Текст книги "Дети Драконьего леса: Мительнора (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

У него был странный, какой-то, пожалуй, глуховатый голос. И Эли догадывалась, почему.

Солдат бережно поставил ее поднос на краешек захламленного стола. Она пообещала себе, что завтра устроит шумный нагоняй поварам, а он кивнул и, должно быть, вознамерился уйти, но девушка поймала его за манжету рукава и мягко попросила:

– Тебе нужно успокоиться, Альберт. Иначе, того и гляди, я стану свидетелем появления первой твоей морщинки.

Он остановился и обернулся.

– Мой король погрузил меня в сон, чтобы избежать этого. И я не могу вот так пренебречь его последним желанием.

Во дворе скитался от башни к башне усиленный отряд воинов. Девять вооруженных копьями хайли, десятый – командир. Милу они старательно обошли, не глядя на скопление нежно мерцающих каменных цветов, которые тянулись к выцветшему небу, ломая стеблями наст у ее подножия.

Все десятеро наблюдали, как Альберт опускается перед ними на корточки и рассеянно гладит ближайший лепесток. Янтарный, с карминовой сетью блекло светящихся прожилок, он тут же весело качнулся и едва различимо зазвенел. Хрустально, красиво и невероятно чисто.

Что-то вроде василька, подумал генерал. Одинокого, невесть как родившегося в декабре василька, лишенного своего обычного цвета.

Лепестки, задетые пальцами хайли, раскачивались, потихоньку задевая своих собратьев на соседних стеблях. Мерцание стало ярче, звук – отчетливее; усиленный отряд воинов забыл о своей работе и замер, как замер и бывший оруженосец бывшего короля, потому что звон, случайно вызванный столкновением сотен крохотных янтарных соцветий, больше всего походил на чей-то радостный смех.

Почти детский.

========== Глава восьмая, в которой Талера Хвета приглашают в кафе ==========

В аудитории было тихо и полутемно – уходя, преподаватель погасил тамошние световые панели, и большая перемена проходила в сонной – и, пожалуй, несколько унылой атмосфере.

Он сидел за низкой деревянной партой и рассеянно смотрел в окно. Очень светлые голубые глаза отражали яркие вспышки молний.

Начало июня. Очередное невыносимо жаркое лето. Верхние пуговицы любимой клетчатой рубашки расстегнуты, и под ними виднеется потрепанный кулон – цветок ликориса, аккуратно заключенный в медовую смолу и железное тело оправы.

Очередное невыносимо жаркое лето, но сегодня – дождь, и трусливые девчонки то и дело встревоженно косятся на ударопрочные и звуконепроницаемые стекла. Трусливые девчонки не слышат, как жадные раскаты грома катятся по темным животам туч, но им вполне хватает белого, розоватого и синего неожиданного света, надвое рассекающего линию горизонта.

Он бы улыбался, если бы не рана. Если бы не чертова рана, кровоточащая дыра от виска по выступающей скуле – вниз; невероятно тощий и бледный, особенно – после недавних военных учений, он порой был вынужден отказываться от необязательных утренних занятий физкультурой, потому что в это самое время стоял у зеркала и бережно перетягивал черные швы.

А еще эти анальгетики… надежные, сильные, крепкие – но в остатке не дающие спать. Он ворочался по знакомой постели, потрясающе удобной и мягкой после ночевок на обугленных камнях и сырой земле, и до утра успевал подумать о стольких глупостях, о скольких не думал, наверное, за всю свою жизнь.

Как все-таки хорошо, что его занесло в полицию, а не в армию. Как все-таки хорошо, что опытные бойцы наблюдали за будущими полицейскими не спустя рукава и не бросили его умирать в том чертовом подвале. Как все-таки хорошо, что он родился не пятьдесят лет назад, а всего пятнадцать, и к моменту его рождения доктора уже успели изобрести мощные таблетки, органические заклепки – и еще фиксаторы.

Жизнерадостный мальчишка с глазами цвета коньяка нагло шлепнулся на краешек его парты.

– Ну что, приятель, – осведомился он, – в кафе пойдем?

