Текст книги "Дети Драконьего леса: Мительнора (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Он виновато помялся на пороге. Эдлен, конечно, просил не подходить к госпоже Доль ближе, чем на два яруса, но не будет же он, Венарта, наследник семьи Хветов, бояться какой-то измученной старухи? То есть бояться-то он будет, но едва-едва и ради своего личного комфорта, чтобы не оступиться и не угодить в расставленный как раз под его креслом капкан.

Госпожа Доль села, приказала молчаливому слуге откупорить бутылку и налить вина в два одинаковых стеклянных бокала. Первой сделала аккуратный глоток и сообщила, что хочет побеседовать со своим поздним гостем без посторонних ушей.

Слуга вымелся раньше, чем она закончила благодарить его за принесенные блюда.

– Если не возражаете, – старая женщина потянулась к подносу, где горой лежали вареные креветки, – я начну издалека. Очень… издалека, потому что исток моего откровения, уважаемый господин Венарта, находится в пустыне, в маленькой белой пустыне к северу от империи Сора. Что это за империя, вы, конечно, не знаете…

Знаю, мрачно подумал храмовник. Если бы вы, уважаемая госпожа Доль, сумели догадаться, сколько всего я знаю, вы были бы страшно удивлены.

– В этой пустыне, – продолжала старуха, – наверное, и по сей день живет хрупкий самоуверенный мальчик. И глаза у него серые, но по краешку, по самому краешку вьется приметная кайма – янтарные лезвия, загнутые вовнутрь шипы. Стилизованное солнце, а если угодно, то и намек на то, что карадоррские лойды – это все-таки его любимые дети.

Она следила за Венартой, не отрываясь, и он старался ничем себя не выдать. Нет, он, конечно, помнил, что старуха Доль родилась где-то за океаном, но чтобы в Соре? И чтобы она хранила память о детях племени Тэй?..

Она не настаивала на его участии в ужине, ей было без разницы, пьет он красное вино или нет. К тому же она сама уже выпила добрую половину бокала, и он заключил, что если так, то опасаться нечего.

– Стилизованное солнце, господин Венарта, вам о чем-нибудь говорит? Нет? Не притворяйтесь, вы отлично осведомлены. Когда магия моего приемного сына выходит из-под контроля, точно такой же символ появляется на его руках. Понимаете, куда я клоню?

Храмовник не ответил. Старуха поставила свой бокал на салфетку, опустила выцветшие глаза и пояснила:

– Двести пятьдесят лет назад с мальчиком, который живет в пустыне, что-то произошло, – по Венарте больно ударил ее безучастный тон. – Что-то произошло с мальчиком, который создал и Мительнору, и Вьену, и заснеженный Харалат. И он пожелал, чтобы однажды в мире появился ребенок, способный стереть его с полотна, способный уничтожить, не прилагая никаких серьезных усилий.

Блуждающие огни вертелись в каком-то сумасшедшем танце у железной скобы для факела. Сталкивались и принимались гореть невыносимо ярко, а потом гасли, чтобы через минуту сорваться в полет снова.

– Я жила в хижине у окраины имперского города, – рассказывала Доль. – И однажды ко мне пришла очень красивая девочка, чтобы я спасла ее сына. Эта девочка была беременна, и взамен, – старуха криво улыбнулась, – я попросила ее отдать еще не рожденное существо. Как оплату за свои труды.

Венарта почему-то закашлялся:

– Это и был… он? Упомянутый ребенок?

– Да, – подтвердила женщина. – И если бы я его не убила, то все те земли, куда вас до сих пор заносило, утонули бы в океане или сгорели бы, а может, их разнесло бы на куски и так, и частично они стали бы островами, а частично повисли бы вдоль небесного фронта. Но это, как ни крути, были бы всего лишь осколки, это были бы уродливые останки, жалкое подобие того, что мы видели. Я оказалась недостаточно храброй, – она поежилась, – чтобы зарезать отобранного у судьбы ребенка – и недостаточно храброй, чтобы утопить его в океане. Поэтому я привезла его сюда, подождала, пока он поправится, и, – ее лицо было как будто высечено из камня, – попросила оторвать Мительнору от общего полотна. Перенести ее в никуда, в ничто, где если бы он и сошел с ума, это безумие задело бы только один клочок суши.

