Текст книги "Дети Драконьего леса: Мительнора (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Янтарные лепестки с явным удовольствием покачивались на ветру. И мелодично звенели.

«Ви-Эл, Ви-Эл, Ви-Эл».

Прими память, Венарта, и возьми прошлое. Ты такой же наследник пустошей, как и я, ты такой же носитель кода, как и тысячи «лойдов» раньше. Но ты – не Гончий и не Повелевающий, ты – не причина смерти небесного огня, и подчиняться твоим приказам никто не будет. Прими память, Венарта, и возьми прошлое, потому что с активированным кодом ты – все равно, что книга, все равно, что история о счастливых, а потом – о несчастных детях племени Тэй.

Ви-Эл. Ты ведь меня слышишь?

Сосредоточенный на себе, сосредоточенный на звоне янтарных соцветий и на озере, на залитом кровью озере где-то невыносимо далеко, Венарта рассеянно кивал стражникам и прислуге, не замечая, что в коридорах, на лестницах и в залах царит какое-то подавленное настроение. И, конечно, отыскал Эдлена в его любимой трапезной, где он сидел, ссутулив худые плечи, и так смотрел в тарелку с неумолимо остывающим пудингом, словно там валялась дохлая крыса.

Виновато переступала с ноги на ногу молодая служанка. За ней, нахмурившись, неотрывно следила Милрэт.

– Ваше императорское величество, – тихо-тихо, явно опасаясь, что мальчик рассердится и выгонит ее так же, как выгнал госпожу Летен, увещевала девушка, – хотя бы кусочек. Умоляю, съешьте хотя бы один кусочек. Если вы так и будете отказываться от пищи…

Милрэт обнаружила у двери знакомый мужской силуэт и восторженно завопила:

– Ой, папа!

Эдлен поежился, как будто Венарта мог ему навредить. Спрыгнул со стула и неспешно, всем своим видом намекая, что это не бегство, а всего лишь тактическое отступление, двинулся к выходу.

В отличие от его тарелки, тарелка Милрэт была пуста. Девочка безо всякого сожаления покинула кресло, подбежала к своему отцу и обхватила слабыми еще ручонками его колени – насколько дотягивалась.

Эдлен закрыл за собой дверь.

– Ох, господин Венарта, – служанка присела в некоем подобии суетливого реверанса. – Я так рада, что вы приехали! Тут такое… – она запнулась, и у нее почему-то задрожали губы, – такое произошло…

– Папа, – Милрэт потянула мужчину за рукав, дождалась, пока он присядет, и горячо зашептала ему на ухо: – Папа, все говорят, что Лен кухарку убил. По-моему, это неправда, но он сам ничего не объясняет, а стражники всем рассказывают, что ему стало плохо, и кухарка хотела ему помочь, а он заорал: «Не подходи! Не трогай меня!» – и ее размазало по стене, как в тех жутких маминых книжках! Папа, если человека по стене размазывает, никакая настойка не поможет, верно? А еще все жаловались, что, мол, теперь эту стену придется долго и муторно отмывать, а картины – выбрасывать, потому что они все равно не подлежат реставрации! Придворный художник страшно обиделся и уволился, хотя картины были не его, а Эдлен перед всеми извинился и пообещал, что больше так себя вести не будет. По-моему, он соврал, я ведь тоже такое обещаю, когда вы с мамой сильно ругаетесь. Кстати, а мама еще спит? Я страшно по ней соскучилась, а еще мне госпожа Эйен позавчера до глубокой ночи объясняла, как правильно шить куколок. Я сшила маму, тебя и Эдлена, и госпожа Эйен меня похвалила, сказала, что я настоящая рукодельница! Вот это здорово, правда, папа?

– Правда. – Он сдержанно улыбнулся, хотя улыбаться ему хотелось меньше всего. – Ты умница.

Девочка просияла.

– Папа, а куда мы сейчас пойдем? К Эдлену, да? Ты тоже будешь у него спрашивать, какого черта он так жестоко обошелся со своей прислугой? Так это бесполезно, он тогда перед управителем полчаса мялся и под конец ляпнул, что не помнит, как именно кухарка погибла.

