Текст книги "Контрактный брак? Как бы не так! (СИ)"

Автор книги: Таисия Мик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Это не я, – наконец-то удается прошептать, – это невозможно… это не я… прошу тебя, поверь…

– Не трать силы. Я не за этим пришел.

– В-все кончено? – меня не удостаивают ответом, только смотрят более чем красноречиво.

Ну да, понимаю. Сторм просто вернулся, чтобы забрать свое. И для человека, получившего компрометирующие доказательства не просто измены мужа, а инцеста, он еще по-джентльменски держится. А если вспомнить, что от его ласк я загремел в больницу, а на мерзких фотках кто-то, похожий на меня, как две капли воды, на умирающего смахивал весьма отдаленно, то... Вот тебе и редкий цветочек. Я бы… не знаю, что бы я сделал. Но расставание – это самое малое. Медленно встаю и на дрожащих ногах преодолеваю разделяющие нас футы.

– Мне очень жаль, – облизываю пересохшие губы. – П-полагаю, ты хотел забрать его?

Принимаюсь стаскивать обручальное кольцо. Оно простое, но, как я помню, старинное. Кажется, дед или прадед Колина купил его своему жениху и теперь реликвия передается из поколения в поколение. Но золотой обод не так-то легко снять – он зацепился за сустав, так что приходится прокручивать и задерживать теряющего терпение альфу.

– Сейчас, – бормочу, не поднимая головы.

– Только попробуй! – перехватывает он мои руки. – Нет уж, дорогой супруг!

– А? – похоже, с соображалкой у меня туго. – Прислать с адвокатом и бумагами? Ты же за кольцом вернулся…

– Выпорю, – к синяку на скуле прибавляется багрянец злости и теперь перекошенное лицо мужа пугает до дрожи.

– Но я не понимаю… Разве ты не…

– Ни слова больше, – Колин поднимает мою руку и возвращает застрявшее на косточке кольцо на привычное место. – Раз младший муж не понимает, старшему придется объяснить. И хорошенько отшлепать младшего по омежьей круглой попке – за каждую недоговорку, каждое дурацкое оправдание и неуместное «прости» – может, всякие глупости из головы выбьет…

– То есть… то есть ты знаешь, что снимки не настоящие? – ой, если бы меня не держали, взмыл бы сейчас под потолок от сброшенного с души камня. Мое пожелание о полете неожиданно исполняется: муж, хмыкнув, перекидывает меня через плечо, как мешок с мукой, и тащит в сторону кровати. Я неловко дергаю ногой и нечаянно попадаю по больной скуле. Колин сдавленно ругается, но опускает меня довольно бережно.

– Снимки настоящие, – первое, что говорит он, когда усаживается рядом и накрывает меня одеялом. – Т-с-с, давай я буду рассказывать, а ты просто послушаешь. Так мы избежим лишних обид в и так непростом разговоре.

Сам не знаю, зачем, но протягиваю руку к синяку Колина. Он не отстраняется, пока я дотрагиваюсь до горячей поврежденной кожи и провожу кончиками пальцев по щеке, а с каким-то умилением наблюдает за мной.

– Это?.. – хочу спросить о странных звуках на заднем фоне во время разговора, но меня останавливают.

– И до «этого» ход дойдет, если перестанешь отвлекать.

– Извини… Ой, – закрываю рот руками под оч-чень хищным взглядом мужа и припоминая его обещание. – Молчу.

Колин какое-то время сидит, собираясь с мыслями, держа мою руку в своей и поглаживая ободок кольца.

– В тот день, когда я приревновал тебя к детективу Мендесу, ты бросил мне в лицо, что правда может быть такой, что никогда и не подумаешь. И у меня было достаточно времени поразмыслить над твоими словами. А еще я поклялся найти того, кто сотворил это с тобой, – теперь его рука касается ворота моей пижамы, чуть прикрывающей уродливый шрам на шее, который сойдет еще не скоро. – Хотя в первые дни я был уверен, что виновного найти очень легко – стоит только посмотреть в зеркало.

