Текст книги "Постскриптум: "Пусть бог не вмешивается" (СИ)"

Автор книги: урсула де виль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Главный дресс-код – улыбка. Так что не забудь надеть её, если хочешь донимать Джотто своей опекой и на моей вечеринке, мамуля.

Только-только прикуривший сигарету, Джи крепко стиснул её, сомкнув челюсти, и, медленно повернувшись к Триш лицом, с нервным тиком всего своего лица, спросил:

– Ты хочешь этот праздник в тазу с цементом встретить?

Но девушку это, ко всеобщему удивлению, ничуть не смутило. Она не разозлилась и даже не стала дерзить или язвить, а вместо этого на её лице появилось выражение абсолютного превосходства и убийственного спокойствия.

– Со мной случались вещи и похуже, так что цементом меня не напугать.

Примо остался недоволен этой фразой, поэтому нахмурился и присмотрелся к ведьме, которая не испытывала никакого дискомфорта, несмотря на то, насколько сбитыми с толку выглядели её собеседники.

И если у Джи были очевидные сомнения на счёт того – правду говорила Холмс или же плохо шутила, то у Джотто не возникло никаких колебаний относительно этой фразы.

Не было похоже, будто бы Триш как-то тяготило то самое «похуже». Вот только Примо был уверен в своём намерении узнать больше – это казалось ему чрезвычайно важным вопросом, и даже помешательство Деймона на военных силах не могло сравниться с ним.

– Ах да! – ведьма хлопнула в ладони, тем самым резко прерывая цепочку невесёлых размышлений. – Раз уж я здесь, не разрешите мне воспользоваться вашей кухней?

На одинаково-вопросительные взгляды, девушка покопалась в сумке и достала из неё сложенную вчетверо бумажку, на которой было что-то нарисовано и написано.

На кухне в резиденции Вонголы находиться мог далеко не каждый второй, и за последние десять лет там происходило много разнообразных инцидентов.

Однако Джотто был готов связать кухарку и запереть в комнате всех её подручных ради того, чтобы посмотреть, как Триш – самая настоящая потомственная ведьма – будет варить на его кухне зелье.

II.

– И никаких заклинаний?

Рука с деревянной ложкой в ней дрогнула почти синхронно с тем, как дёрнулась бровь.

Над котелком на секунду ярко вспыхнуло зеленовато-синее облако дыма и тут же растворилось в воздухе, оставив за собой приятный горчащий аромат полыни.

– Магия с зельями и отварами так не работает.

Свободная рука потянулась к узелку с иссушенными травами.

Схватив пальцами небольшую горстку, Триш кинула её в котелок: варево тут же вспенилось и медленно поменяло свой цвет – стало янтарно-золотистым.

Джотто стоял рядом с ведьмой, опираясь поясницей на кухонную тумбу, и внимательно следил за всеми действиями девушки, мысленно поражаясь тому, насколько сказочным и нереальным было сейчас то, что происходило прямо на его глазах.

– Удивительно, правда? – заметив его взгляд, Холмс улыбнулась и неспешно помешала густеющий отвар. – Первый раз, когда я варила зелье, это было под присмотром аввы. У него было такое же лицо, как у тебя сейчас.

Она вытянула из котелка ложку, положила её на тряпичную салфетку, на тумбу, и выключила плиту. Вытерла вспотевшие ладони о фартук, взяла прихватку и переставила посуду на деревянную дощечку, удовлетворённо глядя на идеальное по цвету и консистенции зелье.

– И это всё?

– Ты так удивлён, будто это должно было занять полдня, – глядя на обескураженное лицо Примо, Триш несдержанно хихикнула. – Что, представления сильно разнятся от реальности?

– Ещё как, – даже не скрывая своего абсолютно, тотального разрыва шаблона, мужчина закивал головой, после чего принюхался к отвару. – Пахнет полынью… Но как? Ты ведь не использовала ни травинки.

– В этом и вся прелесть, – озорно подмигнула ему ведьма. – Ну, а пока оно остывает, можно выпить чаю… я похозяйничаю с твоего позволения?

