Текст книги "Дети Драконьего леса: Мительнора (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Именно, – сокрушенно кивал Его императорское Величество, и черный венец на его светлых волосах ловил оранжевые отблески огня в камине. – Прости.

Габриэль ненадолго задумался.

Поначалу ему, конечно, хотелось убить неизвестного похитителя. Какой-то блеклый, непримечательный, слабый, а все туда же – тянет свои жадные лапы к его Гертруде, к его драгоценной, милой, чудесной Гертруде, к его единственному близкому человеку! Потом эмоции поутихли, и бывший (или теперь – не бывший?!) рыцарь соизволил проявить к юному повелителю какой-то там цитадели – он особо не прислушивался – хотя бы намек на интерес. И выяснил, что на его Ру позарился не абы кто, а целый император, и что заклятие настраивалось не на определенную девушку, а на самую красивую девушку в мире. Получается, Гертруда и есть – самая красивая? Получается, она достойна сидеть на троне и носить такой же венец, а если этот ей не понравится, то и какой угодно еще?

Да, обреченно соглашался юный император. Да, все так. И в сотый раз повторялся: мне очень жаль, что вместо нее мое заклятие выдернуло из дома тебя, я действительно этого не хотел, это ошибка, это нелепая случайность.

– Нет, – неожиданно – в том числе и для самого себя, – возразил Габриэль. – Это не может быть случайностью. По-моему, это…

– Судьба? – предположил Его императорское Величество. – Угу, разумеется. Если бы я хотел оправдаться, я бы тоже так сказал.

Рыцарь посмотрел на него с кривой улыбкой.

– Господин, еще и трех часов не миновало с тех пор, как я был калекой. Мою левую ногу повредили не вы, ее сломало не заклятие переноса. Нет, однажды это сделала слишком сильная для меня выверна, и до этой ночи я не умел ходить без костыля. А потом вам понадобилась моя сестра, и что мы имеем? Я сижу напротив настоящего императора, и я абсолютно здоров. Абсолютно. Понимаете?

Хозяин цитадели тяжело вздохнул:

– Понимаю. Но, опять же, это вышло случайно, если бы я знал, что нога была повреждена еще до меня, я бы не стал на нее размениваться. Какая мне разница, ты ведь не желанная девушка и не будущая императрица. Если бы я был сыном одного печально известного нам с Венартой посла, – он покосился на храмовника, – я бы вообще засунул тебя в темницу. И тем же вечером успешно забыл.

– Какое счастье, что ты не его сын, – с облегчением согласился мужчина. – Если бы ты был таким же лысым, вечно потеющим и разодетым, как вьенский павлин, я бы дождался, пока стража отвлечется на какой-нибудь загадочный шум в соседних апартаментах и выкинул бы тебя в окно.

– А загадочный шум, я полагаю, производила бы твоя дочь?

– Именно. У нас неплохие партнерские отношения.

Юный император вспомнил о темноте за порогом цитадели – и его предсказуемо передернуло.

– Милрэт не поступила бы со мной так, – с видимым усилием возразил он. – Мы с ней хорошие друзья. Так вот, – он снова перевел синий-синий, как штормовые океанские валы, взгляд на Габриэля, – мне понадобится около месяца, чтобы настроить обратное заклятие. А может, и больше. И все это время ты будешь вынужден торчать здесь. Конечно, я предоставлю тебе комнату и прислугу, а еще, если надо, библиотеку и, допустим, тренировочный зал, но… ты уверен, что все еще не мечтаешь меня убить? В конце концов, я и сам признаю себя виноватым.

– О Великая Змея, Эдлен, – скривился Венарта. – А что было бы, если бы тебе все удалось? Если бы в центре диаграммы стоял не господин Габриэль, а какая-нибудь юная леди, перепуганная до полусмерти и бледная-бледная, как Милрэт после прочтения рецепта зелья от тошноты?

– Я бы вежливо попросил ее не бояться, – юный император заметно смутился и вызвал у своих собеседников почти одинаковые сочувственные улыбки. – И сопроводил в западную башню.