– Я сам не сказал, – в наступившем молчании подаю голос. – Я тоже… я тогда хотел тебя и не хотел останавливаться, потому что запах и вообще… Так что, и мне достаточно посмотреть в зеркало, чтобы увидеть причину моего нахождения здесь.

– Но ведь был и кто-то третий. Не Тони Мендес, верно? Не случайный прохожий, не бармен, не извращенец в метро. Кто-то, кто испугал тебя. Тебя, готового за себя постоять и драться за все, что считаешь правильным, напугал так сильно, что ты решил носить с собой баллончик и шокер. Кто-то, чье имя невозможно назвать. Тебе легче было отдаться мне и умереть, чем признаться.

Набираю полную грудь воздуха, чтобы попросить прощения, но Колин решительно качает головой.

– И я начал искать. Твои телефонные контакты, записные книжки, странички в соцсетях, записи видеокамер возле дома, личные вещи. И ничего, Хави. Ни намека. Мой муж был почти затворником – не ходил на свидания, пересекался с альфами разве что в аэроклубе. Но там бдил и не подпускал неподходящих парней Шмидт. Капрал не помнил никого, кто бы проявлял к моему мужу интерес. В университете тоже все ровно. Разве что ты сопровождал на двойные свидания своего приятеля Луи. Ни одного подозрительного альфы в близком кругу, кроме навязанного мужа. Но меня ты никогда не боялся. Ненавидел – было за что, презирал – еще бы. Но не боялся. Никогда. Не станешь же искать среди членов семьи, верно? Это слишком невероятно и ненормально, чтобы о таком даже подумать.

Вздрагиваю и прикусываю губу. Дыши, Хави, твой муж не сказал пока ничего такого, от чего следовало бы так нервничать.

– Я был готов поверить, что не было никакого второго альфы, что просто слишком долгое пребывание рядом со мной расшатало твое здоровье и рецидив рано или поздно все равно бы произошел. А след от укуса – мой случайный поцелуй. Ночью, после волейбольного матча... Я сам не понял, как пришел к тебе в комнату, заснул и проснулся, обнимая тебя, обуреваемый более чем сильным желанием поставить метку.

Ахаю.

– Но я помнил о брачном контракте и чуднОм запрете. И хотел дать нам время. Хотел соблазнить своего мужа, чтобы его “да” было самой естественной вещью на свете. Если б я только знал тогда, что за ним стоит, – Колин опускает лицо в ладони. – Никогда не прощу твоим родителям.

– Они не догадывались...

– Я так не думаю, Хави, – в до сих пор сдержанном голосе мужа прорезается сталь. – Не тогда, когда один родитель заявляет, что ты просто любишь внимание к своей персоне и тебе скоро полегчает, а второй заявляется в больницу только через неделю, потрясая брачным контрактом, первым делом сообщая, что не собирается возвращать инве…

Он осекается.

– Он бы не стал возвращать тебе деньги, если бы я умер, – договариваю я за него, содрогаясь в душе от стыда и омерзения. – А заяви я, что ты принудил или… изнасиловал меня?..

Тогда, по договору… брак бы расторгался досрочно со всеми неустойками и моральными компенсациями. Вот такая незамысловатая схема. Закрываю глаза. Позор. Да, и мой муж не демонстрировал порядочности, идя на такую сделку, но предлагал прозрачные условия. И уж точно не ждал, что ему подсунут порченный товар, вроде меня. Только неопытный в отношениях с альфами омега, как я, и не подозревающий о моей болезни муж могли видеть в обязательном согласии на секс и гигантской сумме компенсации достаточную защиту своих интересов. Наверное, с точки зрения бизнеса, ради спасения фирмы и будущих поколений семьи не плохо пожертвовать тем, кто и так обречен. Что отец и сделал. Как же мерзко и больно... Я мог этого избежать, скажи мужу сразу о серьезности своей болезни. Будь я честнее с ним, все бы закончилось еще в апреле в день знакомства. Он бы, глядишь, и от брака отступился.

– Ни за что не отдам тебя им, – чувствую, как теплые пальцы гладят меня по щеке и мягко касаются повлажневших ресниц. – Ни родителям, ни твоему ублюдочному братцу. Они не заслуживают тебя.

