Текст книги "Пентхаус (СИ)"

Автор книги: Sutcliffe

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

My soul? So cynical…

– Ребят, этого пока уведите, – сказал без каких-либо эмоций Джордж Бейли. – Завтра им займемся. И убраться здесь надо.

«…Значит, еще завтра дьяволиада продолжится… Досмотрю я это кино когда-нибудь до конца? Или кино досмотрит меня?..»

– Йорн, умой физию, ради бога. Смотреть на тебя страшно. Как этот… Ганнибал Лектер, – заметил Джек, подталкивая химеру к выходу. – Черт, и все перемесил он тебе. Опять чинить лицо надо, красавчик.

Комментарий к Как девственница Музыка важна, лайф из мьюзик:

https://www.youtube.com/watch?v=JqowmHgxVJQ

https://www.youtube.com/watch?v=dBVIJnqtYfs

https://www.youtube.com/watch?v=UGWkKhT_Iak

https://www.youtube.com/watch?v=s__rX_WL100

https://www.youtube.com/watch?v=Ruw9fsh3PNY

https://www.youtube.com/watch?v=yY4vSoyDOkY

====== Проблемы разведения Homo Rapax в домашних условиях ======

Джек лично сопроводил Йорна в клинику. Пока доктор Шварц вытягивал старые скобки из кожи чудовища, обрабатывал антисептиком довольно глубокий новый порез и соединял его рваные края, чтобы наново зафиксировать медицинским степлером, младший Бейли сидел рядом и массировал химере плечи. Шварц, как ни странно, не возражал против того, чтобы Йорну закурить. Джек ничего не говорил, Шварц тоже, но двое все время переглядывались многозначительно – Йорн хоть и смотрел в одну точку, боковым зрением следил за неприятным доктором и его безмолвными переглядками с Джеком Бейли. Джек теребил и поглаживал Йорна словно животное. Его прикосновения не были откровенно сексуальными, потому как Джек уже очень давно не участвовал в дрессировке, а Йорн был, как ни крути, рабом старшего брата – клейменым, неприкосновенным. И в то же время Джек трогал его без стеснения, не интересуясь ни в коей мере отношением химеры к физическому контакту. Так люди трогают зверей, заботясь лишь о том, чтобы их не укусили.

– Ну, чего ты? Живой? – спросил Джек после того, как Шварц закончил и с привычным латексным треском стянул перчатки, отходя от чудовища. – Что-то тебя потряхивает, я смотрю, – он деловито пригладил Йорну волосы на затылке.

– Меня непрерывно потряхивает с прошлой пятницы, сэр. Джек, вы в самом деле ожидаете, что для меня эта, с позволения сказать, гекатомба что-то изменила? – он поднялся с больничной кушетки, делая затяжку и рассматривая пятна крови на одежде. Как ему пробраться в апартаменты, чтобы Лиз этого не видела?

– Честно? Ожидаю, да, – ответил младший Бейли, внимательно на него поглядывая.

– Вынужден разочаровать.

– А чего так?

– Не поймите меня неправильно, – сказал он с иронической дипломатичностью, – я признателен за вложенные усилия. Но, понимаете ли, поскольку страдания жертвы мне, увы, по большей части безразличны, я их не могу использовать в оздоровительных целях.

– Ну а чувство возмездия? Я, например, читал, что оно даже у животных имеется. Тот же кабан может запомнить обидчика и напасть при первом удобном случае…

– Мне льстит безмерно сравнение с кабаном, сэр, – процедил Йорн.

– А что? Свинья – умное животное, очень близкое к человеку…– пожал Джек плечами.

– Уверен, свинье осознание близости к человеку тоже невыразимо льстит. Я же никаких явственных изменений в своем состоянии распознать не могу в связи с осуществлением возмездия. К сожалению. Наверное, мне до человека эволюционировать дольше, чем свинье.

– Очень странно, Йорн, – Джек сделал задумчивую гримасу. – Мне лично было весьма приятно, что ты не остался в долгу, а просто ликвидировал обоих паразитов, несмотря на сопли. Большего они не заслуживают.

Йорн помолчал некоторое время, размышляя над пошлыми до оскомины словами Джека Бейли.

– Вы знаете, я очень давно задумываюсь над тем, чего каждое мыслящее и выбирающее существо заслуживает, и есть ли вообще в природе само понятие «заслуживает». Совокупный объем боли в универсуме я сегодня в любом случае увеличил.