У Венарты как-то странно болело под выступающими ключицами. И было тяжело двигаться.

– Мы плыли на ежегодном харалатском корабле, – сказала старуха Доль. – И я ощущала, как там, внизу, под железным килем, со стоном рвутся установленные швы. Мительнора погибнет, уважаемый господин Венарта, и, помогая моему названому сыну, вы лишь ускоряете ее смерть. О, – она протянула сухощавую ладонь и погладила храмовника по щеке, – нет. Разумеется, ее можно и вернуть. Но я должна была удостовериться, что если моему сыну захочется это сделать, он исчезнет.

Кажется, Венарта съехал немного вниз по спинке чужого кресла, но не ощутил ни тревоги, ни обиды. Лишь приподнял – насмешливо и гордо – уголки побелевших губ – и хрипло пообещал:

– Эдлен… еще покажет вам… кто он такой.

========== Глава девятнадцатая, в которой Эдлен снимает венец ==========

Сабернийская робиния давно отцвела, но на каждой ее ветке покачивались тонкие длинные сосульки. Угрюмый лабрадор прятался в своей будке, изредка оттуда выглядывая – чтобы предполагаемые воры видели мокрый собачий нос и боялись перепрыгивать низкую полосу деревянного забора.

Пожилой кузнец, чересчур низкий даже для гнома, вышел на порог своей кузницы и устало огляделся. У него было паршивое настроение, но во дворе постоянно коротал свои часы человек, способный его улучшить.

Она сидела в корнях дерева, обняв руками свои колени, и умиротворенно посапывала, бормоча под нос какие-то глупости. Он остановился рядом и внимательно прислушался, а затем усмехнулся, различив среди потока бессмысленных выражений упрямое: «Господин Клер, если вы сейчас же не слопаете эту кашу, я пойду и выброшу ее в море, вам ясно?»

Он убедился, что вряд ли ее разбудит, и осторожно сел рядом. Эта девочка приносила ему успокоение, даже когда спала; он с удовольствием посмотрел на ясное голубое небо и стаю пушистых облаков, медленно уползающих на север.

– Фиолетовую планету обычно крутят слева-направо, – невразумительно шепнула его подопечная, по-прежнему не просыпаясь. – Дай-ка, я сама этим займусь…

Что-то было не так с ее снами, и пожилой кузнец это понимал, но везти свою подопечную к магу не торопился. Маги, они ребята непредсказуемые и дерзкие, и нельзя быть уверенным в их поступках, особенно если на дне кармана у тебя сиротливо звякает последняя пара медных монет.

Впрочем, избежавшая смерти девочка и не требовала помощи. Если она не обманывала, а гном не верил, что она пошла бы на обман, ее ни капли не беспокоили переменчивые цветные сны; кроме того, бывало, что она выбиралась из-под одеяла счастливая и довольная, и потом до конца дня не переставала улыбаться.

Вот как сейчас. Господин Клер уже запомнил, что стоит его подопечной произнести «А, привет, Габриэль», как все ее страхи тут уже улетают прочь, и она становится как будто в тысячу раз увереннее и сильнее, чем была.

…Ребекка видела Габриэля и человеком, и котом, и даже собакой – но собака предстала перед ней, как плод взбудораженного заклятием подсознания. Девочка была доброжелательна и спокойна, она давала рыцарю неплохие советы насчет кошмаров, но помочь ему и выступить против старухи Доль не могла – хотя если бы жила в той же Энотре, то обязательно бы приехала, чтобы стоять рядом со своим земляком, сжимая рукоять острого кинжала.

Габриэль более-менее привык, что рыжий ребенок с целыми архипелагами веснушек снится ему каждую ночь, и устал относиться к нему настороженно. О Шаксе они больше не говорили, но рыцарь переносил на высохшую землю у древесных корней раздобытую у господина Венарты карту мира, а Ребекка наблюдала за его действиями с таким интересом, что хотелось рисовать еще и еще.

