Текст книги "Я тебя научу (СИ)"

Автор книги: serpensortia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Рицка, – ты впиваешься пальцами мне в плечи. Оттолкнешь? Я дышу тебе в шею, в ямку между ключицами. Губы задевают полосы рубцов. Их почти не видно сейчас, словно и нет, но наощупь…

– Рицка, – повторяешь ты, откидывая голову. Трусь об тебя щекой, принюхиваюсь, как ты недавно. Мне нравится, как ты пахнешь.

Ты не останавливаешь меня, только обнимаешь совсем железной хваткой. Я забираюсь пальцами в твои волосы, прихватываю зубами ухо – чуть-чуть, но у тебя вырывается стон, как от боли. Не такой, как вчерашняя, а другой.

– Соби? – я отстраняюсь. Ты не отпускаешь меня:

– Что?

– Тебе плохо?

– Нет, – ты качаешь головой, но как-то неубедительно.

Я не могу решиться и сказать тебе. Не могу сделать то, что уже не раз себе представлял. Знаешь как щеки горели… Не могу, и все тут. Но…

– Ты бы ушел, если бы я не сказал?

Ты закрываешь глаза:

– Это тебя беспокоит?

– Ага, – я киваю, – очень.

– Почему? – ты приподнимаешь бровь.

– Потому что это неправильно! – я ударяю кулаком по постели. Ты удивленно смотришь на меня:

– Неправильно? Что именно?

– Что все для меня! – я даже повышаю голос до нормального. – Что мне сделать, чтобы… Чтобы ты…

Слова кончаются.

– Чтобы я? – ты хмуришься. – Чтобы я – что, Рицка?

– Ничего, – я отодвигаюсь и отворачиваюсь.

Ты терпеливо вздыхаешь:

– Скажи, чего ты хочешь. Я это сделаю.

– Забудь, – советую я мрачно.

– Нет, – ты пытаешься меня повернуть. Я упираюсь, хотя это довольно трудно – одна твоя рука у меня под головой, вторая на талии. – Рицка… Я не понимаю тебя.

– И не поймешь, – сообщаю я еще мрачнее. – Я не хочу так, Соби! И не хочу, чтобы ты...

– Рицка, я не могу не чувствовать, – возражаешь ты тихо, но твердо. – И я всего лишь стремлюсь избавить тебя от…

– Да я не об этом! Может, я не хочу, чтобы ты меня избавлял!

Это вырывается со злости, не иначе. Наступает тишина.

Ты очень долго молчишь. Я успеваю несколько раз проклясть себя за болтливость. А потом говоришь странным голосом:

– Если так… прикажи.

Я пытаюсь уползти из твоих рук. Ты, наверное, совсем ненормальный. Как можно – это приказывать?! Но ты держишь крепко.

– Зачем? Если не хочешь, зачем?! Тогда не надо!!

Ты привлекаешь меня ближе, укрываешь.

– Это не так, Рицка.

У меня обрывается дыхание.

– Соби… ты…

– Я тебя люблю, – ты привлекаешь меня к себе, как во сне, – и хочу быть с тобой. Я просто думаю, что…

– Сейчас напомню кому-то про возраст согласия, – перебиваю я сипло. – Тебе вредно все время думать, Соби! Ты меня замучил своими мыслями!

– Прости, – ты касаешься губами моего виска. – Уснешь?

Я тебя сейчас придушу.

Прижимаюсь к тебе спиной. Ты будто цепенеешь – но не отодвигаешься. Решившись, вытягиваю руку назад и нахожу твое запястье – ты не противишься, только пытаешься перехватить мои пальцы. Я не даюсь и опускаю твою ладонь… тебе… туда, куда ты всегда кладешь мне.

У тебя вырывается какой-то слабый горловой звук, а потом ты говоришь так тихо, что я почти не слышу:

– Рицка, это уж слишком.

Я замираю неподвижно. Ты глубоко вздыхаешь и добавляешь:

– Ты… не обнимешь меня?