– Йорн, пустое философствование оставь, – веско ответил Джек точь-в-точь в патерналистическом стиле старшего брата. – Лучше иди, приведи себя в порядок, – он многозначительным жестом указал на рубашку, – и поплавай. Стресс снимает на раз. А вообще ты был хорош сегодня. Зрелище не каждый оценит, но это было красиво. Я подозревал, что ты примерно так выглядишь, когда нападаешь – судя по нашим старым эпизодам– но увидеть воочию момент, когда ты идешь до конца… Красиво, Йорн. Очень красиво… Ошейник мне твой, кстати, нравится, – неожиданно прибавил Джек Бейли, кивая на крепкий стальной ошейник анатомической формы с немного расширенной фронтальной частью и небольшим декоративным кольцом спереди. Второе более массивное кольцо на задней поверхности, нужное для того, чтобы при необходимости посадить чудовище на цепь, вкладывалось в углубление и было незаметно. Сидел ошейник не так плотно, как кожаные шейные корсеты, но и далеко не свободно, Йорну пришлось пару дней привыкать, хотя форма была точно подогнана под рельеф его горла. – Хорошо к стилю одежды подходит. Постоянный?

– Да, сэр, – холодно ответил Йорн. Бейли надел его тогда же, когда поставил новую штангу. Сказал, что в случае необходимости ошейник мгновенно раскусывается специальным инструментом по шву в волос толщиной, но иначе снять невозможно.

– Ну и прекрасно. Я тоже считаю, что несъемный уже давно пора было установить и забыть про вечные эти туда-обратно. Намного правильнее, когда «железо» становится частью раба. Меня поэтому еще взбесил этот вандализм со срезанием украшений… Сейчас ассистента вызову, и иди.

Поднявшись на последний этаж в апартаменты, Йорн бесшумно проскользнул в опочивальню господина Бейли, где не появлялся, казалось бессчетное количество времени. И Йорн, определенно, не соскучился. Спальня Бейли была для него местом нескончаемой извращенной рутины, непрерывного отстаивания элементарных личных границ, его мучительного привыкания к уродливой новой форме сосуществования с кузенами-сапиенсами. Он понимал, что скоро придется вернуться к цепи на шее и жестким кандалам на лодыжках, поэтому тянул, сколько удавалось, с возвращением. Спать одному казалось теперь моментом изысканного удовольствия, запретного и доступного лишь избранным. Его даже не прельщало обняться с Лизбет, потому что в полуметре от них все равно будет шипеть аппаратом СИПАП господин Джордж Бейли.

Йорн имел сначала намерение просто переодеться и пойти отыскать Лиз, которая, скорее всего, скрывалась в библиотеке. Момент объяснения он тоже откладывал, сколько мог. Однако потом пришла мысль и впрямь воспользоваться советом Джека относительно мгновенного снятия стресса. Более того, прихватить с собой Лиз и с нее тоже что-нибудь снять. Представлялось, что, если она окажется немного раздета и окружена тропической зеленью, обильно покрывавшей берега искусственного водоема, будет легче разговаривать. Тем более, что они за все время ни разу вдвоем у бассейна не были. Йорн сам за три года плавал раз пять. Джордж почему-то воду не любил, поэтому для эротических целей бассейн не использовал. А Йорн испытывал острое нежелание разоблачаться, потому что переживал от этого необъяснимое, иррациональное чувство уязвимости. Иррациональное, потому что он был одинаково уязвим вне зависимости от того, стоял ли в душе голый или ужинал в парадной столовой, нарядившись в костюм-тройку. Однако титаническая борьба против Джорджа за более-менее приличную, не рабскую, одежду оставила неизгладимый след. Йорн, зная, что в любой момент к нему, если возжелают, залезут в брюки, старался не распалять лишний раз страсть хозяина латексными плавками с белыми аппликациями в виде кошачьих лапок на заднице. Даже если Джорджа не было рядом, он регулярно наблюдал за рабом через камеры во время перерыва на кофе или просто размышляя о текущих проблемах. По той же причине Йорн никогда не танцевал, хотя иногда в спортзале с отключенным шокером под настроение так и подмывало вспомнить пару движений. Впрочем, сейчас хозяину было, скорее всего, не до медитаций над аспидной переливающейся аквариумной рыбиной, поэтому Йорн решился.

– Лиз, не хочешь прогуляться?