– На этой территории я не хозяин, – Джотто вскинул руки, будто не был ни к чем причастен, и отошёл к кухонному столу. – На сегодня Грация доверила кухню тебе, так что ты вольна распоряжаться всем, чем хочешь.

– Мог бы просто сказать «да», – уже заваривая чай, сказала через плечо колдунья.

Она бросила в каждую чашку по листку свежей мяты и поставила их на стол. Из угощений там уже стояла корзинка с пирожными из заварного теста со сливочным кремом, так что шарить по полкам в поисках сладостей не пришлось.

– … А теперь, раз уж у тебя в руках больше нет ножа и ты не делаешь ничего, требующего полной концентрации… – с решительным настроем на долгую и продуктивную беседу, начал говорить Примо, пока у него была возможность использовать хорошее настроение Холмс в свою пользу. – … Не закатывай глаза.

Вместо ответа Триш, словно капризный ребёнок, скорчила гримасу и поставила один локоть на столешницу, положив подбородок на ладонь. Сладость сразу же стала ей не в радость, а желание смастерить отвар от простуды на кухне в особняке Вонголы, да ещё и в присутствии одного лишь Джотто (при других спрашивать личное он никогда бы не посмел), показалось глупым и необдуманным.

– Ну, и что ты хочешь узнать на этот раз? – поинтересовалась девушка.

– Для начала – где ты потеряла своего защитника?

– … Рено? – явно удивлённая лёгкостью вопроса, не подразумевающего углубление в далёкое прошлое и ковыряние старых ран, переспросила Холмс. – Ну, после того, как ты меня рассекретил перед ним, – не без намёков на упрёк произнесла она. – …Он стал, словно одержимый, искать любую доступную информацию о тех охотниках, которых мы встретили на помолвке брата Елены. Чтобы узнать, сталкивался ли с ними кто-либо раньше, и понять, на что они способны. Я не знаю, когда он вернётся. Но могу призвать, если соскучился.

– Вижу, бояться их ты перестала.

Джотто даже бровью не повёл – его не развеселил слабый юмор Триш, а разозлило то, что после тех ужасов, которые она пережила на том приёме, девушка с такой небрежностью рассказывала о тех личностях.

– Нет. Но по-твоему, я что должна теперь остаток жизни провести в затворничестве и шарахаться от каждой тени? – смело полюбопытствовала Триш.

– Разумеется нет, но…

– … Ты понятия не имеешь о том, как работает эта система, – перебила его ведьма. – Здесь я чувствую себя в относительной безопасности. Эта земля приняла меня. Она даст мне защиту, если я попрошу.

– В каком смысле «приняла»?

Триш на какое-то время замолчала, обдумывая свой ответ.

Она встала со стула, побродила по кухне, выискивая что-то взглядом.

А затем, заприметив в углу надтреснутый глиняный горшок с засохшим растением внутри, вытащила его на стол.

– Ты когда-нибудь задумывался, почему ведьмы обычно живут в чащах? В самой глуши, куда пробраться – настоящее испытание? – спросила она, внимательно осматривая находку. Спустя несколько секунд напряжённого молчания, ведьма потрогала пальцами сухую землю и продолжила говорить. – … Лес – это то, что даёт нам травы, благодатную почву для них и свежий воздух для того, чтобы мы не задохнулись от ядовитых испарений наших зелий. Лес – наша благодетель. Если бы моё присутствие было здесь нежелательным, я бы не смогла творить магию в этом городе, что построен рядом с ним. Но взгляни…

Её рука зависла в воздухе над мёртвым растением.

Сосредоточив свой взгляд на корнях безжизненного цветка, ведьма зашевелила губами, беззвучно шепча какие-то слова.

Джотто напряжённо всматривался в каждое движение руки девушки: её кисть и пальцы плавно двигались так, словно Триш пыталась что-то вытянуть из земли.

Он мог поклясться, что увидел, как из-под её ладони вырвались мелкие серебристые искры.

А потом произошло то, что можно было назвать только чудом – не иначе.