Я рывком поворачиваюсь на постели, сминая покрывало, и цепляюсь за тебя. Ты прижимаешь меня той рукой, на которой я лежал.

– Соби…

Ты почти неслышно стонешь, напрягаешься, как струна, даже вибрируешь, по-моему. У меня глаза зажмурены, крепко-крепко, и я тебя правда сейчас задушу – так сильно удерживаю…}

}…Ты долго-долго выдыхаешь и целуешь меня в шею. Потом устраиваешься так, чтобы я не видел твоего лица. Я утыкаюсь подбородком тебе в макушку.}

}– Днем поедем в Одайбу, – предлагаешь минут десять спустя.

– Не-а, – я качаю головой, ты не видишь, но должен чувствовать. – Дома останемся.

– Почему? – ты пытаешься приподняться, я не даю.

– Потому что тебе вчера плохо было. И дома найдем, чем заняться.

– Но со мной все уже нормально, – ты чуть слышно усмехаешься, – разве ты сам не знаешь?

– Знаю, что дома будешь сидеть, – упрямо возражаю я. – И не вредничай, Соби!

– Слушаюсь, – твои плечи расслабляются. – Но если передумаешь, скажи.

– Спи уже, – я легко дергаю тебя за волосы.

– Сплю, – ты еще раз касаешься губами моей шеи.

И действительно засыпаешь.}

}14.

Я выхожу из парикмахерской с непривычным ощущением, что взгляд стал шире.

Не знаю, как ты меня убедил. Раньше волосы мне стриг только Сэймэй, потому что у меня была боязнь острых предметов. Мама часто замахивалась на меня вилками, ножами… Ножницы не внушали мне страха только в руках у брата. После его смерти я не стригся. Почти год прошел.

Ты мне ничего не говорил, ни разу. Не показывал, что замечаешь, как постоянно отвожу с лица непослушные пряди. А на прошлой неделе предложил подровнять челку, чтобы в глаза не лезла. Я представил щелкающие ножницы в чужих руках и отказался. Тогда ты пристально посмотрел и сказал, что можешь сам меня подстричь, если мне не хочется никуда идти. Но это означало бы признаться, что боюсь, я опять отказался, и ты не стал продолжать.

А сегодня днем я предупредил, что после школы отправлюсь в библиотеку, а из нее в парикмахерскую через пару кварталов. И дома появлюсь не раньше ужина.

Ты согласился. У тебя послезавтра очередной экзамен, так что я велел тебе сидеть дома и заниматься. Похоже, ты послушался: голос был сосредоточенный.}

}На улице уже почти стемнело. Я бросаю взгляд на часы: четверть восьмого. Поправляю кепку, спускаюсь с крыльца на тротуар и ускоряю шаг. Холодно, в лицо летит мелкий колючий снег, хорошо, что куртка не продувается.}

}– Эй, ты! – раздается за спиной, когда я подхожу к остановке. Оглядываюсь и вижу трех парней – один жует жвачку, двое курят. – Ты, ты! Иди-ка сюда, недомерок!

Я щурюсь, пытаясь сообразить, откуда знаю говорящего:

– Вы кто?

– Счас вспомнишь! – он в два шага подскакивает ко мне и наматывает на руку ремень сумки. – В ноябре ты мне, крысенок, чуть руку не прокусил, а теперь не узнаешь? Обещали ж встретить, забыл?

Осенний парк, еще до снега, плачущая Юйко… Они разражаются гоготом:

– О, признал! Ну, по-хорошему пойдешь или как?

– Да ладно тебе, – вступается третий, который до сих пор молчал, – пусти пацана, он и так сейчас со страху лужу сделает. На кой тебе этот младенец сдался?

– Да он мне, гад, такие следы зубов оставил, пришлось матери сказать, что собака покусала, – он дергает меня за сумку. – Папу-маму звать будешь?