Раненый подросток уставился на него так рассеянно и при этом так странно щурился, будто не мог свести танцующую картинку воедино. После четырехдневной реабилитации с ним такое происходило часто.

– Ага, – согласился он. – Пойдем.

Мальчишка с глазами цвета коньяка улыбнулся. Вымученно, хотя его друг, измученный постоянной болью в колене – вернее, в том, что осталось от колена, – этого не заметил.

– А Лара? Она будет с нами? – негромко осведомился он.

– Будет. И еще Рози, если у нее не изменится расписание.

Раненый кивнул. Из тройки его друзей Лара была единственной, кто не учился в Академии, а Рози – единственной, кого занесло на факультет судебной медицины. Поэтому, кстати, она не принимала участия в военных учениях, а потом пришла в ужас, обнаружив, какими вернулись ее товарищи.

– Как ты себя чувствуешь, Адриан? – все так же негромко уточнил раненый. – Голова не болит?

– Нет, – отмахнулся мальчишка, хотя его лоб все еще был перевязан толстым слоем бинтов, и спрятанные под ними швы никто снимать не торопился. – А ты? Сегодня ты выглядишь особенно тоскливым.

Его собеседник тяжело вздохнул:

– Тоска – это кровь от крови и плоть от плоти моей… пойду выпью кофе.

Он поднялся, выпрямился и аккуратно, стараясь не напрягать скованную фиксаторами левую ногу, направился к выходу. Трусливые девчонки тут же принялись на него таращиться, и мальчишка с глазами цвета коньяка покосился на них брезгливо, памятуя, как они визжали у границы осажденного города, не спеша брать на себя даже самую простейшую миссию.

И не забывая о том, как позорно провалил свою.

Но он хотя бы пытался, он, Дьявол забери, пытался, он сделал все, что от него зависело, он до последнего двигался в точку сбора! Кто же знал, что первая линия обороны не сумеет остановить чертовы вражеские танки, и они окажутся на улицах, бесшумно поводя дулами?!

Это была очень злая шутка со стороны Совета. И цель – выявить самых талантливых и верных своему делу учеников, – по мнению Адриана, нисколько ее не оправдывала.

Он сжимал кулаки и болезненно кривился всякий раз, как учителя, спускаясь по лестницам или шагая по коридорам, случайно пересекаясь в механическом нутре полицейской Академии, говорили: «Этот парнишка, Талер Хвет… по-моему, из него выйдет толк». Да как вы смеете, с ненавистью думал он, как вы смеете его обсуждать, какое вы право имеете на выводы, какого черта вы лезете?! Вы не были там, вы не видели, как с неба лилась багровая липкая вода, вы не видели, как вместо облаков над огрызками высоток висели черные клубы дыма, вы не видели, как уличные собаки – сильные, обозленные, обезумевшие собаки – тащили в канализацию погибших людей. Вы не видели, как он, «этот парнишка, Талер Хвет», лежал в медленно остывающей луже крови, своей собственной крови, упрямо сжимая в уцелевшей ладони рацию, но будучи не способным никому ответить.

В кафе они собирались пойти, как только закончится нудная шестая пара. Нудная – потому что историю полиции читал как минимум семидесятилетний старик, и до поры ему было все равно, слушают его студенты или нет. Он монотонно бубнил колоссальных размеров научные статьи, не пропуская даже самых дурацких толкований того или иного события, он перечислял десятки имен и тысячи дат, а затем неожиданно поднимался и наугад выбирал какого-нибудь несчастного человека из аудитории, чтобы тот пересказал ему все прочитанные вслух данные за последние полчаса. Пять – или семь? – раз на месте этого несчастного оказывался Адриан, и если бы не Талер, он бы вечно отрабатывал свои двойки в кухне или в академическом саду. Но Талер бегло писал основные факты на полях тетради, а его приятель так же бегло на них поглядывал и тянул время, прикидываясь, что вспоминает и уже вот-вот снизойдет.

…он сидел у кофейного автомата, покачивая в тонких пальцах пластиковый стаканчик. Заказал самое крепкое, вроде бы «классическое», но стоило понюхать – и к горлу комом подкатила мерзкая тошнота. Он съежился, пережидая приступ, и сообразил, что со вчерашнего утра не ел абсолютно ничего. Поковырялся в супе на обед, полюбовался рагу и соком на ужин и поплелся в общежитие.