– Если бы вы попросили не бояться мою сестру, – честно признался рыцарь, – она бы схватила первое, что попалось бы ей под руку, и сломала бы это об ваш затылок. И неважно, что затылок высоковато, потому что она бы очень старалась.

– Полагаю, это нормально для девушки, принимавшей участие в войне, – серьезно констатировал храмовник.

Юный император окончательно загрустил.

– Ну, это была внезапная и довольно скоротечная война, – пожал плечами Габриэль. – Мы толком и не успели в нее вмешаться.

И – замер, потому что в уютном кресле по левую руку от юноши ему почудился хрупкий девичий силуэт. Насмешливо изогнулись рыжие брови: «Не успели вмешаться, да? Неужели?»

Ребекка, вспомнил он. Странная девочка по имени Ребекка. Она была сном, всего лишь обыкновенным сном, не стоит на ней зацикливаться. Его императорское Величество говорил, что сбой заклятия наверняка вызвал у меня эти, как их… галлюцинации, невыносимо яркие и навязчивые миражи. А значит, на самом деле никакой Ребекки не существует, это всего лишь картинка, нарисованная, нет, скорее – собранная моим разумом из десятков иных.

«Неужели?» – снова почудилось ему, и он невольно поежился.

Остывал давно и безнадежно забытый чай, а вот блюдо с печеньем опустело – вроде бы занятый беседой, император каким-то чудом успевал охотиться и на сладости, разгрызая их на манер никетского хомяка. Нет, он вовсе не был ни круглым, ни суетливым – наоборот, сильно походил на короля Уильяма, такой же хрупкий и невысокий, – и Габриэль сам понятия не имел, откуда у него взялась эта ассоциация.

– Что ж, месяц так месяц, – покорно произнес он. – Все равно я никак не могу на это повлиять. Позвольте лишь один вопрос, Ваше императорское Величество. Мои дядя, тетя и сестра наверняка волнуются, и было бы отлично, если бы им доставили, например, письмо, в котором я сообщил бы, что жив и даже более в порядке, чем накануне.

Юноша виновато улыбнулся:

– Боюсь, что не выйдет.

– Почему?

– Потому что бумага испортится, если я отправлю ее магически, а гонцы не имеют права уходить за рубежи Мительноры. Да, я император, – он гордо выпрямился, но его лицо на секунду отразило нечто вроде усталости. – И как раз поэтому я не заставлю никого идти во мрак, пускай и ради важных известий. Мне жаль, – он поднялся и поправил манжету рукава, и под ней рыцарь смутно различил какую-то громоздкую вещь, отлитую из меди, – но между своими гонцами и твоей семьей я, пожалуй, выберу первых. Венарта, сопроводи Габриэля в его комнаты, если, конечно, до рассвета он все-таки соизволит допить чай. Мне пора. Было приятно познакомиться.

Габриэль изобразил вежливое недоумение. На Тринне маги – тот же Тхей, вместе со своими приятелями так и оставшийся работать в Драконьем лесу, где бородатый господин Кливейн был намерен основать новую неуязвимую Гильдию, – складывали письма в бумажных голубей, и эти голуби срывались в ясное голубое небо, минуя огромные расстояния ради своих адресатов. И это несмотря на то, что каждое новое поколение магов было куда слабее предыдущего. А тут на тебе – такой талантливый, подающий большие надежды молодой человек, и «бумага испортится, если я ее отправлю». Что за бред?

Венарта зевнул, и Габриэль поспешил избавиться от чая. Не страшно, у него еще будет целый месяц, чтобы как следует во всем разобраться. Если бы еще не холодело так внутри, стоило вспомнить о господине Хандере, госпоже Ванессе и Гертруде, он бы, вероятно, впервые за последние годы испытал на себе хорошее настроение. Действительно хорошее, а не в шутку и не для успокоения своих близких – мол, мама, папа, Ру, это не так уж и больно и не так уж обидно, что я калека, главное, что я жив и что вы меня вовсе не потеряли. Вот он я – смеюсь, улыбаюсь, выхожу бок о бок с вами во двор, чтобы там полюбоваться розами и принять участие в неожиданном полднике. И вы тоже смеетесь, наблюдая за мной и радуясь, что я не ворчу, как старый безумный дед, и никого не обвиняю в том, что я ранен. И вы тоже смеетесь… и вы еще живы.

