Текст книги "Дети Драконьего леса: Мительнора (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Ни о чем не думая, ни о чем не переживая, он опустил тонкую ладонь под воду и вытащил округлый камешек. Потрясающе гладкий, а еще – холодный.

Несколькими веками раньше он точно так же стоял на берегу океана, а рядом с ним, отчаянно зевая и протирая манжетами рукавов опухшие веки, стоял Вест. Океан был серый, низкие тучи висели над его шумными волнами, ветер ловил соленые брызги и волочил их на своих крыльях, чтобы весело бросить своему Создателю в лицо. Мелкая водяная пыль поблескивала на зеленых и карминовых прядях волос, на кольцевой сережке и на браслете, а еще – на ресницах; иногда Вест едва заметно улыбался. С каждым днем он безудержно терял силы, и Кит сотни раз пожалел о своем дурацком вопросе, но невозмутимый парень с безжалостным «You’ll all die» на кепке лишь отмахивался и тащил его дальше, в безлюдный сектор под номером 3293 – чтобы там сотворить «какую-нибудь мелочь». Не «прямо сейчас», потому что прямо сейчас не интересно и вообще, чем в подобных условиях можно по-настоящему впечатлить, а спустя пару дней – ведь Киту неважно, как скоро он попадет на покрытый белыми лепестками холм у подножия двух черешен?

Она вышла из воды, рассыпая клочья пены, не отводя взгляда от своего Создателя. Не отводя от своего Создателя взгляда, по-детски восхищенного, полного безоговорочной любви, нет – безоговорочного обожания. Да она и была ребенком, новорожденным ребенком в теле молодой женщины, и она была прекрасна, она была великолепна – даже так, даже с молочно-розовой кожей, острыми лезвиями зубов и подвижными жабрами там, где обычно у людей находятся уши. Шевельнулась непропорционально длинная рука, и хрупкие пальцы, увенчанные когтями, нежно погладили Веста по щеке.

Это воспоминание было таким ярким, что сохранилось даже теперь. У него закончились акварели, у него закончилась гуашь, у него закончились цветные карандаши, но воображение все еще рисовало, все еще выводило на плотной бумаге знакомое худое лицо, кепку и кольцевую сережку. И он буквально слышал, как эта бумага шелестит, и как скрипит по ней красноватый грифель, и как его осколки пушистыми теплыми снежинками падают на проведенные штрихи.

Чайки давно успокоились, над океаном повисла тревожная тишина. Он лег на холодные мраморные плиты, кое-как выпрямил затекшие плечи, и светлые, почти белые волосы разметались по сплошному черному цвету, а в них, словно бы отражая рассеянное звездное сияние, печально заблестела одинокая белая песчинка.

В декабре замолкают свирепые вулканы и перестают выбираться из пещер вечно голодные крылатые звероящеры; в декабре бывшую пустыню мягко обнимает мороз, и если нормальный Кит еще был способен вынудить его уйти, то нынешний преспокойно принял. Голубоватые льдинки росли на его ресницах и на бровях, голубоватые льдинки росли на спутанных белесых прядях; он лежал, наблюдая, как размеренно движется по ночному небу зеленый хвост недосягаемой для него кометы.

– …Ты упоминал, что есть и другие, – бормочет юноша, – обитаемые галактики, но люди о них пока что ничего не знают. Что это за галактики? Они между собой похожи?

Вест задумчиво смотрит в иллюминатор. И качает головой:

– Нет.

Чтобы стекло запотело изнутри, ему достаточно выдохнуть. И набросать поверх причудливо изогнутый силуэт.

– Mleer-211, например, состоит из панцирных колоний. Как бы тебе объяснить… в общем, это такие штуки, которые выглядят абсолютно плоскими и занимают кучу места, и сами по себе они бы не удержались и впаялись в какой-нибудь астероид, но их несут на своих спинах крепкие железные киты. Вместо кораблей. Понимаешь?