Каждый второй его шаг отзывался мелодичным позвякиванием фиксаторов.

Он не волновался об учениях так, как волновался о них Адриан. Да, задание выполнить не получилось, но оно изначально было обречено. Да, боль в ноге поначалу была невыносимой, но теперь-то все хорошо, теперь-то у него есть полные карманы таблеток, и штатные доктора участливо интересуются его состоянием каждое чертово утро. Ткани, вроде, потихоньку соединяются, никакой опасности нет, более того, ему даже костыль не понадобился. Можно и дальше посещать занятия, можно гулять по сонному окружающему городу и вопреки неизменной просьбе учителей выходить на крышу, чтобы лежать в зыбкой тени тамошней ограды и следить, как уползают на юг темные июньские тучи. Можно – тут он все-таки улыбнулся, – ходить в кафе со своими дорогими товарищами, уединяться у раздаточного столика с Рози и делать ставки, признается ли Адриан в любви Ларе, а если признается, то сегодня или подождет еще пару лет.

– Ты ей нравишься, – уверенно сообщала Рози, пока Лара махала им рукой из проема распахнутых ворот Академии. – Совершенно точно. И она обрадуется, если ты скажешь. Давай, не трусь, – она пихала Адриана локтем, – скажи. Она девочка, ей по статусу не положено. А ты мальчик, ты надежный, храбрый и жуть до чего крепкий. Повторяю: давай. О, – она весело хохотнула, – сейчас я буду играть в академический громкоговоритель. Искренне соболезную, мне жаль, но я вошла во вкус. Итак…

Адриан сникал и отчаянно притворялся, что это сумасшедшее создание оказалось рядом случайно. Рози подмигивала Талеру и механическим, почти полностью равнодушным голосом чеканила:

– Уважаемый господин Адриан Кельман, сегодня вы обязаны признаться в любви уважаемой госпоже Ларе Гофман. Уважаемый господин Адриан Кельман, сегодня вы обязаны…

– Молчи, молчи! – по-змеиному шипел Адриан. – К черту, какая тебе разница? Ларе, как и вам, всего лишь пятнадцать!

Рози удивленно хлопала русыми ресницами:

– Ну и что? Пятнадцать – это же самое время. Надо любить сейчас, пока вы оба находитесь на одной и той же планете. Что? – она недоуменно вскинула брови, заметив, что ее приятель не пошутил и по-настоящему злится. – Разве я не права? Обитаемый космос – огромен, и ни у кого из нас нет гарантии, что мы встретимся на этом же месте, например, спустя год. Вон, Талера у нас отберут, едва он успеет вывести итоговую букву в своем экзаменационном бланке. Он же гений. Засунут его в какой-нибудь проблемный сектор, и все, поминай как звали. Хорошо, если из вечерних новостей хоть слово о нем услышим.

Талер себя гением не считал. Он просто хотел найти работу с более-менее хорошим окладом, ежедневно посещать ее где-то около четырех лет, а потом выбросить на ветер все свои деньги, чтобы летать по космосу на корабле типа «Asphodelus», выполняя задания более сложные, чем битвы с отчетами и бесполезный обход какого-то определенного участка.

Он хотел… приключений, хотел опасностей, хотел чего-то потрясающего, пускай и жуткого. Он хотел стоять – не гением, не лучшим учеником на курсе, а отважным героем, высоким, немного уставшим, зато – знающим, что его старания ценны, что он помогает людям, что он действительно есть, и что это не напрасно, это имеет смысл.

Рози не дожидалась ответа и огорченно звала:

– Талер? Эй, Талер? Между прочим, я с тобой разговариваю. И сейчас ты поступаешь невежливо. По ощущениям, мы как будто теряем тебя уже.

Он сдержанно улыбался.

– А по-моему, вы меня обсуждаете. Или ты ведешь монолог, потому что Адриана это смущает.