А я вас обманываю. Беспощадно и подло, как слепых беспомощных котят. Я никого ни в чем не обвиняю? О нет, я ненавижу Говарда за то, что он в норме – и за то, что, в отличие от меня, он и не пытался выполнить просьбу дедушки. Я ненавижу своих друзей, потому что для них этот мир не изменился, потому что они по-прежнему скитаются и находят себе врагов. Я ненавижу Лентина, потому что он заглянул ко мне всего лишь единожды – и потому что он понял, какие чувства меня тревожат. Понял и отвернулся, безучастно подхватил свое оружие и сказал: «Я пойду, Риэль, хорошо? Чтобы тебе не было больно».

Больно ему больше не было. Ему было мучительно стыдно, и, ворочаясь под удивительно мягким шерстяным одеялом, он кусал свою нижнюю губу и вполголоса ругался, перебирая в памяти сотни образов.

Ему достались воистину великолепные комнаты. Лучше, чем у короля Уильяма в башне Мила, да что там – лучше, чем у владыки эльфов. Плотные ковры на полу, кровать, занавешенная балдахином, рабочий стол, на нем – золотая чернильница и гора чистого пергамента. Шкаф, уставленный книгами – хотя ни одного названия у Габриэля не вышло разобрать, он путался в небольших округлых символах, будто в паутине, – и повсюду на стенах – шелковые гобелены. А еще фарфоровые вазы в углах, а над бортиками торчат бутоны цветов. Неживых, а тканевых, лишенных аромата – но невероятно изящных.

Перед мамой и папой невозможно как следует извиниться. Они лежат на обугленной земле Шакса, они – пепел, накрытый снегом, и они уже не слышат своего сына. Впрочем, они же погибли, не догадавшись и не выяснив, что улыбка у Габриэля насквозь фальшивая.

Он сжался в комок и сердито себя одернул. Если это не исправить, то какой смысл переживать? Он вернется, и все будет, как раньше – хотя бы с Ру, хотя бы с господином Хандером и госпожой Ванессой, хотя бы… с Говардом. Его, Габриэля, в Драконьем лесу называют желанным гостем – так вот он приедет, выпьет бокал вина с тамошним королем, перехватит его личного оруженосца в каком-нибудь коридоре и мимолетно, словно бы о сущей мелочи, скажет ему: «Извини». И Говарду будет невдомек, что такого сделал его кузен – зато посветлеет на душе у самого чудом исцеленного рыцаря. Зато посветлеет на душе у него самого… у меня самого, с отвращением подумал парень – и утопил кулак в пуховой подушке, погасившей отчаянный удар и лишь болезненно треснувшей тонкими швами наволочки.

Я паршивый человек, сказал себе Габриэль. Я ужасно паршивый.

До утра он так и не уснул – хотя ориентироваться по времени было сложно, Венарта велел ни за что не соваться к запертому окну и не выходить в коридоры, пока за гостем не явится какая-нибудь служанка. Странные правила, но идти поперек в первый же день жизни в этих комнатах – откровенная наглость, а совесть и так грызла Габриэля с упорством бешеной собаки.

Часовой механизм на девятом ярусе цитадели указывал на цифру «8». Рыцарь об этом не подозревал, а служанка – подозревала и боялась, что ее накажут, если новый друг юного императора опоздает к утренней трапезе. Поэтому она вломилась в его комнаты, едва неумолимая железная стрелка отсчитала нужную минуту – и удивленно уставилась на очень спокойного и серьезного человека, сидевшего на стуле у зеркала и сосредоточенно перебиравшего темные пряди давно не стриженных блестящих волос.

– Ой, – выдохнула девушка. И тут же испуганно поклонилась: – Да будет на вашей стороне Великая Змея, господин! Я пришла, чтобы помочь вам одеться, и принесла ваш новый… костюм…

Человек обернулся. Волосы обрамляли его лицо и лежали на плечах – аккуратно причесанные, роскошные волосы, у служанки и то были хуже. О юном господине императоре, который ненавидел зубья расчески и вечно ходил растрепанный, она старалась не думать.

