Текст книги "Постскриптум: "Пусть бог не вмешивается" (СИ)"

Автор книги: урсула де виль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– А она сообщила им о том, что ты очнулась?

Насмешливо улыбнувшись и негромко рассмеявшись, Холмс шумно вздохнула и ответила:

– Мы же говорим о Елене, Карлос, – ведьма поставила корзинку с фруктами на ближайшую скамью и сказала детям, что если они захотят ещё, то могут просто подойти и взять. – Эта женщина обожает сюрпризы больше, чем праздники, на которые их можно устраивать. Естественно ни один человек даже словом не обмолвился.

Аллегро тоже засмеялся и, вновь взявшись за ручки кресла, начал медленно катить его в сторону городских улиц, где во всю кипела работа. Теперь, вместо привычного быта, в это время многие были заняты ремонтами своих домов или же помогали соседям чинить их жилища. Поэтому какая-нибудь, даже самая мелочная, работёнка всегда находилась.

Вокруг было так оживлённо – люди что-то чинили, носились туда-сюда, общались и просто хорошо проводили время. Но Триш чудилось затишье: она никого и ничего не слышала, отдавая всё внимание мыслям и ощущениям.

Между ней и Карлосом воцарилась тишина, и на секунду Терри показалось, будто он всё знал. Знал, что Холмс была ведьмой, что она попала к ним из другого времени… и что она в скором времени должна была всех оставить.

Может быть, больное воображение играло с ней злую шутку – в последнее время всё окружение Патрисии сильно любило этим промышлять – а может быть, Аллегро и впрямь обо всём догадывался… Во всяком случае он предпочитал закрывать на это глаза и позволять всему идти своим чередом.

Он молчал ещё какое-то время, постоянно поворачиваясь и высматривая что-то, пока не принял решение остановиться, и не заговорил:

– Как ты смотришь на то, чтобы сейчас отправиться в порт и погулять у большой воды?

Удивлённо моргнув, Холмс машинально кивнула и согласно замычала, дивясь неожиданной смене настроения и гадая, что же такого интересного он увидел, что могло навести его на мысль прогуляться по порту.

В любом случае, Триш была рада:

Ведь чем больше и чаще она будет видеть, тем лучше запомнит.

II.

У «большой воды» было значительно прохладнее, чем в городе: Триш чувствовала лёгкие порывы солёного морского бриза и сильнее куталась в цветастый хлопковый платок, накинутый на плечи. Карлос сидел рядом с ней, на скамье, устало откинувшись на спинку, и периодически посматривая в сторону пристани, рядом с которой были пришвартованы рыбацкие судна, яхты, лодки, и даже один пассажирский корабль. В размерах он едва ли мог поспорить с круизным лайнером, но, если задуматься, то даже такое судно могло вместить около сотни человек.

– Карлос, если ты не против, то могу я опереться на тебя и немного постоять? – попросила Холмс, так как, будучи в кресле, не могла полностью насладиться видом, а также взглянуть на то, что так заинтересовало её солнечного друга.

– Я не думаю, что это будет хорошо, твой живот…

– Но я чувствую себя вполне нормально – швы уже сняли и болит рана очень редко. Если я не буду делать резких движений, то стоять, опираясь на кого-то, будет не проблемно, – заверила его Холмс, легонько похлопав себя ладонью по животу в том месте, где находилась бинтовая перевязка.

Карлос взглянул на ведьму с большим недоверием, но её ответный взгляд, наполненный уверенностью и одновременно просьбой, не смог долго оставлять его неприступным, поэтому молодой человек быстро встал с насиженного места и протянул руки к колдунье.

Терри слегка поморщилась от неприятных ощущений, поднимаясь на ноги, и всё равно радуясь тому, что за две недели покоя мышцы в них не атрофировались, пусть и ослабли немного. Она положила обе руки на плечо Карлоса, наваливаясь на него всем весом и втайне радуясь, что благодаря кашкам и бульонам прилично сбросила за последние недели, даже притом, что валялась целыми днями или каталась в кресле.