Судорожно вздыхаю, и меня заключают в мягкий кокон объятий. Я слышу размеренный, сильный стук сердца своего альфы, ощущаю исходящую от мужа силу и уверенность и каким-то шестым чувством понимаю – он говорит правду. Не отпустит и не отдаст. И не хочу думать, почему.

– Себя из круга подозреваемых ты отбросил и поэтому осталась только семья?

– Я не подозреваемый – я виновный. И вину с себя за то, что ты тут оказался, воробышек, никогда не сниму. У меня было слишком много вечеров за стенами стерильного бокса, чтобы думать. О контракте. О том, почему ты, зная всё о своей болезни, и понимая, что рискуешь, все-таки сказал мне «да». Допустим, ты не мог отказаться от навязанной воли родителей. Но мы с тобой встречались до свадьбы и достаточно пробыли наедине, чтобы ты сказал «нет». Но как бы ты не хотел за время этих встреч меня покалечить и плеснуть ведро помоев в мою самодовольную физиономию, четкого отказа так и не прозвучало. Несмотря ни на что, ты был готов выйти за меня. Почему? Навряд ли потому, что я неотразимый сукин сын, а?

Фыркаю ему в пуговицы на рубашке. В принципе, если подумать… Не такая уж плохая версия. Колин размыкает объятия и вновь смотрит на меня слишком внимательно. Мне не отвести глаз.

– И дело не в наследстве деда, как я предполагал, не зная тебя так, как знаю сейчас. Осталась одна причина – «меньшее из зол». Но по сравнению с кем я был меньшим злом? Значит, только семья. Отец или брат. Но будь это Обри-старший, брачного договора бы не было. Вот тогда пазл начал сходиться: мне стал понятен твой затравленный взгляд на свадьбе, когда к тебе подсел Грэм, твои кошмары, в которых четко звучало его имя. Но раньше я думал, что ты зовешь  единственного защитника, а не обличаешь своего сталкера. И записанный на видеокамеру близлежащей кофейни визит Грэма в «тот день» очень хорошо укладывался в твой отказ ответить, кто оставил след на твоей шее. Это ведь Грэм был “невероятной правдой, не имеющей ничего общего с моими подозрениями”?

– Доказательств нет, – шепчу, находясь в полном смятении от того, что тайны раскрыты, а я все еще жив. – И в полицию не пойду, мне никто не поверит.

– От этого насилие не перестает быть им. И достаточные для меня доказательства есть. Ты их видел на планшете.

– Я…я так и не понимаю, что это и откуда. И кто такой Фрэнки?

– С Фрэнки я тебя обязательно познакомлю. Он мой очень хороший друг.

– Ты отправил его следить за Грэмом? Он что, детектив?

– Нет, он геймер и аналитик от бога. Помнишь, мы не попали на совет компании?

Киваю. До сих пор, как вспомню вонь жутких розочек и мускусные ароматы отупевших от вожделения полицейских, мутит.

– Тем вечером я получил отчет о делах в «Обри Инкорпорейтед». Долго пытался вникнуть в цифры и понять, почему компания так быстро сдала свои позиции. Даже при самом бездарном управлении темп падения настораживал. Но на первый взгляд – отчеты верные. Поэтому я и обратился к другу с просьбой поискать ошибки в цифрах и заодно накопать информацию на человека, принявшего большую часть рискованных решений. Фрэнки раздобыл много чего, в том числе и оплаченные счета на членство в закрытом клубе, где любят клиентов… скажем так, с особенностями.

– И это… оттуда? – неверяще качаю головой.

– Да. Я и сам не ожидал, что поиск финансовых махинаций выведет твоего брата на чистую воду и подтвердит мои подозрения. Как увидел, еле сдержался, чтобы не разнести все здесь, в палате. Потому и ушел. Нужно было сделать кое-что важное. Оставить безнаказанным подонка, по какому-то недоразумению оказавшегося твоим братом, я не мог.