Тогда, через два дня после учений, они гуляли в парке аттракционов. И Лара испугалась высоты, на которую поднималось чертово колесо, а Рози махала ей рукой из окна – пока эта самая высота позволяла, гордо и снисходительно, потому что она, Рози, никакого страха не испытывала.

Всю третью пару он сидел, опустив голову и толком не слушая пожилого учителя. Тот не обиделся, наоборот – покосился на юношу с пониманием. Трусливые девчонки тут же принялись обмениваться набором измятых записок, выясняя, попросит ли «невыносимый Хвет» у кого-нибудь из них сегодняшние конспекты – а потом разочарованно обнаружили, как, не сводя с кафедры сощуренных глаз цвета коньяка, водит авторучкой по старому блокноту «невыносимый Кельман».

Бывало, что он искоса поглядывал на тугие пластины темно-серых фиксаторов. Они были и под штаниной необычно рассеянного приятеля, и над – обхватывая тонкую темно-зеленую ткань, сжимая разорванную плоть и кости как можно крепче. Шестеренки боковых регуляторов были максимально выкручены, и поврежденная левая нога, по сути, ниже колена не двигалась вообще. Разве что лодыжка.

На перемене Адриан хвостом ходил за своим приятелем, уточняя, в состоянии ли он куда-то идти. Его приятель сначала бормотал, что, конечно, в состоянии, потом начал кивать, потом – болезненно кривиться, а потом не выдержал и сказал:

– Адриан, прекращай меня опекать. Я не маленький ребенок и в курсе, что если пойду вопреки плохому самочувствию, это испортит вечер и тебе, и Рози, и Ларе.

– Как же, не маленький он, – ворчал его спутник. – А ночью мы не пойдем курить за восточный корпус?

Талер виновато поежился и ругнулся. И мысленно поблагодарил звонок, оповестивший о следующем этапе занятий.

Это было ночью, в полумраке их общей комнаты, залитой бледными лунными лучами. Адриана разбудило какое-то странное, очень тихое потрескивание, и если бы ему не снилась объятая огнем улица в точке проведения полицейских учений, он бы ни за что не проснулся. Да и так лишь неуклюже стащил с гудящей от боли головы одеяло, моргнул… и замер, потому что увидел.

Его сосед по комнате приседал, беззвучно – и, по мнению Адриана, как-то мрачно, – подсчитывая каждое новое движение вверх – сорок восемь, сорок девять, пятьдесят… Мальчишке показалось, что он откровенно сердится, хотя в случае Талера об этом сложно было судить – он редко повышал голос, а хмурился еще реже, предпочитая любому другому безучастно-вежливое выражение лица. По крайней мере, вне его, Адриана, общества.

Мальчишка сосредоточился на потревожившем его звуке, дернулся и приподнялся на локтях:

– Талер, какого черта?!

Потрескивали фиксаторы. Глухо и обреченно, готовые сломаться, если хозяин их не пожалеет.

– Терпеть… не могу… эту чертову… слабость, – по-настоящему зло произнес Талер, и это было настолько удивительно, что Адриану и спустя неделю не удалось забыть о тоне, взятом приятелем. – Улавливаешь? На дух… не переношу…

Черная майка на его груди и спине была мокрой от пота. Хорошенько подумав, он сделал паузу и медленно опустил до этого отведенные под затылок руки.

В ночной темноте, разгоняемой, как звенящими струнами, светом эльской луны, на этих руках выступали не особенно внушительные, но четко прорисованные мышцы.

– Ты не слабый, – глупо возразил Адриан. Отступать было некуда, и он продолжил: – Ты не слабый. Тебе всего лишь нужна реабилитация. И таким вот образом ты ее, по-моему, только продлеваешь.

С минуту помолчав, его сосед по комнате сел на краешек своей постели.

– Все так, – согласился он. – И все равно… знаешь, у меня уже нервы не выдерживают.

Фраза была какой-то скомканной и неловкой, и Адриана – боже, еще более глупо, – потянуло на смех:

– У тебя? У Талера Хвета, лучшего ученика на курсе, чьи блестящие перспективы затмевают собой в том числе и блеск лысины директора? Да ладно, не шути так. Сходи лучше покури в слепую зону камер у восточного корпуса. И я с тобой, пожалуй, схожу, – он решительно вылез из-под одеяла, – а то всякая бурда снится.