Я хмыкаю, хотя внутри становится противно-зябко:

– Если вы трое на одного храбрые, зачем звать? Пошли, только недолго!

– Говорливый, – они переглядываются. – Сейчас расхочешь говорить. Тут недалеко. А насчет недолго – не обещаем, дружок, не обещаем…}

}Какой-то тупик, перегороженный мусорными контейнерами, стены без окон по ту и другую сторону. В пяти шагах от нас людная улица, а здесь темно и тихо. Ни ветра, ни снега, только они – и я.

Я не боюсь боли. Я ее часто терпел. Я сумею.

Только бы не все на одного…

А они так и делают. Успеваю увернуться от кулака, подставить ножку – и все. Удар в солнечное сплетение заставляет задохнуться и закашляться. Другой, метящий в скулу, задевает меня скользом, зато отдается звоном в ухе.

Они выше.

Сильнее.

Их трое.

И они готовы метелить меня, пока их кто-нибудь не спугнет… или…

Бросаюсь на ударившего, пытаясь попасть головой ему в живот. Он отпрыгивает, я по инерции пролетаю вперед и падаю на колени. Шапка сваливается, кто-то пинком отшвыривает ее.

Меня за волосы вздергивают вверх. В руке у того, узнавшего, бритва.

– Ты меня запомнишь, – ухмыляется он, – лет-то тебе сколько, малыш?

– Не твое дело!

Что он собирается… Просто порезать меня? Или?.. Я отчаянно дергаюсь, но меня крепко хватают за локти.

– Вы, уроды! – я пинаюсь, а они ржут. – Пустите, слышите?

– Слышим, слышим, – ухмылка делается совсем гадкой. – Парни, а у меня идея! Смотрите, какой он хорошенький, прям девчонка! Как считаете?

Я не вижу тех двоих. Один у меня за спиной, второй где-то сбоку. Не вижу – зато взгляды чувствую. Не знаю, смогу ли отмыться от них… если вырвусь… Конечно, вырвусь! Должен!

На ширинку джинсов ложится чья-то ладонь. Никогда не чувствовал такого омерзения и страха. Как в кошмаре. Отчаянно лягаюсь:

– Сволочи! Не смейте!

– А ты прав, – обращается держащий меня к тому, который с бритвой. – Только не здесь. Прихватим на квартиру?

– На всю ночь сказка! – они перемигиваются над моей головой.

– Поехали. Где тачка?

– За углом, – не очень уверенно говорит третий, – а куда потом денем? Он ведь нас заложит! Да и несовершеннолетний…

– Глаза завяжем. Счас он нас не видел как следует, описать не сможет. Ну а сунется описывать… С того света достанем, – он нагибается ко мне и дышит в лицо запахом фруктовой жвачки. – Понял?}

}«Соби!! – я кричу про себя, но так отчаянно, что даже они должны слышать. – Соби!!»}

}– А мордашку я тебе потом подрисую, – обещает первый, – чтобы больше на настоящего мужчину походил.}

}– Он больше мужчина, чем ты.}

}Я даже не сразу понимаю, что у меня уже свободны и руки, и волосы. Одна твоя ладонь ложится мне на плечо, другая сжимает запястье того, с лезвием. Ты так сдавливаешь пальцы, что я слышу хруст костей.

Сломанная кисть повисает, как перчатка, лезвие падает. Парень шипит от боли, а потом делает резкое движение вперед, целя здоровым кулаком мне в лицо. Нос сломает, понимаю я будто со стороны. Не успеть увернуться…

Твоя ладонь встречает его на полдороге, стискивая, выкручивая, выламывая – так, что он выгибается вслед за твоим захватом. И я второй раз слышу противный хруст.

Третий, кажется, успел сбежать, а второй еще здесь, выдергивает нож. Я вскрикиваю, ты стремительно хватаешь меня за плечо и поворачиваешь. Я утыкаюсь в тебя. Как в тот… самый первый раз.