– Он болен, – невпопад выдаю, по-новому воспринимая травмы мужа. – Наркотики и все такое…

Колин хмурится и качает головой, подвергая сомнению мои слова:

– Ответь мне, воробышек…Ты так спешил оправдаться за фотографии и вернуть мне кольцо, что не дослушал или не понял мой вопрос. Только честно. Как давно Грэм преследует тебя? Когда это началось?

====== Глава тридцать третья ======

– Как давно это началось?

– С моей первой течки, – муж хмурится, но не говорит ни слова.

Я закрываю глаза, потому что не выдерживаю пронизывающего, убийственного выражения на лице супруга. Вдыхаю поглубже. Начало положено, Хави. Этот путь придется пройти самому, какой бы силы стыд и вину ты сейчас не ощущаешь. Это – единственный шанс, иначе Грэм и воспоминания не дадут прожить отведенный мне срок, так, как хочется. И для этого нужно спасти свой брак от высасывающих душевные силы секретов, прогнать химер прошлого и довериться тому, кто рядом. Кто оказался ближе родителей и дороже собственных привычек и страхов. Осталось найти слова.

– До того дня я был уверен, что я – самый везучий омега на свете, потому что у меня есть такой брат, как Грэм, – губы сами складываются в напряженную, горькую полуулыбку. – Сильный, красивый, смелый. Самый лучший старший брат в мире. И пусть я был для него назойливой малявкой, я его обожал. Он же научил меня кататься на велосипеде, делился карманными деньгами или сам покупал какую-нибудь очень важную в детстве ерунду, оставался в моей спальне в грозу и ждал, пока я не усну, забирал из школы, если у водителя, который меня отвозил в школу, был выходной. Но я и мое странное тело, которое в тот день зачем-то решило резко повзрослеть, одним махом перечеркнули все это.

– Ты ни в чем не виноват, Хави, – муж берет меня за руку и я поражаюсь, какие горячие у него пальцы. Или это мои ладони заледенели?

– Если… если тебе слишком тяжело об этом говорить, то… не надо, – в его голосе слышу извиняющиеся и встревоженные интонации, – если ты никому об этом не рассказывал, может, стоит отложить разговор, пока не будешь готов? Я не хочу навредить тебе. Одно знаю точно – с твоим братом я обошелся слишком мягко.

Качаю головой. Нет, Колин, отступить сейчас – значит предать самого себя и свои чувства.

– В моем классе в тот день оказалось только трое ребят из пятнадцати. Эпидемия кишечного гриппа. И конечно, мы с папой не удивились, когда я почувствовал жар и ломоту во всем теле, легкую тошноту и тянущие боли в животе. Сказать по правде, я даже обрадовался простуде – можно было несколько дней провести дома и не ходить на осточертевшие уроки верховой езды. Папа же, выдав мне обезболивающее и жаропонижающее, велел отдыхать и не выходить из комнаты без надобности. Так я и сделал. И все бы ничего, если это и в самом деле был бы кишечный грипп. Через несколько часов, когда действие таблеток спало, мне стало по-настоящему плохо – тогда я о течке знал только в общих чертах и решил, что умираю.

Тяжело. Вроде начал издалека, а внутри все дрожит. Отчаянно трусящая часть моей души срывающимся голосом кричит «хватит!», «ты же просто отвратителен!», «такое никому не говорят!». Мне до жути хочется бросить свой рассказ, выгнать своего слушателя вон, свернуться комочком под одеялом и пролежать в душном тепле остаток ночи, загоняя выскочившие дурной царапающейся кошкой постыдные тайны в лабиринты ночных кошмаров, уверяя себя, что так будет лучше. Но. Тот Хави, который в шестнадцать прыгнул с парашютом, тот Хави, который чуть не пырнул ножом жениха в день знакомства, тот, что боролся за каждый мяч в волейбольном матче… Тот тихо шепчет «просто сделай это. Ради себя и ради него». И я мысленно глажу вздыбленнную шерсть котенка своих тайн, но продолжаю:

– Дома было тихо и темно. Кажется, перед тем, как покинуть мою комнату, папа что-то говорил о благотворительном обеде или каком-то вечере, на котором им с отцом и дедом надо быть, и со мной останется Грэм. Ноги сами понесли меня в спальню к брату. Еще бы – он все знает, он поймет, он позовет на помощь.