– А кто живет на Харалате? – сосредоточенно спрашивала она, изучая девяносто девять маленьких островов, хаотично разбросанных по океану и соединенных между собой короткими линиями железных мостов. – Эрды?

– Эрды, – соглашался Габриэль. – Якобы самая прогрессивная из всех разумных рас Мора. Они на дух не переносили предыдущего императора, так что с тех пор, как Эдлена заперли в цитадели, наверняка живут счастливо.

– Сомневаюсь, – пожала плечами Ребекка. – Бывает, что потеря врага вынуждает королей косо смотреть на друга. Так что как бы чего не вышло.

– Вряд ли у Харалата есть друзья. – Габриэль вывел угловой необитаемый остров и встал, чтобы хорошенько полюбоваться своим творением. – По крайней мере, до Вьены слишком далеко, чтобы с ней воевать, а без Мительноры Вьена, если я правильно понимаю – ближайшее к харалатской береговой крепости королевство.

Ребекка подумала и легла, ломая своей спиной упругие зеленые стебли.

– Скажи, Габриэль, – обратилась она к рыцарю, – по-твоему, нынешний мительнорский император – хороший человек?

Рыцарь нахмурился.

– Я не знаю, Ребекка, хороший или плохой, но для меня это совсем неважно. Люди, по сути, не делятся на хороших и плохих вообще. Для меня главное, что мы с ним находимся на одной стороне.

– Вы, рыцари, – вздохнула она, – безнадежны. Для вас что король, что королева, что император – все едино. Если на голове у человека венец, для вас он едва ли не безгрешен. А что, если это ошибка, Габриэль? Что, если права его мать? Признайся честно – ты пытался ее выслушать?

– Конечно, пытался, – развел руками ее собеседник. – А она взяла и превратила меня в кота.

Тем не менее, перед глазами у него тут же возник образ полутемного коридора и болотных блуждающих огней, а еще – старухи, которая мягко улыбалась и говорила: «Вы тоже в какой-то мере чудесный. В какой-то мере веселый. Но вы не оставляете мне выбора».

Вряд ли, одернул себя рыцарь, у нее была какая-то благая цель. А если бы все-таки была, то разве ради благой цели человека запирают на шестнадцати ярусах деревянной крепости, где вот уже семнадцать лет запрещено распахивать окна? Сплошные закрытые ставни, сплошные закрытые двери, сплошные караульные, и неясно, кому они служат – господину Эдлену или госпоже Доль, потому что если она и правда убила предыдущего императора, то оспаривать ее приказы наверняка опаснее, чем бить костылем ядовитую змею.

– Я устала, – пожаловалась Ребекка, – и хочу спать.

Габриэль покосился на сопящего лабрадора и напомнил:

– Мы же и так во сне.

– Ну и что? – удивилась девочка. – А-а-а, погоди, я ведь еще не показывала тебе, как нужно переходить из текущего сна в соседний?

Он рассеянно качнул головой. И дернулся, потому что Ребекка неожиданно приподнялась и ударила по траве кулаком – так, что весь двор треснул, а его обломки полетели в блекло мерцающую синюю темноту.

Габриэль падал, падал и падал, а вокруг него носились крохотные желтые звезды, и у этих звезд почему-то были гротескные лица, хотя настоящим небесным огням такое вроде бы не положено. Потом звезды отчаянно вскрикнули и разбились, и дальше рыцаря понесло в компании тысяч обреченных углей.

Ребекки поблизости не было. Он оглядывался и прислушивался, но чтобы ее вкрадчивый голос добрался до его ушей, понадобилось неуклюже шлепнуться на вершину какого-то холма, больше похожего на курган, и как следует отряхнуть со своей одежды обжигающую звездную пыль.

– Сны, – с любовью произнесла девочка, – не имеют конца и видимого начала. Отправная точка, то есть двор господина Клера, где мы обычно пересекаемся – это всего лишь результат моего желания. Я хочу, чтобы ты появился там, и ты появляешься. Я буквально могу распоряжаться твоим телом, пока сплю.