– Нет, – удивляется юноша. А Вест продолжает:

– За Mleer-211 расположена Hole-15, и там нет ни кораблей, ни колоний, ни орбитальных станций. Сплошные лифты и пятнышки домов, и если ты летаешь у границы, то принимаешь все это за огромную паутину с лампочками на сгибах – жители Hole до сих пор не достигли никаких научных высот и в космос не выбрались, но упорно шлют сигналы предполагаемым соседям. И, давай-ка будем честны, не то, чтобы они сильно ошибались – того и гляди, Империя притащит на их родину свои знамена и объявит их своими подданными, а они, дураки, еще и обрадуются. Мол, да! Современные технологии! Безупречная система власти! Реформы! Союз! Но потом стартует война, или я плохо разбираюсь в имперцах, – Вест угрюмо косится на приколотый к внутренней корабельной обшивке флаг. – Помяни мое слово.

Больше не было мертвых голубей, и мертвых соколят, и мертвых синиц. Была звенящая пустота и равнодушное ко всему небо, а в нем – осиротевшие облачные потоки.

Он бы с удовольствием от них отвернулся, он бы с удовольствием подремал, но стоило закрыть измученные глаза, как перед ними возникала тяжелая кованая решетка, а в уши настойчиво лезло эхо с неизменным падением капель и далеким звуком шагов. И если поначалу его это мало беспокоило, то спустя сотню таких ночей он прикинул: а что, если однажды неизвестный тюремщик выйдет на свет? Какова гарантия, что он – человек?..

А потом его мозг начал рисовать чудовищ.

Полуслепые, мягко мерцающие во тьме, смутно похожие на звезды, получившие приют, они скитались по камерам и по залам, поглядывая на высохшие скелеты и роняя слюну – а не томится ли в этих коридорах еще кто-нибудь живой, а не сохранился ли еще где-нибудь кусочек свежего мяса? Мертвые глазницы, изредка увенчанные останками глазных яблок, преследовали Кита повсюду, и он вжимался в стену своего узилища, закрывал обеими ладонями рот и пытался не дышать, пока не просыпался – мокрый, как мышь, от холодного пота.

Не то, чтобы раньше он боялся чудовищ. Но после того как высоко вверху сомкнулась пресная вода озера, после того, как человек с разорванным легким умолял о солнце, после того, как беловолосая девочка, отчаянно сжимая костыль, шагала по залитому кровью льду, страшным для него стало абсолютно все. И вытащить его из постоянного зыбкого кошмара не могла, кажется, ни одна живая душа. Кроме…

Слово «лаэрта» зазвенело в его измученном сознании, как маленький медный колокольчик. Он, кажется, попробовал его сказать, и шевельнулись обветренные губы, и тихий, надломленный звук покатился по темной полосе берега: «La… er… ta…»

У моста, у последнего белокаменного моста человек с дурацкой черной кепкой на волосах почему-то остановился. И протянул Киту широкую ладонь:

– Ну что, теперь нам следует попрощаться?

Кит криво улыбнулся – и не ответил.

Понадобилась целая вечность, чтобы Вест опомнился – и посмотрел на своего спутника с укоризной. Потому что разве можно отказать в рукопожатии тому, кто провел тебя через тысячи путей – и показал тебе единственный правильный?

– Вест, – негромко обратился к нему юноша. – Скажи, ради чего ты создал эти галактики? Ради чего ты создал Келетру?

Человек с черной кепкой на волосах помедлил.

– А что, – спустя минуту рассеянно отозвался он, – должна быть какая-то определенная цель? Я создал ее, потому что хотел этого. Не больше и не меньше.

В его синих радужках отражались невесомые черешневые лепестки. Парящие в зимнем колючем воздухе, словно бабочки… или птицы.

– Вест, – Кит упрямо шагнул к нему, – кого ты обманываешь? У меня со зрением пока что все нормально.

Человек с черной кепкой на волосах невесело рассмеялся:

– А ты проницательный. Правда, я надеялся, что ты уйдешь и ни о чем не спросишь, но если так… ладно. Садись, не очень-то здесь и холодно.

Подавая пример, он опустился на землю у основания холма и почесал израненное левое запястье.

Кроны черешен едва заметно покачивались, над ущельем клубился туман, грозовые тучи нависли у противоположного края. Там, если хозяин Келетры запомнил это хорошо, его спутника ожидало пограничное кладбище и древний кособокий домишко, а под ним – лифты и переходы Некро Энтариса, а еще ненавязчивые реплики Орса и присвоение стыковочного пароля.