Перевожу дыхание, и сам зачем-то вцепляюсь во все еще поглаживающие мои ладони пальцы.

– Я тогда не знал, что первая течка выбрасывает в кровь едва ли не самое большое количество гормонов за всю жизнь. Больше разве что при рождении ребенка. Как не знал, что просить альфу о помощи, когда от твоего тела идет неконтролируемый призыв – самое плохое, что можно придумать.

– Он тебя?.. Хави…– слышу полный неверия и боли шепот и открываю глаза, чтобы поймать свое отражение в черных зрачках ставших за последнее время родными глаз и понять, ради кого и ради чего я веду свою тонкостенную лодочку между Сциллой стыда и Харибдой одиночества.

– Не успел. Дед неожиданно вернулся. Он и оттащил потерявшего рассудок Грэма от меня. Но хватило и поцелуев, чтобы мое собственное тело начало меня убивать. Это был первый раз, когда я очнулся в стерильном боксе. Было очень страшно и тоскливо. Никого не было рядом. А когда разрешили посещения и появился папа… – в горле пересыхает. Закашливаюсь. Долго, надсадно. До мушек в глазах от невозможности вдохнуть. Нет, мое дорогое тело, не предавай меня хотя бы сейчас, когда я так близко подошел к произнесению вслух того, что столько лет скрывал.

– Не надо, – останавливаю явно напуганного моим видом мужа, готового нажать на кнопку вызова персонала. – Сейчас пройдет. Просто в горле пересохло.

Мне вручают стакан с водой, но смотрят при этом так, что готовы лично выпаивать. Ну уж нет, я не беспомощное создание. Делаю пару глотков.

– Я болен, но пить пока что в состоянии сам, – выходит неожиданно резче, чем я сам того хотел.

– Прости, – извиняется Колин. – Просто…

– Давай я продолжу, пока не растерял остатки смелости, – вновь закрываю глаза и прикусываю губу. Стоило озвучить про смелость, как она тут же испарилась.

– Ты храбрее всех, кого я знаю, – он опять берет мои руки в свои. – Но как бы я хотел, чтобы в твоей жизни не было событий, так тебя закаливших.

– Ты не понимаешь, – качаю головой, – я – не герой и не храбрец. Я подвел всех. Папа сказал, если бы не моя болезнь и несвоевременная течка, то Грэм бы ни за что так не поступил… Из-за меня отношение деда к нему испортилось, а ведь Грэму с таким трудом удалось вернуть его благосклонность после моей же выходки с полетами. И брат – не чудовище, а всего лишь не совладавший с собой подросток. Что всему причиной мое тело и раннее созревание. Папа очень боялся синхронного взросления, если дети будут разнополыми, потому и завел нас с такой приличной разницей в возрасте. А я так подвел его. И потому должен понять и простить старшего брата… никто бы не удержался в такой ситуации. Папа попросил никому не рассказывать о случившемся. Ради семьи. Ради того, чтобы все стало, как раньше. Таким просьбам не отказать. Особенно, когда сам хочешь забыть и жить по-прежнему. Грэм извинился… я даже поверил. Вот только… Как моя жизнь теперь была невозможна без лекарств, так и мечта о том, что все будет, как раньше, стоит только этого пожелать и сделать, как говорит папа, оказалась несбыточной… Мой самый лучший старший брат умер для меня тогда, когда на первое после моей выписки из больницы Рождество сказал, что не может забыть мой запах и просто дождется, когда я повзрослею, чтобы завершить то, в чем ему помешал дед.

– Почему… – я угадываю, о чем будет вопрос, и подношу руку к губам альфы. Ничего не говори пока, Колин, иначе я опять замолчу. Теперь уже от стыда за то, что не сказал.