Габриэль был так занят своими весьма далекими от счастливых мыслями, что не оказал ей большого сопротивления. Штаны отобрал, конечно, и вежливо оттолкнул ее пальцы от железных пуговиц рубашки, но служанка не обиделась и благоговейно уточнила, может ли она соорудить рыцарю какую-нибудь прическу. Он рассеянно кивнул, и девушка заплела из его челки две косички, чтобы ими осторожно перехватить у затылка остальные пряди.

– Пора идти, господин, – снова поклонилась она. – Мой император ожидает вас в трапезной. Помимо него, там будут госпожа Доль, госпожа Милрэт и господин Венарта.

Габриэль несколько напрягся.

Его провели по длинному коридору, подсвеченному огнями факелов – опять же, отмечал он про себя, странно, если на улице рассвело, почему бы не распахнуть окна? – и по четырем лестницам. У порога трапезной девушка присела в неуклюжем реверансе и прижала обе ладони к левой половине груди:

– Ваше императорское Величество, я привела господина Габриэля.

– Спасибо, – устало отозвался молодой маг. И посмотрел на своего гостя – синие пятна измученных бессонницей глаз отразили стройную чужую фигуру. – Габриэль, не стесняйся. Присаживайся – вот здесь, рядом со мной. Позволь, я представлю тебя своей матери…

Матери, мысленно повторил бывший раненый. Матери. Что?!

Женщине, которая сидела напротив юноши, было никак не меньше восьмидесяти лет. Если она его мать, то во сколько же она его родила? Венарта накануне бегло сообщил, что через месяц императору исполнится восемнадцать. Получается, в свои шестьдесят два эта старуха была беременна? И каким-то образом выносила ребенка? Да ну, что еще за бред?!

– Вы… э-э… просто обворожительны, – выдавил из себя рыцарь. Выдавил только потому, что был рыцарем и боялся оскорбить леди, пускай и… такую.

Потом с Габриэлем сдержанно поздоровался Венарта, и жить стало немного легче. По левую руку от мужчины сидела девочка, пренебрегшая платьем и закутанная в теплый свитер размера на четыре больше, чем было нужно. Она подмигнула рыцарю, влюбленно покосилась на юного императора и вооружилась вилкой, но есть белые комочки риса, облитые мясной подливой, почему-то не спешила.

– Это Милрэт, – донес до Габриэля храмовник. – Моя дочь.

– Я вижу, – улыбнулся парень. – Вы с ней, как две капли воды – почти одинаковые. С поправкой на длину волос и пол, разумеется.

Девочка рассмеялась. Поправка на волосы была особенно хороша, потому что у Венарты, вроде бы аккуратно подстриженного, они все равно были длиннее и падали на лоб, шею и скулы, в то время как на голове его дочери темнели пряди столь короткие, что рыцарь едва не обозвал их «ежиком».

Они болтали о всякой ерунде – Милрэт посвящала рыцаря в детали рассказа о своей коллекции кукол, которыми она больше не играет, но собирать и ставить на полку, бережно выкраивая для них чудесные платья – это не стыдно, верно? – когда госпожа Доль, обеспокоенная состоянием своего «сына», неожиданно подалась вперед и окликнула:

– Эдлен?

Никакой реакции. Он как сидел, таращась на свою тарелку, так и продолжил сидеть – но теперь, с подачи старухи, внимание на него обратили все. Венарта нахмурился, Милрэт вскочила со своего места и потянула юного императора за рукав:

– Лен? Ты в порядке? Хочешь, пойдем наверх?

Юноша поглядел на нее так, словно понятия не имел, кто это его тормошит.

– А?

– Лен, – девочка улыбнулась, но улыбка у нее была какая-то неестественная, будто она сомневалась, а правильно ли поступает вообще. – Пожалуйста, пойдем. Ты снова запутался. Тебе нельзя колдовать без этих… как их… серьезных пауз. Я полагаю, ты перенес господина Габриэля сюда, а потом занялся еще чем-то? Зная, что после этого будешь… как же госпожа Доль это говорит… а-а-а, функционировать, как одноуровневый зомби после заката? Нет уж, так не годится. Пойдем, – уже увереннее сказала она, – я уложу тебя спать.