Иссушенная временем, потрескавшаяся земля в горшке прямо на его глазах стала тёмной, рыхлой и насыщенной влагой. Скрючившиеся, ссохшиеся, безжизненные листья погибшего цветка с каждым грациозным движением руки молодой колдуньи всё больше наливались сочной зеленой.

Триш мягко улыбнулась – этот цветок слышал её, понимал и тянулся навстречу её рукам.

Он не хотел быть мёртвым.

И когда стебель с листьями обрели свою прежнюю жизнь, на самой макушке раскрылась прекрасная благоухающая жемчужно-белая роза.

– … Эта земля не может оставить меня беззащитной, – любовно огладив кончиками пальцев бархатистые лепестки, сказала Триш.

– Раньше мне казалось, что ты не так близка с природой, – по-прежнему пристально глядя на распустившийся цветок, как на что-то из ряда вон выходящее, заметил Джотто.

– Раньше и ты казался далёким от простого народа, – отпарировала его реплику Патрисия. – В моём времени лесов осталось не так уж и много. Земле попросту не остаётся ничего, кроме как принимать каждую ведьму, которая ступает на неё, потому что ничего другого она дать не в состоянии. Здесь же, где чащи всегда зелены и наполнены жизнью, земля может сделать выбор – оставить или прогнать. Всё намного проще, чем ты думаешь.

Она взяла обеими руками горшок с розой и, поставив её на деревянный подоконник у кухонного пенала с продуктами, раскрыла створки, впуская в помещение больше солнца и воздуха. Капли воды на лепестках розы сию же секунду засверкали маленькими радужными шариками в лучах дневного светила.

– Было бы чудесно, если бы это был мой родной дом… – Триш сказала это очень тихо – её почти не было слышно.

Ведьма взглянула на пейзаж, открывшийся её глазам.

Она увидела, как Артуро – немолодой садовник этого поместья – сидя на скамье в беседке, о чём-то неторопливо беседовал с Грацией, постоянно улыбаясь и глядя на женщину влюблёнными глазами.

Увидела слуг, сновавших по саду и оранжерее с коробками праздничных украшений в руках.

Даже заметила, как порыв ветра ласково всколыхнул листву на деревьях и клумбах, вырвал из газона пёрышки мелкой зелёной травы и подкинул их в воздух, унося вместе с собой в сторону моря.

Жизнь в этом поместье казалась прекрасной не только благодаря людям, обитавшим в нём, но и из-за того, что сама природа любила этот край – отчаянно и сильно.

Триш искренне желала, чтобы ничего не менялось в этом сказочном, умиротворённом месте, где люди были так счастливы и так сильно любили улыбаться.

– Если бы авва был здесь, – колдунья с горечью вспомнила красивое и светлое лицо отца в те моменты, когда он рассказывал о том, как в его представлении выглядел рай. – Именно такой для него была бы утопия. Никаких лабораторий, никакого оружия, экспериментов и издевательств. Здесь он был бы счастлив…

Она не испугалась и даже не вздрогнула, когда почувствовала крепкие объятия: мужские руки с силой обхватили её талию со спины и притянули к чужой груди.

Измученная надоедливыми мыслями, чувствами и страхами, Триш не желала ничего другого, кроме как опереться на Джотто, чтобы почувствовать его физическое присутствие и ощутить его готовность поддержать её в любой момент.

Холмс расслабила плечи и немного откинула голову, испустив долгий, тяжёлый выдох.

– Оставайся, – коротко сказал ей Примо. – Здесь, вместе с нами… Со мной.

Триш была уверена, что сможет отказать ему сразу же. Но сердце пропускало удары через раз, а с губ никак не сходил ответ «Не хочу».

Глотая собственную печаль и горечь вместе со слезами, так и не показавшимися на глазах, она опустила голову и медленно качнула ею из стороны в сторону.

– Я не могу, – почти прошептала она. – Ты знаешь, что не могу. И не останусь.

Потому что самым большим страхом на свете для неё была собственная причастность к нарушению хода истории: Триш не хотела ошибиться и сделать то, от чего всё будущее пойдёт наперекосяк.