Да, вот так. С порога. Без приветствия. Вместо приветствия, дорогая. Йорн и сам знал, что у него появилась прямолинейная и резкая манера, у хозяина заимствованная и переформатированная для защиты от темных искусств хозяина же. А заодно она применялась для супрессии всех вокруг.

Лизбет, лежавшая на кушетке в библиотеке, уткнувшись лицом в подушку, вздрогнула, когда открылась дверь. Она приподнялась на локте и присмотрелась к любимому лицу. Лицо было до крайности жесткое, побитое, заштопанное и холодно-напряженное. На плечо Йорн бросил пару полотенец.

– Куда прогуляться? – спросила Лиз довольно строго ему в тон, поджала губки.

– В сад, к бассейну, – ответило чудовище столь же лаконично.

– Хорошо, если есть такая необходимость.

– Думаю, что есть, – словно ледяное дыхание у этой бесстрастности. Йорн был чужой и окаменелый.

Лизбет поднялась и направилась к химере. Она казалась еще меньше, чем обычно, на нервах ужасно похудела, лицо ее приобрело тот странный оттенок, который появляется, когда бескровность проступает на смугловатой коже. Глаза казались бездонными, взгляд настороженным, но больше всего Йорна обеспокоила постепенно прорастающая в нем тоска и чувство безысходности. Теперь до Лизбет в полной мере начало доходить, что значит находиться рядом с господином Бейли. И она еще, заметьте, не знала интимных подробностей про нож для стейка и перелом основания черепа у отца семейства.

– Йорн, я вполне понимаю, что сейчас не та ситуация, чтобы мне тебя в чем-то упрекать, – сказала Лиз, когда они расположились на краю бассейна поближе к зеленым зарослям, одетые в одинаковые черные спортивные брюки и белые майки, одинаково измученные, осунувшиеся и задерганные. – И все же… Ты ведь мог подняться сюда на пять…даже нет, на три минуты и сказать, что…

– Что сказать? – холодно перебил Йорн.

– Да даже ничего не говорить! Просто обозначить присутствие.

– Тебе же Бейли сообщил, что произошло?

– Сообщил. Да так, что у меня едва инфаркт не случился, а ему, кажется доставило удовольствие зрелище моего позеленевшего лица.

– Не исключаю, – подтвердил Йорн, опуская одну ногу в воду.

– Потом мне бросают, как собачонке кость, мол «все в порядке» и отвяжись, а сам ты неделю не приходишь. И я не знаю, то ли меня обманывают, то ли… господи…– она прижала ладонь ко лбу, стараясь не заплакать.

– Станет Джордж еще напрягать воображение, чтобы тебя оградить от эмоциональных потрясений. Если бы я склеил ласты, он бы тебе так и сказал, мол, был, да вышел весь. Лиз, я не буду подробности докладывать, ни к чему это, но ты понимаешь, что всю прошлую неделю я лечился, антибиотики глотал и прочие вкусности навроде колоноскопа. Первые двое суток я лежал натурально трупом.

– Я понимаю…Все понимаю, черт! Но тебе же хватило душевных и физических сил вчера с ним…– Лизбет совсем побледнела и закрыла глаза, будто отгораживаясь от воспоминания.

– Лиз, прости, я не выдержал и нажрался в дымину…От меня, кстати, перегаром не несет? – Лиз отрицательно, но не вполне убедительно покачала головой. – Я не знал, куда себя деть, чтобы отключить мозги. Но согласись, лучше уж пускай Джордж пялится на то, как я рогами в землю, нежели ты. Мы сильно шумели?

– Когда горлопанили или когда сексом занимались? – неожиданно переспросила Лиз. – Впрочем да, вы шумели сильно.

Йорн, во время разговора нервно кусавший нижнюю губу, неловко двинул челюстью, услышав эти слова, и прихватил острым боковым резцом едва начавшую затягиваться ссадину.

– Ч-ч…чем занимались? – процедил он сквозь зубы, прикладывая ладонь к губе и собирая кровь. – В каком смысле?

– Я боюсь, что в очень прямом. Если только ты не симулировал, – тихо, но жестко сказала она.

– Господи, я вообще ни черта не помню…Я утром нашел четыре бутылки… Ты все это видела?

– Да. Не все, конечно... я – вуайер, как любой фотограф, но не в данном случае.

– Отлич-чно…– он закрыл ладонями лицо, пытаясь собраться с мыслями. – Лиз, я не знаю, как…

– Не в первый раз. Я абстрагируюсь.