Карлос внимательно посмотрел на ведьму, прижавшуюся к нему всем своим телом и пристально наблюдавшую за тем, как очередное судно становилось маленькой расплывчатой точкой и скрывалось за линией горизонта.

Он знал наверняка – Триш что-то беспрестанно тревожило и беспокоило – но Холмс никогда и никому не показывала своих слабостей, поэтому перемен в ней чаще всего никто не замечал. Аллегро и сам бы не заметил, если бы не Марция, однажды попросившая его поговорить с их неунывающим Шерлоком. Именно она заставила его заметить те неуловимые перемены в Терри.

– Триш… – Карлос сглотнул, неожиданно растерявшись и потеряв дар речи. Но не сдавшись, он начал заново: – Триш… ты в порядке?

В лицо подул особенно сильный порыв ветра, и ведьма повернула голову, встретившись с другом взглядом.

Это был самый простой вопрос, ответить на который враньём никому не составит труда. И в то же время, когда её вот так прямо спрашивали, Патрисия инстинктивно не могла никому сказать и слова лжи.

– Я не в порядке, – улыбнувшись слишком непонятно, от чего так неприятно закололо и заныло под рёбрами, сказала Триш. – Настолько, насколько это вообще возможно. Я не в порядке, Карлос.

Она бы расплакалась прямо здесь и сейчас, потому что горечь с завидным постоянством топила её с головой, погружая на самое дно ящика Пандоры, в котором, увы, места для надежды больше не осталось.

Триш держалась умело и стойко – своей болью омрачать чью-то радость она не собиралась. Возможно поэтому видеть и чувствовать её невыносимую обречённость, спрятанную под нежностью и озорством, было так же мучительно, как если бы она неожиданно нарыдала здесь целый океан.

И все понимали, если кто и был способен утешить её и до самого конца проникнуться всеми этими печальными чувствами, то находился он сейчас за многие километры от этого места.

– Карлос? Какими судьбами ты здесь оказался?

… Или же хотел, чтобы все вокруг так думали.

Аллегро обернулся так резко, что едва не уронил неустойчивую Триш, на секунду напрочь позабыв о её существовании в принципе. Девушка едва успела схватиться за него, чтобы не упасть, а затем подняла голову, чтобы отчитать Карлоса и… не смогла заговорить.

Она как будто вечность не видела его и от того, наверное, он казался таким худым, уставшим и вымученным, будто бы потерявшим веру в собственные силы.

Ему же она, спустя недели, проведённые в разлуке, виделась непривычно маленькой и хрупкой – ломкой, как хрусталь, который мог разлететься вдребезги от одного неосторожного движения.

Триш отшатнулась и почувствовала, будто застывшие стрелки часов внутри неё начали свой ход с бешеной, просто невероятной скоростью – бежали вперёд так неуловимо и одновременно шумно, что тиканье в ушах сливалось в один сплошной непонятный звук.

Джотто одним рывком устремился вперёд – к ней – лишь бы быстрее, ближе, теснее. Но будучи в одном лишь шаге от того места, где она замерла, не в силах поверить в то, что видела перед собой, он остановился. Испугался, что бредил. Протянул руку к её лицу и вмиг похолодевшими и задрожавшими пальцами коснулся щеки.

Боль захватила сердца обоих одновременно – вот так сразу и без предупреждения.

Никогда и ни о чём в своей жизни Джотто так сильно не жалел, как о том, что уехал. Что оставил её и не был рядом в тот момент, когда она проснулась.

И никогда в жизни Триш не испытывала такой ненависти к нему, как в этот момент их воссоединения – она до безумия сильно скучала по нему; она хотела видеть его рядом с собой; ей пришлось быть сильной без него.

Мужчина судорожно, и всё же с осторожностью, трогал ведьму везде, где только можно было: гладил тонкую шею, ощупывал плечи и поразительно тонкие руки, бережно обнимал, поглаживая спину, целовал лицо и дышал ароматом её парфюма.

– Идиот, – сдавленно зашептала Триш, сквозь горечь, вставшую ей поперёк горла. – Ты – сказочная сволочь.