Как не хотела ранить саму себя мыслями о том, что скоро всё закончится, и она снова останется одна.

Ведь Триш почти задыхалась от того, насколько больно и страшной ей становилось.

– Я расскажу тебе… – решительным шёпотом сказала колдунья.

Ведьма несмело схватилась пальцами за руки Джотто, медленно сомкнув веки.

– … О месте, где я родилась.

Глубоко вдохнула и выдохнула.

– О том, почему боюсь темноты и почему вообще когда-то попала к психиатру.

Открыла глаза, полные горечи и скорби, и почти до крови закусила нижнюю губу, будто сомневалась в правильности своего поступка.

– И об авве тоже… Я расскажу всё.

Переменившийся ветер за окном тревожно завыл печальную песню, сорвав с розы несколько белоснежных лепестков.

========== Часть двадцать шестая. “Загадай желание, когда я погасну”. ==========

Комментарий к Часть двадцать шестая. “Загадай желание, когда я погасну”.

В этот раз я бы настоятельно рекомендовал вам почитать эту главу под музыку, которую я дам.

Это те композиции, которыми я вдохновлялся при написании, так что прошу вас, не поленитесь:)

1) Taku Iwasaki – Robin

2) Yuki Hayashi – Last Lie

Освальд Крамер был малоизвестным учёным в области биохимии и генетики – исследовал химический состав клеток и наследственность.

(– Авве было восемнадцать, когда он сбежал из семьи Крамеров и сменил фамилию, – тихо рассказывала Триш, сидя на подоконнике и глядя в раскрытое окно. Джотто стоял рядом с ней, прислонившись спиной к стене и со всей серьёзностью слушая то, что говорила девушка. – Он знал, что если его и будут искать, то недолго. В родовом поместье у аввы оставался младший брат, который с радостью взял на себя роль будущего главы вместо безалаберного старшего. Я видела дядю только по статьям в газетах, но авва всегда гордился им и хранил воспоминания о том, времени, что они провели вместе.

Она поставила левую ногу на подоконник и запрокинула голову, привалившись затылком к стене и безразличным взглядом скользя по округе, но улыбаясь безмятежно и немного тоскливо. От воспоминаний об отце ей не было больно. Скорее это была приятная, тёплая ностальгия с малой примесью печали о том, что этих счастливых дней с отцом ей больше не пережить.

Примо не смотрел на ведьму – не хотел видеть на её лице огорчения или же муки. Он просто стоял рядом и молчал, глядя перед собой.)

Освальд хотел стать первооткрывателем. Тем, кто прольёт свет на нечто новое и неизведанное, доселе остававшееся даже не загадкой, а просто чем-то, никем не узнанным.

Он узнал о существовании ведьм по нелепой случайности – просто от того, что однажды к нему в руки ненароком попал биологический образец человека с непонятным геном.

Это открытие поразило и завлекло его настолько, что молодой учёный стал проводить в лаборатории всё своё время. Оно же и решило его дальнейшую судьбу в следующие три месяца.

Когда Освальду – на тот момент уже Холмсу – исполнилось двадцать семь, его похитили. Просто в один не прекрасный день скрутили руки и прижали к носу тряпку с хлороформом. Очнулся учёный уже в том месте, которое даже на карте отмечено было: привязанный к стулу в тёмной комнате без мебели.

В роли похитителей выступила группа неизвестных личностей, которая позже назвала себя сотрудниками лаборатории RС4/15.

Первая цифра означала порядковый номер исследовательского центра, в котором Освальду предстояло работать.

Вторая же – общее количество этих филиалов ада на Земле.

(– Все называли это Фермой, – Триш закрыла глаза, воссоздавая в своей памяти смазанный образ ненавистного всеми фибрами души уголка планеты. – Мы, ведьмы, были словно скот. Пока приносили пользу, из нас выжимали всё. Когда исчерпывали все свои ресурсы и приходили в негодность – нас отправляли на убой.)