– Не мог. Даже деду было невозможно признаться. Он бы выгнал Грэма, а значит, семья лишилась бы всех наследников. Со мной все было ясно – дай бог, переживу тридцатилетие. И младших братьев у меня нет. После беременности мной, папа оказался неспособным на еще одно зачатие. Расписанный им во всех красках развод из-за того, что корпорации Обри нужен новый наследник, а старый муж-омега не может его родить, казался мне сущим кошмаром. Когда на кону семья и на твоих плечах лежит ответственность за ее сохранение, молчание становится золотом высочайшей пробы. Я никому не мог рассказать… Да и на людях брат вел себя пристойно. Если что и могло показаться подозрительным, то все обычно списывали на меня и омежью склонность тренироваться в обольщении и кокетстве на членах семьи. Как у нас в обществе относятся к омегам, которые заявляют об изнасилованиях и домогательствах во время течки, можно не говорить. Это, в лучшем случае, повод для шуток. А мне нужно было учиться жить со своим диагнозом, подбирать подходящую терапию, проходить изнурительные тесты и процедуры. Легче было забыть. Не искать правых и виноватых и не провоцировать своим видом старшего брата. Я почти поселился в аэроклубе вместе с дедом и Шмидтом. С семьей виделся только по праздникам. Школу пришлось оставить. Когда несколько месяцев в году проводишь в больнице – не до школьных друзей и социализации… Но дед сделал все, чтобы я не чувствовал себя обделенным и ущербным. А в больнице я познакомился с Микки Морстеном и он стал моим лучшим другом и братом по духу. Все постепенно входило в колею. О том, что со мной произошло, напоминали только ночные кошмары. Но это такая малость по сравнению с шансом спасти семью от краха… Тем более, что с каждым годом они мне снились все реже. Я забыл о данном Грэмом обещании, но на похоронах Джереми Обри мне об этом напомнили. Мне было шестнадцать, когда обращенные на меня взгляды брата вновь стали раздевающими и жаждущими. Три с лишним года я жил, как на спящем вулкане. И этот вулкан проснулся в тот день, когда я должен был приехать подписать брачный контракт. Тогда только авария спасла меня. На свадьбе он заявил, что сдал тесты и мы совместимы на восемьдесят девять процентов и прибавил, что я сам приползу к нему, как только мне станет хуже. Но окончательно Грэм сорвался, когда увидел фото с волейбольного матча. Он заявился ко мне тем утром, и я не смог отбиться или сбежать. Он… он прихватил мою шею зубами, и все могло бы кончиться куда хуже, если бы не Луи, который его спугнул. Тогда я не заметил на себе никаких следов, иначе сразу же обратился к врачу и в полицию. И… тебе тоже не мог рассказать… прости, – замолкаю, потрясенный тем, что все-таки смог открыться.

Я боюсь поднять на него глаза и смотрю только на наши переплетенные кисти. Жду его слов.

– Не за что извиняться, воробышек, – глухо произносит Колин. – Твоей вины нет ни перед твоей семьей, ни, тем более, передо мной. Все ровно наоборот. Как бы ты мог открыться мне тогда? Разве я заслужил твое доверие, если только и делал, что бросался обвинениями и подозревал тебя в изменах?

– Я тоже постарался… скрывал ущербность.

– Ущербность? – снова слышу в голосе сталь. – Уму непостижимо. Ты скрывал ущербность? Да. Но не свою. Ущербность людей, по какому-то странному стечению обстоятельств называвшихся твоей семьей. Ущербно обвинять больного ребенка в скотском поступке другого. Ущербно закрывать глаза на домогательства. Ущербно решать с помощью ребенка денежные проблемы и вешать на него чужие грехи и тайны, обставив все так, что ребенок это годами в одиночку тащил, как только не надорвался. И что получил взамен? Фальшивого мужа и сомнительное звание спасителя семейной фирмы? Посмертно, потому как этот самый муж едва тебя не убил?! Господи, воробышек…

Он обрывает свою речь, вскакивает и отходит к столу. Какое-то время барабанит пальцами по гладкой пластиковой поверхности, не поворачиваясь ко мне.