Он согласно кивал, внимая каждому её слову и одновременно убеждая самого себя в том, что это не было одним из тех больных сновидений, которые он видел там – в Риме.

– Клянусь – я больше не оставлю тебя.

– Десять дней, Джотто, – она схватилась за него, как за последний шанс выжить и сохранить здравый рассудок. – У меня осталось десять дней, – Триш стукнула его ослабевшей ладонью по спине и наконец зарыдала: – Ты должен был быть здесь.

Видеть, слышать… даже просто чувствовать её слёзы было так нестерпимо, что душа металась из стороны в сторону, разрываясь между собственными чувствами и её несчастьем. Вина за то, что его не было рядом в тот момент, когда она нуждалась в нём больше всего, охватывала сердце и добиралась до всего живого, что только могло остаться в теле.

– Я знаю, Триш… Знаю.

Но легче всё равно не становилось.

Комментарий к Часть тридцать девятая. Иллюзия счастья.

Пришлите мне, пожалуйста, сотню платков. Я слишком чувствителен в последние дни – это от того, что работа подходит к концу, или просто настроение такое?

========== Часть сороковая. Я не скажу прощай, потому что хочу быть здесь. ==========

Комментарий к Часть сороковая. Я не скажу прощай, потому что хочу быть здесь.

К стилю придётся привыкать. Мне так было удобнее и сейчас я сделаю небольшие пояснения, так что потрудитесь, и прочтите сперва их:

1) Записи Триш в дневнике выделены жирным курсивом.

2) Простым курсивом выделено будущее время.

3) Обычным шрифтом – настоящее.

Статус завершён, но ожидайте эпилог.

I.

Если бы жизнь могла исполнить одно, самое-самое заветное, желание человека, то мир, наверное, избавился от многих проблем. Но, как правило, ничто так легко не работает: жизнь может давать тебе что-то, ценность чего понимается лишь со временем, а затем с размаху бить по лицу, ставить подножку, и, когда ты уже не можешь подняться, забирает себе ещё и эту, данную ею же, ценность…

Поэтому иногда, когда такое происходит, в людях пускает корни глубокая неприязнь и отвращение к реальности. И тогда, в маленьком клубке негативных эмоций, ненависть к самой жизни становится единственным щитом, за которым человек может спрятаться от боли, несчастий… и от самого себя.

II.

Шум прибоя, прерывавшийся полуденной рындой судового колокола, отрезвлял и немного отвлекал внимание, не давая полностью окунуться в собственные эмоции, возникшие ещё несколько дней назад то ли на почве небольшого недомогания из-за нервного расстройства, то ли по причине того, что в это же время нашлась та единственная вещь, оставшаяся от Триш после её… исчезновения.

Взгляд опустился вниз – туда, где пальцы бережно сжимали дневник в кожаном переплёте, оставив его открытым на первой странице и не решаясь переворачивать лист.

«Патрисия Терри Холмс», – гласила надпись, выведенная аккуратным почерком по центру страницы.

Дневник Терри-Триш, который, на первый взгляд, нашёлся совершенно случайно… И в то же время, как будто ожидавший, что его обнаружат именно в это время и именно этот человек.

Потому что первая запись в самом начале второй страницы гласила:

«Я пишу этот дневник для тебя. С надеждой на то, что ты поймёшь меня…».

Горькая, полная насмешки, улыбка исказила лицо: её надежды ведь почти никогда не оправдывались, поэтому со временем Патрисии пришлось научиться жить с верой в случайности и совпадения, ни на что не надеясь, и ни на кого не полагаясь. Все вокруг считали это хорошей чертой, не понимая, сколько боли приносило существование без надежды на завтрашний день.

«… И поймёшь то, как сильно я хочу увидеться с тобой».

Но она исчезла, не сказав слов прощания.

Первого февраля, ровно в десять утра, прямо посреди завтрака, на который – так непривычно и удивительно – собрались все члены их семьи.

Лишь единожды встав из-за стола и скрывшись за дверью, Триш Холмс больше не позволила никому себя увидеть. Словно стерев саму себя из этой реальности.