– Он…руки, что ли… распускал?

– Нет, скорее, ты его обесчестил.

– Я? Побойся бога! На это я не способен, в каком бы состоянии ни был.

– Зато он способен. Его рожа находилась существенно ниже твоей талии. Жаль, что он не подавился всеми железками, которые в тебя насовал.

Йорну немедленно вспомнилось странные взгляды, которые бросал господин Бейли сегодня утром, а также его периодически кривившаяся физия. Выглядел он так, будто у него что-то во рту болело.

– Твою м-мать…– прошипел Йорн и со злостью хлестнул ладонью по наклонившемуся до самого пола стеблю папируса. Отбитая зеленая метелка полетела в воду. – Ну, значит, я следующий…Обесчестил – это очень точное слово. Он мне своего бесчестия не простит, придется жениться. Б-блядь…Лизбет, я не знаю, во что я здесь скоро превращусь. С одной стороны, я вижу…– тут он запнулся и обвел глазами сад, потом перешел на шепот, низко наклоняя голову. – …Отношение Бейли ко мне меняется, он ищет некоего взаимопонимания и идет на уступки, хочет человеческого контакта. Но он меня отравляет своей «душевной близостью». Он гораздо более страшный и токсичный человек, чем я предполагал. Он словно запускает метастазы … «Метастазы наслаждения»… как у Жижека.

– Что случилось между вами? – шепотом спросила Лиз. – Что произошло на вечеринке? Куда тебя повезли на следующий день?

– Ты не хочешь искупаться? – громко сказал Йорн.

– У меня купальника нет.

– А белье? – Йорн посмотрел на нее многозначительно.

– Если удобно, то ладно.

– А в этом Бермудском треугольнике существует такое понятие, как «неудобно»? – саркастически спросила химера, стягивая футболку. – На мой предвзятый взгляд, оно тут давно бесследно рассосалось.

Затем он снял брюки, оставшись в дурацких латексных плавках с кошачьими лапками и с некоторой поспешностью соскользнул в воду. Лиз чуть поразмыслила, потом тоже разделась и спрыгнула к химере в руки. Йорн слегка прижал ее к стенке бассейна, прислонился лбом к ее лбу. Она лишь кончиками пальцев прикасалась к его бокам с искусственным рифлением. В воде Йорн стал похож на хтоническое создание, змееногого титана с почти человеческим, но все же отчасти звериным лицом. Его опасные кошачьи глаза, не отрываясь, изучали Лиз из-под полуприкрытых век.

– Лизбет, я убил двоих человек сегодня утром. На глазах у целой толпы зрителей, – прошелестел Йорн. Лиз отняла от него руки, ничего не говоря, смотрела на слегка колышущуюся воду. – Меня не было неделю, потому что мы искали уродов. Троих из четырех нашли. И сегодня я сделал то, чего никогда не делал с тем, кого убивал.

– Что? – еле слышно спросила Лиз. – Ты их пытал?

– Судя по реакции, да.

– Тебе Бейли приказал? – прибавила она с тенью надежды, не улавливая еще иронии. – Что ты сделал, Йорн?

– Я попытался узнать своих жертв получше и попросил убедить меня в том, что они имеют право остаться жить. Вопрос был настолько душераздирающий, что они предпочли умереть, нежели попробовать на него ответить. Один даже не пытался. Другой апеллировал, единственно, к своей функции размножения. Я давно уже замечаю, что, определяя ценность той или иной человеческой единицы, как правило, обращаются к репродуктивному потенциалу или к косвенному участию в увеличении народонаселения на планете. К примеру, врач – благороднейшая из профессий, потому что помогает нашим пятнадцати миллиардам рыл превратиться в двадцать. Вовсе не потому, что познает мироустройство в форме микрокосма человеческого организма. А здесь – отец, у него дома самка с детенышами, ему позарез нужно, чтобы его генетические почтальоны благополучно слетали в будущее. Объясните мне, нелюдю, какое мне дело до судьбы его нуклеотидов в популяции? Я его спросил: «Кто ТЫ САМ такой?» Что ТЫ делаешь в этом колесе сансары? Куда стремится твоя душа, если так позволительно выразиться? Как ты преодолеваешь свое вселенское не-вежество, свою a-vidyā ? Чему ты САМ научился и чему научил своих отпрысков? – Йорн начал заводиться, что Лизбет редко наблюдала в ходе отвлеченных разговоров. – «Ща-а-ссье…Ща-а-ссье… Ща-а-ссье хочу…» – шепотом заблеяла химера, передразнивая свою жертву. – Я получил такой титанический внутренний отпор со своей идиотской контроверзой, такое колоссальное сопротивление самой возможности, чтобы кто-то посмел задать ее свободному гражданину, у которого аж в Декларации Независимости прописано право на стремление к ща-а-ссью. Что я за тварь такая, что осмеливаюсь предлагать экзистенциальные задачки отцу двоих прекрасных девчушек? Смысл его существования – не мое сраное собачье дело, даже если он отнял у меня самоуважение и веру в человечество. Смысл его существования касается только его одного и никого более. Вопросы подобного рода смеет задавать лишь связанный врачебной тайной психотерапевт в сугубо приватной обстановке, исключительно с целью укрепить его в сознании высочайшей ценности этого существования. Меня не удостоили даже первичным познавательным усилием в ответ на мой конундрум, от меня требовали снисхождения так, как будто я, сука, обязан. И извинения озвучили так, чтобы я их сожрал уже, наконец, и отъебался.