– Милрэт Хвет, – обманчиво строго обратился к ней Венарта, – нельзя так беспечно об этом рассуждать. Вдумайся, пожалуйста: умер человек. То есть, – он скривился и подхватил девочку на руки, – лучше не вдумывайся. И поверь мне на слово: это не какая-то очередная шутка и не какая-то очередная игра. Это серьезно.

– А как же Великая Змея? – Милрэт перестала посмеиваться, но в ее послушно-печальном выражении лица все еще проскальзывало неуместное веселье. – Она ведь не наказывает своих детей. И не сердится, если они кого-то убивают.

Мужчина вздохнул. И не ответил, потому что миновал коридор и оказался у личных апартаментов юного императора, а двустворчатые двери были закрыты.

– Эдлен, – негромко окликнул Венарта. – Впусти меня, будь любезен.

Изнутри не донеслось ни единого проклятого звука.

– Эдлен, – повторил храмовник. – Я не буду ругаться. И не буду ни в чем тебя упрекать. Я всего лишь хочу услышать твою версию событий, потому что версия Милрэт несколько… эм-м-м… обрывочна.

Девочка обиженно запыхтела и принялась отпихиваться от мужчины, требуя, чтобы ее ссадили на пол. Обрывочна, фи! Она так старалась, посвящая на целых семь дней уехавшего отца в подробности, а он… он… неблагодарный тапочек, вот!

Венарта не обратил на нее внимания, потому что напряженно думал.

Случайно выпотрошив караульного, Эдлен тут же его исцелил и потом честно признался в этом своему личному исповеднику. Вынудив повара съесть лягушку, Эдлен, кажется, был доволен – но, опять же, скрывать свой далеко не добрый поступок от мужчины не стал. И Венарта не помнил, чтобы раньше юный император хоть раз вот так запирался в отведенных ему комнатах – и чтобы молчал, игнорируя чужие призывы.

Он понятия не имел, что мальчик сидит, стараясь не шевелиться, в самом темном углу.

И чувствует, как магия бурлит в его теле – сумасшедшая, непокорная и с недавних пор – причиняющая острую боль.

========== Глава седьмая, в которой Альберт любуется каменными цветами ==========

Он очнулся в какой-то белой комнате, кое-где украшенной масляными картинами. Пахло свежей выпечкой, дикими травами и солью.

– Наконец-то, – пробормотали над ним. – Я уже опасался, что это конец. Что оно тебя все-таки убило. Кстати, – неизвестный говорил мягко и дружелюбно, и его не оставляло ощущение, что подобный тон и раньше, пускай и довольно редко, звучал поблизости, – мне было бы весьма любопытно узнать, что именно. В какую такую дрянь ты вляпался, а, приятель?

У него долго не получалось убедить свое зрение в том, что оно поровну человеческое и драконье. Он пошарил по карманам своей одежды, но карманы были пусты, и ему оставалось только разочарованно скривить губы.

Под одеждой прятались чистые тугие повязки. И запахом трав, похоже, комната была обязана им.

Бледный синеглазый человек, чьи льняные волосы были неуклюже собраны в хвост, сидел на деревянной тумбочке. И следил за крылатым звероящером с таким видом, словно лечил его каждый день.

Я Эстамаль, дошло до крылатого. Я лаэрта Эстамаль. И я все-таки жив, хотя там, у рубежа, мне казалось, что эти раны не сумеют зажить, что меня больше не получится вот так собрать – из тысячи обрывков, из обнаженных перебитых костей и пустого алого нутра.

Я – Эстамаль. А он…

– Эльва Тиез де Лайн, – опознал мужчину крылатый. И тут же огорошил: – Ну и странно же ты вырядился.

– И вовсе не странно, – обиделся некромант. – Между прочим, я временно живу на Келетре. Довольно интересный мир, хотя магия вызывает у его жителей такую… хм, неоднозначную реакцию, что за последние пару месяцев я вообще ее не использовал. Только по ночам, втихую, чтобы никто не видел.