«У меня накопилось так много всего, что хочу рассказать тебе, и в то же время я не уверена, что именно следует сказать на счёт всего этого».

Никто не знал, куда она пропала – Триш никому и ничего не сказала и даже не попыталась сказать в то утро, когда исчезла. Её прощание, и то заключалось в одной лишь потрясающе-красивой, наполненной искренней печалью и горечью, улыбке.

«Наверное, если бы мы жили вечно, то хватило бы времени всё понять…».

Ладонь легла на страницу – каждая буква на ней была прописана чётко, аккуратно и почти любовно. Если бы письма и дневники умели передавать эмоции, то эти строки, наверняка, лучились бы искренним сожалением, цвета индиго.

«… И смириться с тем, что всё устроено так, как есть».

III.

Вечер опускался на город синхронно с тем, как опускался раскрасневшийся от дневной жары солнечный диск за линию горизонта.

Триш сидела на скамье, в саду, опустив взгляд на небольшой дневник в кожаном переплёте, и медленно водила металлической перьевой ручкой по бумаге, временами опуская её кончик в серебряную ёмкость с чернилами. Рядом приглушённо горела керосиновая лампа, не давая страху перед темнотой завладеть разумом Терри и освещая потемневшие в сумерках листы дневника.

Ведьма писала в нём со вчерашнего утра, часто не слушая, когда с ней говорили окружающие, и отбрехиваясь на вопросы о содержании написанного словами: «Ерунда», «Чепуха», «Записки победителя по жизни» и т.д.

Чем, впрочем, и считала всё то, что сейчас марало желтоватую бумагу тёмно-синими чернилами.

Это был её последний вечер в Вонголе… и последний вечер, который она должна провести в этом времени. Первое февраля подступило так быстро, что Триш не оставалось ничего иного, кроме как написать в дневнике всё то, что по велению страха и неуверенности осталось нераскрытым для Асари, Лампо, Джи, Деймона и Елены.

Можно было сказать, что часть своей души она собиралась оставить здесь, вместе с этим дневником.

Разве что писать на бумаге оказалось ничуть не легче, чем произносить вслух.

– … Не жалеешь? – Рено аккуратно и с опаской заглянул в дневник, интересуясь тем, что писала его ведьма, и одновременно боясь нарушить долю приватности и личного пространства. Но, кажется, Триш не возражала. – У тебя ещё есть время всё объяснить.

Фамильяр появился здесь всего пару дней назад. Когда Триш собрала достаточно количество маны для того, чтобы поддерживать его постоянное присутствие в этом мире. И уже тогда было удивительно, как мало сил осталось у колдуньи для того, чтобы рефлексировать на то, что происходило.

– Я не смогу сказать, – Холмс медленно покачала головой, продолжая писать. – Вот уж на что мне действительно не хватит храбрости.

Рено смиренно кивнул, не собираясь принуждать свою подопечную наступать на горло собственной неуверенности – слишком многое ей довелось и ещё доведётся пережить в будущем.

– Конечно. Не заставляй себя, если не можешь, – тихо произнёс фамильяр, погладив своей маленькой лапкой озябшие от вечерней прохлады пальцы Патрисии.

– Рено, ты знаешь, прямо сейчас, – Триш сглотнула комок подступивших слёз, рукавом блузы утерев увлажнившиеся уголки глаз. – … Прямо сейчас я действительно ненавижу всё вокруг.

Если бы только эта ненависть помогала забыть обо всём на свете…

Но она лишь отчасти перекрывала ту боль, которая резала изнутри, вынуждая глаза слезиться.

IV.

Последняя запись на странице была сделана под – на удивление неаккуратным в сравнении с почерком – рисунком девочки. Она держалась за ручку раскрытого зонта и медленно парила над городом среди облаков.

«Знаю, что многое покажется бессмыслицей или даже хуже – выдумкой – но даже так… я хочу, чтобы тебе было известно. О том, кто я на самом деле, откуда пришла, и почему должна вернуться, несмотря ни на что».

Они ведь так и не узнали ничего из этого.