– Йорн, пожалуйста…– Лизбет тихо плакала.

– Я тебя пугаю? – спросил он нервно.

– Не знаю…нет…Не в этом дело. То, что ты делаешь, меняет в любом случае. Я боюсь, что тебя превратят в ледяного циника. Тебе нельзя…У тебя такой характер, что тебе нельзя впускать в себя их бессовестность.

– Лизбет, это не цинизм. У меня нет внутреннего барьера, и большинство людей, с которыми я сталкиваюсь, для меня говорящие автоматы. Когда они меня бьют, оскорбляют, пытаются поиметь, я могу свернуть шею. Сегодня я попытался переломить эту ситуацию, хотел установить контакт, прочувствовать, что я действительно совершаю нечто непоправимое, лишая жизни аж целого ЧЕЛОВЕКА. Но снова столкнулся лишь с набором автоматизмов. Кроме того, мне дали понять, что универсум посредством данного конкретного набора нейросетей сам себя познать не пытался. Я мог бы отказать Джорджу и не трогать того жирного на вечеринке, Айзека Вайнштайна, который в моем присутствии предлагал меня взять на передержку, как кобеля, чтобы поучить по своей кинологической методике исполнять мои собачьи обязанности, – Лиз всплеснула руками, не зная, куда ей спрятаться от того, что рассказывал Йорн. – Я его заколол по приказу хозяина, который оскорбился не меньше меня. Я не хотел, чтобы Джордж опять начал изгаляться, придумывая мне наказания за неповиновение, я не пожертвовал своим условным удобством ради жизни этого человека, не стал его спасать, потому что мне совершенно все равно, коптит он небо или нет.