К изумлению Габриэля, юноша поднялся и покорно пошел за ней. На столе так и остался его нетронутый рис.

– Не пугайся, – все еще хмурясь, попросил Венарта. – С Эдленом такое бывает. Он выспится, хорошенько отдохнет и опять возьмется за свои магические опыты. Хотя я по-прежнему, – он вежливо кивнул старухе, и рыцарю почему-то показалось, что если бы на самом деле он и хотел что-то сделать вежливо, то пырнуть ее ножом и с недоумением оглядеться по комнате: ай-яй-яй, как же так получилось? – Считаю, госпожа Доль, что если бы вы не держали своего сына взаперти, все было бы в порядке.

– Я бы не советовала рассуждать о том, о чем тебе известны жалкие крохи, – пожала плечами та. С таким видом, как если бы вела беседу о своих планах на ужин.

– Так объясните, – предложил ей храмовник. – Вы же в курсе, что мне это любопытно. В конце концов, если бы мне было известно больше, чем вышеупомянутые жалкие крохи, я бы мог вам помочь.

– Мог бы, – безучастно отозвалась «мать» юного императора. – Но это ничего бы не изменило. Я повторю тебе свой совет, Венарта, и буду надеяться, что на этот раз ты его услышишь. Уходи, – она поймала на зубцы вилки белый комочек риса, – и забудь о нас. Обещаю, это тебя спасет. Зачем тебе Эдлен, зачем тебе старенькая Доль? Сними чудесный домик на улицах Аль-Ноэра, воспитывай своего собственного ребенка. Я не верю, что твоей жене бы понравилось, если бы при ней наравне с Милрэт ты любил кого-то еще.

По лицу Венарты скользнула тень.

Моя жена была не таким человеком, как вы думаете, вертелось у него на языке. Моя жена была справедливой, заботливой и очень доброй, и если бы у нее на глазах вот так растили обычного синеглазого мальчика, пускай и мага, пускай и мага настолько сильного, что иногда его способности приносят кому-то вред, она бы тоже, как и я, постаралась его поддерживать. Она бы тоже его не бросила, она бы тоже отмахнулась от ваших слов.

– Жаль, – веско произнесла старуха.

Чувства Габриэля были сродни чувствам пятого колеса в телеге, поэтому он негромко извинился и покинул трапезную. Судя по тому, что никто не возразил и не возмутился, днем шататься по деревянным коридорам не возбранялось.

Ночью он корил себя, ночью он себя проклинал, а сейчас, шагая по ковру и не нуждаясь в посильной помощи трости, был не в силах избавиться от накатившего на сердце удовольствия. О Четверо, как же это приятно – идти, не покачиваясь и не шатаясь, не сжимая пальцами рукоять – до боли, а в первые месяцы жизни после увечья – до синяков…

На Тринне маги лишь виновато разводили руками – мы сожалеем, господин Габриэль, но мы не способны ЭТО исцелить. А Эдлен спас бывшего рыцаря походя, случайно – и еще волновался, как бы он не обиделся, как бы он не рассердился на такое бесцеремонное с собой обращение. То есть оно понятно, если бы юный император украл кого-то иного, этот кто-то вопил на весь ярус – а может быть, что и на все шестнадцать ярусов. Но юному императору повезло, и в цитадели оказался именно Габриэль – пускай сначала и возмущенный, зато теперь – благодарный и сообразивший, что если бы не эта оплошность, если бы не эта, опять же, забери ее Дьявол, случайность – он бы так и прятался ото всех за стенами родового особняка. Он бы так и содрогался от обиды и горечи при звуке лязгающих доспехов, он бы так и…

Найти личные апартаменты юного императора было трудно, и все-таки – рыцарю это удалось. Он поскребся в резные двустворчатые двери, он поежился – напоследок, принимая свое решение и пытаясь угадать, а примет ли его Эдлен, он… переступил порог, различив, как изнутри звонкий девичий голосок приглашает: «Ага, войдите!»