Асари отчасти был уверен: Джи, Джотто, Алауди – эти трое совершенно точно ведали о чём-то таком, что не могли знать другие. Им словно запрещалось рассказывать.

«Поэтому я просто начну с того, с чего всё и началось. С меня самой».

Дальше была пара зачёркнутых слов, и лист закончился: запись продолжилась уже на следующей странице.

«Правда в том, что по разнице в возрасте меня и тебя разделяет не пара лет, а нечто гораздо большее».

Дальше был нарисован отрезок, концы которого были обозначены двумя римскими цифрами: “XX” с левой стороны и “XXI” с правой.

«И даже если город, в котором я на самом деле живу – это и правда Манчестер, то он сильно отличается от того, который ты себе представляешь».

Со стороны моря повеяло спасительной прохладой и с губ против воли сорвался облегчённый выдох, почти мгновенно превратившийся в удивлённое восклицание.

«Потому что это Манчестер двадцать первого века».

V.

Весь особняк Вонголы давно погрузился в глубокий сон, а Триш, потерявшая желание тратить драгоценные крупинки времени на отдых, тихо слонялась по его коридорам и комнатам, мысленно прощаясь с этим местом. Сидевший на её плече Рено всё время молчал, не смея мешать ведьме в этот интимный для неё момент.

Каждый их путь освещался лишь мерцанием полной луны, который бледно-голубыми лучами пробивался сквозь закрытые окна. И этот полумрак, так странно, не вызывал у Терри даже намёка на дрожь.

Ночь была на удивление тиха, спокойна и безоблачна.

– В Манчестере, скорее всего, сейчас идёт жуткий ливень, – негромко произнесла девушка. – Там почти не бывает снега, но триста дней в году серо, сыро и прохладно.

Она настраивала себя на то, что придётся вновь привыкать к тому образу жизни, что вела ещё в самом начале осени.

Привыкать к шуму городских улиц; к извечной спешке и суматохе; к километровым пробкам в центре города; к своей работе (потому что за последние месяцы Триш даже не вспоминала о ней и растеряла навык); и даже к обычным бытовым мелочам: телевидение, интернет, душ с гидромассажем и кровать с ортопедическим матрасом.

Казалось ли это таким необходимым сейчас, каким было в самом начале этой суматохи с перемещением во времени?

Определённо нет.

VI.

«Я была в таком ужасе и замешательстве, попав к вам… Постоянно думала: была ли виновата в этом моя сущность».

«Сущность».

Взгляд машинально задержался на этом слове. Верно ли оно понималось?

«Это, наверняка, покажется тебе громким и пафосным заявлением. Но отрицать существование ведьм, значит отрицать собственное “Я”».

Чтобы попытаться хоть как-то смягчить тот шок, разросшийся в душе до размеров дирижабля буквально за доли секунд, в углу была нарисована та же девочка из начала истории – с остроконечной шляпой на макушке и чугунным котлом в руках.

«… Я почти всю свою жизнь подсознательно ненавидела то, кем являюсь. Потому что ещё до моего рождения это не причиняло ничего, кроме бедствий… а после того, как я появилась на свет, это сделало меня ещё и несчастной. Настолько, насколько вообще можно сделать таковым новорождённого ребёнка».

VII.

На улице было непривычно светло и по-прежнему стоял вечерний холод.

Кутаясь в тёплую шерстяную шаль, Триш сидела с закрытыми глазами на ступенях веранды перед главным входом, и пыталась усмирить разбушевавшиеся в душе чувства. Хладнокровие, упорно не желавшее студить огнедышащую лаву, разливавшуюся по телу вместе с кровью, сейчас было бы как нельзя кстати.

Как и, наверное, алкогольное забытье.

Потому что переносить всё это на трезвый рассудок было чересчур тяжело.

– Рено, ты можешь мне кое-что пообещать? – ведьма раскрыла свой дневник с неоконченной в нём записью, и продолжила писать предложение до тех пор, пока не поставила точку.

– Я дам любое обещание, которое мне будет под силу выполнить, Триш, – фамильяр коснулся передней лапкой щеки своей подопечной.

