Текст книги "Дети Драконьего леса: Мительнора (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

К удивлению Габриэля, господина Тьера не зацепила эта едкая фраза. Он лишь рассеянно обернулся, понял, что произнес ее не император, и весело подмигнул.

Если бы не счастливый оклик дочери господина Венарты, рыцарь тут же заподозрил бы солдата в тысяче разнообразных грехов – и не отпустил бы, пока Тьер не доказал бы ему обратное. Но Милрэт, в своем пышном белом платье с блеклыми зелеными вставками, заметила знакомую широкоплечую фигуру под рамой одного из украшенных невесомыми гирляндами гобеленов – и метнулась к ней, забыв о приличиях, потому что какие, к черту, приличия могут быть, когда спустя невыносимо долгий срок ты опять встречаешь старого друга?!

– Тьер! – повторяла она, повиснув у солдата на шее. – Тьер, Дьявол забери, как же я рада тебя видеть! Ты здорово подрос, твой отец уже передал тебе свои чудесные корабли? Теперь ты будешь мительнорским адмиралом? Как здорово! А я тут живу, да, на правах лучшей подруги Его императорского Величества. Что? Да нет, тебе показалось, Эдлен очень хороший, просто мать ни разу не выпускала его на улицу, и он, должно быть, в шоке от тамошнего… хм-м-м… объема. Кстати, как адмирал, ты ведь подчиняешься только императору? Попозже я вас обязательно познакомлю, а пока, Тьер, чтоб у тебя в кармане лягушка квакала, пошли потанцуем. Потом пройдемся по трапезному залу, я тебе самые лучшие блюда сегодняшние блюда покажу…

Посмеиваясь и обмениваясь вопросами, странная парочка удалилась. Тьер был выше девочки на две головы, но держался так, будто она была его коллегой, с которой можно быть откровенным и не беспокоиться, что потом эта откровенность вылезет нынешнему адмиралу боком.

Эдлен худо-бедно успокоился и вернулся в праздничные залы, где к нему постоянно подходили мужчины в темных ритуальных мантиях и женщины в расшитых золотом и серебром платьях, преподносили подарки и желали долгих лет жизни. Габриэль не отставал, сжимая своими напряженными ладонями рукояти парных мечей; стоило какой-то старухе потянуться к бледной щеке юного императора, как он оказался у нее на пути и мягко, но непреклонно сообщил, что его милорд не любит чужие прикосновения. Старуха, похоже, истолковала это превратно, зато не обиделась – и нырнула обратно в шумную толпу, а за ней по деревянному полу волочился тонкий подол аккуратно подпоясанной юбки.

Эдлен был сама любезность, и его окружили со всех сторон, осыпая поздравлениями, как лепестками роз. Господин бургомистр под шумок поинтересовался, как скоро юный император наладит старые торговые союзы с Вьеной и княжеством Адальтен – и как скоро вернется океан, чтобы корабли снова покинули пока что сломанные мительнорские пристани. На него сердито зашикали, но Эдлен терпеливо пояснил, что океан вернется в самое ближайшее время, а помимо восстановления союза с некромантами и повелителями архипелага, известного своими вишнями, планируется новый союз – с харалатскими эрдами, с целью спасения голодающих пограничных деревень. Бургомистр на секунду замер, не способный поверить, что слова императора ему не чудятся и не снятся – а потом едва не упал в обморок; толпа вокруг юноши заметно выросла, и люди начали задавать неудобные вопросы.

Впрочем, следовало признать, что ответ императора им скорее понравился, чем не понравился. Жители столицы были прекрасно осведомлены о голоде в пограничных деревнях – и рады, что их нынешний правитель не забывает о печалях своих подданных даже в такие беззаботные дни, как собственный день рождения.

Всего за несколько минут Эдлен вымотался так, словно бы ему поручили снести гору, и он это сделал – а теперь лежал на обломках, ожидая, пока успокоится его свихнувшееся сердце. Оно колотилось так, словно собиралось выбраться из тюрьмы хрупкой человеческой плоти – и остановиться, прямо сейчас, прямо здесь, не дотерпев, не сумев… не закончив.