– Келетра, – повторил за ним Эс. – Келетра. Что-то знакомое…

– Это мир, построенный господином Вестом, – донес до него Эльва. – Космос, а в нем – россыпь живых планет, астероидные пояса, луны, звезды, корабли, железные станции на орбитах. Высокие технологии. Кофе. Неисчерпаемый запас электричества. Интернет… – он мечтательно покосился на плоский прямоугольный предмет, лежащий на столе и подключенный к целому набору длинных резиновых трубочек. – Удобная штука. Чертова гора данных, причем неважно, какая тема нужна, никто не явится и не будет сурово уточнять, что это я, собственно, делаю.

Образы вертелись в его сознании лениво и сонно, едва показывая бока из-под липкого белого тумана. Эса тошнило, и он прикинул, не потребовать ли у некроманта миску, а лучше ведро, но Эльва коснулся его лба кончиками холодных пальцев, и тошнота пропала, как будто ее и не было.

– Ну как? – настороженно осведомился мужчина. – Не штормит?

– Нет, – благодарно кивнул крылатый. – Спасибо. Скажи, каким чудом ты меня вытащил?

Некромант уставился в окно. Там, за тонкими шторами, пламенели оранжевые пятна фонарей и бледно-розовые – туманностей, нависших над безучастной ко всему колонией, заключенной под сверхпрочный, хотя и прозрачный, купол. Вселенная окружала ее, как армия неизвестного противника, но воины не поднимали копий, не вытаскивали из ножен мечи и даже не хватали винтовки, потому что знали – им все равно не одержать и намека на победу.

На шее у некроманта был красный отпечаток ремня. Ремень болтался на старомодном автомате – такой безобидный, что, кажется, никто и не бегал с ним по жаркому тропическому лесу, пытаясь дышать невыносимо горячим тамошним воздухом. Нет, сражаться против госпожи Вселенной – это величайшая глупость. Но Келетра велика, и найти приключения в ее пределах оказалось не трудно – стоило всего лишь выйти за порог.

Это сейчас он был в белой, чисто убранной комнате колониальной гостиницы. А тремя сутками ранее…

– Ну, ты ведь убил нашу богиню снов, – Эльва шутливо поклонился, – и кто-то должен был занять ее место. Но эта история – длинная, а у меня к тебе океан вопросов. Ты, наверное, и сам догадался, откуда они взялись и каковы они из себя.

– Я сегодня соображаю на уровне пятилетнего, – отмахнулся Эс, но его тут же озарило: – Келетра? Господин Вест?

– Угу, – оправдал его опасения мужчина. – Он много о тебе рассказывал. О тебе – и еще о господине Ките. Он говорил, что около полугода назад надеялся передать ему сообщение, но девушка с кодом «Loide» в ДНК то ли плевать хотела на его просьбу, то ли забыла о ней, то ли погибла. И сообщение кануло в ничто.

Эс молчал. Расстроенно и немного зло.

– Этим вот кодом, – виновато признался Эльва, – я был страшно заинтригован. Извини. До момента его сбоя носители, по-моему, были потрясающими. Ты знаешь, что тринадцатого ноября две тысячи семьсот восемьдесят третьего года в секторе «W-L» погасло солнце?

– Нет, – пожал плечами Эс. – Я даже не знаю, что это за дата.

Ему почудилось, что в синих глазах некроманта заплескалось разочарование.

– Эх, ты, – с укором вздохнул мужчина. – А еще Создатель, называется. Тринадцатого ноября две тысячи семьсот восемьдесят третьего года родился твой предпоследний Гончий. Некто по имени Талер Хвет. Тебе это знакомо?

Крылатый ощутил себя так, будто ему под ключицы как следует напихали колючего карадоррского льда.

– Знакомо. Вполне, – безучастно отметил он.

Эльва сообразил, что ему неприятна эта тема, и притих. Бодро соскочил с деревянной тумбочки, босыми ногами прошлепал по накануне вымытому кафельному полу.

Крылатый сел, чувствуя, как по спине, животу и бедрам с готовностью растекается боль. Комната закружилась, и он был вынужден вцепиться в кожаную спинку дивана, чтобы не шлепнуться на подушки.

– В конце концов, – пробормотал он, – солнце – это звезда.

– Верно, – отозвался мужчина. – Почти такая же, как все остальные.

Эс немного посидел, привыкая к своему новому положению и наблюдая за некромантом. И уж теперь, более-менее придя в себя, обнаружил, что на худом лице некроманта появились новые узкие морщинки, и что на нем упрямой тенью лежит какая-то пугающая усталость.

