Текст книги "Контрактный брак? Как бы не так! (СИ)"

Автор книги: Таисия Мик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Матч… Боги, если бы Форрестер не вмешался первым, он бы сам бросился в драку с хмырями, посмевшими отпустить сальную шуточку, а потом учинил еще более громкий скандал в попытке увести Хави с игровой площадки. Или просто взял бы, да и перекинул супруга через плечо и унес в неизвестном направлении. Вот тебе и не имеющий запаха, «не возбуждающий»… «Мой!» – раненым бизоном вставала на дыбы ревность, стоило только перехватить чужие взгляды, направленные на ничего не замечающего мужа, то выпрыгивающего над сеткой, то спасающего свою команду от неберущегося мяча под одобрительный рев трибун. Искреннего и немного наивного, получающего удовольствие от волейбола. Хорошо, что удалось сдержать себя, потому что увидеть такого Хави – не запуганного или яростно скандалящего, а страстно отдающегося игре, раскрасневшегося, азартного и невообразимо сексуального в этот момент – было неожиданной наградой. Гораздо более ценной, чем вероятный контракт с несговорчивым Форрестером. И ледяной душ после игры был как нельзя кстати. Как и сегодня утром, когда он опять обнаружил Хави у себя под боком, хотя совершенно точно помнил, что засыпал один и в другой комнате. Какой там договорной брак! Взбунтовавшиеся инстинкты вопили и требовали взять омегу, повязать и навсегда сделать своим, чтобы тот и посмотреть в сторону других альф не смел. Но он сбежал на работу, дав себе слово закончить с делами как можно скорее, а потом уже подумать о приручении и последующем соблазнении мужа.

Даже нагрянувший для попытки договориться и спустить происшествие на тормозах Натан, выглядевший сегодня точно так, как Колин любил, не вызвал у него ничего, кроме раздражения. Запах розового масла, до недавнего времени заставлявший терять голову и сгорать от желания оттрахать его носителя так, чтобы тот сидеть не мог, сегодня показался излишне тяжелым, липким и тошнотворным. А сероглазый стеснительный тихоня, пахнущий неизвестно чем, опять похерил все планы и здравомыслие, заявившись к нему в компании мачо, с алеющим пятном на шее и чужим запахом… Правда, теперь он не знал, проклинать Тони Мендеса или благодарить, потому что все, что случилось после того, как за копом закрылась дверь, было куда важней контрактов, договоров, планов и ущемленной гордости. И еще. Было невообразимо приятно застать Хави за обнюхиванием подушки. То, что Натан Фицрой называл “масс-маркетовым ужасом”, сравнивая его запах с дешевыми дезодорантами и насмехаясь над неподобающим статусу и богатству ароматом, для Ксавьера Обри оказалось «очень». И это отчего-то льстило самолюбию и грело душу, а поселившаяся в ней ревнивая тварь довольно щурилась и урчала сытым котом…

– Мистер Сторм, я осмелился заказать вам и вашему мужу обед, – раздался голос секретаря по селектору. – Можно войти?

Колин спохватился – пока он тут предавался воспоминаниям, совсем забыл о еде. И Хави, если уже проснулся, наверняка проголодался. А в комнате только бар с напитками.

– Спасибо, Генри, – от Колина не укрылось донельзя любопытствующее выражение лица вошедшего с подносом Саммерса, который сразу направился к комнате отдыха, но сейчас альфа не собирался потакать недостаткам подчиненного. – Дальше я сам. Оставьте блюдо на столе.

– Из мэрии звонили, сказали, что задержатся на полчаса, – улыбаясь, как крестный фей, произнес Саммерс. – Мне никого не впускать и говорить, что вы заняты?

– Лучше, что меня нет, – не удержав усмешку, отозвался Колин. Хорошая новость – на общение с мужем есть еще несколько драгоценных минут.

– Он вас меняет, мистер Сторм, уж простите за бестактность и откровенность.

– И как же?

Но секретарь только прикрыл за собой дверь, не считая нужным отвечать.

