но мэр неожиданно для себя добился противоположного эффекта.

– Сперва Вы втихаря прокручиваете делишки со своим другом епископом, передавая ему право на аренду площади под торжества и даже не считая нужным поставить нашу общину в известность, а потом, видите ли, сожалеете о сложившейся ситуации? Если бы не повальная коррупция и панибратство – сожалеть было бы не о чем! – первый выпад принадлежит молодому мулле*, судя по виду – выходцу то ли из Алжира, то ли из Туниса.

– Господин Салах, если Вам угодно обвинить меня в коррупции, добро пожаловать в суд и продолжим беседу там! А если нет – то высказывайтесь по делу, избегая эмоциональных выпадов, – отвечает мэр: он не привык отмалчиваться, когда тапки летят в его сторону. – А сейчас пускай выскажется господин епископ Кристиан Лоренц, ведь вопрос, судя по всему, предназначался ему.

Лоренц учтиво кивает мэру, обводит аудиторию спокойным уверенным взглядом, на молодом мулле задержавшись чуть дольше. Сложно поверить, но под пронзительным взглядом наглец тушуется. Очки Лоренца – как лупа, что при умелом взаимодействии с солнечным лучом рождает пламя. Глаза Лоренца, ясные и чистые, необыкновенно яркие для человека его возраста – как солнечные лучи: их взгляд прям, безжалостен и прожигает насквозь.

– Спасибо, господин мэр. Претензии господина Салаха мне не ясны. Площадь возле Центра международной торговли находится в собственности муниципалитета, градоначальство вольно сдавать её в наём кому угодно. В этом году, в отличие от многих предыдущих, епископат подал заявку первым, и нет ничего удивительного в том, что её утвердили. Возможно, мусульманам следовало бы просто быть порасторопнее… – он делает паузу, позволяя представителям мусульманского сообщества вдоволь повозмущаться. – А возможно, всё дело в неверно расставленных приоритетах. Аугсбург – древний германский город, прославленный многими христианскими мучениками. И блюсти традицию не запретит нам никто.

Не дожидаясь воцарения суматохи, Лоренц уступает место на трибуне почтенному профессору Гессле. Катарина смотрит на старика, не отводя глаз, она волнуется жутко, сильнее, чем за себя. Но они выбрали правильную тактику: профессор отделывается долгой и скучной научной справкой, фактологическим экскурсом, не снабжая свою речь никакими оценочными характеристиками. По её завершению ни у кого из присутствующих в зале сомнений не остаётся: Троичные гуляния – старинная местная традиция с глубокими корнями. Это факт, и на этом всё. И овцы целы, и волки сыты. Лоренц явно недоволен, Катарина с облегчением опускает напряжённо приподнятые плечи, а профессор вежливо откланивается и в сопровождении дочери покидает зал заседаний. Наступает время ответного хода, и слово переходит к сестре Катарине.

Право поднять вопрос расово-религиозной неприязни неслучайно доверили женщине: с одной стороны, ей будет проще парировать нападки взаимными обвинениями в нетерпимости, хотя бы в гендерной, с другой стороны, исламские проповедники не умеют общаться с женщинами на равных, а в рамках мероприятия им так или иначе придётся это делать. Они стараются, но получается не очень: ставка на войну нетерпимостей была верна. Противнику не удаётся долго удерживать маску приличия. Уже через пару реплик на Катарину обрушиваются обвинения в некомпетентности, несоответствии занимаемой должности и вообще – не бабское это дело о серьёзных вещах рассуждать. Команда епископата ведёт в счёте: парламентариям, которым сразу же после публичной дискуссии предстоит принять окончательное решение о правах на аренду, такие выпады точно не понравятся.