Габриэль весело рассмеялся, и Ребекка застыла. До сих пор она считала невероятным везением, если рыцарь хотя бы улыбался, а тут…

– Страшно, – признался он, ощупывая свои ребра. – Я надеюсь, ты не переходишь рамки дозволенного?

– Нет, – обиделась девочка. – Мы же друзья.

Он протянул руку и бережно погладил ее по медным волосам. Потом внимательно огляделся:

– Получается, тебе известно, как во сне все устроено? И ты можешь переместиться куда угодно, я прав?

– Не совсем, – Ребекка слегка оттаяла. – Иначе я бы уже подгадила этой твоей старухе Доль. Я способна перемещаться лишь по своему сну и по снам личностей, которые со мной связаны. Способна гулять по твоим видениям, по видениям господина Клера. Но у него там, – она бледно улыбнулась, – жарко, сплошные кузницы, молоты и наковальни, а у тебя тихо, если не соваться в те эпизоды, где умирают Йохан, Млар и господин Ансельм.

Габриэль не ответил. Девочка выдернула из влажной земли высохший колосок, сосредоточенно повертела его в тонких пальцах и уточнила:

– Ты был с ними знаком… в реальности? Вы когда-нибудь пересекались?

– Не был, – виновато поежился рыцарь. – Я понятия не имею, откуда они взялись в моей голове.

– Ну, – протянула его спутница, – тут не нужно мучиться и гадать. В твою, как ты выразился, голову эти люди попали тем же путем, что и я. Отголосок нарушенного заклятия выдернул где-то воспоминания о них, а поскольку его целью был ты, то и перенес тебе. А меня зацепило, – она зачем-то потерла веснушки на левой щеке, – потому что я спала, и магия твоего императора запнулась об мою. И мы с ней перемешались, как два легко объединяемых элемента в котле зельевара. Кстати, ты ведь не в курсе, что королева Талайны объявила войну Драконьему лесу? Что тамошний генерал, господин Альберт, бывший оруженосец дедушки господина Уильяма, находится в плену? Королева собирается с его помощью надавить на своего названого сына, чтобы народ хайли построил себе кораблик и уплыл ко всем чертям в океан, а еще лучше – построился перед талайнийскими пушками за мгновение до залпа. У нас поговаривают, что король согласится, что он, пожалуй, для этого конфликта излишне молод. А ты как думаешь? Габриэль?

Рыцарь сглотнул, опомнился и попросил:

– Следующий сон. Давай пойдем в следующий сон, а этот кошмар обсуждать не будем.

Ребекка недоуменно моргнула и послушно погладила верхушку старого кургана.

…их уносило в темное нутро скалы на какой-то ржавой тележке, по двум странным железным полосам, установленным как раз на уровне ее колес. Из-под этих самых колес летели искры, на бережно обработанных стенах шипели факелы, а дорога вела все вниз и вниз, и спутник маленькой рыжей девочки был не в состоянии даже вообразить, до какого же месива их размажет после внезапной остановки.

Хотя, если без шуток, воображать ему и не хотелось. Пускай размазывает, какая разница, если…

…господин Альберт! Спокойный, уверенный, опытный солдат, неизменная опора под ногами покойного короля Тельбарта – а значит, и под ногами его внука. Что надо было сделать, на что надо было пойти, чтобы утащить подобного хайли за перевал, да еще и прямо рассказать послам о своем желании шантажировать его друзей? Нет, Габриэлю, конечно, говорили, что приемная мать господина Уильяма – та еще дрянь, но чтобы настолько?! А как она, любопытно, отреагирует, если народ хайли тоже переловит всех человеческих командиров и засунет их в подвалы под своим замком – почешется или нет?

Но хуже всего, что где-то в лесу гордо носил звание королевского оруженосца Говард. И Говарда наверняка втянули в эту войну, да нет, Говард наверняка втянулся в нее и сам – потому что как же не втянуться, если враги ведут себя, как подлые крысы?!