– Ваше императорское Величество, – он зажмурился и так выпрямился, будто вместо нормального позвоночника его спине достались идеально ровные колья, – пожалуйста, возьмите меня в оруженосцы. Я в долгу перед вами, и это, по-моему, не такой долг, чтобы вернуть его по-другому. Клянусь, я буду вам полезен и буду…

Тот же девичий голосок радостно захихикал. А кроме него, в личных апартаментах юного императора не было ни единого звука.

…Эдлен спал – не в постели, а в невысоком кожаном кресле, не переодевшись и ничем не накрывшись, хотя на полу у его ног валялось измятое одеяло. Сейчас черная военная форма с обилием застежек, ремнями и наплечниками выглядела на нем как-то глупо, как на ребенке, по глупости сунувшем свой любопытный нос в кошмары войны и так измотанном этими кошмарами, что ему было наплевать, кто устроился на краешке все того же одеяла и кто предлагает ему услуги оруженосца.

На краешке одеяла устроилась дочь Венарты, прижимая к себе книгу в мягком кожаном переплете. Во всех ее чертах сквозила насмешка, не злая, но все равно издалека приметная: вот как, оруженосец? Вот как, ты будешь ему полезен?

Габриэль кашлянул. Девочка усмехнулась:

– Да ты проходи, не бойся. Когда он спит, его и залпом из харалатской береговой пушки не разбудишь.

– Харалатской береговой? – растерянно уточнил рыцарь.

– Ну да. Харалат – это соседний обитаемый архипелаг. Там живут эрды, – пояснила его маленькая собеседница. До подростка, по мнению Габриэля, она еще не дотягивала, но и назвать ее ребенком у него не повернулся бы язык.

Габриэль никогда не бывал за пределами Тринны. Более того – Габриэль, как и все его товарищи-рыцари, искренне считал, что эта самая Тринна и крохотный архипелаг Эсвиан в мире – единственные пятна суши.

– А, – помедлив, обратился к девочке он, – где мы сейчас?

– В империи Мительнора. – Кажется, она что-то заподозрила – по крайней мере, следить за рыцарем стала с недоумением. – Неужели там, где ты родился, не было ни одной летописи? Я всю библиотеку перелопатила, едва папа с Эдленом научили меня читать. Правда, я не понимаю, почему госпожа Доль заставляет его, – Милрэт указала на юного императора, – думать, что континенты, острова, а в них – каждый город являются такими же цитаделями, как эта. И почему она запрещает нам донести до него правду.

Габриэль несколько удивился:

– Она запрещает вам… в смысле?

– В самом прямом. Эдлену было где-то около восьми, когда она убедила его, что за порогом цитадели пусто. И опасно, и там разлиты небесные чернила. Темные-темные, а еще вечно снедаемые голодом – и поэтому готовые кем угодно подзакусить. Эдлену до сих пор, – она снова посмотрела на спящего хозяина комнат – с такой любовью и теплотой, что Габриэль снова остро ощутил себя лишним, – неуютно в темноте. Раньше он зажигал повсюду храмовые свечи, мол, «они меня успокаивают», а теперь зажигает настоящие блуждающие огни. Как на болотах, еще и смеется, если ночью они выползают в коридор и сманивают с пути слуг.

– Я понял, – дошло до рыцаря. – Это из-за него… прости, я имел в виду – из-за него и госпожи Доль… в цитадели заперты все окна? Со стороны Его императорского Величества – чтобы в нее не попали небесные чернила, со стороны госпожи Доль – чтобы Его императорское Величество не узнал, что мир намного больше, чем ему обрисовали?

– Точно, – согласилась девочка. – Я как-то раз хотела на все плюнуть и рассказать ему об океане, о нашем коротком лете и кораблях, но госпожа Доль – такая же колдунья, как и Эдлен, и у меня… м-м-м, как бы это описать… наверное, что-то вроде – горло перехватило. Ни выдохнуть, ни вдохнуть. И я так испугалась, что… больше рисковать не отважилась.