– Если ты настаиваешь на ответе, – неторопливо, словно пробуя на вкус каждую букву, произнес Вест, – то я создал Келетру, потому что не хотел умирать. Наоборот, я очень, – он как-то сник и опустил голову, чтобы карминовые пряди спрятали под собой его лицо, – хотел жить. И я выяснил, что в мире, где я родился, абсолютным бессмертием обладают лишь великие ученые, те, у кого бушующий океан денег и… Создатель.

Кит молчал. Черешневые лепестки послушно падали на его подставленные пальцы.

– Думаю, он меня пожалел, – несколько виновато признался Вест. – Или, может, он следил за всеми детьми, которые не могли выйти из больницы. Я был, – он мрачно усмехнулся, – обречен, и мне снился точно такой же белокаменный мост, как этот. Снились покрытые лепестками ветки, снилось, как они рассыпаются и как ветер уносит их обрывки на землю. Это было невероятно. И я заранее знал, что мне указывают на мое спасение, что иных вариантов нет, что мои родители не в силах разбогатеть и купить мне новое сердце. Поэтому… когда он пришел, когда он пообещал, что отведет меня, куда надо… я не оказал ни малейшего сопротивления. Хотя потом, конечно, не раз пожалел о своем решении.

На израненном запястье лежала тень вязаной манжеты. С утра Вест пожаловался, что замерз, и натянул на себя смешной старомодный свитер.

– Теперь я понимаю, что у него был ограниченный выбор: или оставить меня в палате, безо всякой надежды и безо всякой опоры, или рискнуть и вытолкнуть в иные миры. И понимаю, что если бы он этого не сделал, у меня бы не было ничего, кроме небольшой могилы, креста и фотографии на нем, где мне всего лишь одиннадцать, и я выгляжу… как будто заранее мертвым. Но в те кошмарные дни, – он опять невесело рассмеялся, – мне было совсем не до благодарности. Вообрази, Кит: смертельно больной ребенок в этом тумане. Смертельно больной ребенок, вынужденный добраться до великого Ничто.

Кит нахмурился.

– Но ты вырос, – невозмутимо отметил он. – Как?

Вест покосился на него с явным сожалением:

– Один вопрос – и один ответ, Кит. Нельзя торчать у границы дольше, чем это предусмотрено. Тебе уже давно пора.

К своему удивлению, Кит не ощутил ни гнева, ни тем более обиды. Просто поднялся и выпрямился, едва сдерживаясь, чтобы не пожаловаться на боль в спине и коленных суставах – как у дряхлого старика.

– Спасибо, приятель.

– И тебе тоже, – искренне отозвался хозяин Келетры. И, с минуту поколебавшись, предложил: – Если тебе станет грустно или одиноко… приходи, я обязательно тебя отыщу. Стыковочный пароль: сорок один – двадцать восемь – одиннадцать – пятьдесят. В моем мире, – он тепло улыбнулся, – ты будешь неизменно желанным гостем.

Его звали не так, и те времена были обязаны отличаться от нынешних, но память почему-то сохранила имя, подаренное лаэртой – и выбросила набор символов, присвоенный Киту в разрушенном катаклизмами храме.

Маленький светловолосый мальчик. Яркая зелень под ресницами.

– Кит, – совершенно счастливым голосом повторяет он. – Для меня ты будешь Китом.

– Да нет же! – бесится юноша. – Тик, просто и банально – Тик, не сочиняй такие дурацкие прозвища!..

Босая нога беспомощно съехала вниз по мрамору, и ледяная океанская вода почти больно сомкнулась вокруг его лодыжки – потому что следующий образ не был его обычным воспоминанием.

Страшно бледный зеленоглазый человек задыхался у пылающего рубежа, и багровые пятна, смутно похожие на дым, расползались под бушующими волнами. Там, глубоко внутри, сходила с ума от голода какая-то колоссальная тварь, и выстоять против нее не получилось бы даже у дракона.

«Эй, Кит. Ты же там. Совершенно точно там, я же знаю…»

Он давным-давно разучился как следует кричать.