– Ты постарел, – в голосе дракона было что-то надрывное, почти звенящее от страха. – Прошло всего лишь пять недель, а ты выглядишь так, словно мы расстались на десять лет. Часы на теле Мора и часы во Вратах Верности идут по-разному? Сколько тебе сейчас?

Эльва улыбнулся:

– Мне сорок два.

– Но ты Бог, – никак не сдавался Эс. – А значит, тебе дано бессмертие. Почему оно не помогает?

За окнами звенели птичьи голоса. Некромант потрогал пластиковый бок зеленого чайника, посмотрел на багровый индикатор и указал на две чашки:

– Ты будешь кофе?

– Нет, – отказался Эс. – Но я буду внимательно тебя слушать.

Эльва бросил в маленькую посудину две ложки мелких темно-коричневых зерен, залил водой и понюхал. Все его черты отразили явное удовольствие.

– Когда я стал Богом вместо нее, – тихо произнес он, – ко мне явился наш Создатель. Господин Ретар. И предложил мне это самое бессмертие, а с ним – вечную молодость, мои вечные тридцать лет. Он совсем неплохой парень, хотя и слишком угрюмый. Мы сидели на пирсе, у берега Эльма, и болтали до утра, пока небесные корабли уходили прочь от своей родины. Это была хорошая ночь. Но для него – абсолютно бесполезная.

– Почему? – крылатый напрягся. – Что ты ему ответил?

– Я ответил, что не хочу, – просто пояснил маг. – Я ответил, что мне, в отличие от многих моих коллег, бессмертие без надобности. Понимаешь, – он хлебнул кофе, – я очень устал. Возможно, по мне этого не видно, потому что, сам знаешь, я предпочитаю не унывать, но, – Эльва смотрел на Эса невероятно сосредоточенно, – мне до ужаса надоели все эти дороги, фарватеры и мосты. Полюбуйся мной, лаэрта. Чтобы не мучиться, изнывая от скуки, во Вратах Верности, я покинул их и вот уже третий год скитаюсь по мирам. Если ты позволишь, я ненадолго вернусь в твой замечательный зеленый лес. Помнишь, я предлагал поохотиться на пещерных гномов? Полагаю, это будет весело. А еще я могу тебе помочь. Ведь я, – его неизменная улыбка стала слегка ехидной, – не просто повелитель мертвых и не просто Бог, но еще и твой друг. А друзья, сколько бы лет мимо не пронеслось, для меня имеют большую ценность. Ну как? Ты согласен? Если нет, не волнуйся, я не обижусь. У меня и на Келетре пока что хватает дел.

Эс выдохнул, поднялся и деловито отобрал у него чашку.

– Этот лес не мой, – бросил он, – а Уильяма. Но я буду рад, если ты составишь мне компанию по пути обратно. Одна беда, – он тоже попробовал ехидно улыбнуться, но получилась какая-то жалкая гримаса, – еще рано охотиться на гномов. Не только у тебя есть неоконченные дела. Я любой ценой, – он сделал осторожный глоток, – должен сломать рубеж. Я понятия не имею, как, но я должен. Что-то изменилось. Что-то сильно изменилось, и, наверное, эти перемены в мире вызваны переменами в пустыне Кита. Если я туда не доберусь, если я его не спасу, все исчезнет. Мир не может спокойно лежать на моих плечах. В конце концов, не я, – он был дьявольски благодарен Эльве за этот невозмутимый, цвета моря, взгляд, – его настоящий Создатель. Я – всего лишь материал.

Некромант рассеянно потер свои шейные позвонки. Обтянутые покрасневшей кожей, они отозвались болью, но такой незначительной, что она не нашла в мужчине отклика.

– У вас, как и у нас, – хорошенько поразмыслив, начал он, – крылатый не способен ослушаться приказа человека, который знает его истинное имя. Так?

– Да, – покачивая в ладонях чашку, подтвердил Эс.

– А если новый приказ, – Эльва нахмурился, – будет как бы отрицать самый первый, как бы исключать его… это сработает? Если я прикажу тебе, как ты сам выразился, любой ценой долететь до пустыни… а?

Крылатый приободрился:

– Никто не запрещает нам попытаться.