На территории Фермы занимались доскональным изучением «болезни», которой якобы страдали девочки-ведьмы, имевшие паранормальные способности. В основном исследования делали уклон в сторону молодости и долголетия ведьм, но не игнорировали и отклонения в генетическом коде.

Спонсоры Фермы давали десятки… сотни миллионов долларов, и всё ради того, чтобы получить мифический «эликсир вечной молодости». Попытки были безуспешными, но сдаваться никто не хотел, а способ получения прибыли с Ферм по всему миру спонсоры нашли и без чудодейственного средства.

(– … Как только они выясняли, что кто-то из нас «сломался», его отправляли в «Рай», – девушка поёжилась и сделала глубокий вдох, чтобы голос не дрожал. – Я до сих пор не знаю, по каким критериям определялась наша «непригодность».

– Что ты имеешь в виду под «Раем»? Их… – Джотто на мгновение засомневался в том – стоило ли произносить это слово вслух при Триш. Особенно в такой ситуации. Однако набрался смелости и всё же продолжил: – … убивали?

Триш усмехнулась. Словно у неё спросили что-то до смешного очевидное. Но улыбка исчезла с её лица так быстро, что Примо, даже при всём желании, не успел бы её заметить.

– Десять американских долларов за квадратный дюйм, – внезапно произнесла девушка, подтянув колени к груди и обхватив их обеими руками. Она двигалась неспешно и лениво, но в каждом движении угадывалось нежелание оставаться в одной позиции. – Цена за человеческую кожу.

Жуткая догадка мелькнула в голове быстрее, чем Джотто успел сделать вдох. Будто сам кислород встал ему поперёк горла.

Мужчина резко вскинул голову – взгляд его был полон неподдельного ужаса и ошеломления, в то время как Холмс словно и не чувствовала ничего вовсе: ни ненависти, ни горечи, ни презрения. Её глаза были почти кукольные – пустые и неживые.

– Если знать, сколько люди готовы заплатить за новые глаза, лицо или сердце, то выходит, что в среднем обычный человек стоит не так уж и дорого.)

Исследовательский центр RС4/15 был тесно связан с платной клиникой на острове Сицилия. Именно туда поставляли изъятые органы, где впоследствии их пересаживали больным людям или же тем, кто нуждался в смене своей личности. «У богатых свои причуды» – именно эта фраза как нельзя точно передавала всю суть тех, кто жаждал стать кем-то другим.

Владелец Фермы пришел к Освальду сам на второй день заключения. Он поведал Холмсу все тонкости системы их работы и её цели, а затем предложил заниматься исследованиями на благо его лаборатории.

(– Но твой отец ведь отказался? – уверенный в насильственном принуждении отца Триш заниматься изучением ведьм, спросил Джотто.

Колдунья медленно перевела свой взгляд на него и отрицательно покачала головой:

– Авва был хорошим человеком. Но я никогда не говорила, что он был хорошим для всех, – тихо пояснила она. – Он согласился, подбиваемый мыслью о том, что материала для исследований у него будет в разы больше, нежели та глупая, ничтожная пробирка с кровью.)

Поначалу Освальда шокировало то, что изо дня в день творилось на территории Фермы. Он не мог нормально есть и спать, а крики и слёзные мольбы отпустить стали его слуховыми галлюцинациями.

Спустя год запертые в клетках мужчины, женщины и дети стали привычным его глазам зрелищем. Необычные способности ведьм совсем перестали удивлять. А видеть, как очередную «сломанную» ведут на убой или как из грузовика выгружают ещё одну партию «исследовательского материала» – превратилось в самую настоящую рутину.

Так продолжалось ещё следующие полтора года. Освальд продолжал исследования вместе с остальными учёными, но уже без прежнего запала и рвения. Всё было лишь для галочки – Холмс понимал, что не смог бы выбраться из всей той грязи, в которой он погряз по собственной глупости. Выход у него оставался только один – ждать и готовиться. Чтобы впоследствии, если случится чудо и их вдруг обнаружат, выдать себя за жертву и не сесть в тюрьму.

Но чуда не произошло.