Поэтому лишь беспомощно… заплакал.

========== Глава шестнадцатая, в которой Эли покидает замок ==========

– Если бы кто-то объяснил, какого Дьявола происходит, – пожаловался Эс, наблюдая за суетливым копошением слуг во внутреннем дворе замка Льяно, – я был бы ему очень благодарен. Эльва, ты не видишь Уильяма? А Говарда? А хотя бы Эли?

Некромант рассеянно пожимал плечами, пока в его синих глазах не отразились чьи-то слишком узкие плечи, спрятанные под серебром эполет. Военная форма была несколько перешита и прекрасно сидела на девичьей фигуре, но при этом делала ее куда более приметной, чем хотелось бы хозяйке.

Тяжелая шпага у пояса и шипастые грани щита за хрупкой спиной. Девушка сообразила, что за ней следят, и медленно обернулась – не желая напугать какого-нибудь младшего подчиненного, вряд ли ожидающего, что начальница прислуги пойдет к Альдамасу наравне с обычными воинами.

– А-а-а, господин Эс, – она улыбнулась, но улыбка вышла такой натянутой, что под лопатками у дракона царапнули кожу ледяные мурашки. – Где вы пропадали? Я давно вас не видела.

– Встречный вопрос, – отозвался крылатый. – Где Уильям? И почему у вас так темно? Даже если ночь, в небе должны гореть хоть какие-то звезды.

Эли покосилась туда, где, по идее, возвышались обледеневшие к зиме горные пики. И нахмурилась, а ее ладонь легла на стальную рукоять, укрывшись под витыми выступами гарды.

– Его Величество в Хальвете. И если вы сходите… нет, слетаете за ним и потрудитесь попросить у него прощения за то, что я промолчала о первых атаках со стороны Талайны… вы будете самым лучшим драконом на триннских землях.

Эс понял, что ничего не понимает, и порывисто шагнул в начальнице прислуги. Она посмотрела на него спокойно и несколько виновато, кивнула на запад и произнесла:

– Альберт обещал, что покажет чертовым талайницам, почему нельзя нападать на Драконий лес. Но от него уже трое суток нет новостей, и если я продолжу сидеть в кухне и готовить супы, я сойду с ума. Как бывший генерал и как старый товарищ бывшего оруженосца короля Тельбарта, – она гордо выпрямилась, – я пойду вперед и лично выясню, что происходит. И если талайницы посмеют выползти из укрытия, чтобы меня остановить – клянусь, я нарежу их на мелкие багровые лоскутки!

Эльва покосился на крылатого с горьким сожалением:

– Не повезло, приятель.

– В который раз за последние столетия, – безрадостно хохотнул Эс. – Ну да и ладно. У меня есть предложение: ты пойдешь с Эли и другими воинами к Альдамасу, а я быстренько метнусь туда-сюда и принесу Уильяма. Вряд ли он будет счастлив, что мы не даем ему полюбоваться эльфийскими фестивалями, но если мы устроим войну с Талайной без него, он тем более не погладит нас по головкам. Согласен? Превосходно. Тогда не скучайте, я летаю куда быстрее, чем лошади бегают!

Под аккомпанемент мелодичного щелканья он оброс чешуей, взмахнул крыльями, едва не размазав своих недавних собеседников по снегу, и нырнул во тьму, где тонули высокие замковые башни.

– Сразу ясно, что нервничает, – поделился мнением некромант. – Шутки у него дурацкие.

– У него постоянно такие, – отмахнулась Эли и решительно двинулась прочь, минуя Великие Врата.

Зимний лес оказался еще красивее, чем осенний; вместо карминовых листьев на кленах и осинах гроздьями покачивались длинные голубые сосульки. Сталкиваясь между собой, они глухо позвякивали и роняли вниз мелкое ледяное крошево, блестящее в скоплении теплого света факелов.