Они крались темными коридорами, опасаясь, что из какого-нибудь кабинета выйдет заспанный – и от этого еще более опасный – преподаватель. Охранника на посту не было – мальчишки жили в Академии не первый год и давно выяснили, что он сидит за низким деревянным столиком до полуночи, а затем уходит спать в каморку для уборочного инвентаря. Веники, швабры и ведра нисколько его не трогают – он расстилает пальто на старом поддоне и ставит будильник на четыре часа утра, а с четырех и до конца рабочей смены лениво читает какую-нибудь книжицу. Бумажную, не электронную – шелестя ее хрупкими страницами нежного кремового цвета.

Адриан однажды решил, что, если так, то о камерах можно не беспокоиться. И попался – в ту злополучную ночь на охранника напала бессонница.

Они курили, одинаково прижимаясь к холодной стене спинами. Адриан был шире в плечах и немножко выше, а Талер выглядел старше, хотя на самом деле было наоборот. И курил он с куда большим удовольствием, чем его кареглазый товарищ, и марку сигарет успел подобрать свою собственную, не размениваясь на тысячи видов и не спеша экспериментировать – и лишь с недоумением наблюдая за Адрианом, который увлеченно обсуждал с кассиршами особенности того или иного типа.

Сигареты кареглазого мальчишки пахли весенней вишней. Сигареты его спутника – дымом, настойчивым и терпким, таким, что его запах въедался в одежду, и учителя принимались настороженно вертеть носами: как, неужели их фаворит нарушает общие правила?!

А вот когда их фаворит нарушил чужой приказ, они этими носами не вертели. Потому что, как ни странно, до них дошло, что если бы Талер ушел, если бы он подчинился тамошнему командиру, никакого Адриана Кельмана больше не было бы в Академии. И пустая парта притягивала бы потрясенные, недоверчивые взгляды мощнее, чем притягивал бы их магнит.

– Талер, слушай… я это уже говорил и, наверное, здорово тебе надоел… – кареглазый мальчишка виновато почесал затылок. – Но спасибо. Еще раз. Если я могу что-нибудь… что угодно… сделать, скажи. Одно твое слово. Только одно, и, клянусь…

– Адриан, – Талер посмотрел на него очень серьезно. – Я старался не ради твоего «спасибо». И не ради твоих взаимных стараний. Ничего не нужно, у меня все есть. Поверь, там я не думал, что, если я волочу тебя в укрытие, потом ты будешь обязан это оплатить. Я волочил тебя, потому что ты мой друг, и я тобой дорожу. Если бы ты погиб, я… – он осекся, поморщился и ненадолго притих, сосредоточенно выдыхая горький сигаретный дым. – Мне было бы грустно. И конспекты, опять же, стало бы не у кого списывать.

Кареглазый мальчишка улыбнулся:

– А тебе лишь бы шутки шутить свои дурацкие.

Талер деловито ему кивнул:

– Ну конечно.

По мнению Адриана, эта тема совсем не подходила для шуток. Но если Талер называл ее таковой, значит, она должна была оставаться вне зоны доступа для таких вот неожиданных ночных бесед.

Тем не менее, глядя на своего соседа по комнате в течение пары, или пока тот ужинал, с неохотой вылавливая из тарелки серое синтезированное мясо, или пока садился на краешек своей кровати и медленно, предельно осторожно переносил раненую ногу с пола на матрас, он был не в силах избавиться от десятков по-прежнему свежих и ярких образов, бережно сохраненных памятью.

…Он очнулся в темноте подвала, бестолково пошарил по карманам и с горем пополам активировал запасной фонарик. Густые облака пыли, сырые каменные стены, сорванная с петель дверь. Запах гари, плесени и железа, но самое худшее – худой человек на полу рядом и блестящая в зыбком белом свете багровая лужа.