Но случилось нечто другое. На тридцатом году своей жизни Освальд Холмс встретил ведьму, привезённую на Ферму из родной ему Англии.

(– Так ты не полукровка?

– Глупый вопрос. Я никогда не говорила, что кто-то из моих родителей был итальянцем. Они оба были англичанами.)

Маргарите Бе́ргер едва исполнилось двадцать, когда она оказалась в числе похищенных и экспортированных в Италию ведьм.

Она была приютской крысой – во всех смыслах этого выражения – и вообще имела на редкость отвратительный характер, да и внешностью, в общем-то, красивой не блистала. Про таких, как она, говорят – палец в рот не клади.

Работала швеёй на частном ткацком предприятии, денег получала мало и поддержки со стороны никакой не имела – друзьями или приятелями не располагала, так что никто не хватился, когда девушка исчезла.

(– Авве она сначала сильно не понравилась: была острой на язык и грубила всем подряд, даже если её за это колотили так, что искры из глаз сыпались… Но авва был не вправе требовать замен: пришлось мириться с мерзким характером Маргариты.

– Ты не зовёшь её мамой, – заметил Примо. Ему казалось, что даже не имея особых, тёплых воспоминаний об этой женщине, при всём своём уважении к старшему поколению, Терри могла бы звать её так.

– … Я понятия не имела о том, кто она, пока однажды её искалеченное мёртвое тело не вынесли из ванной прямо на моих глазах. Да и не были мы особо близки, чтобы мне было позволено называть её так, – ведьма заправила волосы за ухо и покрутила маленький гвоздик в нём.)

Освальд не проникся к Марго искренней любовью и не возжелал быть с ней во чтобы то ни стало, пройдя через огонь, воду и все аванпосты Фермы. Но приятельских отношений, возникших между ними, обоим казалось вполне достаточной причиной для того, чтобы переспать.

(– Ты так удивлён, словно сам никогда не спал с женщиной, просто потому, что она тебе симпатична, – усмехнулась Триш, завидев сбитое с толку выражение лица Джотто.

– Я удивился не этому, – чуть раздражённо одёрнул девушку мужчина. – А тому, что представленный мною образ твоего отца радикально отличается от того, что вырисовывается… сейчас.

– Мой авва был человеком – не больше и не меньше, – спокойно констатировала факт Холмс. – В двадцать первом веке нет благородных людей. Называй меня, как хочешь, но авву я понимаю и не в праве осуждать… Я рада уже тому, что родилась, как результат взаимной симпатии, а не насилия… Что? Не смотри так на меня. Были и такие.)

«Разжалование», «понижение в должности», «из охотника в жертву» – именно это произошло с Освальдом, как только стало известно о его связи с Маргаритой и о том, что в скором времени у них будет ребёнок.

Бергер не была исключением из правил – её чадо вовсе не являлось единственным, рождённым на Ферме, а не похищенным.

Однако этот ребёнок стал последним: больше детей, рождённых в неволе, не было. Как, в принципе, и привезённых насильно.

Ведьму тут же отделили от Холмса. Видеть друг друга им не давали вплоть до самых родов. А после них ребёнка у заключённой отняли и передали в руки отца, который рискнул попросить опеку над новорожденной девочкой.

(– Авва дал мне имя, которое записал на бумажке и хранил в нагрудном кармане халата, – Триш тепло улыбнулась. – Для всех остальных, включая Маргариту, моё имя было «Сеттимо»… Когда я родилась, на Ферме уже было шесть детей. У всех вместо имён также были порядковые имена.

Внутри у Джотто всё заледенело – настолько страшным было само представление тех несчастных детей, которых использовали для опытов наравне со взрослыми, не имея в душе ни капли снисхождения к ним.)

Негласным девизом для всех детей на Ферме было – «Никакого детства».

Триш ощутила это на себе сполна: никаких игр, никакой дружбы и сказочных грёз о будущей профессии или замужестве.

Всё, о чём мечтали дети – увидеть то, что находится за забором с колючей проволокой.