Свежий наст предательски похрустывал под сапогами воинов. Эльва насчитал сорок восемь вооруженных саблями, арбалетами и мечами хайли – сосредоточенных, едва ли не злых, и явно готовых провернуть с талайнийцами то же самое, что и госпожа Эли. Собственно девушка вызывала у них мрачное уважение, а некромант – некое подобие мрачного интереса; по крайней мере, на него то и дело поглядывали со всех сторон, пока самый молодой и самый простодушный боец не отважился переместиться к Эльве поближе и уточнить:

– А вы же совсем недавно у нас гостили, я прав? Что с вами случилось? Вы как-то, извините, не то чтобы хорошо выглядите. Господин Эльва Тиез де Лайн, если не ошибаюсь? Убийца великанов?

Некромант весело ухмыльнулся:

– Точно, это я. Пил многовато, вел сомнительный образ жизни, вот и, – он доверчиво наклонился к подставленному уху воина, – заболел. Да ты не бойся, не заразно! Пока меня, конечно, не скрутит мой кошмарный кашель. Дьявол, и в горле, как назло, начало саднить. Кхе… кхе-кхе…

Его собеседник отшатнулся и побледнел. Начальница прислуги, не сбавляя шага, насмешливо бросила:

– Господин Эльва, будьте любезны не устраивать балаган в присутствии моих неопытных подчиненных. Мне нужны воины, способные при любых условиях удержать в ладонях меч. А если у них вызывают панику даже рассказы о мнимых человеческих болезнях… что ж, им пора с нами попрощаться и вернуться домой.

– И вовсе я не паникую, – обиделся юноша. – Всего лишь увеличиваю расстояние между собой и больным человеком. Нет-нет-нет, господин Эльва, я это не всерьез! Пожалуйста, не надо на меня злиться!

Некромант выразительно погладил череп, аккуратно привязанный к ремешку любимой дорожной сумки. У черепа не хватало четырех зубов, а еще он весь был покрыт загадочными трещинами, как если бы тот, кто раньше носил его на шейных позвонках, скончался в результате удара булыжником по макушке.

– Полюбуйся, какие они все тут наглые, Светлый, – предложил мужчина. – Только и делают, что оскорбляют маленького слабого меня. Ты ведь их слышал? Они сказали, что я больной. Как насчет сорваться и хорошенько всех покусать?

– Господин Эльва! – до начальницы прислуги дошло, что с такими темпами ее солдаты никуда не пойдут, пока не закопают некроманта в ближайшем сугробе и таким образом не избавятся от его угроз. – Если вы глуховаты, я повторю: не смейте устраивать балаган в присутствии моих подчиненных! Мы здесь, чтобы добраться до пограничных постов и разделаться со своими врагами, а не зубоскалить и уж точно не баловаться! Сколько вам, пять лет? Или вообще два годика?

– Конечно, два, – согласился некромант. – Правда, с поправкой на еще сорок. Ладно, госпожа Эли, я больше так не буду. Особенно если вы расскажете, куда пропало ваше небо и почему я чувствую себя так, словно мы все передвигаемся по донышку огромной тарелки, а над нами поднимает вилку и любимый костяной нож какой-нибудь громила похлеще местных великанов?

Эли неожиданно передернуло.

– Недавно вы отметили, что у господина Эса дурацкие шутки. Думаю, не стоит скрывать, что у вас такие же. Какой-нибудь громила поднимает над нами вилку и любимый костяной нож? Перестаньте сыпать такими жуткими аналогиями, господин Эльва. С тех пор, как небо исчезло, прошло около недели, и я чувствую себя… совершенно беспомощной. Как если бы у меня отобрали шпагу, а мой противник замахивался мечом, и я видела сверкающее лезвие, видела искаженное горячкой боя лицо… и ничего не могла сделать. Шпага при мне, со мной верные солдаты нынешнего генерала, и я осознаю, что люди нам не ровня, но… над нами нет ни единого огонька. Ни солнца, ни луны, ни привычных зимних созвездий. И мне страшно, господин Эльва, страшно и без вашего участия, как будто мир вот-вот развалится на кусочки. И напоследок, – ее голос ощутимо дрогнул, – мне даже не позволят увидеть моего короля, мне даже не позволят с ним попрощаться. Вы на Тринне, и вы помните ее другой, но с тех пор, как вы ушли, она изменилась. Тут больше нет поводов для веселья. И я прошу вас это учитывать, потому что прямо сейчас ваше легкомыслие… меня задевает.