– Что ж, – некромант по-прежнему хмурил свои светлые брови, – тогда отнеси меня в эту пустыню, лаэрта Эстамаль. Отнеси меня и покажи, где берет осязаемое начало твой мир. Покажи, где берут осязаемое начало его швы. – Он с минуту подождал, наблюдая за драконом, и погрустнел: – Это лишено смысла, да?

– Нет, – Эс, не глядя на него, покачал головой. – Нет. Это лишено смысла, если приказываешь ты, потому что Мор и Врата Верности никак между собой не связаны. А что, если прикажет именно житель Мора? Что, если прикажет Уильям?

Эльва поднялся и выпрямился, как будто разом помолодев на те двенадцать лет, что успели отпечататься на нем за пять дурацких триннских недель.

Они шли по мокрому асфальту, и в посеревшее небо выползали первые звезды, когда Эс негромко уточнил:

– Если бессмертие тебе без надобности, значит ли это, что ты хочешь состариться и умереть?

Некромант неожиданно рассмеялся.

– Именно так, лаэрта. Я хочу состариться и умереть, как все нормальные люди. По-твоему, это гадко?

– Нет, – поколебавшись, повторил его спутник. – По-моему, в этом нет ничего гадкого.

Его разбудил глухой отдаленный рокот – такой, что он припомнил, как шагали по равнине у побережья Этвизы давно погибшие великаны.

Он почему-то подумал, что вставать и спускаться по винтовой лестнице вовсе не обязательно. Он почему-то подумал, что есть и другие способы не дать никому до себя добраться.

Отдаленный рокот сменился нежным потрескиванием. Он перевернулся на бок и натянул пуховое одеяло по самый нос – было холодно, и наступающая зима уже сковала Драконий лес коркой обледеневшего снега. Белые вершины Альдамаса отражали свет яркого, но уже не греющего солнца так, что на них больно было смотреть. Пограничные дозоры, ежась и беззлобно ругаясь, разобрали теплые зимние плащи с блеклой вышивкой вдоль края глубокого капюшона: стилизованные полумесяцы, аккуратно собранные в угловатый узор.

Он тонул во сне, различая смутные образы. Обнесенный белыми стенами город, фонтан, увенчанный не какой-нибудь изящной скульптурой, а целым памятником, влажно поблескивающим в огне полудня. Бронзовые неподвижные колокола, а под их пока что немыми чашами – одинокий мужчина с тонкой белой прядью в угольно-черных волосах. Странное сооружение под железными колесами; длинное, разъединенное ровными кусками обработанного смолой дерева. Из-под колес оранжевыми клочьями летят искры.

Невысокая женщина в мужской одежде стоит у кованой ограды кладбища. И мрачно улыбается, хотя радоваться, по мнению спящего короля, здесь нечему. Но в следующий миг бережно закопанные в землю трупы начинают ломать свои гробы, начинают копошиться, как черви, и вот из поросшего дикой травой кургана вылезает посиневшая, сплошь посеченная бескровными ссадинами рука.

У женщины тоже – белая прядь в угольно-черных волосах. Тонкая, но приметная, а глаза – ядовито-зеленые, способные мягко мерцать во мраке местных ночей…

– Семья Хветов не исчезла, – с любовью произносит чей-то мелодичный голос. – По крайней мере, не полностью. Были те, кого понесло на Вьену, и те, кто ушел на острова Адальтена. Те, кого приняли келенорские князья. Эти зеленоглазы. И с ними лучше не иметь никаких дел.

– А как же их «Loide»? – спросили у него.

– Не знаю. Но очень хотелось бы выяснить.

Потом – он как будто стоял в самом начале длинного коридора, где скоплением оранжевых пятен горели факелы и отчаянно плакал маленький ребенок. На лице ребенка был крестообразный шрам – всё ещё воспаленный и глубокий, хотя с той ночи на палубе железного корабля миновало несколько лет. Высокий худой мужчина с красными заостренными линиями на скулах неуклюже пытался его утешить, но из этого мало что получалось.