Эдлен пошевелился, едва слышно пробормотал, что не будет есть никакой пирог с улитками, а если будет, его немедленно стошнит, и чудо, если белый фартук одного упрямого повара не окажется рядом. Его левая рука съехала с подлокотника, и приподнятая манжета позволила оранжевому огню свечей заплясать на широком оплавленном браслете. Если Габриэль не ошибался – медном.

Под браслетом были ожоги. На кисти, на ладони и пальцах, и пара штук – вдоль изящного тонкого предплечья. Мерзкие, сказал себе рыцарь, ожоги – и снова обратился к Милрэт:

– Это что?

Она скривилась:

– По мнению госпожи Доль – защита. Но я не согласна – по мне, было бы лучше, если бы она не работала. Эта вещь, – девочка покосилась на кусочек меди так, словно перед ней была ядовитая змея, – начинает гореть, если магия Эдлена выходит из-под контроля. Даже спустя полвека – я ни за что не забуду, как расплавленная медь ползет по его ладони, как лопается его кожа и сколько багровых луж, – она содрогнулась, – потом поблескивает на полу…

В западном крыле, за дверью, обитой железом и никем не охраняемой, потому что никто не осмелился бы прийти в это место, ярко полыхнул последний контур синей, как океанская вода, диаграммы. И направился к четырем таким же контурам, чтобы спустя секунду слиться с ними в один рисунок.

В тот же миг юный император покинул свои личные апартаменты.

Он составлял это заклятие наравне с похищением такой желанной – и такой недостижимой – невесты, он копался в его углах неделями, напитывал его потоками силы, заботился о нем и растил, как маленького ребенка. Он ронял на него капли соленой крови, а бывало, что и капли пота; он был не в состоянии долго спать, потому что за стенами, потрескивая и прожигая дерево, постепенно росло самое лучшее из его творений.

Украсть какую-нибудь красивую девушку – это легко. А вот украсть небо, украсть – или вырвать, чтобы завладеть им, – потолок чужой цитадели, насладиться его красотой, его звездами, его лунами и солнцем… это куда серьезнее. Это куда внушительнее, и это почему-то ужасно хочется.

Ему было семнадцать, и ему так надоели чертовы ярусы, чертовы лестницы и чертовы коридоры, что за любое разнообразие он бы кого угодно осыпал золотыми слитками. Только вот никто не собирался угождать юному императору ничем, кроме вкусных блюд и красивой одежды – а он и в первом, и во втором нуждался меньше всего.

Об этом догадывался его личный исповедник. Об этом догадывалась его мать – его странная, вечно погруженная в свои нелегкие мысли мать, которая вынудила юношу надеть на левое запястье тяжелый медный браслет и пообещала, что если будет плохо, если будет невыносимо – он обязательно ему поможет. Он обязательно его спасет, и больше ничей труп не будут, вполголоса ругаясь и то и дело разбегаясь полюбоваться донышком ведра, отмывать от деревянных сводов…

Он стоял у двери, внимательно изучая схему общих узлов. Диаграмма была великолепна, но у него не было учителя – и не было конкурентов, чтобы сравнить с их заклятиями свое.

Впрочем, если бы старуха Доль не обманывала его так упорно, он бы сообразил, что Мор банально обделен магами подобного уровня. Что он – самый сильный и самый талантливый, а еще – самый… страшный.

Он не слышал, как лопались, выли и стонали швы под килем ежегодного харалатского корабля, не способные волочить на себе такую тяжесть. Он не видел, как сквозь тучи, низкие холодные тучи радостно проглядывала изнанка, не видел, каким все было покореженным и каким вывернутым. И – не отдавал себе отчета в том, насколько опасен.

Он полагал, что его магия такая же, как у всех. Вон, мама тоже умеет колдовать – и колдует вполне успешно, хотя он, Эдлен, отыскал бы ее формулам тысячи более мощных, удобных и надежных замен. И какая разница, что, помимо нее, в цитадели Мительнора больше нет магов, если в цитадели Вьена, цитадели Адальтен и цитадели Тринна они есть?

Он опустился на корточки перед южными гранями ритуального рисунка – и коснулся их ладонью, прохладной и решительной, а еще – абсолютно непобедимой.