– Когда этот дневник найдут… – ведьма застопорилась и покачала головой. – Нет, не так. Когда то, что скрыто в этом дневнике будет найдено, прошу тебя, позаботься о том, чтобы тот, кто найдёт это, понял всё обо мне, как о ведьме. Расскажи то, что запрещено объяснить Алауди, и что не может рассказать Джотто.

Потому что самой Триш, казалось, что даже на бумаге ей не хватит слов и решимости для того, чтобы разумно всё объяснить, не пытаясь оправдать себя.

VIII.

«Но знаешь, теперь, встретив всех вас, я всё больше и больше начинаю думать, что благодарна за то, что родилась, будучи той, кем являюсь сейчас. Сомневаюсь, что если бы я не была ведьмой, то смогла бы попасть к вам – первому поколению Вонголы».

От её слов хотелось плакать. Буквально каждая строчка… каждая буква была пропитана эмоциями, чувствами и мыслями. Возможно Триш заколдовала этот дневник, но мнение склонялось в сторону того, что смысл всех её фраз был настолько глубок и проникновенен, что сердце само отзывалось на них.

«Я узнала о том, что попала в ваш век не без умысла, намного позже: когда нашла работу и крышу над головой. Не буду вдаваться в подробности. Скажу лишь, что сам Господь-Бог захотел, чтобы оно так случилось. И оно случилось».

Рисунок удивлённой девочки, разговаривавшей с небом, на котором расступились облака, пропуская божественный свет, теперь, после прочтения этих строк, приобретал гораздо более глубинный смысл.

«Мой конфуз, думаю, вполне понятен. Эгоистичные высшие силы отправили меня разбираться с их ошибкой и бросили в свободное плаванье, ничего толком не объяснив, но дав указ: “Спаси человека, иначе не видать тебе дома, как своих ушей”… Ох, только не говори Наклу – без веры в бога (каким бы тот ни был) он утратит веру в жизнь».

Строчка за строчкой и одна прочитанная страница следом за другой – секреты вскрывались и тайны становились явью, проливая свет на историю Патрисии Терри Холмс.

Печальную историю.

IX.

– … Клото сказала, что после спасения Елены, мой выбор стоит между возвращением домой и смертью. Что если я не пройду в дверь, через которую попала сюда, ровно в десять утра, то попросту исчезну.

Триш вспоминала последнюю встречу с Судьбой, как самый страшный в её жизни кошмар, после которого ведьма проснулась в холодном поту и со слезами на глазах.

Что за чудовищное условие – уйти добровольно или же остаться и умереть?

– Как жестоко. Ты их спасла, а они…

– Но что толку сейчас судачить?

Прервав не начавшуюся тираду фамильяра, колдунья неспешно открыла дверь в одну из комнат, выделенную специально для неё на эту ночь, и заперла её изнутри. Пустая кровать была идеально застелена, трельяж абсолютно пуст, и шторы задвинуты.

Если бы не сундук у подножья кровати, крышка которого была откинута наверх, абсолютно ничто не свидетельствовало бы тому, что в этой комнат вообще кто-либо жил.

На негнущихся ногах Триш подошла к окну и раздвинула портьеры.

Занимался рассвет.

До возвращения домой оставалось меньше пяти часов.

Впервые после смерти своего аввы, Триш считала время по секундам

X.

«Даже не знаю, стоило ли мне всё это записывать. И стоит ли оставлять тебе то, что будет напоминать обо мне».

На колени, пальцы и страницы дневника солоновато-горькими градинами падали слёзы.

«Но я подумала, что ты имеешь право знать историю, частью которой являешься…».

Сколько же всего ты держала в себе, Триш?

«Мне никогда, наверное, не суметь вымолить у тебя… у всех вас прощение за то, что ушла, никому ничего не сказав».

И сколько боли ты забрала вместе с собой?

«Всё потому, что, если бы я попрощалась с вами, то, наверное, отдала бы жизнь ради того, чтобы пробыть вместе со всеми несколько лишних секунд… Не думаю, что хоронить меня и ежегодно посещать мою могилу вы хотели бы больше, чем знать, что я где-то существую, пусть и вдали».