Она отвернулась, а Эльва еще какое-то время стоял, размышляя над ее словами. Потом втряхнулся, как большая промокшая собака, хотя воды поблизости не было, и двинулся дальше.

Над ним была дыра, темная зияющая дыра, и сквозь нее в полотно мира просачивался безумный холод внешнего ничто. Обледеневшие деревья ждали весны и не имели зеленого понятия, что она, скорее всего, не наступит – если, разумеется, не встанет на свое обычное место белая пушистая схема небесных потоков.

Что ж, подумал он, моя магия тут не помощник, но где-то у границ Хальвета режет крыльями воздух один парень, на которого можно положиться.

Исчезновение неба застало сэра Говарда на полпути из Этвизы в сердце Драконьего леса. Обледеневшую тропу тряхануло так, что рыцарь упал, а поверх упало неизвестно сколько снега с ближайшего кедра. Пока он выбирался, отфыркиваясь и ругаясь, тропу тряхануло еще раз, и мимо промчался обезумевший заяц, а за ним – перепуганная рыжая лиса. Потом все вроде бы затихло, рыцарь смахнул снежные комья со своих рукавов и… ослеп.

Его окружала черная темнота безо всякого намека на пихты и сосны. Он сделал неуверенный шаг, осторожно коснулся чуть шероховатой коры и всеми силами постарался оттолкнуть ужас, непрошибаемый животный ужас, тысячами глоток заоравший внутри.

Но и молчать совсем оказалось невыносимо.

– Ау? – негромко позвал он. – Кто-нибудь!

Вкрадчиво шелестел ветер. Звенели острые лезвия сосулек, под сапогами скрипела снежная пелена. Какая-то птица отчаянно закричала немного позади, а затем ее крик оборвался – и немедленно повторился эхом, но и это не вызвало у предполагаемых жителей Драконьего леса никакой реакции.

Он продвигался вперед наощупь, обнимая стволы берез и буков и постоянно проверяя, как поживает меч. Тот поживал вполне себе неплохо, но вряд ли годился для внезапного боя во мраке.

Потом чуть левее вспыхнула одинокая искорка, и сэр Говард, не раздумывая, метнулся к ней. Ему едва не сломало кости огромное облегчение: вот оно как, это не глаза рыцаря отказались видеть, а мир сошел с ума, слава богине Элайне!

Искорка постепенно росла, сэр Говард по колено проваливался в сугробы. Умоляю, бормотал он, пусть она будет факелом, а если не факелом, то хотя бы свечой в руках Милесты; Милеста обожает скитаться по глухой чащобе и притворяться, что замковые дела к нему не относятся. Умоляю, пусть это будет живое пламя, танцующее на ветоши или на фитиле, пусть это будет живое пламя, пусть это будет…

Но искорка была цветком. Янтарным цветком с поникшими каменными лепестками, тихим и ненавязчивым: я сегодня умру, это не беда? Радиус далеко, а мои корни очень устали, я хочу спать, я все равно, кажется, напрасно тут вырос. Но зато я красивый, и пока что во мне живет озеро теплого солнечного сияния. Нет, погоди, что ты собираешься делать? Нет, погоди… нет!

Стоило каменному стеблю треснуть и рассыпаться в чужих пальцах, как поникшие лепестки погасли. Сэру Говарду почудился преисполненный боли плач, и он поспешил убраться восвояси, натыкаясь на колючие лапы раскидистых елей и вполголоса проклиная недоумка, погрузившего Драконий лес в темноту.

Рыцарь находился в паре часов пути от замка Льяно, хотя сам об этом и не догадывался. Если бы звезды не покинули свои места и мерцали бы в облаках, он бы давно уже различил основные дозорные башни и сиротливый огрызок Милы, где с утра и до поздней ночи усердно копошились рабочие. Госпожа Эли приказала заново отстроить любимые комнаты юного короля, и они прилагали все усилия, но сейчас механизмы сабернийских часов указывали на два и на четыре после морозной зимней полуночи, и хайли, накрывшись одеялами, досматривали свои беспокойные – а что, если это снова затянется лет на двадцать? – сны.