Перестань, требовал юноша. Перестань; от тебя всего-то и надо, что поработать до конца вечера, а потом я сам… тебя отпущу.

Невыносимо болела сожженная рука. И по крупице, по капле стекалась на отведенное ей место покинувшая Эдлена магия, доказывая, что без тяжелого медного браслета восстановиться ей куда легче.

Грянула музыка, и воодушевленные пары немедленно сорвались в танец. Одинокие женщины и совсем еще молоденькие девушки с надеждой косились на юного императора, до определенной поры отказывая всем, кто покушался на их компанию.

– После войны с эделе, – негромко признался Габриэль, наклонившись к уху своего господина, – я гостил у короля Уильяма, повелителя Драконьего леса и белого замка Льяно. Лучший друг короля Уильяма – оборотень, наполовину человек, наполовину дракон, и этот парень пишет неплохие стихи. Как-то раз госпожа Эли предложила устроить небольшой праздник, безо всякого повода, просто потому, что почти все ее товарищи – и новые, и старые, – были рядом. Мы сидели за общим столом, пили вино, обменивались разными историями… лучший друг короля Уильяма ни с кем толком не разговаривал, опрокинул в себя, наверное, бутылки три, а потом…

Эдлен смотрел, как его личный телохранитель улыбается своим воспоминаниям – и невольно улыбался тоже.

– …вот, потом он залез на стол, опрокинул фарфоровое блюдо с печеньем и начал что-то бессвязно орать. То есть нам сначала показалось, что бессвязно, а спустя минуту мы сообразили: это они, его знаменитые стихи…

Необычными звенящими аккордами звучала гитара. Захлебывалась неказистой мелодией тяжелая арфа, подчиняясь натруженным пальцам своей хозяйки, чей лоб пересекла едва различимая напряженная морщинка – успеть за товарищами, успеть, успеть…

– Значения некоторых слов я так и не понял, но они и сейчас вертятся у меня в голове, стоит лишь мне увидеть пышные торжества, такие, как сегодня. Лучший друг короля Уильяма бормотал, что…

Милрэт обнимал за талию господин Тьер. Поймав рассеянный взгляд Габриэля, он снова подмигнул, и это подмигивание снова показалось рыцарю ужасно паршивым.

– Я дремаю внутри, пока все не восстановлю,

не играет бу-диль-ник – я сам выбираю время.

Если я просыпаюсь, то в небе гремит са-лют

и шумят у вок-за-ла березы и можжевельник.

Если я просыпаюсь – меня достают наверх;

ради танца мужчина и женщина стали парой.

Закружились по залу – легко, на виду у всех, —

не боясь подойти на длину одного удара.

Милрэт насторожилась и оглянулась, но спустя мгновение пропала. В зале было чересчур много людей, чтобы и дальше прислушиваться к речи Габриэля.

– Не хватает ни сил, ни иронии, ни черта.

Я такой молодой, а по сути – ужасно старый.

Если честно, я страшно замучился и устал.

Ради танца мужчина и женщина стали парой,

закружились по залу, и бьется веселый смех

об узилище музыки – тихой и благородной…

Эдлен не назвал бы музыку тихой. А благородной – назвал бы, поэтому рискнул и, попросив рыцаря не исчезать надолго, пригласил какую-то смешливую девчонку избавить его от скуки.

Габриэль не обиделся и не расстроился. Он хотел запомнить деревянную цитадель такой – шумной, веселой, теплой, заполненной людьми, больше не пустынной и не запуганной, как при чертовой старухе Доль. И таким хотел запомнить юного императора – пускай и уставшим, но зато, вроде бы, совершенно счастливым, наконец-то рискнувшим избавиться от запертых ставень и запертых дверей, наконец-то попавшим в искристое переплетение ослепительного света звезд.