В ладони раненого все еще была сжата исцарапанная панель рации. Сквозь помехи пробивался испуганный, смутно знакомый голос:

– Рядовой Хвет, рядовой Кельман, прием! Вас вызывает капитан Рой. Сообщите, где вы находитесь, и мы пришлем туда спасательную группу…

Талер не пошевелился. Адриан тупо наблюдал за берегами красного озера на полу, и чем дольше он сидел, тем паршивее ему становилось.

Где мы находимся, безучастно рассуждал он. Где мы находимся? У меня отсутствует необходимая информация, капитан Рой. Единственное, что мне точно известно, что я точно ощущаю, что я могу уловить – это жар таких же красных, как вот это озеро, липких ручейков, ползущих по моей скуле. И тошнотворно мягкую вмятину там, где пару часов назад был изгиб моего виска.

– Рядовой Хвет! – надрывалась чертова рация. – Рядовой Кельман! Если вы немедленно не отзоветесь, я, Дьявол забери, сейчас же…

Дернулась тонкая ладонь. Задрожали темные ресницы, и луч фонарика выхватил из клубящейся пыли и темноты искаженное болью и белое, как мел, лицо.

– Капитан Рой, – едва слышно произнес Талер. – Прием. Это рядовой Хвет. Мы в подвале дома у западных окраин, через минуту я вышлю вам координаты.

Из рации донеслось нечто весьма счастливое, облегченное – и матерное.

Пальцы раненого скользили по крохотному сенсору, слепо натыкаясь не на те буквы и цифры, что крутились у Талера в голове. Миновала обещанная минута, капитан Рой напрягся и принялся торопить своих подопечных, а раненый сдался и отчаянно обратился к Адриану:

– Эй, приятель… у меня что-то не получается, я так плохо их вижу… нажми, пожалуйста, в строке сообщения: сектор D-15, точка AL-91. С пометкой «срочное». А-а-а, – кареглазый мальчишка отражался в голубизне его радужек черным зловещим силуэтом, – Шель. Привет, Шель, я так рад, что ты меня все-таки не бросил…

Рация упала на залитый кровью пол. Застывший, ни черта не соображающий, Адриан был не способен заставить себя отвернуться – или хотя бы двинуться, хотя бы выхватить такой необходимый предмет из липкого неукротимого озера.

– У тебя в кабинете что-то изменилось, да? А-а-а, ты повесил новую картину? Она красивая. Правда, я не очень люблю пейзажи, всякого навидался, пока ездил по Малерте, Линну и Соре, но художник молодец, да? Что со мной такое? Все нормально, о чем ты, я вернулся всего лишь сорок минут назад. По крайней мере, если верить сабернийским часам на башне…

Адриан облизнул как-то разом пересохшие губы.

– Талер, – умоляюще позвал он, – перестань.

– Прости? А-а, тебе интересно, как поживает Лаур? Замечательно поживает, у него больше нет никаких сомнений. На днях я познакомился с его матерью, невероятно милая женщина, а главное, такая заботливая… Шель, – и без того тихое бормотание перешло в едва различимый шепот, – я соскучился. Прошу тебя, не смейся, ладно?

– Талер, – Адриан понял, что еще секунда, и он либо сойдет с ума, либо заплачет. – Талер, пожалуйста…

Он запнулся на полуслове. Только что болтал, рассеянно улыбаясь кому-то, кого не было в пыльном сыром подвале, и вот – наступила тишина, такая вроде бы желанная, с таким трудом, как чудилось Адриану, отвоеванная, и все же – еще более страшная.

Он дрожащими руками поймал ускользающий контур оглохшей рации. Щурясь, вывел упомянутые боевым товарищем коды, встал и прошелся до широкой лестницы, уводящей наверх. Там, наверху, она была завалена – неподъемные для человека бетонные блоки лежали горой, и чудо, что лишь несколько достигли крохотного помещения, откуда стремительно убегал всякий намек на воздух.

– Рядовой… э… то есть лейтенант… – Адриан отдавал себе отчет в том, что несет какую-то околесицу, но ее надо было нести. – Погодите, я вспомнил – капитан Рой? Докладывает… рядовой Гофман… то есть, извините, рядовой Кельман.

Ему что-то отвечали. Он силился разобрать, что именно – и не мог.