Воочию узреть тот самый свободный мир, в котором люди вольны идти туда, куда хотят, и поступать, согласно собственным желаниям, а не чьей-то указке.

(– Когда ты с рождения живёшь по тюремному режиму, прерываясь лишь на беспричинные наказания или же очередные эксперименты, то не имеешь понимания жизни, – ведьма на несколько секунд прервалась, задумавшись о том, как бы лучше преподнести свои мысли. – В голове появляются совсем другие вопросы, сильно разнящиеся с тем, что возникают у обычных детей в таком возрасте, в роде – «Почему небо голубое?», да «Откуда берутся дети?». Скорее – «Кто я?», «Что я?», «Зачем я вообще существую?»…

Джотто поджал губы и закрыл глаза: проще, чем щёлкнуть пальцами и одновременно сложнее, чем прыгнуть выше головы – то, на что было похоже его представление о детских годах Триш и о том, как она стала такой, какой он видел её сейчас.

Страшнее, чем люди с искалеченной в детстве психикой, были только дети, которые изначально имели искажённое мировоззрение и неправильное мироощущение.

Им не к кому было обратиться за помощью. Для них было совершенно нормальным то отношение, которое даже сейчас, в этом старом для Холмс времени, нельзя было считать приемлемым.

– Я не знала никого из других детей лично. Нам не разрешали находиться в одном помещении – считали, что это плохо повлияет на нашу магию, – Триш положила голову на колени и сомкнула веки: от чего-то, этот рассказ изнурял её.)

Освальд Холмс променял собственную свободу (даже обычное перемещение по территории Фермы без надзора дорого стоило) и доверие руководителей, а также своих «коллег», в обмен на отцовство. Он старался учить свою дочь правильным вещам и пытался создавать для неё моменты маленького счастья, чтобы хоть как-то компенсировать этому ребёнку то, принадлежавшее ему по праву рождения, что было отнято им самим.

Ад продолжался на протяжении девяти последующих лет – на плечи пожираемого чувством вины за то, что как бы он ни старался, не мог оградить Триш от всех ужасов Фермы, Освальда свалилось ещё одно несчастье, отразившееся теперь и на его чаде.

Девочку впервые постигло разочарование – но не горечь или боль – от утраты родного человека: Маргарита Бергер скончалась от тяжёлых травм, не совместимых с жизнью, не дожив до своего тридцатилетия. Её последние слова, написанные на клочке бумаги в подобии предсмертной записки, Холмс запомнил лучше, чем свою жизнь до Фермы:

«Загадай желание, когда я погасну».

(– Я не знала, что женщина, которая приходила ко мне раз в месяц и учила шить, была моей матерью. Марго никогда не смотрела на меня, как на свою дочь. Но когда авва рассказал… до сих пор не понимаю, что это было за ощущение. Не страшно или больно, но скорее… тоскливо? Я подумала, что хотела бы поговорить с ней побольше.

Её губы сложились в лёгкую, совсем не печальную, а скорее наоборот – мягкую и добрую улыбку. Джотто решительно не понимал этих её эмоций – он слишком хорошо знал, что значит терять близких и для него смерть родных людей отзывалась яростью, болезненными до слёз уколами в подреберье, но не безмятежной тоской, о которой так беззаботно говорила ведьма.

Но после этого он, кажется, стал понимать её лучше.)

Ещё несколько лет миновало с тех пор, словно один жуткий, непрекращающийся летаргический сон.

За это время Триш стала получать незаслуженные ничем наказания почти ежедневно, словно чем старше она становилась, тем ожесточённее относились к ней охранники.

И чем больше Освальд видел на её теле синяков, порезов и следов от инъекций, тем тяжелее ему становилось прятать свои слёзы от собственного чада.

(– … Я ненавижу темноту не потому, что меня долгое время запирали в чулане или что-то подобное, – колдунья стиснула зубы, как будто это было в силах избавить её от жгучих ударов под рёбра при одном воспоминании об этом. – … Всё случилось спонтанно – за несколько часов. В тот день я в последний раз видела хозяина Фермы. Он лично пришёл ко мне в камеру: схватил за волосы и оттащил в подвал, куда обычно кидали кандидатов на очередь в «Рай»…

Она замолчала и шумно вздохнула, крепко зажмурив глаза.