– Я выдумывал много всякого, но и представить не мог… что было на самом деле… и откуда в моем хрупком омеге столько сил, раз он может выдержать такое и сохранить веру в людей, независимый характер, открытые миру глаза и готовность помочь? – он оборачивается. Такого взгляда у Колина Сторма я никогда прежде не видел – в нем и напряжение, и мука, и решительность, и нежность и еще что-то, чему никак не удается подобрать точного названия. – Прости меня, Хави. За подозрительность, за слепоту и самонадеянность. За затею с браком. За то, что навел твоих родителей на мысль о нем. Одно твое слово – и я уничтожу всех, кто внушил тебе, что ты неполноценен и можешь быть разменной монетой в бизнес-играх, а домогательства брата – плод омежьего живого воображения.

Ошарашенно молчу. Я слишком потрясен его словами – не знаю, ожидал жалости, осуждения, обещания, что все будет хорошо, но не такого. Ни такой страсти, ни такого гнева, обращенного на мою семью и… на него самого. А теперь он ждет моего ответа, словно я судья на этом странном суде и мне надлежит огласить приговор.

– Мне не нужна месть и война, – Колин недовольно кривится, но слегка кивает.

– Мне… не нужен фальшивый муж и эрзац-брак, – медленно вдыхаю, – я ошибся, когда думал, что они помогут мне избежать внимания Грэма… Поэтому у меня к тебе только одна просьба.

– Говори, – тело мужа напряженно замирает, а глаза делаются тускло-серыми, словно из них кто-то высосал огонь жизни.

– Помоги забыть, что у нас фиктивный брак, – картинка перед глазами расплывается… черт бы побрал эти слезы, появляются в самый неподходящий момент… – Ой!

– Да будет так, Хави, – шепчет Колин, легкими, почти невесомыми поцелуями прикасаясь к моим мокрым щекам, нарушая этим кучу лечебных предписаний, – да будет так…

====== Глава тридцать четвертая ======

За этими нежностями нас застает профессор Морстен, оставшийся на ночное дежурство. Естественно, наша безголовая беспечность приводит дока в ярость. Колина выставляют вон, не слушая никаких оправданий и запрещая приближаться ко мне еще неделю, а я получаю внеочередные тесты и экстренную дезинтоксикацию. Приходится подчиниться, все равно мои возражения, что я нормально себя чувствую, никто не слушал. Дока еще и муж поддержал, мол, нечего, тебе, Хави, говорить глупости, слушайся старших – целее будешь. У, я тебе это припомню. Возвращают меня в палату уже под утро. И, разумеется, узнать, откуда у мужа фонарь под глазом и что он делал, когда я ему звонил – не у кого.

– Не обижайся, – наконец, оттаяв, и убедившись, что теперь со мной все в порядке, профессор, снимает суровую маску деспотичного лечащего врача. – Еще успеешь наговориться и нацеловаться. Жалко будет, добившись такого прогресса, откатиться назад.

Киваю. Вы правы, профессор. Пусть Морстен и говорит о наших прерванных объятиях, я принимаю его слова совсем на другой счет. Эмоциональное напряжение, захватившее меня во время моей исповеди, спало и начинают подтачивать сомнения – а было ли действительно нужно раскрывать свои тайны? Тем более, просить мужа… о таком. Вдруг им просто руководит ответственность и чувство вины за «чуть не убил», а я навязываюсь? И как я соберу свою душу на куски, если тесты ожидаемо укажут на несовместимость, а до Дня Благодарения я привыкну считать супружество настоящим?

– Рутгер, – обращаюсь я без привычного «профессор», потому что хочу попросить его о помощи, прежде как человека, а потом уж как врача. – Мне нужна помощь…

Доктор задумывается, выслушав просьбу целиком, но обещает найти нужного мне человека как можно скорее.

Часы показывают пять пополудни, когда я окончательно просыпаюсь. Ох, как же трудно войти в нормальный режим, когда то процедуры, то бессонные ночи, то еще что-нибудь. Решено, с сегодняшнего дня – никаких ночных посещений и звонков. Надо сделать все, чтобы поскорее выбраться отсюда на волю. Вызываю дежурного медбрата. Он проводит тесты, после чего сообщает, что сегодня к моей терапии подключают лечебную физкультуру. Ура. А то вчерашние четыре шага в сторону мужа отняли у меня кучу сил. И бицепсы куда-то спрятались, не руки, а спагетти какие-то. Пора браться за себя всерьез.