– Здесь… нечем дышать. И еще… если позволите… ну ужас до чего жарко. Если вы поторопитесь, я буду вам… до гробовой доски… благодарен…

…Это потом ему рассказали, что его оглушило в ходе наступления. И что, пока в городе продолжали безжалостно копошиться танки, он валялся в мутной грязи и беззаботно посмеивался. И что если бы не Талер, если бы не подросток с перебитой, а вскоре – и почти надвое рассеченной левой ногой, его бы вдавили во влажный после дождя асфальт. Вдавили на уровне молочно-розовой кашицы, мало похожей на человека.

А тогда он лежал, чувствуя, как забавно качаются носилки под его телом, и смотрел в затянутое клубами дыма вечернее, постепенно угасающее небо. И где-то под его разбитым виском неуверенно, мягко повторялось: «А-а-а, Шель. Привет, Шель, я так рад, что ты меня все-таки не бросил…»

Он долго мучился вопросом, кто это, о ком была речь. Но стоило рассказать об этом Рози, как она схватила Адриана за ухо и потребовала пообещать, что он сдержится, что он ни за что не будет настаивать на объяснениях. И он пообещал, потому что она, Рози, понимала Талера куда лучше, чем понимал его лучший – и неясно, лучший ли? – друг.

– Мы не знаем, что с ним было до автокатастрофы, – горячо убеждала девушка. – И не можем рисковать. Мало ли, что произойдет, если мы зайдем к нему в палату и брякнем: «Эй, Талер, как ты себя чувствуешь? Нормально? Слушай, мы были бы весьма довольны, если бы ты сообщил, по какому такому Шелю скучаешь».

Шестая пара закончилась без каких-либо происшествий. Талер повеселел, Адриан, обнаружив это, повеселел тоже; Рози присела в некоем подобии реверанса, а мальчишки, подыгрывая, низко ей поклонились.

– Прекрасная госпожа, – разошелся Адриан, – позвольте заранее осведомиться, какое мороженое вам сегодня по душе? Потому что в интернете ходят слухи о любопытных новинках, и если вы согласитесь попробовать их в альянсе со мной, я буду вам буквально молиться. И даже возведу храм, поскольку денег у меня пока хватает и, наверное, хватит на восемь жизней вперед…

– Что ж, – серьезно отозвалась Рози, – если так, то я вынуждена принять ваше предложение.

За воротами их ждала Лара. С ней разговаривал какой-то невысокий парень со старших курсов, и на щеках Адриана выступил румянец, предательски выдав совершенно все – по его мнению, не менее предательские! – чувства.

Лара находчиво притворилась, что не заметила. На ее удачу – или неудачу, – она понятия не имела, что в телефоне и рабочем планшете кареглазого мальчишки ее номер записан под именем «Шоколад», и что он обожает эти ее темные, темнее, чем у него самого, глаза, и эти ее кудрявые волосы, и родинку в уголке нежно-розовых губ. И поэтому спокойно шла рядом, рассуждая о всякой ерунде и вызывая у Рози ухмылку, полную скрытого сочувствия.

Ливень закончился, но у горизонта все еще били молнии. Талер следил за ними завороженно и внимательно, с оторопью, но без малейшего намека на страх. Они были прекрасны. Они были… восхитительны.

И день тоже был восхитительный, и Лара, и смешно притихший, покрасневший Адриан, и Рози, и пахнущие дождем улицы, и капли на траве и цветах, и первые ночные фонари – скопления блеклого желтоватого пламени. И прохожие – во всяком случае, Талер так полагал, пока им навстречу с порога местной поликлиники не выскочила откровенно злая супружеская пара с ребенком, чьи глаза были небрежно перетянуты чистыми, пропитанными какой-то мазью бинтами.

Впрочем, нет. Злился мужчина – высокий, хорошо одетый, с измятой пачкой сигарет в ухоженных тонких пальцах. А женщина… женщина была в отчаянии.

Это уже не плач, подумал Талер. Это рыдания, это почти истерика, это… грань, беспощадно сломанная грань, за которой человека не собрать заново, не починить и не заставить дальше работать, как, допустим, заставляют работать часовой механизм. И этому не помочь, это навсегда, это… скверно.