 – Просыпайся, соня… Надеюсь, ты любишь стейки и картофельное пюре, – Колин прошел мимо закутанного в одеяло с головой мужа и поставил поднос на столик. – Или ты предпочитаешь, чтобы тебя покормили? Хави? Хави!!!

Одернув одеяло, Колин оторопел – голова мужа была неестественно запрокинута назад, а налившийся на шее Хави след был не красным и не отдавал синевой, как следует обычному синяку, нет, это был волдырь, заполненный темной жидкостью, от которого расходилась мелкая сыпь, жутко выглядящая на неестественно белой коже. И такие же следы были на другом плече, там, где он целовал – только мельче, но от этого не менее пугающие.

– М…н, – не размыкая губ промычал муж и попытался вздохнуть, но Колин услышал только сип, от которого его пробрал мороз по коже.

– Господи, – на ощупь омега был слишком горячий. – Хави!!!

– Служба спасения. Что у вас случилось?

– Мой муж, девятнадцать лет, без сознания, высокая температура и сыпь, – Колин постарался назвать все симптомы как можно более спокойно. – Пожалуйста, помогите!

– Где вы находитесь? – Колин понимал, что оператор на той стороне провода всего лишь действует по протоколу, но все равно был раздражен, называя адрес.

– Скажите, сэр, есть ли рядом другие пострадавшие?

– Нет.

– Как давно он заболел?

– Еще три часа назад все было хорошо, – альфа почувствовал, как трубка в руках стала мокрой от пота.

– Принимает ли он наркотики?

 – Нет!

– Посещал ли он недавно места с высокой эпидемической опасностью?

– Нет!!!

– Есть ли у вашего мужа заболевания, о которых следует сообщить? Аллергия на лекарства?

– Нет!.. Не знаю…

– Сэр, иногда у больных есть браслет или кулон на шее с кодом заболевания, о котором следует сообщить медикам. Проверьте, есть ли у него такие.

– Нет… – ни на шее, ни на руках Хави ничего не носил.

– Если вы можете проверить его личные вещи, посмотрите и там, пожалуйста. Пока бригада медиков едет к вам.

Колин бросился в кабинет и вытряхнул на стол содержимое тряпичной сумки, ни на что особо не надеясь, попутно представляясь оператору и описывая состояние Хави.

– Колин, вы нашли вещи?

– Я… я не понимаю.

– Продолжайте, что вы видите?

– В косметичке лекарства, – он перечислил ничего не говорившие ему названия. – И еще перцовый баллончик и электрошокер. А, хотя погодите, тут что-то есть. Такая бирка на цепочке, как у солдат.

– Это оно. Назовите аббревиатуру и номер.

– Код Эф Ай альфа Ти, номер Икс Джей Оу ноль двадцать один.

Какое-то время в трубке было слышно только щелчки клавиш.

– Мистер Сторм, повторите пожалуйста, кем вы приходитесь мистеру Ксавьеру Обри?

– Мужем! – рявкнул он, перестав сдерживаться.

– Но…– опять пауза… – тут написано…

– Мне плевать, что у тебя, говорящая голова, написано!!! Когда будет твоя бригада медиков? Что с моим мужем?

– Я соединю вас с исследовательским институтом Сент-Клер, профессором Рутгером Морстеном, лечащим врачом вашего мужа, мистер Сторм.

– Что?! – понять, зачем Хави понадобилось обращаться к эндокринологам и как это связано с его состоянием, было выше его сил.

– Ну как же. Вы же сами назвали. Синдром «ЭфАй» альфа, тип «Т». Тотальная непереносимость феромонов альфы. Похоже, что ваш… мистер Обри сейчас испытывает рецидив. Но я не специалист, вам лучше все объяснит его лечащий врач.