На деле трудно было бы предположить, что произошло там, но после всего того, что Джотто услышал, самое худшее всплыло в его сознании моментально. Он не верил в это до того самого момента, пока не увидел её лицо, когда Триш подняла голову.

– Не делай так, – тепло произнесла она, улыбаясь отчаянно и до слёз печально. – Мне хочется плакать, когда у тебя такое выражение лица.

Её слёзы высохли давным-давно.

Хотя, наверное, правильнее будет сказать, что на них у неё не было ни сил, ни времени, ни желания. Даже сейчас. Когда в душе зрела и наливалась силой вся обида и боль, копившаяся все те годы, что она провела в отчаянном страхе перед собой прежней и перед теми, кто мог открыть её тайны, хранившиеся глубоко-глубоко – на самом дне внутри души.

От этого сердце болело так сильно, что хотелось свести счёты с жизнью. Много-много-много раз.

– Это могло произойти с любым… В этом нет ничьей вины. Просто так вышло.)

Сейчас, когда Триш думала об этом, она понимала – Освальд знал, что их в скором времени выпустят на свободу. Он узнал об этом за несколько недель до того, как на Ферму нагрянул отряд вооружённых до зубов агентов из неизвестной организации.

(– Кто вас спас? Полиция? – Джотто придвинулся ближе к тому месту, где сидела Холмс.

Девушка отрицательно качнула головой и с лёгкой полуулыбкой пальцем молча указала на гобелен, висевший на стене, позади Примо.

Мужчина на мгновение обернулся и его глаза широко распахнулись от удивления.

Получается, что их – Триш и Освальда – спасла… Вонгола?

– Вонгола Ноно и его подчинённые сравняли Ферму с землёй и засыпали все её подземные лаборатории в тот же день, что освободили нас. К тому времени госпиталь, с которым этот исследовательский центр был связан, уже был уничтожен, а все причастные к этому делу лица схвачены: кого-то убили за попытку сопротивления, кто-то сдался добровольно и сел в тюрьму. Хозяин Фермы получил несколько пожизненных сроков: за насилие, киднеппинг, массовые убийства, торговлю органами и нелегальные опыты над людьми… Видел бы ты, сколько людей собралось у здания суда…)

Сотни или даже тысячи убитых горем родственников и друзей тех, кто был похищен и умер напрасно, столпились у здания суда в день вынесения приговора. Они, словно единый живой организм, со слезами на глазах кричали, чтобы всех до единого, кто был причастен к смерти жертв чужой злобы и жажды денег, прилюдно казнили на главной улице города.

(– Самое странное, что Глава Ковена даже пальцем не пошевелил, чтобы спасти хоть кого-то из моих братьев и сестёр ещё раньше, когда эти похищения по всему миру только-только начались. Я уверена, если бы он захотел, то найти нас ему бы не составило труда…. Но теперь кто мне может ответить?

Ведьма тоскливо выдохнула и замолчала.

Дальше рассказывать не имело смысла: Джотто уже знал о докторе Игнацио, а помимо этого никаких ранящих её саму тайн не существовало и в помине.)

Тот кошмар закончился, оставив после себя руины: разрушенные жизни, реки слёз за бесцельно погибших, бесконечную вереницу вопросов без ответов, почти пять лет скандальных статей, телевизионных передач, книг и фильмов по мотивам реальной истории. И сотни пустых могил, для которых было возведено отдельное кладбище.

(– … У меня есть причина, по которой я не могу остаться здесь,– голос Триш совсем охрип от того, что она, ещё будучи простуженной, так много говорила. – Даже если случится чудо и мне позволят жить в этом времени, разве ты можешь гарантировать мне, что дальнейшее развитие истории, начиная с этого поколения, не поменяется радикальным образом? Что, если эти перемены затронут меня и авву? Если погибнет ещё больше людей?.. Я не могу… Просто не хочу так рисковать.