Только бы у них все было в порядке, умолял Богов рыцарь. Только бы у них все было в порядке, чтобы никого не ранили, а если и ранили, то несерьезно. Хайли ведь сильнее и гораздо опытнее людей, почему бы им не одержать победу в этой войне сегодня же, а потом триумфально поднять над лайверскими башнями свое знамя?

Габриэль отвлекся от этих мыслей в момент, когда тележка остановилась. Удивительно осторожно и мягко для куска железа, мчавшегося на такой сумасшедшей скорости.

Его окружала полутемная сырая пещера с желтыми слизкими грибами на сводах. По низко нависающим сталактитам неспешно стекала вода, собираясь в глубокие лужи на полу – невозмутимо шагнувшая вперед Ребекка влезла в одну такую почти по пояс, печально сморщила конопатый носик и с горем пополам вылезла, отряхивая мокрое до нитки льняное платье.

По идее, в Драконьем лесу, а также в Талайне, Этвизе и Саберне сейчас потихоньку наступала зима, приносила свои первые метели и пробовала Тринну на крепкий ледяной зуб, прикидывая, как бы ее удачнее раскусить. Но во сне Ребекки постоянно менялись между собой апрель, май, июнь и его брат-июль, а потом все это повторялось – чтобы не впустить в уютный крохотный мирок ни обжигающе-холодный октябрь, ни звенящий острыми льдинками январь. Девочка ненавидела осень и на дух не переносила зиму, ей было куда легче без них – но там, в реальности, ее настоящее тело было закутано в четыре свитера и теплое пальто, а господин Клер нежно подхватывал его на руки и заносил в дом, если Ребекка снова засыпала в корнях обледеневшей робинии.

– Что это за место? – опомнился Габриэль, старательно обходя лужу по краю.

Ребекка помедлила.

– У него нет названия. Как-то раз я спрашивала у господина Клера, не попадалось ли ему подобное в горах Альдамаса, но он посмотрел на меня с удивлением и напомнил, что это сон. Всего лишь обыкновенный сон, и вряд ли стоит принимать его за настоящее странствие.

– Получается, он тебе не верит? – нахмурился рыцарь. – Видит, сколько странных вещей с тобой происходит, видит, как много ты спишь, и не верит?

Девочка отшатнулась от каменного свода, пропуская блекло мерцающего паука и прикидывая, как бы избежать его паутины, потому что она – голубоватыми блестящими нитями – была натянута прямо вдоль выбранного пути.

– Думаю, сейчас уже верит. Но еще месяц назад все это казалось ему сущей глупостью – пока я не явилась в его сон и не потребовала объяснить, какого Дьявола он такой черствый. Не искренне, разумеется, – Ребекка обернулась и убедилась, что с Габриэлем все хорошо. – Потому что на самом деле господин Клер очень добрый. Но ты же знаешь, как гномы относятся к магам. Господин Клер не исключение, он полагает, что если бы в мире не было «паршивых колдунов», то мирным сабернийцам жилось бы куда уютнее, чем при условии их наличия.

Коридор все никак не хотел заканчиваться, а сталактиты стали больше и как будто острее. Желтые грибы на сводах увеличились и походили на искаженные фонари, а паутина оплетала едва ли не все, до чего могла дотянуться. Пауки размеренно копошились в каждом углу, и Габриэль пожалел, что у него нет при себе ни парных мечей, ни хотя бы рогатки, чтобы в случае опасности сшибать проклятых местных жителей камнями – благо на полу их было достаточно.

– Куда мы идем? – негромко осведомился рыцарь, наклоняясь, чтобы его не задела растрепанная голубоватая сеть.

– Мимо, – в тон ему отозвалась Ребекка. – Бояться нечего. Эти пауки не трогают людей, пока люди не срывают их коконы.

…собственно коконы гроздью висели под каменными сводами – небольшие, плотно обтянутые серебристыми нитями, смутно похожие на нерожденных бабочек. Говарду, подумал Габриэль, наверняка бы это понравилось, и он бы остановился, чтобы занести еще одну картину в свою тетрадь; но Говард неизвестно где, он, возможно, прямо сейчас поднимает меч против какого-то проклятого талайнийца, и все его черты выражают ледяное презрение. Он умеет уважать противника, но уважению место на турнире и на дуэли, а вот на войне становится просто не до него.