====== Бонус к двадцать седьмой главе. Часть вторая. ======

–… Винсент, я сообщу, если будут изменения, – Колин нажал на телефоне кнопку отбой и все-таки запустил телефонный аппарат в стену комнаты ожидания, дав волю своему гневу на родственников мужа. Хорош расклад – глава семьи улетел в Европу и номер недоступен, а родитель-омега продемонстрировал непостигаемую умом беспечность и равнодушие к судьбе младшего сына, заявив, что «Ксавьер не может без привлечения внимания к своей персоне, подобные приступы с ним уже случались и только выглядят угрожающими, надо просто довериться профессионалам и не паниковать». Сторм дар речи потерял, когда услышал этот холодный ответ от, казалось бы, самого родного для Хави человека, и смог только выдавить дежурную фразу на прощание.

– Как же, привлечение внимания, профессионалы знают, что делают, не стоит паниковать…– прошипел он сквозь зубы, продолжая мерить шагами выкрашенную в успокоительные нежно-зеленые тона комнатку с немудреной обстановкой в виде пары кресел, кушетки и столика с какими-то брошюрами.

– Господи, что за дерьмо тут происходит? Что это за семья? Почему?..

Почему родня позволила дать согласие выдать замуж смертельно больного ребенка и не предупредила о диагнозе? Случайно? Намеренно? И почему он, такой дурак, идиот, слепец, не вдумался тщательно в пункт контракта о добровольном согласии на интимные отношения, чтобы найти в нем подвох и начать копать? Будущие прибыли и блестящие перспективы застили глаза? А вот тебе и изнанка. Сделка с совестью, как бы ты не заворачивал ее в красивый фантик, вернулась по закону воздаяния такой мерзостью, от которой теперь никогда не отмыться, не откупиться и не забыть.

Когда оператор службы спасения в двух словах просветил его о том, что за херня скрывается за мудреным названием, Сторм почувствовал себя убийцей. Не было никого у его воробушка. И быть не могло, что бы он себе не выдумывал про мифических «других» и распущенность мужа до свадьбы… С чего вдруг он стал таким принципиальным ханжой в отношении девственности и верности? Подумаешь, посторонние запахи на коже убеждали его в изменах. Да пусть бы так оно и было! Правда оказалась куда страшней. Теперь Хави умрет из-за орального секса с неподходящим человеком. В голове не укладывалось, что пошлая шутка из бородатых анекдотов может оказаться правдой… Он виновен в том, что сейчас омега лежит, опутанный проводами и трубками и еще неизвестно, чем это кончится…

– Вам не стоило звонить Винсенту Обри, мистер Сторм, – оказывается, Колин настолько был погружен в осмысление разговора и собственные чувства, что не заметил появления профессора Морстена, который в этот момент брал воду из кулера. – Просто поверьте, он из тех, кто меньше всего сейчас нужен вашему мужу.

– Что с Хави?! – он во все глаза уставился на ученого, страшась увидеть гримасу сожаления, отведенный в сторону взгляд и покачивание головой.

– Стабилизирован, – осушив бумажный стаканчик, произнес доктор и скорбно поджал губы.

– Но?.. – Колину вдруг стал тесен ворот рубашки, а руки похолодели. – С ним будет все в порядке? Может, нужны какие-нибудь дополнительные лекарства, оборудование… все, что угодно, только скажите.

Профессор молчал и только по колючему взгляду светлых глаз Колин понял, что его вопрос прозвучал как подростковая попытка снять с себя ответственность и вряд ли доктор скажет ему что-то больше положенного.

 – Пока жизнеспособность тела обеспечивает аппаратура, – все тем же скупым тоном пояснил Морстен свои слова. – Вы вовремя вызвали помощь и четко выполняли мои команды по реанимации мальчика. Если бы промедлили, то были бы уже вдовцом. Со своей стороны вы сделали все, что могли, мистер Сторм. Теперь дело за Хави.

– Я могу его увидеть? – Колин прикрыл глаза ладонью и покачал головой. Думать о том, «что» он действительно натворил, было мучительно больно.

– Нет. Он останется в стерильном боксе, пока не придет в себя. И, я достаточно давно знаю этого ребенка, чтобы сказать – он был бы против посещений. Не хотел, чтобы другие видели его слабость.

– Достаточно давно? – переспросил он.

– Почти десять лет.