Не знаю, что ты делаешь. Но он до тебя, похоже, так и не дотягивается.}

}Тишина. Я не могу поднять голову или хоть открыть глаза. Разревусь сейчас, вот картинка будет.}

}– Рицка, как ты? – ты гладишь меня между кошачьими ушами. Я судорожно киваю. – Тогда постой минутку, пожалуйста.

Осторожно размыкаешь мои руки, находишь отлетевшую в сторону кепку, сумку, наклоняешься:

– Держись крепче, – и обнимаешь меня. Ты без пальто, только в домашнем джемпере и джинсах.}

}Мы стоим посреди комнаты, и я никак не могу тебя отпустить. Ты все делаешь сам: отбрасываешь вещи, еще раз расцепляешь мои ладони – я даже пальцы успел переплести, не помню, как, – садишься передо мной на корточки, расстегивая молнию на куртке. Останавливаю тебя, расстегиваю ее сам. Ты помогаешь мне выпутаться из рукавов, не мешаешь, пока я разуваюсь… Вот только меня ноги не держат, чтобы отнести все это на вешалку. И еще я почему-то не могу на тебя смотреть.

– Рицка, – ты берешь меня за руки, – все позади. Они больше тебя не потревожат.

– Ты их… – начинаю я глухо, медленно, язык не поворачивается продолжить.

– Нет. Хотя следовало бы. – Все-таки смотрю. У тебя очень темные, жесткие глаза. – Я помню, что ты не хочешь смертей. Только поэтому.

Я глубоко вздыхаю и опускаюсь на пол. Ты тоже садишься, отодвигаешь подальше куртку, кроссовки, привлекаешь меня к себе:

– Через пару часов они очнутся. На улице не мороз, так что насмерть не замерзнут. А их третий товарищ, кажется, попал под машину, так торопился. Я не проверял, уцелел он или нет.

– Под машину?.. – переспрашиваю я шепотом. – Откуда ты знаешь?

– Видел краем глаза, – ты медленно перебираешь губами мои кошачьи уши. – Тебя замечательно подстригли.

Черт знает, с чего у меня от этих слов намокают ресницы.

– В любом случае, они тебя уже не помнят, Рицка, – продолжаешь ты ровно, успокаивающе. – Кто бы они ни были.

Ты не спросишь. Я знаю.

– Двое – те, которые осенью к Юйко приставали, помнишь? – я откидываю голову тебе на плечо. – Ты еще сказал, что надо было тебя позвать… А третий за компанию.

– Помню, – ты отпускаешь ухо и начинаешь дышать мне в затылок. – Обычно такие драки забываются. Видимо, вы их слишком удачно поколотили.

– А если они Яёи теперь выследят? – приходит мне в голову запоздалая мысль. Ты обнимаешь меня крепче:

– Едва ли. Они всё забудут.

– Так это они меня забудут, – я открываю глаза и упираюсь взглядом в лежащую у торшера открытую книгу. Наверное, ты читал, когда я позвал, и уронил ее.

– Они не вспомнят ни тебя, ни причину, по которой тебя узнали. Не думаю, что Яёи-тяну что-нибудь грозит. К тому же наверняка вы столкнулись случайно. Успокойся, Рицка. Хочешь, я тебе сделаю горячую ванну?

Хватка чужих рук вспоминается, как наяву, я брезгливо передергиваюсь и киваю. Ты легко целуешь меня в щеку:

– Ты дома. Все обошлось.

Отстраняешься, чтобы встать, и я ловлю тебя за руку:

– Соби…

Ты смотришь на меня сбоку:

– Да, Рицка?

– Ничего. Можно, я не буду запирать дверь?

Ты внимательно изучаешь мое лицо:

– Если хочешь, я могу побыть с тобой.

Я вспыхиваю и отвожу глаза. Мне подстригли только челку и виски, длину волос оставили, но теперь за ними больше не спрячешься.

– Я не говорил, что чего-то боюсь!