Горькая череда полузадушенных всхлипов. Мальчик понимает, что ему нельзя так бурно себя вести, что ему надо замолчать и вернуться в трапезную, мальчик понимает, что если сейчас на него смотрят внимательные чужие глаза, то в будущем их возможный хозяин воспользуется его слабостями. Он понимает – намного лучше своего спутника, – но не может избавиться от острой боли, которая словно течет по его сосудам пополам с кровью.

– Если есть твоя Великая Змея, то какого чёрта она допускает такие вещи?.. – бормочет он.

…В ладони – обычное малертийское яблоко. Весело улыбается богато одетая девчонка.

У него смешная короткая косица, он следит за старыми деревянными качелями, а в саду зацветают первые звезды лилий.

Он сонно провел указательным пальцем по щеке, стирая крохотную соленую каплю. А потом все-таки проснулся, потому что испуганный девичий крик не был фрагментом его сна.

Он смутно помнил, что если оторвать себя от постели и сделать каких-то восемь шагов направо, рядом окажется простая деревянная дверь. Он смутно помнил, что накануне бледные нити лунного света ложились на голубой витраж, и его комната в башне Мила находилась как будто на дне озера. Он смутно помнил, как ему чудилось, что стоит выдохнуть – и воздух пузырьками метнётся вверх, и что из теней вот-вот покажутся серебристые фигуры дельфинов.

Но сейчас ничего этого не было. Ни знакомой деревянной двери, ни витража, ни теней.

Были хищные продолговатые лезвия янтаря. И разбитые стены, и кружево снежинок, и высокий купол хмурого декабрьского неба.

У него стало очень холодно внутри. И холодно не по вине безумных горных ветров, а потому, что он все это уже видел. Не в башне и не в обнаженном зимой лесу, не на землях Тринны и не своими ясными серыми глазами, но видел, и тогда – всерьез полагал, что оно великолепно.

Раненая твердыня Мила все еще роняла вниз треснувшие покореженные камни. Он перегнулся через руины южной стены, посмотрел на темные силуэты караульных и неуверенно им кивнул. Человек с такого расстояния вряд ли смог бы различить его скупое движение, а дозорные различили, и до его слуха тут же донеслись четыре обрадованных голоса.

Его тело было несколько… больше, чем обычно. Он растерянно огляделся, но, по крайней мере, то, что можно было изучить без помощи разбитого зеркала, не изменилось. Те же ноги, тот же плоский живот, неизменные бледные запястья.

Миновала секунда, и он сообразил, что ощущает вовсе не их. Миновала секунда, и он сообразил, что янтарь тоже является фрагментом его тела, его обновленного, его искаженного тела, и что он живой, такой же, как торопливое, откровенно испуганное сердце, надежно спрятанное за клеткой из ребер и ключиц.

Лестница уцелела. Он двинулся было к ней, стараясь не касаться огромных лезвий, стараясь не касаться граней колоссального каменного цветка, разворотившего Милу, но спустя какую-то жалкую секунду стало очень темно, и он вроде бы ощутил, что падает, а избежать этого падения не сумел.

Дальше было безумие.

Он метался по липкой синей простыни и хотел пить, стучал зубами о жестяную кружку, едва различая за этим стуком чьи-то встревоженные слова. Он умолял вытащить его со дна озера, а затем передумал и начал умолять не вытаскивать. Ему чудилось, что он лежит на светлом песчаном дне и рассеянно улыбается, а там, высоко вверху, поднимается над заснеженными пустошами белое зимнее солнце. Он хрипел, доказывая, что в комнате стало нечем дышать, он хватал кого-то за тугой воротник и требовал, чтобы ему показали путь на остров. Он смеялся и плакал, а бывало, что просто шевелил пересохшими губами, не в силах выдавить из горла ни звука.

И, пока все это происходило, он понимал, что сабернийские часы в одном из трапезных залов его дома вовсе не стоят на месте. Он понимал, что тяжелые стрелки наверняка движутся, понимал, что ему пора вставать и ехать с визитом в проклятый всеми известными Богами Хальвет, что, пока он спит – хотя можно ли назвать это сном? – неясно, в порядке ли его Говард, и его Альберт, и его Эли, и Нори, и Милеста. Кажется, он даже звал их по их именам и это к чему-то приводило; кто-то подолгу сидел рядом, держа в своих грубоватых – или наоборот, весьма нежных, – ладонях его обмякшую ладонь, кто-то отводил с его мокрого лба черные волосы и бормотал, что если он так и не очнется, Драконий лес будет обречен.