Призрачный шанс на то, что о своей болезни Хави узнал совсем недавно и поэтому не рассказал, испарился, оставив сосущее чувство в груди. Супруг не говорил, потому что… не доверял. А что он сделал для того, чтобы Хави начал ему верить и рассказывать о себе? Только обвинял и язвил. И еще самодовольно указывал, что его ничего, кроме деловых связей семьи Обри не волнует, и через пять лет муж может катиться на все четыре стороны… Он чудовище.

– Колин… – доктор подошел к нему поближе и дотронулся до предплечья. – Винить себя в том, что с Хави случился рецидив, я могу в той же самой степени, что и вы. Но это ничего не даст для его спасения. Пойдемте в мой кабинет, разговор будет долгим и непростым.

– Я хочу увидеть его, – упрямо повторил Колин.

– Даже его родители оказались не готовы принять его недуг. Не стоит что-то делать, если этого просто требуют приличия и понимание о порядочности. В том числе и навещать Хави.

 – Он мой муж. Мы – семья. В болезни и здравии. Вы понимаете?

– Доктор, из объяснений по телефону я понял, что иммунитет Хави отчего-то начинает атаковать его тело, стоит ему соприкоснуться с феромонами альфы, – попытался Колин сформулировать свою невеликую осведомленность в вопросе. – Но это какой-то бред. Он же омега и отторгать и отвергать альфу – противоречит его природе. Опять же – течки, во время которых им все равно, с кем… Да и до сегодняшнего дня все было хорошо. Я целовал мужа на свадьбе, мы вместе спали и никаких признаков, что что-то не так, не было. Простите, я, должно быть, несу чушь и должен отвечать на ваши вопросы, но…

– Все нормально, – кивнул Морстен, – чтобы ответить на мои вопросы и не почувствовать себя оскорбленным, когда я буду их задавать, вам нужно знать хотя бы основы. Поэтому небольшая лекция не повредит. Вспоминайте школьный курс биологии – зачем альфам и омегам запах?

– Привлечь партнера… наиболее подходящего для продолжения рода. Найти истинную пару.

– Все дело в феромонах. Они определяют вырабатываемый нами запах для привлечения противоположного пола. Но вы задумывались, почему, если они определяют привлекательность сексуального партнера, в обществе столько разводов, почему некоторые омеги готовы лечь под любого альфу во время течки и почему в мире столько опровергающего идею истинной пары феноменов, типа отношений альфа-альфа, бета-омега, альфа-бета и прочее?

– Истинная пара – не медицинский феномен, а общественный? Закрепился в религиозном догмате, мифах и поэтому существует и до сих пор влияет на нашу жизнь?

– Колин, вы правы с точностью до наоборот. Истинная пара – это именно что медицинский феномен, а не социокультурный, как все привыкли думать. Я бы мог загрузить вас специфическими терминами, но лучше объясню так, как объясняю омежкам и их родителям, которые впервые попадают ко мне на прием.

– Представьте себе луг. Одни цветы могут привлекать для опыления любых насекомых, достаточно иметь приятный запах и яркий цвет. Другие цветут только ночью. Третьих могут опылить только крупные насекомые. А для четвертых, особо редких, имеет значение и время суток, и климат, в котором произрастает, и то, что его должен опылять только определенный вид насекомых или птиц. В иных случаях растение погибнет. Нет плохих или ущербных цветов. Любой может цвести и продолжаться в своем потомстве, радуя цветом, формой, ароматом.

– Но ведь мы – люди… – задумчиво произнес Колин, осознавая, к чему клонит доктор и внутренне соглашаясь с его правотой. – Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.

– Сорок лет назад появилась и экспериментально подтвердилась идея о коде феромонов, который для наших драгоценных омег и определяет тип «цветения» – выражаясь вульгарным языком – омеги для всех, для большинства, для немногих и для единственного.

– И Хави относится к последней категории?

– Все мои пациенты к ней относятся, мистер Сторм. Редкие цветы с коротким сроком жизни в надежде обрести пару.

– Насколько коротким? – Колин считал себя храбрым человеком, но сейчас впервые за долгие годы испугался.