– И я не говорил, что ты чего-то боишься, – ты поднимаешься с пола, протягиваешь руку. – Я мог бы читать рядом с тобой. Но если ты возражаешь, то не буду.

Я встаю и секунду молчу, не отпуская твою ладонь. А потом вздыхаю:

– Не возражаю.}

}Теперь вода пахнет иначе. Чем-то хвойным. Ты приносишь свежее полотенце, задергиваешь занавеску так, чтобы меня видно было, когда я туда заберусь, только по плечи, и отворачиваешься, пока я раздеваюсь. Я смотрю тебе в спину. Твои слова отдаются в ушах, как эхо. «Он больше мужчина, чем ты». Соби…

– Что? – ты не оглядываешься, но наклоняешь голову набок, я, оказывается, вслух тебя позвал.

– Нет, так просто, – ложусь в ванну, устраиваю голову на бортике. – Можешь смотреть.

Ты слегка улыбаешься и приносишь из комнаты книгу. Анатомия и еще чего-то там, написано на корешке. Садишься на низкий стульчик, вытягивая ноги чуть ли не до порога ванной, и говоришь перед тем, как углубиться в чтение:

– Скажи, если будешь совсем засыпать. Я тебя выну и уложу.

– Ну прямо, – я фыркаю. – Не усну. Соби, ты… – слова вырываются раньше, чем успеваю обдумать, – ты меня сразу услышал?

– Мгновенно, – ты поднимаешь взгляд от текста. – Почему ты спрашиваешь?

Я сползаю поглубже. Ты ловишь меня под подбородок:

– Куда ты? – и возвращаешь назад. – Это было совсем иначе, Рицка, – добавляешь тихо. Вот теперь и правда хочется сползти в воду с головой. – Твое Имя для меня равносильно награде. Я не знал, что связь можно чувствовать так.

– Как? – любопытство пересиливает.

– Как… – ты задумчиво щуришься, – как подлинный зов. Без боли.

– Боли? – одними губами повторяю я. – Это когда я раньше звал, да?

– Не ты, – ты разглядываешь плафон лампочки. – С тобой с самого начала было по-другому. Связь была слабее, в силу разных причин, однако…

– Ясно, – я кладу голову на твою подставленную ладонь. – Тебе, наверное, холодно было на улице?

Ты усмехаешься и теперь смотришь прямо на меня:

– Я не почувствовал.

У тебя были такие глаза, когда ты сказал, что они заслуживают смерти… А я почему-то ни капли не боюсь.

– Много успел прочесть за день?

– Много. Даже нарисовал несколько эскизов, – ты откладываешь учебник. – Мне кажется, или ты задался целью сделать меня идеальным студентом?

– Ну, не помешало бы, – я знаю, что ты улыбаешься, даже когда у тебя лицо серьезное.

– Запомню, – ты киваешь, не отводя глаз. – Впрочем, если тебе интересно, я и не отстающий.

– Мне все интересно! – я устраиваю голову удобнее. – Все, что тебя касается.

Ты опускаешь ресницы. Я знаю, что ты скажешь. «Спасибо, Рицка». В очередной раз.}

}– Я люблю тебя, Рицка, – говоришь ты спокойно. – Если бы они посмели… что-нибудь с тобой сделать, я убил бы их, не раздумывая.

Меня жаром обдает от твоих слов. Ты все понял. Конечно, ты все понял.

Ты пересаживаешься на бортик ванны, нагибаешься и осторожно касаешься моих губ:

– Отдохни.

Закрываю глаза и обнимаю тебя. Надо будет потом посушить твой джемпер.

– Читай, – вздыхаю, когда мы перестаем целоваться. – Потом я вылезу и будем ужинать. Ладно?

– Разумеется, – ты заново устраиваешься на стульчике, раскрываешь «Анатомию». – И пить чай. У нас еще остались крекеры.}

}*

– Ты считаешь, что очень заметно? – Кио ерошит волосы, они у него уже как у дикобраза в разные стороны торчат. – Может, он не увидит?