Я знаю, неуверенно шептал он. Я знаю, клянусь, и я не позволю этому случиться. Но мне сейчас невыносимо плохо, я посплю еще несколько минут, соберусь и пойду решать все необходимые вопросы, ладно?

Кто-то отвечал, что все нормально, не о чем волноваться, не надо себя корить. Он стремился увидеть этого кого-то, но, стоило векам поддаться и едва обнажить неуловимо потемневшие серые глаза, как горло словно чьи-то сильные пальцы перехватили – и, крепко стиснув, ничего не оставили от выдоха.

Тот, кто коротал свое время у постели юноши, был золотисто-рыжим. На его плечах темно-зеленая военная форма болталась, как мешок.

– Этого… не может быть, – выдавил Уильям. – Эс говорил, что…

– Я умер, – холодно отозвался Кьян. – Ты меня убил.

По спине юноши ручьями бежал пот.

– Я не собирался, – давясь кашлем, оправдывался он. – Я надеялся, что вы уплывете. Что вы посмотрите на свою родную землю и уплывете, и что у вас получится найти себе новый дом. Я надеялся, что какой-нибудь из архипелагов… что какой-нибудь из них подойдет, что вы доберетесь, что вы обязательно выйдете на берег. Слышите меня? Я вовсе не собирался…

Рыжий наклонился, и его лицо исказила горечь.

– Вот как? Что ж, спасибо тебе, мальчик. Приятно осознавать, что меня убили нечаянно, не специально. Что я – вроде сломанной игрушки, из моей спины выбили хребет, удивленно уставились на его обломки и побежали рыдать в юбку любимой матери. Что я, даже после моей борьбы с Язу, даже после моей борьбы с, как выяснилось, подземной огненной рекой – всего лишь кукла, и мной забавляется милый ребенок, не сумевший правильно оценить свои силы.

Кьян смотрел на него разочарованно. Хуже, чем, бывало, смотрела не родная мать и отец, кошмарно занятый очередным внеплановым обедом.

Уильям сглотнул.

– А люди в Шаксе, – шепотом сказал он, – сотни людей, господин и госпожа Ланге, простые учителя в тамошней Академии, рыцари, дети, женщины… они тоже, по-твоему, игрушки? Они тоже игрушки с выбитым из-под кожи хребтом? Только, – он ощущал, как заполошно, как испуганно катится по венам обезумевшая, обозленная кровь, подгоняемая глухими ритмичными ударами, – этот хребет выбил уже не я. Это были вы, господин Кьян, вы и ваши воины. Я не добил вас на берегу Этвизы, но вы отказались от моей пощады, вы заявили, что она вам без надобности. Так почему возмущаетесь теперь? Вы же просили, чтобы я довел дело до конца. И я довел. Будьте, – его перекосило усмешкой, – благодарны.

Кьян усмехнулся тоже.

– «Вы попросили», – процитировал он. – «Но, к сожалению, сами себя не услышали». Не притворяйся тем, кем ты не являешься, мальчик. У тебя не было таких намерений. Ты не предполагал, что я погибну. Рассказать тебе, как это случилось?

Юноша промолчал.

– Лодка, – продолжил его собеседник, – все-таки донесла меня до бывшей границы. Тебе интересно, почему бывшей? Потому что моя родина ушла под воду. Понятия не имею, какого черта это понадобилось подземной огненной реке, может, она устала и хотела хоть немного остыть, но над уровнем Сумеречного Моря не осталось ничего, кроме зубьев наших береговых скал и храмовых шпилей. Я был – высоко над воинским фортом, над его крышами и его казармами. Я был – высоко над выжженными полями и трактами, высоко над улицами и парками, высоко… над своими близкими. Если вообразить, – Кьян все никак не отворачивался, и Уильяму было неуютно под его пронизывающим взглядом, – то для них я был всего лишь тенью в утренних небесах. Брюхом проползающего мимо облака. Но…

Он осекся и отвернулся, и под его сжатыми в тонкую линию губами образовалась упрямая уставшая тень.