Лужи пропали, от стен повеяло приятным теплом, голубоватая паутина боязливо спряталась в тенях – а тени, в свою очередь, послушно попятились от огня медленно угасающих факелов. Теплые красноватые вспышки затанцевали на промасленной ветоши, запах копоти и дыма призывно защекотал ноздри – как если бы рядом находилось жилье, и Габриэль шагал по тропинке, ведущей к распахнутой двери.

– Мы идем, – предположил он, – к хозяину этого подземелья?

– Точно, – согласилась Ребекка. – Думаю, ты будешь потрясен.

Сталактиты исчезли, каменный потолок утонул во мраке, а стены раздались вширь, и теперь сориентироваться можно было только по умирающим огням факелов – сплошные багровые искорки у основания бережно обработанных колонн. Чьи руки их возвели и кому вообще понадобилось что-то строить глубоко под землей, Габриэль не догадывался, а Ребекка не объясняла; еще спустя какое-то время тусклый неубедительный свет начал выхватывать из абсолютного черного ничто опустевшие квадратные постаменты.

Статуи валялись на каменном полу бесформенными серыми грудами, изредка на постаментах были смутно видны гранитные стопы и закрученные ремешки сандалий. Рыцаря преследовало острое чувство, что ему не положено шагать по этой пещере, что ему не положено любоваться этими колоннами и этими огрызками раньше великолепных созданий; он почему-то не сомневался, что они были великолепны, и что огромная каменная пещера была обитаемым городом, где смеялись дети и болтали женщины, а мужчины старались не убирать ладони с рукоятей мечей. Угроза, едва различимая древняя угроза тенью нависала над руинами крохотных домов, и Габриэль снова пожалел, что, кроме слов, у него нет никакого оружия.

Потом вновь показался хищный гребень сталактитов высоко вверху; по ним, попеременно отливая голубым, серебряным и ослепительно белым, ползли тонкие ленты ручейков. Дорога пошла в обход заполненной то ли жидкостью, то ли туманом ниши, куда с потолка медленно, как зимние снежинки, срывались идеально круглые, вроде бы влажные шарики.

Габриэль не сразу понял, что его смущает – а когда понял, у него шевельнулись волосы на затылке. То, что текло по каменному гребню – текло, не издавая ни звука; жидкость либо туман в озере тоже хранила напряженную тишину, и глухое безмолвие скиталось по всей пещере, больно давило на уши и как будто насмехалось над рыцарем, который посмел явиться в эти подземные залы.

– Не забывай, – громко и уверенно окликнула своего спутника Ребекка, – что это всего лишь сон. Мы во сне. Твое настоящее тело все еще на Мительноре, а тут, как ни посмотри, ты званый гость, потому что я – твоя проводница. Повторяю, Габриэль – бояться нечего. Доверься мне, я ни за что тебя не подведу.

– Все в порядке, – пожал плечами он. – Просто… знаешь, я столько лет шатался по Тринне, столько лет охотился на чудовищ – и все равно не видел подобных мест. Это не просто необычно, – он с удовольствием огляделся, – это страшно. И потрясающе, ты права.

Девочка улыбнулась ему в ответ:

– Ну еще бы.

Они шли вдоль заполненной туманом ниши, и не было даже эха, не говоря уж о мягком шелесте кожаных подошв. Ручейки на сталактитах бледно светились, бесконечно падали вниз идеально круглые шарики, мертвое затишье следовало за рыцарем и его спутницей по пятам. Ребекка выглядела спокойной, как если бы это чертово подземелье было ее родным домом; рыцарь то и дело ежился и оборачивался, но потом лишь упрямо щурил свои темно-зеленые глаза: мол, нет, я не испугаюсь!