– Кио, если это вижу я, полагаешь, не заметит один из наших главных преподавателей? Объяснишь огрехи манерой писать? Воля твоя. Я бы не стал рисковать. Если тебе снизят баллы за стиль, то сам понимаешь.

– Спасибо, Со-тян, умеешь утешить! – Кио сует в рот кончик кисточки и начинает его жевать. – И что мне делать? Я же не успею исправить за ночь!

– Почему? – ты пожимаешь плечами. – Здесь работы часов на пять, не больше.

– Потому что иначе завтра я отключусь прямо на экзамене! Ты, может, и способен бодрствовать сутками, но я должен выспаться!

– И что ты предлагаешь?

– Ничего! Я пришел спросить совета! Ты сам закончил или нет?

– Почти, – ты отнимаешь у Кио кисточку, – отдай. Она мне еще пригодится.

Он машинально выпускает погрызенный кончик:

– Как тебе удалось? У тебя же позавчера даже в карандаше сделано не было! Когда ты умудрился в тушь перевести?

– Минувшей ночью, – ты ставишь кисточку в углубление на подставке около мольберта. – Для меня сложнее сделать первый абрис. Доводка проще. Вот, взгляни.

Ты отходишь к стене и возвращаешься с большим рисунком в плотной картонной раме. Кио присвистывает, оценивая объем работы:

– Ты что, вообще не ложился? И сегодня не собираешься? Мне бы твою выносливость, Со-тян! Ты как машина, честное слово!

– Э, э, полегче на поворотах! – вмешиваюсь я. – Кио, ты про свои очки помнишь?

Он недоуменно приоткрывает рот:

– А причем тут мои очки?

Ты фыркаешь у него за спиной. Я кладу ладонь на лежащую на коленях книгу, чтобы не перелистывалась:

– Не обзывайся!

– Ой, Рицка, – Кио машет рукой, – нашел к чему придраться, честное слово! У нас экзамен завтра, проникнись и прочувствуй!

– Я уже проникся, – парирую я, – при ком, по-твоему, Соби занимается? Нечего тут наезжать!

– Да не наезжаю я! – Кио снова взлохмачивает волосы, – я пытаюсь убедить его мне помочь!

– Ах, вон оно что, – чуть насмешливо тянешь ты, – тогда стоит формулировать четче, Кио. Если ты не забыл, у меня тоже еще осталась незавершенная работа.

– Да у тебя девяносто процентов выполнено! Со-тян!

– Что?

– Ты же все равно сегодня спать не будешь, а? Может, хоть глянешь?

– С чего ты взял, что я не буду спать? – ты отставляешь свой рисунок обратно к стене. – Перед экзаменами полагается высыпаться.

– Угу, – откликаюсь я, не отрываясь от чтения. Сам удивляюсь, как тебя без приказа удалось в этом убедить.

Кио снимает и начинает протирать очки:

– Знаешь, Рицка, за три месяца, что ты здесь живешь, я перестал узнавать этот дом!

– Почти четыре, – поправляю я, переворачивая страницу. – Ну и что?

– Да ничего. Так просто. А я думал, это Соби следит за тем, чтобы ты школу не прогуливал!

– Чего-о? – я вскидываю глаза. – С какой стати мне ее прогуливать?

– Да не знаю, может, просыпаешь первые уроки…}

}Кио стушевывается, но, по-моему, не оттого, как я смотрю, а из-за твоего молчания. Он пожимает плечами и неловко улыбается:

– Ладно, вы что? Я же просто пошутил!

Я только хмыкаю и возвращаюсь к учебнику. Честное слово, при Кио читать невозможно. А я и так не очень понимаю тему «будущее время в прошедшем» в английском языке. Шинономе-сэнсей сказала, что я могу не записываться в кружок, но если у меня возникнет желание, то она даст мне хороший самоучитель. Я подумал и согласился, потому что ты говоришь по-английски, и в случае чего можно пристать к тебе с вопросами.