Украденное небо все-таки было потрясающим. И рыцарь жалел, что его – вместе с Мительнорой, пока еще оторванной, пока еще обособленной – придется вернуть на место, придется распять над океанами и морями, над Тринной, Вьеной, Адальтеном и погибшими землями Эдамастры. И еще – над Харалатом, где почти наверняка бы поняли, что значит слово «будильник», что такое «салют» и что такое «вокзал».

Все будет хорошо, сказал себе рыцарь. Все будет хорошо. Сейчас меня отправят домой, и я побеседую с Гертрудой, извинюсь перед Говардом, перед господином Хандером и Ванессой – а потом попрошу господина Эса донести меня до мительнорских берегов. Донести меня до мительнорской цитадели, где Эдлен, я уверен, будет меня ждать – и улыбнется той же улыбкой, что и теперь, сегодня, в праздник по случаю своего до сих пор не наступившего восемнадцатого дня рождения.

Упрямый покинутый ребенок, шестнадцать ярусов деревянной цитадели. Журавли на стене, над скоплением невероятно мягких подушек и в тени балдахина. Синие блуждающие огни, лед на полу спальни, снег срывается откуда-то с потолка и падает, бесконечно падает на рыжеватые ресницы, чтобы на них – не таять. Пока, разумеется, не смахнут…

Ближе к концу вечера, когда половина гостей уже попрощалась и отправилась по домам, а другая половина сидела за столиками и наслаждалась тысячами закусок, Милрэт поймала Эдлена за рукав. И тихо попросила:

– Ты со мной… случайно, не прогуляешься?

Он кивнул:

– Прогуляюсь.

Она сжала пальцы на пластине латной перчатки, внимательно осмотрелась, как если бы вокруг были одни шпионы. И потащила юного императора за собой – по коридорам с распахнутыми окнами, сквозь рассеянные лунные лучи, сильно похожие на струны.

В башне, закрыв надежную деревянную створку, девочка присела. И жестом показала Эдлену, что он должен присоединиться.

Было темно, скучающий синий огонек поколебался над основанием лестницы и двинулся вдоль ступеней, плюнув на своего создателя и его маленькую спутницу. В отблесках исчезающего пламени Милрэт внимательно изучила свою ладонь, а потом протянула ее императору и сказала:

– Сегодня ночью я обнаружила, что могу делать так.

Кожа на ее запястье налилась кровью и треснула, освобождая каменный росток. Ему хватило пары мгновений, чтобы вырасти, плавно опустить крупные сердцеподобные листья, образовать бутон и медленно его открыть, вынуждая синие с голубыми прожилками лепестки сложиться в невероятно сложное соцветие.

Девочка дернула запястьем, и соцветие ощутимо качнулось. В тишине, где, кроме звука напряженного дыхания, больше ничего не было, отчетливо прозвучало неуверенное звонкое: «Ви?»

– Эл, – отозвалась Милрэт, и каменный цветок затрепетал в тисках ее ладони. – Эдлен, ты где-нибудь о таком… читал?

– Нет, – виновато признался юноша. – Ни разу в жизни.

У меня была короткая жизнь, с горечью подумал он. Очень… короткая.

Я хочу помочь, я хочу выяснить, что это за… штука. Но я не могу. Мне жаль, мне действительно жаль, я действительно виноват перед тобой… Милрэт.

Он неуклюже обнял ее правой рукой, и девочка, не привыкшая к таким нежностям с его стороны, уточнила:

– Ты это чего?

– Да так, – негромко отозвался юноша. – Просто. Ты великолепно выглядишь.

– Никому не рассказывай о моем цветке, ладно? Эта информация пока что рисуется мне тайной. Ты ведь не подведешь, я права?

Она дождалась утвердительного ответа и ускользнула, а он сжался в комок у деревянной стены и выдохнул, надеясь, что этот выдох поможет успокоить по-прежнему сумасшедшее сердцебиение.

К тому моменту, как он спустился обратно в праздничные залы, гости успели разойтись. Сонные слуги собирали на подносы тысячи бокалов, кубков и тарелок, обсуждая прошедший день с явной теплотой.