А потом перед ними возник мост. На шипастых поручнях, цепляясь когтями за выступы грубого базальта, сидели уродливые горгульи; Габриэлю почудилось, что одна из них настороженно повела крыльями и встопорщила темные перья на изгибе шеи. А может, и не почудилось, потому что Ребекка взяла своего спутника за руку и немного виновато произнесла:

– Не трогайте, он со мной.

Горгульи возвышались – обломки базальта на обломках базальта, неподвижные и холодные, как лед. Но по телу рыцаря словно бы шарили чужие внимательные взгляды, не способные как следует его оценить, потому что никто – за исключением, конечно, Ребекки, – не спускался в эти подземные коридоры вот уже сотни лет.

То ли волны, то ли клочья облаков рассеянно колебались внизу, облизывая покрытые трещинами арки. Тусклые пятна света лежали на безучастных лицах горгулий, пока последняя из них, с выщербленной дырой вместо левой лапы, не осталась далеко позади.

Противоположный берег тонул во мраке, но впереди, где своды образовали собой некое подобие купола, по каменным стенам радостно плясали тысячи багровых, синих, карминовых и золотых отблесков. Габриэлю вспомнились погибшие звезды, вспомнилась россыпь обреченных искр – и поросший дикими травами курган, хотя здесь, глубоко под землей, вряд ли кого-то когда-то хоронили. По крайней мере, не таким образом.

…в центре очередного колоссального зала, расслабленно о чем-то рассказывая, лежал отчаянно некрасивый человек в потрепанной дорожной куртке и безнадежно грязных штанах. Застывшая под коленями кровь его, кажется, не смущала; впрочем, у него не было и реального собеседника, и он неизвестно что втолковывал самому себе.

Десятки тысяч огней носились по каменному полу и стенам – десятки тысяч разноцветных огней; они складывались в маленькие живые силуэты, размахивали руками, смеялись и переглядывались, они сталкивались между собой и возмущенно кричали, они хватали своих братьев и сестер за локти и спрашивали: ты куда? А можно ли мне с тобой? И они были не похожи на бесплотных духов, они были не похожи на творение колдунов, и вообще, пожалуй – не были похожи ни на одну знакомую Габриэлю вещь. В зале нельзя было и шагу ступить, не боясь кого-нибудь размазать по своей подошве, и рыцарь остановился, позволяя крохотным живым огням перепрыгивать носки его сапог или со счастливым визгом кататься на шнуровке, с обожанием косясь на якобы званого гостя.

Отчаянно некрасивый человек опомнился и с горем пополам сел, зажимая тонкими изящными пальцами рану в левом боку. В мутных синих глазах отразилась темная фигура девочки, и побелевшие от боли губы едва-едва дернулись в улыбке:

– Bekki?

– Лаэрта, – выдохнула Ребекка, опускаясь на колени перед ним, – что с вами? На вас кто-то напал?

– Bekki, – повторил человек. – Elta hetenlas nae more stelet.

На костяшках его изящных пальцев рубиновыми каплями собиралась кровь. И он был не то что бледным – белым, хотя сползать на каменный пол в обмороке явно не собирался.

– Bekki, – он покорно сел и позволил девочке обнять себя, – Neste eden soa la Morr nara klome-blare. Elta estelarre dlasta nae-sore.

Габриэлю суть разговора была так же понятна, как, например, кваканье лягушек в озере. Но черты его спутницы исказил такой ужас, что отнестись к нему с равнодушием рыцарь не сумел бы, даже если бы ему заплатили.

Она выпустила странного человека из объятий и бессмысленно коснулась его испачканной кровью ладони. Осторожно погладила, нахмурилась и уточнила:

– Но мы же во сне. Что, если вам все это приснилось?

Ее собеседник расстроенно качнул головой:

– Naer. Klesset sted, blarake-ssamar mie laerta.

Милрэт и Габриэль давно уже спали, когда юный император все-таки оторвал себя от кресла и вышел в коридор, напоследок начертив на стене у дверей защитную руну. Ясно, что старуха Доль запросто ее сломает, если захочет – но Эдлена заденет едва ощутимая волна отката, да и он вышел как раз во имя поиска своей названой матери, а не чтобы от нее сбежать.