Но, видимо, языком можно заниматься только в тишине. А Кио и тишина несовместимы.

– Ты успеешь закончить, если поторопишься, – говоришь ты сдержанно. – Прости, но в этот раз я не смогу тебе помочь.

Ты его выгоняешь. Почти открыто. Я тяжело вздыхаю, но нельзя же лезть все время. Молчу.

– Рицка?

Я дергаю ушами, не глядя на тебя:

– А?

Ты обходишь Кио, садишься на кровать:

– Ты хотел что-то сказать?

Я прикусываю губу и киваю:

– Да. Давайте чаю попьем? У меня от английского уже в горле першит. Ты мне завтра эту тему объяснишь?

– Конечно, – ты дотрагиваешься до моей руки. – Какой тебе чай?

– Твой. Каркадэ.

– Хорошо.

Ты уходишь на кухню, а Кио так смотрит, что мне даже не по себе. Почему он за тобой не пошел? Я ежусь.

– Рицка, – Кио дожидается, чтобы я на него взглянул, – я бы дорого дал, чтобы оказаться на твоем месте. Хотя я тебе все равно благодарен. Ты из Со-тяна другого человека сделал.

– Хватит, – я закрываю учебник и спускаю ноги на пол. – Я не буду обсуждать с тобой Соби!

– Не обсуждай, – Кио невесело смеется. – Он тебя тоже никогда не обсуждает.}

}– Рицка, – доносится из кухни твой голос, – тебе класть лимон?

– Нет, – откликаюсь я. – Кисло же будет! Это извращение – красный чай с лимоном!

– Кому как, – ты звенишь чашками, и я киваю Кио:

– Пошли, что ли?

Он скребет в затылке:

– Пошли.}

}«Ты и правда вчера очень долго не ложился. Установил мольберт, чтобы он загораживал отодвинутый от кровати торшер, и рисовал. Я лежал и смотрел в полумраке на твое серьезное лицо. Видел, как ты закончил с карандашом, как начал переводить все в тушь, несколько раз недовольно вздохнув. Мне показалось, что не из-за работы. Я ждал, ждал, а когда на часах было три, не выдержал и спросил:

– Соби, ты вообще ложиться собираешься?

Ты даже вздрогнул от неожиданности, отступил со света, пытаясь разглядеть меня. После того, как несколько часов смотрел на белую бумагу, наверное, тебе не очень удалось.

– Рицка, почему ты проснулся? Плохой сон?

– Я еще и не засыпал, – сообщил я, садясь в постели. – Я тебя жду.

Ты растерянно моргнул пару раз – у меня глаза привыкли к сумраку, так что я заметил.

– Но тебе же в школу завтра! Почему ты мне не сказал?

– Потому что ты занят, – объяснил я. Как ребенку прямо. – Вот мне и интересно, я всю ночь на тебя буду смотреть? Или есть надежда?

Ты подошел, сел на самый краешек постели:

– Конечно, есть. Сейчас я лягу. Еще несколько минут, и все.

– Не закончил, – предположил я наудачу. Ты согласно кивнул:

– Нет, но у меня завтра целый день.

Спрашивается, зачем тогда сейчас торчать у мольберта, вертелось у меня на языке, но я сдержался. Ты быстро отставил к окну все рисовальные принадлежности, вернул на место торшер, выключил его и ушел в ванную. Потом вернулся. Я подвинулся, и ты осторожно лег – так, чтобы не задевать меня. Я, честно говоря, не понял. Мне казалось, что после субботней ночи… Я уставился на тебя, зная, что ты это почувствуешь.

Ты молчал довольно долго, потом вздохнул:

– Что такое, Рицка? Отчего ты не засыпаешь?

– А ты?

– Я думаю.

Замечательный ответ.

– Я тоже!