А знаешь, как это было в первый раз? Точнее сказать, смерть была не первой, но в первый раз меня поставили перед этическим выбором. До этого все происходило более-менее честно, как в дикой природе: бойцовский клуб, игра на выживание, жесткий спарринг, обе стороны знали, в какое пекло лезли. Хотя мне все равно пытались отомстить за кореша. А потом я от анархистов отлепился, пошел готовиться к A-Levels на два года позже, чем однокашники. Никого не беспокоил, неудобств не причинял, вел себя скромно и сдержанно, фасад тщательно белил, чтобы не отсвечивать. И появилась девочка, которая меня по тем временам впечатлила своей взрослостью, немногословностью и сдержанной, чуть высокомерной элегантностью. Она мало говорила, но много слушала с очень серьезным видом. Это было необычно. Мы начали встречаться, я пригласил ее на вечеринку в Оксфорд, к Брайану. Там все уже были взрослые парни и девки года по двадцать два. На празднике, моя зазноба тоже решила повзрослеть. Я же не был готов ни связываться с несовершеннолетней, ни, тем более, раскрывать ей, кто я таков. Ее мой отказ потряс и обидел, она пошла по Брайановым друзьям искать понимания. Когда я обнаружил, что дело принимает довольно стремный оборот, и девочка в дальнейшем сможет нас всех подвести под монастырь, если кто-то себе позволит лишнего, я взъярился, поскольку чувствовал себя виновником конфуза. После перепалки я вывел даму с мероприятия. Она требовала, чтобы ее отвезли обратно в Стивенидж, я решил, что девочку надо проучить, и отказался. Нашел ей гостиницу в центре, платить, однако, не стал… идиот сопливый. Воспитанием занялся, придурок. Ей ничего не оставалось, как расплатиться карточкой отчима. Но дальше, чтобы объяснить растрату и выгородить себя, она рассказала предкам, что ее едва не изнасиловали всем кхаласаром на дотракийской свадьбе, а за героическое сопротивление выставили на улицу посреди ночи. Ее отчим пришел к директору школы, меня вызвали, и непосредственно в офисе господина Скиннера родитель мне набил морду, после чего сообщил, что будет подавать иск за домогательства. А Скиннер стоял и смотрел, злорадствуя. Поскольку любое задержание полицией для меня означало стальную клетку – в институте приматологии, как я наивно полагал – даже если бы до суда дело не дошло, мне оставалось либо удариться в бега на ближайшие двадцать лет, либо действовать наступательно. Мне было девятнадцать, я был в панике и никакой мадхаямы не изобрел. Я убил все семейство ближайшей ночью и поджег дом, чтобы скрыть улики. Благо, отчим Пруденс занимался, очевидно, сваркой в свободное время, у него в гараже оказались ацетиленовые и кислородные баллоны. Жахнуло изрядно, удивляюсь, как меня самого не зашибло. В результате в доме интерьер хорошенько перемесило и пропекло, не смогли установить истинную причину смерти, хотя поджог подозревали. Словом, меня не повязали, но на допрос по поводу драки у директора вызвали. Вывернулся еле-еле. Ничего страшнее мне в жизни не приходилось делать, но я не захотел превращаться в развлекалово для семнадцатилетней девицы, которая вела какие-то силовые игры со своим отчимом. У нас в стране, как ты сама знаешь, подобные иски подаются постоянно, процент обвинительных приговоров больше двух третей, мера пресечения – от двадцатки до пожизненного, и, как намедни обмолвился Джордж, европейцы именно через такие истории чаще всего попадают в рабы. Трагедия заключена в том, что девчонка не была осведомлена о возможных последствиях, а я, как ты понимаешь, не мог заранее предупредить. Наверное, если бы она знала, на что я способен, когда меня прижимают к стенке, как раненую крысу, она бы остереглась. Виноват ли я в том, что не соответствовал ожиданиям – это уже отдельный вопрос. Моя обязанность, как порядочного гражданина, состояла в том, чтобы сидеть ровно и ждать, вытащит меня адвокат или увы и ах. Я эту святую обязанность нарушил, потому что органически не принимаю условия, в которых моей жизнью распоряжается кто-то другой. Сапиенсу намного проще интериоризировать подобного рода миропорядок, нежели рапаксу, как изволит говорить господин Бейли.

– Йорн…– прошептала Лизбет. – Ты…всегда так поступаешь?

– Нет, конечно.

– А ты всегда в таких случаях уверен, что доведен до крайности?

– Да, – коротко и резко ответила химера.

– С той…семьей… Совсем нельзя было решить по-другому? – Лизбет стояла по грудь в теплой воде, почти прижатая убийцей к стенке, и плакала, сама не зная в точности отчего. То, что она услышала о Йорне от полиции переставало быть чем-то отвлеченным, пустой абстракцией, на которую ей возможно было закрыть глаза. Химера трансформировалась в какое-то другое, гораздо менее человекоподобное существо, нежели Йорн Аланд, кого она знала.

– Теоретически можно было, – ответил Йорн ровным тоном. – Можно было попытаться дипломатией направить нестабильную психику этого человека в нужное русло, даже откупиться деньгами. Заплатить им, чтобы они не заставляли меня их убивать? Занимательный расклад…К тому же происходило бы это с риском неожиданной перемены настроения после передачи суммы. И уже не оказалось бы того единственного временного зазора, который меня спас.

– А ты уверен, что заявление действительно было бы сделано? Или он разрядился на тебе у директора и успокоился.

– Я беседовал с Пруденс перед тем, как ее задушил, – ответил Йорн, заставляя Лиз сжиматься от каждого слова. Они летели в нее, словно камни. – Она сказала: отчим готовит документы, а пойти признаться во вранье она не может, по той причине, что он ее сначала убьет, а затем лишит обучения в Швейцарии. Она посоветовала успокоиться, потому что дело все равно не склеится за отсутствием улик, и извинилась. Я тоже извинился.