Лишенный всяких ориентиров, оруженосец Его Величества ходил кругами, прикидывая, куда могли уйти жители окрестных домов и есть ли эти дома вообще. На пробу он слепил озябшими руками снежок, но добился только падения доброго десятка неизменных сосулек, причем одна больно саданула рыцаря по затылку. Уставший, разочарованный, продрогший, он приготовился к новому отчаянному «Ау!» – но в ту же секунду слева опять полыхнула искорка, и эта искорка была на порядок выше, чем янтарный цветок. Более того, она подпрыгивала и постепенно удалялась от сэра Говарда, и он был вынужден перейти на бег, чтобы ее догнать.

– Постойте! Ой… – ему под ноги попался древесный корень, и, неудачно рухнув, рыцарь едва не расшиб левую скулу. – Подождите! Эй, уважаемый, ну будьте же вы человеком, не бросайте меня в этой чертовой темноте!

Искорка послушно замерла. Немного поколебалась и полетела рыцарю навстречу, и он едва не заплакал от радости, опознав ручной железный фонарь с пылающими огненными языками за стеклянными дверцами.

Хозяин фонаря покосился на Говарда с удивлением и молча протянул ему ладонь.

– Милеста! – рыцарь широко улыбнулся. – А я как раз недавно о тебе вспоминал!

Потом он заметил, что вечный узник западного угла одет в старый потрепанный мундир с эполетами, что на груди у него пламенеет светлая голубая нашивка и что из-за его спины выглядывает рукоять печально известного риттершверта. Печально известным его называла госпожа Эли, и если отставной командир шестого пограничного отряда выносил оружие из своих комнат, она всегда поглядывала на чуть изогнутый, потемневший от времени клинок со странно мечтательным выражением на лице.

Милеста был невероятно изящным и двигался очень грациозно. Ему досталось довольно слабое женственное тело, но хайли по этому поводу не расстраивался и успешно доводил его до нужного состояния. Мол, ну и что, пускай у меня хоть березовые веточки вместо рук, я все равно не сдамся, я все равно буду учиться фехтованию, стрельбе из лука и ближнему бою; Эли как-то рассказывала, что раньше Милеста щеголял кровоподтеками и синяками, а потом щеголять кровоподтеками и синяками начали его противники. Из-за необычной внешности – во всяком случае, для ребенка лесного племени, – в детстве его отчаянно дразнили ровесники, и если будущий командир войска Драконьего леса не донимал своих учителей просьбами показать новые приемы, то надежно прятался. И найти его не могли ни отец, ни мать, ни тем более стража, поднятая королем Тельбартом во избежание криков и слез – пока Милеста сам не вылезал из какого-нибудь звериного логова и не поднимал брови: мол, что?

Тридцатью годами позже его зауважали, как воина, и насмешки немедленно захлебнулись. Не отыскавший друзей, будучи ребенком, и привыкший находиться в полном одиночестве, хайли взял на себя разведку и не единожды приносил ценные сведения об армии Талайны, о текущей ситуации на рубежах Этвизы и об очередных ссорах между эльфами и гномами. А еще раньше, до уничтожения всех триннских корабельных портов, Милеста собирал сведения о Карадорре, о княжестве Адальтен и о Вьене – и это нравилось ему, пожалуй, больше всего. Бродишь по деревянным пирсам, любуешься кораблями и слушаешь, как матросы обсуждают всякую, казалось бы, ерунду – а потом перебираешь эту ерунду по крупице, по крохотной пылинке, чтобы выцепить что-нибудь полезное.

Тельбарт не ладил с эльфами, и Милеста любил их ничуть не больше, но отказаться от походов на песчаный берег во имя этой нелюбви не мог. Мимо промчался не один век, Тельбарт почему-то принял едва ли не в родные дочери абсолютно глухую девочку по имени Элизабет, эта девочка выросла и уехала к людям, Драконий лес погрузился в некое подобие сна, все исчезло, но…

Милеста помнил, как черные клубы густого дыма уходили в небо над сотнями его причалов. И бережно хранил с таким трудом собранную информацию.