Вокруг него были деревянные башни и запертые ставни, и что происходит за ними, он понятия не имел.

Понятия не имел, что эрды на боевом посту забили тревогу, и короля Кая оторвали от позднего ужина. Понятия не имел, что на Вьене объявили срочное собрание, а на Тринне пару часов назад очнулся невысокий тип с поровну белыми и черными волосами – и замер на заснеженной лесной тропе, потому что лунный свет погас, и не стало звезд, и все, что было – исчезло, кроме…

…кроме тысяч и тысяч каменных янтарных цветов, неторопливо сломавших наст и выглянувших наружу, и мелодично, невероятно мягко зазвеневших – мол, ведь без нас у тебя уже не получится найти дорогу?

========== Глава десятая, в которой Эдлен задает вопросы ==========

С тех пор, как Венарта переехал жить в деревянную цитадель, самыми лучшими вечерами для юного императора стали вечера, проведенные вместе.

Какая-нибудь небольшая комната, любой из огромных залов, да пускай даже тесная каморка с ведрами, швабрами и вениками внутри. Согретая камином трапезная, запах недавно принесенного пирога с черной смородиной, потрескивание пламени, шелест пожелтевших за века страниц. Если Милрэт и Эдлен его просили, храмовник читал вслух, выразительно и со вкусом, выбирая самые длинные – и, бывало, самые жуткие – мительнорские сказки.

Юный император слушал его с нетерпением и ждал, пока – бегло, а может – влияя на сюжет, – в сказках появятся журавли. Ни глупая служанка, ни тысячи рисунков, ни прошедшие полтора года не смогли отвадить его от чудесных крылатых созданий, и он все еще ими бредил, он все еще обожал выводить на пергаменте высокие птичьи силуэты. Все его личные апартаменты были украшены этими неуклюжими картинками; впрочем, они выглядели интересно, а Милрэт возомнила своего маленького друга настоящим художником и порой подходила к нему, чтобы униженно попросить: а ты нарисуешь мне елочку? Новогоднюю, украшенную гирляндами и шарами елочку – помнишь, папа, мы видели такие в Керцене?..

Эдлен очень старался, и девочка восторженно пищала, показывая всем результаты его трудов. Слуги вежливо улыбались, Венарта хвалил обоих – и юного императора, и свою дочь, потому что спустя месяц вообразить кого-то одного из них без другого было невозможно. Милрэт по-своему влияла на Эдлена, Эдлен по-своему влиял на Милрэт; храмовник смеялся, как сумасшедший, захлебываясь каждым выдохом и вдохом, когда его маленькая дочь вообразила себя великим магом и, нисколько не расстраиваясь, что ее заклятия не работают, начала радостно «колдовать».

Она забралась на стол, вытянула руки – юный император тоже так делал, если заклятие было примитивное и не требовало никаких серьезных усилий – и уверенно зашептала:

– …и нависнут огни над туманами и болотами; все вы будете мертвыми, слышите, все вы – мертвыми!

Эдлен оторвался от какого-то жуткого старого свитка, исчерканного вьенскими рунами:

– Почему?

– Подойди, – гордо приказала девочка. – Я тебе на ушко скажу.

Юный император послушно подошел. К этой причуде своей подруги – постоянно что-то говорить на ушко – он уже привык, и, пожалуй, она ему нравилась.

– Потому что я буду некромантом, – страшным шепотом сообщила Милрэт. – Самым сильным повелителем кладбищ в истории, и передо мной упадут на колени все маги этого мира! Ну кроме тебя, конечно, – она милостиво улыбнулась. – Мы же друзья.

Правда, ближе к ночи от веселья храмовника и следа не осталось. Он помолился перед тем, как улечься на подушки и забыть о черных ритуальных одеждах, сладко зевнул… и с ним произошло, наверное, то же самое, что и тогда, у Змеиного Алтаря.

…на пирсах сидел взъерошенный беловолосый мальчишка с ядовито-зелеными сощуренными глазами. И прикидывал, не пора ли ему прыгнуть в зыбкое тело океана – чтобы захлебнуться его соленой водой.