– Тут много факторов. Все зависит от выраженности симптомов и допустимого процента совместимости партнеров, правильно подобранной терапии, количества прожитых лет от первой течки, наличие вредных воздействий неподходящими по типу феромонами…

– Док, вы же знаете, что меня интересует только один конкретный омега! – повысил голос Сторм. – Тот, которого я едва не убил сегодня.

– До сегодняшнего рецидива был шанс на десять лет, – Колину захотелось ущипнуть себя, проснуться от реалистичного кошмара, обнаружить под боком теплого, чуть посапывающего носом мужа и понять, что на самом деле все хорошо. Что он просто переработал, вот в голову и лезет всякая гнусь… Но профессор продолжал заколачивать гвозди в крышку гроба его надежд.

– Это солидный срок при наличии гормональной терапии и более-менее подходящего партнера. А сейчас – не знаю. Поэтому мне важно обследовать вас. Зная ваш процент комплементарности, то есть совместимости друг с другом, можно было бы…

– Что такое более-менее подходящий партнер?

– Вы знаете ответ на этот вопрос, – вздохнул Морстен.

Колин проглотил внезапно вставший в горле комок:

– Истинная пара в привычном понимании, да? Взаимное притяжение, самый приятный запах для обоих партнеров, различение нескольких нот в аромате, иногда стимуляция течки при контакте, – он говорил и мрачнел с каждым произнесенным словом.

– Хави говорил, что вы не чувствуете его запах, – сочувственно кивнул профессор, но Колину от этого стало только хуже. – Правда, он также говорил, что его влечет ваш. Меня насторожила эта односторонняя тяга. Но понять, это и в самом деле высокий уровень совместимости или лекарства Хави дали сбой от долгого применения, было невозможно. Поэтому я предложил вашему супругу постепенно отказываться от них и вести дневник наблюдений.

– Я ничего не замечал, – альфа опустил лицо в ладони и в очередной раз обозвал себя кретином.

– Когда Хави пришел ко мне, я предложил рассказать вам правду и попытаться подобрать препараты, которые могут продлить ему жизнь рядом с вами, но он воспротивился. И как я понимаю, не зря. Нельзя недооценивать интуицию омеги. Факты показали, что я ошибся. Вы ведь попытались поставить ему метку?

– Вы о черном волдыре? – Колину показалось, что воздух вокруг сгустился и стал едким.

– Да. Ваша слюна оказалась в ранке и она, пусть и не сразу, но запустила процесс отторжения. Хотя! Оральный секс, говорите…– доктор цепким взглядом впился в Сторма. – А ну, выкладывайте, чего не договорили?

– Хави… он пришел ко мне на работу с другим альфой в компании. И тогда же я заметил на шее этот след.

– И, как всякий альфа, приревновали и решили взять свое по праву? Проверить верность мужа, так сказать? Хорошенькое дело, – доктор вскочил и принялся расхаживать по кабинету. – Хватило же ума… Кто? Кто этот человек?

– Некто Антонио Мендес, детектив из полицейского департамента… – на этих словах доктор замер и затряс головой.

– Нет, мистер Сторм, этот след точно не мог оставить мой зять и отец моего внука. Тони прекрасно понимает, к чему могут привести такие поцелуи. Ищите, мистер Сторм. Ищите того, кто сделал это с вашим мужем. И убейте его, а я помогу спрятать труп.

– А как же самый очевидный подозреваемый? Защищаете родственника?

– Тони был женат на моем сыне, а у Микки был идентичный с Хави диагноз, разве что процент совместимости прилично больше. Так что, он не стал бы убивать крестного своего сына и единственного друга своего мужа.

– Был?

– Был. Но о моей семейной драме  поговорим потом. Сейчас не тратьте время, если не хотите потерять Ксавьера. Это не рецидив, как я думал, это конфликт альфа-феромонов от двух носителей! Черт бы вас побрал со своей альфовской гордостью, счет на часы может пойти!.. – это Колин услышал уже за дверью кабинета. Доктор умчался по коридору, отдавая по мобильному краткие распоряжения.