– Дайте лучше ходунки, – мотаю головой, увидев коляску. – Раз уж у меня лечебная физкультура, почему бы не начать прямо сейчас? Идти же недалеко.

– Вы эти десять метров и за десять минут не пройдете, мистер Сторм, а так – десять секунд… – берется увещевать меня медбрат, но я непреклонен. Какие десять минут? Максимум пять.

Чувствую себя победителем, когда умудряюсь дойти до спортзала за три минуты, держась за хромированную шкандыбайку. Все не так уж и плохо. Улыбчивый физиотерапевт нисколечки не ругает меня за задержку, наоборот, заявляет, что давно ему не попадались такие живчики. Но обратно идти уже не могу – слишком устал, восстановительные упражнения, при всей их простоте, вымотали меня. Только желанный отдых остается недостижимой мечтой, потому что в палате, оказывается, меня ждет посетитель.

– Пап, я сейчас не готов ни о чем говорить. Мне нужен отдых, – покорно позволяю медбрату нацепить на себя кислородную маску и пару датчиков, может, хотя бы это вынудит родителя уйти.

– Ничего, дорогой, отдыхай. Я подожду, сколько нужно.

Еще не легче. Папе срочно что-то понадобилось и пока он свое не получит, вряд ли уйдет. А мне на него смотреть – лишний раз напоминать себе о скандале с документами на развод и ночном разговоре. Никаких нервов не хватит. Ей богу, если б передо мной был посторонний человек, я бы решил, что таким образом меня хотят свести в могилу раньше времени. Но это папа. Вряд ли он желает мне зла. Просто у него всегда были какие-то свои понятия об уместности. Минут десять ничего не происходит, потом папа решается на разговор.

– Ты имеешь право злиться на нас с отцом. Мы поторопились, предложив тебе очевидное решение вот так, с порога. Поверь, ни я, ни Даррен не ожидали, что у вас с Колином может возникнуть взаимная симпатия. Но, Ксавьер, ты же сам понимаешь… – хорошо, что мои руки укрыты и родитель не видит, как сжимаются мои кулаки. Только боль от коротких, впивающихся в ладони ногтей, дает мне чувство реальности и не позволяет окунуться в прошлое, когда за таким «сам понимаешь» следовали слова о моей неполноценности и причастности к сложному финансовому положению брата, и меня придавливало от чувства вины и стыда, за то, что я такой, какой есть, и я соглашался на все, только бы оказаться семье полезным.

– … надолго ли хватит твоего мужа? Ты подумал, что такому человеку, как Сторм, будет нужен здоровый наследник, и даже не один? – папа выразительно выгибает тщательно оформленную по последней моде бровь. – Или о том, что станет с тобой после истечения срока брачного договора? Куда ты пойдешь?

Ох, папа, папа… И главное, все преподнесено таким сочувственным тоном, будто и впрямь его беспокоят мои отношения. Не выдерживаю прямого взгляда и проникновенного голоса, все, как в детстве. Отворачиваюсь. Смотрю в окно. Да, черт возьми, меня все это беспокоит – и срок контракта, и то, что детей Колину родит другой омега… Но, папа, ты же давишь на болевые точки не просто так. Вряд ли вразумление младшего сына пополам с сочувствием его, некстати возникшим, чувствам к мужу – твоя основная цель. В другой раз я бы поверил и согласился с тобой. И с отцом. И с необходимостью развода, теперь уже не ради семьи, но ради альфы, который заслуживает большего, чем больного омегу. Только кое-что изменилось, папочка. Твой сын серым воробышком выпорхнул из выстроенной им самим, но не без твоей помощи, клетки стыда, вины и ненависти к себе. Пусть снаружи ему страшно от неизвестности и крылья слабы, назад возвращаться не хочется. Но заявлять об этом тебе в лицо… Интуиция подсказывает, что спешить не стоит.

– Куда пойду? – голос немного дрожит, но так даже лучше для сохранения привычного образа, – в-вернусь в семью. Вы же примете меня?

– Конечно, дорогой! – губы папы трогает мягкая улыбка, – как же иначе. Хорошо, что ты понимаешь, что нужен нам.