Габриэль нашелся на подоконнике в одном из коридоров. Он устал, пожалуй, не меньше, чем слуги и юный император, и его не меньше клонило в сон – но он был заворожен сияющим звездным полотном, которому было суждено вот-вот сломаться и рассыпаться, разойтись на отдельные фрагменты, стать набором не связанных между собой созвездий.

– Даже Западный Компас, – произнес рыцарь, заметив Эдлена, – здесь. Его цвета я не спутаю ни с чем.

Юноша взглянул на указанное место в небе, но разобраться в десятках розоватых огней не сумел. И настойчиво попросил:

– Идем, Ри. Нам уже пора.

…он помнил, как потрясенно рыцарь отреагировал на это глупое сокращение. Он помнил, как, пытаясь бодриться, рыцарь болтал о своей родной Тринне, о своих погибших родителях, о сгоревшей Академии Шакса и о сестре, с которой он обязательно договорится – и надолго уедет, а может быть, улетит из Этвизы. Надолго, если не навсегда, потому что Мительнора заняла слишком большую роль в его судьбе, чтобы выбросить ее из мыслей и начать заново колесить по триннским дорогам.

Он помнил, как послушно рыцарь пересек намеченные границы круга, как в последний раз покосился на хрупкий силуэт юного императора. Он помнил, как его лицо исказила очередная улыбка, но эта была скорее болезненной, скорее отчаянной, чем… нормальной.

Он помнил.

Напоследок он поднялся в личные апартаменты старухи Доль – и прихватил так удачно спрятанную бутылку вина. Того самого, которое пил Венарта – чтобы сдержанно отхлебнуть прямо из оплетенного лозой горлышка. И унести его прочь.

У распахнутой двери все еще стояли стражники, сжимая ритуальные копья. Он приказал им уйти, а сам опустился на порог – опустился на порог снаружи, чувствуя, как ломается эпицентр, как рушится крепкое, подвязанное на невероятно сильного человека заклятие, как извиваются оторванные швы – напоминая своим лихорадочным движением змей, Великих Змей, безучастных к своим беспомощным детям.

Прохладный солоноватый ветер усилился, и Эдлен вдохнул его полной грудью, вдохнул в последний раз – потому что в следующий миг все его нутро полыхнуло болью. И надо было упасть, надо было сдаться – но он сидел, и до его ушей впервые доносился размеренный далекий шум. Шум океанского прибоя… далекие песни чаек…

Он снова улыбнулся и медленно, с горьким сожалением закрыл синие глаза.

========== Эпилог ==========

Весеннее солнце, как обычно, задержалось где-то за Альдамасом и пришло на Саберну ближе к началу мая, а до начала мая все еще приходилось надевать чертову тяжелую куртку и спать на печи. Она была здорово этим раздосадована, но теперь наконец-то можно было до самого заката сидеть в корнях едва позеленевшей сабернийской робинии, чьи пока еще робкие маленькие листья шелестели под порывами западного ветра.

Медно-рыжие волосы обрамляли ее лицо. А под нижними веками, сливаясь в разномастные пятна, целыми архипелагами лежали веснушки.

Она уже засыпала, когда различила на мощеной дороге ленивый топот копыт. И выпрямилась, чтобы выглянуть за ворота – без особой надежды, просто для отчетности, чтобы не сомневаться в своей верности однажды взятому слову.

Всадник спрыгнул на сырую землю, выругался и с видимой печалью оглядел свои сапоги, забрызганные до самых колен. Потом перевел темно-зеленый взгляд на девочку – и она застыла, как ледяная скульптура на фестивале по случаю новогоднего пиршества.

Он шел к воротам, кажется, бесконечно долго. Длинные каштановые пряди падали на его лоб и на его щеки, он выглядел неухоженным и замученным – но, протягивая обе руки к медно-рыжей девочке, все-таки приподнял уголки обветренных губ.

Ее ресницы обожгло предательской солью. Она жестом показала возникшему на пороге кузницы гному, что все в порядке, и шагнула навстречу всаднику:

– Я ждала тебя довольно долго… привет.