…Сторм стоял у прозрачной пластиковой стены стерильного бокса и проклинал собственную ревность, эгоизм и самоуверенность. К телу Хави были подключены датчики, лицо было закрыто кислородной маской и сам парень казался еще более хрупким на фоне просторной больничной кровати, напоминавшей увеличенный кувез для недоношенных младенцев. Некстати вспомнился разговор в машине по пути из аэроклуба и Колин еле удержался, чтобы не стукнуть кулаком по тонкой перегородке из-за внезапно всплывшего в голове вопроса: «А как же он теперь получит лицензию пилота?»

– Ты сказал, что никуда от меня не денешься, – с какой-то отчаянной детской злостью прошептал он, не обращая внимания на то, что выглядит нелепо, а тот, кому обращены слова, не ответит.– Слышишь, Хави, только попробуй умереть. На том свете найду и… Не оставляй меня, воробышек. Дай мне шанс исправить все, что натворил.

====== Глава двадцать восьмая ======

Первые мгновения прихода в себя ничуть не походят на те, что показывают в сентиментальных теленовеллах. Меня никогда не встречал любящий и встревоженный взгляд единственного возлюбленного или заплаканные и постаревшие родители, уснувшие незадолго до моего пробуждения, а команда медиков не суетилась вокруг, стоило попытаться пошевелить рукой или снять маску. Всё было обыденно и прозаично. На этот раз в сознание меня возвращает совсем неромантичная потребность избавить организм от избытка жидкости. Противная боль в уретре понуждает вынырнуть из лекарственного забытья.

– Да чтоб тебя… – нащупываю введенную в пенис тонкую гибкую трубку. Катетер. Неудачно поставленный. Шипя от царапающего и жалящего дискомфорта, приоткрываю глаза. Выхватываю знакомую обстановку и сам не знаю, текут мои слезы из-за рези в мочеиспускательном канале или из-за понимания, что кошмарный сон, в котором я умер, оказался началом рецидива.

Тусклый, приглушенный свет ламп, отсутствие запахов, обилие матового и полупрозрачного белого пластика, футуристическая прозрачная дверь, за которой мне видна часть дезинфекционного шлюза, мерно пикающие над головой и в бортах кровати датчики, отсчитывающие дюжину малопонятных показателей – стерильный бокс, черт бы его побрал!

Луплю плохо слушающейся рукой по кнопке вызова персонала. Простейшее действие неожиданно отзывается болью в плече, а затем и шее – почему?.. Приподняться на локтях рассмотреть свое тело и вовсе не получается – на малейшую нагрузку оно молниеносно реагирует бешеным сердцебиением, холодным потом, звоном в ушах и привычной темнотой.

–… очень опрометчиво с вашей стороны, мистер Обри, – меня журит Чед, дюжий сорокапятилетний медбрат. Выученным за долгие годы движением он меняет подо мной испорченное постельное белье. – Вы бы кнопочку-то нажали и подождали меня тридцать секунд.

– Я не… – говорить с кислородной маской на лице очень неудобно, да и под укоряющим взглядом мне ничего не остается, как заткнуться и закрыть глаза. Да. Был неправ. Кнопочку нажать и лежать, пока не придут. Мы знакомы с этим бетой не первый год и всегда он – первый человек, кого я вижу после всех пережитых мной обострений болезни.

– Молчи, малёк, уж я-то знаю, как ты по мне соскучился и решил лично встретить, – продолжает он, обмывая мое тело смоченной водой губкой, а потом убирая лишнюю влагу салфетками. – Но профессор твои подвиги не одобрит. Хорошо, что сейчас только полпятого утра и у него сегодня дневная смена. А то было б нам с тобой несдобровать. Так, дружочек, потерпи немножко.

Я задерживаю дыхание, когда новую пластиковую трубку вводят в уретру. Мерзко и больно, но надо. Анализы должны быть стерильными.

– Умница, – хвалит он меня и с доброжелательной невозмутимостью продолжает приводить меня в порядок, рассказывая, что и зачем он сейчас делает и как должно отреагировать тело на эти манипуляции.