– Ее, наверное, хотели спасти, – он говорил тихо и буднично, как если бы у него спросили, какая, по его мнению, завтра будет погода. – Хотя бы ее. Хотя бы так. Но, едва огненная река утихла и снова ушла в подземные тоннели, как она вернулась. Там была… знаешь, обугленная лодка, маленькая и гораздо более хрупкая, чем моя. В уключинах – брошенные весла…

Помедлив, Уильям закрыл уши ладонями. И стиснул свою голову так, словно в результате она должна была треснуть – но ему повезло, и Кьян исчез, а вслед за ним исчезла и замковая спальня.

С минуту было темно. А потом за окном ударила в узкое тело громоотвода хищная розоватая молния.

Он стоял, тяжело опираясь на каменную стену у двери. И ему было так паршиво, как не было, наверное, ни разу в жизни.

Нет ничего хуже, чем постоянно терять кого-то. Просыпаться, будучи в курсе, что в галерее больше не будет изучать картины Его Величество, постаревший и позволивший народу хайли понять, что он совсем не бессмертен. Идти по ступеням винтовой лестницы башни Мила, будучи в курсе, что по ним больше не будет бежать навстречу маленькая глухая девочка, вечно вооруженная свитком пергамента, чернилами и пером – чтобы хотя бы с их помощью с кем-то разговаривать. Возвращаться к молодому отцу – внешне ему никак не дашь больше тридцати – и пожилой поседевшей матери, к матери, чье лицо покрыто затейливой сетью глубоких морщин. Оказываясь в тесной кухоньке, стараться не думать о брате и о походе в горную крепость, где его разорвали на куски.

Эли вышла уставшая, но спокойная. Аккуратно закрыла за собой дверь, заметила высокий силуэт генерала и коротко ему поклонилась, как того требовал этикет.

– Альберт, – мягко произнесла она. – Добрый вечер.

– Эли, – он поклонился тоже. – Привет.

Над их головами колебался факел. Теплый оранжевый огонек.

Альберт вежливо отобрал у девушки неизменный поднос, на котором лежала испачканная сиропом чайная ложка и поблескивала краями полная миска бульона.

– Ему хоть немного лучше?

Эли повела плечами:

– Я бы многое отдала, чтобы так думать, но… по-моему, нет. Он все еще бредит, жар не спадает, лекари виновато на меня косятся. Все, что они могут сказать – это, – она явно передразнивала чей-то растерянный тон, – не обычная болезнь. И еще они предлагают послать кого-нибудь за магами типа господина Тхея, но я не думаю, что эта мысль… м-м-м… безопасна. А у тебя как дела? Позавчера до нас дошли твои новости.

– А сегодня до вас дошел я сам, – Альберт усмехнулся. – Дела мерзко, Эли. Талайна атаковала наши западные посты. Пятеро погибших, двое раненых. Это не шутка и тем более не ошибка. Госпожа Дитвел намерена с нами воевать.

– И ты чем-то расстроен?

Он посмотрел на девушку мрачно.

– Мой король погиб ради мира.

– Твой король, – неожиданно зло начала Эли, но осеклась и продолжила куда тише: – Наш король… погиб ради мальчика, оставленного госпожой Элизабет в Лайвере. Вряд ли его так уж беспокоила наша нелюбовь к самозваным хозяевам Альдамаса. Но теперь этот мальчик здесь, в Драконьем лесу. А Лайвер мечтает о его смерти. По-твоему, у нас есть хотя бы какой-то выбор? Ты предлагаешь забыть об этих пятерых погибших? Отмахнуться от них, мол, вы тоже станете жертвой того же типа, что и господин Тельбарт? Ну уж нет. Если ты не отвесишь Талайне щелчок по носу, этим займусь я. Ты ведь ни с кем не путаешь меня и помнишь, кто, – она гордо выпрямилась, – сейчас шагает бок о бок с тобой по замку?

Девушка опасалась, что он обидится или рассердится, но он сосредоточенно произнес:

– Госпожа Эли, мой предшественник, бывший генерал. Ключевое слово – бывший.

Они шли по узкому коридору с желто-зелеными витражными окнами. Чайная ложка на подносе едва слышно позвякивала.

– Не беспокойся, – переступая порог полутемной кухни, попросил нынешний генерал. – Я сделаю все, как надо.