– Господи, это какой-то кошмар…

– Это не кошмар. Это история, насквозь пропитанная глупостью, пошлостью и большой кипой хотелок без меры и удержу. Меня подставили, а потом сделали большие глаза и пожали плечиками, мол, сами не рады, но теперь, хочешь-не хочешь, придется встать в ракообразную позу. А вообще, Лизбет, я много чего от сапиенсов накушался. Меня пытались убить ради развлечения, меня пытались травить в школе скуки ради, меня пытались выжить из кампуса, потому что я стремный, мой собственный братец Сэмми тянул из меня деньги на наркоту, а когда я его, наконец, послал, отрядил бандюков – и я только теперь догадываюсь с какой целью. На меня больше раза нападали на улице, мою лучшую подругу любовник изуродовал и убил. Наконец, я случайно оказался в районе этой гребаной демонстрации, меня просто вычленили и назначили в кандидаты на посадку, когда я был с самого края и пытался оттуда уйти. Я прекрасно понимал, что происходит, и от безысходности пошел на отчаянные меры, надеясь, что меня не смогут распознать на видеозаписях. А чем больше сведений я получаю об этом рабовладельческом дерьме, тем больше у меня закрадывается подозрений, что на подобных мероприятиях происходит самый настоящий отлов перспективных особей. Теперь меня с головы до пят расписали под клуазоне для красоты, у меня вся морда в дырках, которыми нужно специально с пластическим хирургом заниматься, чтобы заживить, полгода я провел в клетке на цепи, мне только несколько месяцев назад позволили спать без наручников. Я побывал уже и диким животным, и домашним животным, и резиновой женщиной, и в порнухе снимался, сам насиловал, и меня насиловали… Как, скажи мне, я могу относиться к хомо сапиенс сапиенс, человеку, блядь, разумному? Кем я вообще могу быть после этого всего? Да, у меня ни один мускул не дрогнул сегодня и не дрогнет в будущем.

Лизбет не выдержала и разрыдалась.

– Ну все, тихо, тихо…я тебя прошу… Не надо слишком привлекать внимание…– чудовище притянуло Лиз к себе. – Наверное, если я стою перед тобой и так подробно оправдываюсь, самоуспокоенности я не ощущаю.

– Я не представляю, как ты это выдерживаешь…– сквозь всхлипы проговорила Лизбет химере в ключицу. – Я очень боюсь, что ты сломаешься в один прекрасный момент…и превратишься в…

– Если бы все это внезапно по божьему велению прекратилось, не скрою, я бы действительно слег на пару месяцев, – прошелестел Йорн, а потом прибавил: – И все же, это не Биркенау и не S-21… И давай, чтобы не предаваться самооплакиванию сверх установленной меры, займемся делом, ради которого я тебя сюда пригласил, – он заговорил еле слышно, склоняясь к самому ее уху и периодически прикусывая мочку. – Ты не откажешь мне в эротическом массаже? – Лиз с удивлением подняла на него заплаканные глаза. – А заодно не могла бы ты очень внимательно исследовать, что у меня под кожей слева немного ниже лопатки? Если найдешь твердый предмет в глубине, не на поверхности, оцарапай посильнее строго на этом месте. Только он весьма миниатюрный, прощупай каждый сантиметр. И постарайся сделать это сексуально, моя королева, – он поцеловал Лизбет в губы, потом подсадил ее к себе на талию и принялся ласкать с цинической ухмылкой искушенного волокиты, которая категорически не шла к интеллигентному, сосредоточенному лицу. Лизбет очень надеялась, что маска, которую Йорн надевал для господина Бейли и его камер, не прирастет от слишком частой примерки. В свое время именно отсутствие сальности во взгляде и нарциссического любования в речах обратили на себя ее особое внимание. – Лизбет, ты очень похудела, нельзя так…– шепнул Йорн в кратком перерыве между показными лобзаниями, и снова это был голос не эгоистичного пользователя, а друга. Убийца, чьи предки охотились среди прочей живности на людей и, как предполагала современная антропология, породили целый пласт мифологем о вампирах и живых мертвецах, был ее ближайшим и нежнейшим другом.