Пульс и давление, кожные и обонятельные пробы, кратковременная интоксикация феромонами, скорость ответа, титры совместимости, антитела, иммунный всплеск, побочный эффект, анализы, инъекции, плазмоферез… Знакомые слова, которые мы с Микки от скуки переиначивали то в детскую считалочку, то в пафосную греческую оду, то в ироничные лимерики, то в речитатив рэпа. Импровизации поднимали нам боевой дух и смешили Джереми Обри, который зачастую был нашим единственным слушателем. Теперь придется делать это самому. Нет ни Микки, ни деда. А еще Чед по привычке назвал меня мистером Обри… Почему-то прежняя фамилия вызвала желание немедленно поправить медбрата, но… Пока на лице кислородная маска, не больно-то и поспрашиваешь, сколько времени я тут пролежал. Ночь, неделю или еще дольше? Как знать, может, Чед прав, и я снова свободен? И это, собственно, логично. Зачем альфе больной омега? Сколько таких историй. Исключения вроде Тони и Микки на то и исключения, чтобы подтверждать правило. Стоит омеге оказаться прикованным к постели, как любящий и готовый носить на руках супруг или жених испарялся, говоря, что не готов, слишком тяжело и вообще, у него вся жизнь впереди. Папа от отца даже легкие недомогания скрывал, говорил, что омег слишком много и на любого больного найдется с десяток здоровых, сильных, молодых и не обремененных проблемами. Даже мой диагноз он максимально смягчил, и отец не знает правды. И вряд ли узнает. Ну, точно не от папы. Предков не будет среди моих посетителей.

Колин… При мысли о муже… или уже нет, сердце заныло. Я ему никто, а влечение… оно еще ничего не значит. Тогда в нем взыграли инстинкты. А наивному дураку мне, несмотря ни на что, так хотелось почувствовать себя желанным и любимым хотя бы на короткий срок, что я внушил себе про истинного и сам себя приговорил. Желал семью и нормальный брак? Как бы не так… Лекарства лишь довершили мое желание обманываться. Так, получается? Раз я здесь.

– И чего разволновался? – засуетился бета, хватая меня за запястье и устремив взгляд поверх моей головы на стену с аппаратурой, – вон, пульс и показатели феромонной интоксикации подскочили. Нет, дружочек, это не дело. Так лечение впрок не пойдет. Давай-ка ты еще поспи. Как проснешься, уже и доктор придет, и семья навестит.

– Ты забыл, что родители ко мне не приходят, а деда не стало несколько лет назад? – глаза закрываются сами собой: введенный через капельницу препарат действует на меня практически моментально, и я не слышу, что отвечает мне Чед. Наверное, про Шмидта, Тони и профессора Морстена, или что мы все в больнице одна большая семья?..

– И не говори, что ты без сознания, – доносится до меня искаженный динамиком голос профессора Морстена. – Снотворное закончило действовать час назад, и дышишь ты не так, как дышат спящие. Хави.

Он стоит в защитном костюме, оберегая меня от неподходящих феромонов. Сейчас даже парочка молекул могут вызвать у меня необратимую реакцию. Поэтому облачение профессора напоминает смесь космического скафандра с костюмом химзащиты.

– Рад видеть вас, профессор, – всё-таки осмеливаюсь произнести, ежась под строгим взглядом только закончившего делать в планшете пометки о моих назначениях врача. – Ругать будете?

Док разряжается тирадой, из которой я могу понять, что если б не затраченные на меня усилия и невозможный с моим диагнозом и ужасающим состоянием, в котором я к нему попал, результат, он бы своими руками меня придушил. За три недели нахождения между жизнью и смертью. За беспечность, пренебрежение правилами и подростковую дурь. За то, что я заставил его, убежденного агностика, поверить в бога. Но раз я в очередной раз отложил дату смерти, то, так уж и быть, отделаюсь только усиленным курсом процедур и трехнедельной изоляцией, прежде чем меня переведут в обычную палату и разрешат посещения. А выйти «в люди» … была б его воля, он бы вообще меня не выпустил отсюда. Потому как он не может быть уверен в моем здравомыслии.