Пожалуй, единственным, кто в то злосчастное утро, первого февраля, сразу понял, что Терри больше не было рядом с ними, был Джотто.

Не мудрено, в общем-то.

Он был тем, кто всегда стремился понять Патрисию, и кому это в действительности хорошо удавалось.

«Я не прошу меня простить».

После того дня он на какое-то время будто бы замкнулся в себе, тяжело переживая это расставание и не желая ни с кем делиться своими чувствами. Словно берёг их, как единственную нить, связывавшую его с Триш.

В относительный порядок Джотто пришёл лишь сейчас – спустя полтора года.

«Мой поступок был эгоистичен».

Он был разумен.

«… Но я хочу хотя бы попробовать вернуться. Хочу найти способ снова совершить нечто невозможное и вернуться туда, где, впервые после смерти аввы, почувствовала себя по-настоящему счастливой».

Однако в результате у неё снова никого не осталось.

XI.

Триш стояла перед зеркалом, в лучах рассветного солнца рассматривая своё отражение, и постепенно чувствуя себя всё более и более опустошённой.

Когда она только попала в эту эпоху и поняла, что задержаться придётся на весьма долгое время, то со временем заперла всё, что было связано с её родным двадцать первым веком в сундуке. Чтобы в один прекрасный день разом достать все эти вещи и с ликованием сказать «Аривидерчи!» этому времени.

Сейчас же, глядя на себя, облачённую в старый наряд, Патрисия с трудом верила в то, что возвращалась домой. В сравнении с тем, что было раньше, теперь платье слегка висело на её отощавшей фигуре, высокие гольфы до противного идеально смотрелись на худых ногах, а в ботинках на высоком каблуке, казалось, совершенно невозможно было ходить.

К этому ей тоже только предстояло привыкнуть.

– Кажется, все начали просыпаться… – шёпотом заметил Рено, когда Терри вытянула из сумки паспорт и взглянула на свою фотографию, чтобы сравнить.

Услышав, как снаружи отдалённо донеслась какая-то возня, Холмс бегло убрала все пожитки обратно в сумку.

Она медленно подошла к двери и схватилась за ручку, чтобы выйти.

Но так и не смогла на неё надавить.

С губ слетел судорожный всхлип. И прежде чем Триш поняла это, она уже съезжала вниз по стене, изо всех сил прижимая ладони ко рту и заходясь безудержным горестным плачем.

XII.

«Если этого не случится… Если я не вернусь… То даже не думайте о том, чтобы ждать меня до седых волос. Живите дальше и забудьте обо мне. А этот дневник, вместе с его содержимым, сожгите. Пусть я просто стану интересным моментом ваших жизней».

Поднялся ветер и небо затянуло грозовыми тучами, а страницы дневника время от времени поднимались и переворачивались, вынуждая придерживать их пальцами.

«Но если случится чудо, и я вернусь, то хочу, чтобы это коснулось тебя в первую очередь… Переверни страницу».

Рука бережно перевернула лист: в оставшихся страницах дневника посередине были вырезаны небольшие квадратики, образовывавшие своеобразную шкатулку, на дне которой лежал браслет.

Последний лист остался нетронутым. Он был исписан, как инструкция к применению этого браслета, и чернила были слегка размазаны от высохших слёз той, кто писал этот дневник.

«Он исчезнет, как только я появлюсь в этом времени – так ты узнаешь, что меня можно найти».

Подарок плотно обхватил запястье, и от него по телу волнами разошлось тепло.

«Я столько всего хочу тебе рассказать… но времени для этого так мало. Прости, что не могу быть рядом в те моменты, когда действительно нужна».

Плечи сотряслись в безмолвных рыданиях.

Это не могло вот так закончиться.

Не должно было.

«Что бы ни пришло тебе в голову, я рада, что была частью вашей семьи. Каким бы странным и скоротечным ни было это время».

В то утро Елена потеряла часть своей души.

Джотто потерял сердце.