Несколько минут двое, маленькая иссохшая ведьмочка и пластичная химера с залатанной аристократической физией, посвятили классической сцене «прелюдия в бассейне», после чего Йорн сказал, что сделает кружок и вернется. Чудовище оттолкнулось от борта, перевернулось, обдав Лизбет брызгами, и пропутешествовало к дальнему концу бассейна уверенным кролем. Торцевая стена сооружения была местом не для слабонервных, поскольку состояла из слоев толстого закаленного стекла и открывала вид на город, раскинувшийся далеко внизу. Любоваться зрелищем представлялась возможность как под водой, так и над ее поверхностью, но без привычки смотреть было довольно боязно, понимая, что сидишь в банке, расположенной на высоте почти двести метров от земли.

– Ах ты...ч-черт...– услышала Лиз, после чего Йорн вынырнул наполовину и схватился за поручень лесенки.

– Что случилось? – спросила она.

– В спину вступило, – сказала химера четко, смахивая мокрые волосы с лица. – Размялся, называется...

– Помощь нужна?

– Да, только я буду похотливо попискивать, ибо представляю собой первую в мире мыслящую гематому.

– Человек-синяк? – невольно хихикнула Лиз, вытирая заплаканное лицо.

– Нет, это следующий этап – когда сопьюсь, – Йорн хищно осклабил жемчужно-блестящие клыки.

Он отделился от поручня, проплыл несколько метров и, встав на дно ногами, побрел, разрезая грудью воду, в сторону Лиз. Дойдя до борта, снова обнял Лиз за талию, снова поцеловал несколько раз, получая ничем не отравленное удовольствие. В такие моменты он особенно остро понимал значение слов «извращение природы», которые в этом доме зачастую свой смысл утрачивали. Физическая близость с хозяином была тоже до определенной степени удовольствием, временами далеко не тривиальным. Но от него хотелось бежать подальше, его не влекло испытать вновь, оно само преследовало Йорна, и мучило, настигнув, отравляло разум и чувства пагубной интоксикацией. Тлетворность этого метастатического наслаждения заключалась не только в том, что Джордж – мужик, но в том, что он очень нехороший мужик. Причем ни одно конкретное определение, из тех, которые пытался подобрать Йорн, в полной мере к хозяину не клеилось. Злой? Определенно нет, слишком собою доволен, чтобы озлобиться. Впрочем, и до «доброго» Джорджу было как до Юпитера. Жестокий? Экспериментальным путем выяснилось много нескучных подробностей о том, на что Джордж способен, но свирепствовал господин Бейли исключительно чужими руками. Когда ему предоставлялась возможность самолично проявить садистские наклонности, самовыражался он довольно экономно. Он не любил ни кровь, ни крик, а громкий оргазмический стон его больше тревожил, нежели возбуждал. Даже когда хозяин лупил прикованного Йорна стеком, его заветной мечтой было, чтобы ракшас кончил от стыда и унижения, а не молил избавить от телесных страданий. Он любил бить Йорна, потому что тот многое мог вытерпеть молча. Холодный? Безусловно, но при этом Джорджу требовалось что-то человеческое как от любимого раба-нелюдя, так и от сына, от брата и еще бог знает от каких «significant others». Самым страшным в нем была пустота. Джордж был развращен вседозволенностью и внутренней пустотой. Трахаться с господином Йорну не о чем было как три года назад, так и сейчас, хотя Джордж непрерывно кипел некой внутренней жизнью и внешней деятельностью. Джордж это тоже чувствовал, и у Йорна сложилось в последнюю неделю впечатление, что хозяин в тайне кайфовал от их небольшого расследования, потому как недолгое время хозяин и химера дружно и слаженно занимались совместной деятельностью, для обоих в равной степени важной. Хозяин представлялся Йорну прежде всего узником золотой клетки. Имея некоторое туманное устремление к возвышенным материям, но не умея и не смея даже на мгновение отлепиться от своей главной страсти, он оплел себя затейливым узором сексуальных ритуалов и практик, получил положительное подкрепление от сообщества и всячески отгородился, забаррикадировался от смутного подозрения, что его эротические желания чудовищно обедняют философский кругозор. Он преодолевал эту скудость возведением секса в ранг поэтического творчества, насильственно затягивал в воронку тех, кто возбуждал его любострастный интерес, и последние несколько лет ликовал оттого, что великолепному рабу приходится быть художником жанра, который Йорн за высокое искусство не почитает. В этой пустоте Джордж Бейли предлагал удовольствия, от которых трудно было отказаться, живя со встроенным в нервную систему «Скорпионом», но по окончании наваждения их хотелось изгнать из себя и забыть поскорее, как эротический кошмар.