– Ох, мальчик, как же ты всех нас перепугал, – он качает головой, после того как высказался. – Слава богу, ты жив. Но больше никаких, никаких, слышишь, экспериментов с метками, сексуальными практиками и сменой партнеров. Или давай искать подходящего человека, раз уж тебе невтерпеж.

Наверное, мои вытаращенные глаза смотрятся очень смешно над закрывающей рот и нос маской. Какая смена партнеров и метки?

– Объясните, – на пару секунд я стаскиваю с себя маску. – Не понимаю. Ну, то есть понимаю, но не понимаю, при чем тут я.

Объясняет. Когда до меня доходит смысл сказанного Морстеном, мне впервые хочется умереть. От стыда. И от патовой ситуации. Ну не могу я назвать имя второго альфы – не поверят мне, а если скажу – что это даст, кроме скандала и разочарованных моими выдумками родителей. А если даже Грэм понесет наказание за домогательство, то какое? Штраф? Судебный запрет? Не велика важность.

– В схеме лечения имеет значение, кто именно поставил мне засос? Вы хотите исследовать феромоны этого альфы, чтобы подобрать мне подходящие лекарства и навсегда избавить от непереносимости? Неужели появились новые технологии в лечении? – может, не стоило нападать, и лучше было соврать и сказать, что «метка» – несчастный случай в метро? Есть же извращенцы, которые таким способом развлекаются – то лапают в давке, то вот такое…

– Можешь не отвечать мне на этот вопрос, Хави. Мое дело – лечить, – в голосе профессора, пусть и искаженного передающим устройством, сквозит усталость и обида на мое недоверие и отказ. – Но прошу тебя быть честным с самим собой и мужем. Вам обоим это нужно.

Хорошо, что есть кислородная маска, за которой можно спрятать прикушенную губу и не выдать своих противоречивых чувств. Поэтому я просто киваю и отвожу взгляд. Поговорю. Наверное. Если будет, с кем.

Дни тянулись бесконечно долго. Доктор пообещал изоляцию, значит, так оно и будет. Правда, в первую неделю мне передали мобильный, но … Родители так и не позвонили, от Луи была ммс-ка с пожеланиями выздоровления и фотка с Гавайев в компании своих парней, номер Шмидта был недоступен. А когда в один из вечеров раздался звонок от мужа, я так и не решился поднять трубку. В ту же ночь самочувствие ухудшилось. Телефон убрали. Диагноз не прощал нервного напряжения. Обещанные три недели превратились в месяц.

– Отдохнул – во! – показываю жест одобрения Чеду и усаживаюсь в коляску, на которой меня перевезут в обычную палату. – Пятизвездочный отель, президентский люкс.

 – А то! – подмигивает и приосанивается медбрат. – Даже в «Ритце» такого сервиса нет, как у нас.

Осваиваюсь на новом месте. По сравнению со стерильным боксом – долгожданная свобода. Есть окна, из которых виден внутренний двор, улица и кусочек неба, в котором вижу постепенно расплывающуюся белоснежную линию. В груди щемит – уже начало августа, а я так и не поднялся в небо. Ни на крыле, ни на самолете. «Ничего, – обещаю себе. – Все будет».

– Ксавьер, – окликают меня. – Сыночек! Прости, но я даже не догадывался…

Я только успеваю обернуться, как меня заключают в объятия, расцеловывают, плачут и говорят всякую ласковую ерунду, которую мне не говорили с самого детства. Папа смотрит на меня увлажненными глазами, но даже в этом состоянии он умудряется плакать красиво и выглядеть привлекательным. А у меня на его месте уже бы давно нос от слез распух. Но родительских сантиментов я не разделяю – перед выпиской из бокса мне ввели дозу успокоительного. Для профилактики и во избежание, так сказать. Теперь понимаю, что не зря.

– Привет, здоровяк! – отец отстраняет папу и на короткое время прижимает меня к груди, а потом подхватывает на руки и кружит, после чего перекладывает меня на кровать. Я молчу – слишком потрясен появлением родителей и их реакцией. Радуюсь только, что на прикосновение, а, значит, на феромоны отца, я не реагирую.