Она кричала. Не обращая внимания на компанию полицейских – хотя какие из них полицейские этим вечером, темно-зеленая форма осталась там, за воротами, как и обруганный кареглазым мальчишкой парень со старших курсов, – не обращая внимания на пожилую супружескую пару, спорившую, какой товар на витрине универсального магазина более привлекателен. И не выпуская из своей ладони хрупкую ладонь мальчика – спокойного, едва ли не равнодушного мальчика, который либо старался не вникать в ее сгоряча брошенные фразы, либо действительно совсем о них не переживал.

– Диагональное искажение! – Женщина смотрела на мужа с такой горечью, будто знала его с детства, а потом он кого-то убил и невозмутимо пожал плечами, мол: «Ну и что?». – Может, у тебя есть идеи насчет того, как он будет жить?! Специальные очки, процедуры, терапия, но где, черт возьми, гарантия, что это поможет?! А все ты! – в сердцах она ударила мужчину в грудь свободной рукой. – Все, Дьявол забери, ты! Я тебя ненавижу, будь ты проклят, я хочу, чтобы ты умер! Из-за тебя мой ребенок – инвалид, из-за тебя он все равно, что покойник!

Крупные соленые капли катились по ее щекам. Мужчина поглядел на нее, как на грязь, отвернулся и не спеша двинулся вдоль сверкающего ряда вывесок.

Мальчик с плотным слоем повязок на верхней половине лица поджал губы. И безупречно вежливо произнес:

– Мама, нам пора домой.

Она опомнилась. И упала перед ним на колени, пачкая дорогое узкое платье.

– Да, конечно, – мальчик не дрогнул, хотя она прижала его к себе и начала гладить по наискось остриженным русым волосам. – Прости, пожалуйста. Я так испугалась и так расстроилась, что нечаянно вышла из себя. Ты в порядке? У тебя еще есть успокоительные? Хорошо. Сейчас поймаем такси.

– Талер, – с недоумением окликнула Рози. – Ну чего ты застрял?

Он поправил тугой воротник рубашки и бледно улыбнулся:

– Ничего.

В кафе было шумно и довольно тесно – хорошо, что Адриан заранее позвонил тамошнему распорядителю, и компании студентов достался отдельный столик у огромного окна. Как следует покопавшись в меню и до хрипоты наспорившись, они решили стартовать с пиццей, а финишировать с мороженым – Адриан и Рози выбрали шоколадное, Лара – клубничное, а Талер виновато попросил порцию обыкновенного пломбира.

После пиццы Рози благодушно притихла, понаблюдала за неуклюжим кареглазым мальчишкой еще немного и внезапно заявила:

– Я обожаю сыр. Эй, Адриан, смотри и учись, это делается вот так. Я обожаю сыр, – повторила она, – и еще я обожаю тебя, Талер.

Он растерянно поднял брови.

– В том плане, что ты хотела бы меня съесть?

– Угу, – подтвердила девушка. А затем, явно подражая какому-то преподавателю, перешла на деловой тон: – И еще в том, что вы, рядовой Хвет, с первого дня учебы мне нравитесь.

…Это был по-настоящему восхитительный день. И по-настоящему восхитительный вечер.

Он сидел за невысоким стеклянным столиком, пока сердитое небо швыряло вниз обжигающие копья молний.

И был абсолютно счастлив.

========== Глава девятая, в которой Габриэль знакомится с деревянной цитаделью ==========

Ночное чаепитие в трапезной сопровождалось потрескиванием свечей и сдавленным смехом некого господина Венарты. На скулах этого господина были нарисованы заостренные багровые линии, похожие на клыки, а одевался он во все черное и поэтому произвел на Габриэля, привыкшего к серебряному блеску доспехов, гнетущее впечатление. Как хайли, но они хотя бы носили строгую военную форму, а не зауженные – в полном соответствии с последней модой – ниже колена штаны и шелковые рубашки.

– Короче говоря, – подвел итог рыцарь, – ты хотел украсть мою Ру, но заклятие сбойнуло из-за того, что мы – близнецы? Из-за того, что в момент… эм-м, как же ты это говорил… в момент активации она была слишком близко?