А Вонгола лишилась драгоценного члена семьи.

«Я пишу этот дневник для тебя. В надежде, что ты никогда его не увидишь».

… Ничто не могло компенсировать этот убыток.

«Мне так сильно хочется встретиться с тобой, и рассказать обо всём, не используя бумаги и чернил».

Милостивый господь, где было твоё снисхождение?

«Но, я полагаю, если ты сейчас читаешь это…».

Триш не заслужила этого. Никто из них не заслужил.

«… Если ты сейчас читаешь это, значит всё сложилось по-другому».

«Елена, мне так жаль. И в то же время я так благодарна».

«Спасибо за всё прекрасное, случившееся со мной здесь».

«Удачи. Триш».

Но она так и не попрощалась.

========== Часть, в которой раздавали счастье. ==========

Обязательна к прослушиванию:

New Empire – A Little Braver

I.

На подоконнике радио довольно громко вещало новости из мира современной культуры: обсуждали бешеный рост популярности и востребованности южнокорейских артистов практически по всему миру, возникший в последние несколько лет.

Электрический чайник издал едва слышный сквозь проникновенную речь ведущего утреннего эфира сигнал, и кнопка на чёрном полированном пузе потухла, дополнительно намекая на то, что вода уже вскипела.

Триш стояла у кухонной тумбы, наливая в пузатую ярко-жёлтую кружку заварку, и добавляя туда же две чайных ложки густого, янтарно-золотистого пчелиного мёда.

Через распахнутое настежь окно в кухню мягкими волнами вливались частые потоки тёплого воздуха, насквозь пропитанного душистыми цветочными ароматами.

Так редко для этих дождливых краёв, солнце ярко сияло посреди безоблачного небесного лазурита, простиравшегося над городом.

Весна этого года радовала жителей серого Манчестера буйством весенних красок, изобилием погожих солнечных дней и всевозможными запахами сочной молодой зелени, смешавшейся с благоуханием цветочных кустов, лишь начавших просыпаться после зимних холодов с приходом весеннего сезона.

Будучи в приподнятом настроении, девушка с улыбкой взглянула на оживший город, который кипел жизнью буквально в каждом уголке, и поставила на стол кружку с чаем, вместе с тарелкой горячих тостов с ветчиной и сыром.

Она расслабленно уселась на стул, закинув левую ногу на правую, и, затянув длинные волосы в хвост на затылке, принялась завтракать, периодически бодро и нечленораздельно мыча под песню из музыкальной паузы.

Электронные часы, рядом с радио, показывали ровно десять утра.

В календаре сегодняшняя, казалось бы, ничем не примечательная, дата была несколько раз обведена ярким красным маркером.

Утро понедельника отличалось на редкость бодрым и торопливым темпом.

Сегодня Патрисия Терри Холмс собиралась умереть.

II.

Семейные ужины в Вонголе никогда не были чем-то обыденным и частым… возможно, это ещё как-то применялось к завтракам и, в меньшей степени, к обедам. Однако с тех пор, как Триш пропала, совместные приёмы пищи и вовсе стали восприниматься, как что-то уникальное и необычное.

Как снег в середине июля.

Возможно, именно по этой причине Елена наконец-то приняла решение возобновить это подобие традиции. И именно поэтому сейчас вся Вонгола собралась в обеденном зале резиденции в ожидании завтрака.

Шёл третий год со дня исчезновения Патрисии. Постепенно, один за другим, все они смирились с тем, что Триш уже не вернётся. Не потеряли веру – просто смирились. Как ведьма и просила, жили дальше: смеялись, ссорились, занимались обыденными делами и всеми силами возвращали свои жизни в изначальную точку «до знакомства с Триш Холмс».

За эти года столько всего произошло, что времени тосковать по ней практически не оставалось. И приходилось убеждать самих себя в том, что именно этого Терри бы и хотела – именно в этом заключался смысл её дневника.

Главные перемены, разумеется, произошли в жизни знаменитой пары: Елена вышла замуж за Деймона Спейда и год назад оба стали родителями ангелоподобного мальчика, которого назвали Александром.