Блуждающие огни висели над окнами и лестницами, над поворотами и над коврами – непоколебимые, словно солдаты, и невероятно послушные, хотя дар юноши не бунтовал и лишь размеренно тлел, как готовая к использованию искра. Эдлен был невозмутим и собран, его больше не тревожили никакие железные стрелки – как будто он, сильнейший мительнорский маг, не совладает с ними одним легким движением руки! – но уснуть, не убедившись в мирном поведении противника, он бы все равно не смог.

Он до последнего сомневался, что старуха Доль отыщется в своих личных апартаментах, но она была там. И она была не одна – ей отвечал надтреснутый, болезненно тихий голос, отвечал коротко и по сути, а еще с каким-то мерзким подобием восхищения – как заведомо проигравший.

– …Мы плыли на ежегодном харалатском корабле, и я ощущала, как там, внизу, под железным килем, со стоном рвутся установленные швы. Мительнора погибнет, уважаемый господин Венарта, и, помогая моему названому сыну, вы лишь ускоряете ее смерть. О, – старуха Доль помедлила, – нет. Разумеется, ее можно и вернуть. Но я должна была удостовериться, что если моему сыну захочется это сделать, он исчезнет.

Господин Венарта, подумал Эдлен.

И у него задрожали колени.

Ему все еще было семнадцать лет, и в нем осталось довольно много от ребенка. От ребенка, совершенно не способного противостоять своей матери, даже если воспоминания о ней сохранились абы как, даже если перегруженная книгами заклинаний память отказывалась выводить на поверхность необходимые Эдлену картины. А теперь он стоял, и там, за дверью, пополам с невыносимой болью цедил воздух вечно уставший храмовник, а седая старуха наблюдала за тем, как он умирает, безучастно и холодно.

Как за мусором.

Деревянная стена согревала его спину, деревянная стена была его единственной опорой в сумасшедшем неустойчивом мире. Пол как будто покачивался под его сапогами, воротник черной военной формы врезался в кожу, а напротив суетливо мерцал синий блуждающий огонек – не потому, что старался быть ярче и заметнее, а потому, что юного императора подводили глаза.

Он беспомощно закрылся обеими ладонями. Надо было что-то сделать, надо было как-то все это решить, надо было заорать и скомандовать караульным ударить его названую мать алебардой, надо было… да хотя бы шевельнуться, а он таращился на синий огненный комочек – и был не в состоянии выдавить из себя ни звука.

Если бы рядом находился Венарта, он бы его успокоил. Или спровоцировал, что, в общем-то, помогло бы не меньше. Но Венарта сидел там, в личных апартаментах госпожи Доль, слишком уверенный в своей Великой Змее, слишком уверенный в ее защите; Венарта сидел сам, и ничего было не спасти, ничего было не исправить, ничего не вернуть. Разве что, нервно подумал юноша, Мительнору – на общее полотно; старуха сказала, что если я это сделаю, меня сотрет – и, возможно, это замечательно, это совсем не будет печально, это будет – как если бы я наконец-то получил свободу, наконец-то вышел за дверь.

Он трижды обозвал себя трусом, криво улыбнулся, подманил синий блуждающий огонек… и вышел из тени, чтобы оказаться на пороге чужих апартаментов, чтобы отважиться посмотреть на замершего человека в кресле, чтобы отважиться посмотреть на изможденную седую старуху, чтобы отважиться посмотреть на останки богатого ужина и на оплетенную гладкими светлыми лозами винную бутылку. Чтобы вдохнуть, полной грудью вдохнуть странный цветочный запах, чтобы улыбнуться еще шире – и притвориться, что всем его вниманием отныне завладела обреченная женщина в строгом сером платье.

– Эдлен, – выдохнула она, – почему ты здесь?

Он помолчал, наблюдая за ней с недоверием и таким разочарованием, что если бы она действительно была его матерью и если бы она только что не болтала об украденной Мительноре, ее бы это задело сильнее, чем рыболовные крючья задевают глупых окуней.