На Карадорре – пять постоянно враждующих империй, они вряд ли явятся на Тринну, потому что сперва им надо разобраться со своими собственными землями. Адальтен – это архипелаг, четыре небольших острова, и каждый из них является отдельным княжеством, где правители – единокровные братья, и, в отличие от карадоррских императоров, им вполне удается находить друг с другом общий язык. Вьена – это родина повелителей смерти, не таких сильных и не таких сообразительных, как господин Эльва Тиез де Лайн, и все же – способных выудить мертвеца из могилы и заставить его работать. Где-то за Вьеной расположена империя Мительнора, а где-то за Мительнорой – «прогрессивный», как отзывались о нем адальтенские торговцы, Харалат.

Менялись короли, менялась политика, и у людей отобрали даже намек на точно такие же сведения. Этвиза, Талайна и Вилейн жили в полной уверенности, что, кроме их родины, в мире больше ничего нет – а в столице эльфийских пустошей радостно усмехался неизменный господин Улмаст.

Милеста все еще не забыл, как однажды этот господин явился в Драконий лес, чтобы вынести на обсуждение «наболевшие вопросы» касательно продажи редких зелий жителям Саберны. И, пока Тельбарт отдавал приказы касательно расположения гостя в замке, поймал тогдашнего командира западного пограничного отряда за локоть.

– А ведь вы, если не ошибаюсь, та самая назойливая разведка? Надеюсь, вам хватает мозгов помалкивать о карадоррской чуме?

Милеста вежливо освободился и, не отвечая, оставил эльфийского короля наедине с чудесными гобеленами и картинами. И потом смущенно попросил предшественницу Эли постирать его мундир, вроде бы вполне чистый.

Потом была война. Первая серьезная война с Талайной, и западный пограничный отряд попал в такую переделку, что его сочли погибшим. И правильно, по сути, сочли – раненый командир очнулся в окружении трупов и наглых сытых ворон, а до леса добирался никак не меньше двух недель, и если ему удавалось хотя бы час прошагать без длинных муторных остановок, это было сродни чуду. Его подобрали уцелевшие пограничники, передали своим товарищам-лекарям, и спустя четыре месяца он, конечно, поправился, но принимать командование над восстановленным отрядом не стал. На него смотрели юные, воодушевленные и улыбчивые ребята, наивные, а потому – счастливые, а он поглядывал на них с раскаянием, прекрасно понимая, что первая же битва сотрет эту наивность к чертовой матери. И вспоминал, как иные, знакомые, взрослые дети лесного племени смотрели на него там, в горах – либо застывшими и остекленевшими глазами, либо вообще пустыми дырами в черепе. Падальщики, набежавшие и налетевшие на запах мертвечины, хорошенько пообедали – и расселись на ближайших скалах, чтобы умыться и погреться на солнышке перед тем, как добраться до загнивающего десерта.

– Милеста? – настороженно окликнул Говард. – Что с тобой? Ты куда?

Бывший командир западного пограничного отряда медленно обернулся.

Он редко с кем-либо разговаривал, а если и разговаривал, то ограничивался емкими «да», «нет» и «наверное». Вот и сейчас – он явно порылся в этом своем словарном запасе, нахмурился и выудил из него необычное краткое:

– Убивать.

Рыцарь побледнел.

– Кого?

Милеста тяжело вздохнул. Было ясно, что от сэра Говарда не отделаешься так же просто, как, например, от эльфийского короля, но он все-таки попробовал:

– Вот. Фонарь. Возьми. Иди в замок.

Рыцарь шарахнулся от его подарка, словно бывший командир западного пограничного отряда вместо огня предложил ему ядовитую змею.

– Милеста, – повторил он, – что произошло? Кого ты собираешься убивать и почему ты один? Тебя кто-то обидел? Хочешь, я с ним поговорю?

Хайли вздохнул еще раз.

– Талайна, – признался он. – Атаковала.

– Что?!

Милеста отмахнулся, поставил фонарь на снег и нырнул в непроницаемую темноту. Сэр Говард помянул чертей, схватил обмотанную тканью ручку и побежал за ним, жалея, что негде взять арбалет и два десятка болтов – на всякий случай.