Ты повернулся:

– О чем, если не секрет?

– А ты о чем?

Ты фыркнул:

– Рицка, отвечать вопросом на вопрос невежливо.

– А мне все равно! – я приподнялся на локте. – Ты вообще ложиться не хотел! Тебе… после того, как меня…

– Ты с ума сошел, – ты тут же сгреб меня, обнял так, что я задохнулся, прижался губами к виску. – Рицка, как ты мог допустить такую глупую мысль?

Я попытался вырваться, хотя очень не хотелось:

– Как-как! Ты так себя ведешь!

Ты тихо рассмеялся:

– Я тоже опасался, что тебе будет неприятно.

Я даже задохнулся от возмущения:

– Объясни-ка!

Ты не ответил, только сжал меня еще крепче. Я честно боролся, а потом устал и положил голову тебе на плечо:

– Это не у меня мысли глупые. Это у тебя кретинские.

– Ладно, – согласился ты, осторожно забираясь рукой под мою пижамную кофту. Я вздрогнул и вжался в тебя:

– Соби, имей в виду, тебе меня будить.

– Я поставил будильник, – твои губы скользнули по моей щеке, а рука доползла до места между лопатками – мне нравится, когда ты там меня гладишь. Я закрыл глаза:

– Учти, я ведь и ответить могу…

Ты на секунду замер. Я тоже. До сих пор я такого не говорил. А потом ты подышал мне на губы:

– Да, Рицка, – и накрыл их своими.}

}Ты никогда не раздеваешься. Не разрешаешь тебя касаться там, где любишь, я уже понял, что любишь, ласкать меня. Перехватываешь мою руку, целуешь в ладонь и кладешь себе на грудь. Я знаю, что это протест. Зато все остальное уже почти можно. Целоваться, притираться к тебе так, что стук сердца слышен, и еще… Ты сам ни за что не сделаешь этого при мне, я знаю. Я не пытаюсь говорить это словами – со стыда сгорю. Вместо этого беру твою руку – и веду ее вниз. И ты почти всегда шепчешь потом спасибо. Не могу думать, за что. Не представляю, почему.

А утром ты будишь меня в школу и смотришь, сильно ли я заспанный…»}

}– Вкусное печенье, – Кио берет еще один крекер. – Давно я эти взрывающиеся штучки не ел. Надо будет тоже взять. Где покупали?

– В «Токивадо», – вспоминаю я название магазина. – На Накамисэ-дори.

Кио недоверчиво уставляется на меня:

– Там же давка и сплошные туристы!

– И что с того? – возражаю я. – Зато рядом Асакуса Каннон.

– Да там тоже одни иностранцы! Его стоит посещать, когда нет никого!

– Если ты знаешь такое время суток, мы тебя с удовольствием выслушаем, – ты проверяешь количество чая в моей чашке и доливаешь еще. – Ночь не подходит.

– Догадываюсь, – Кио ненадолго задумывается. – Нет, не знаю. Может, есть дни, когда комплекс закрыт для туристов?

– Возможно, – ты поднимаешь бровь. – Но не сказал бы, что они нам сильно мешали, – твой взгляд вдруг делается отчужденным, ты плотно сжимаешь губы.

Смотрю на Кио: он, кажется, не заметил перемены и продолжает разглядывать твою шею.

– Гм, – произносишь ты сухо, и он спохватывается:

– Со-тян, извини… Просто я, кажется, первый раз с нашего знакомства… Ты что, бинты снял?

Твоя рука, лежащая на столе, вздрагивает, словно ты хочешь закрыть горло, но ты не двигаешься:

– Да. Что в этом странного?}

}«Снял. Еще бы было не снять! Хорошо, что в воскресенье мы никуда не поехали. Я думал, придется привязать тебя к кровати, чтобы ты в ней остался. Потом вспомнил кое-что и попросил «пожалуйста» – самым приказным тоном, на какой способен. И ты смирился. Просидел весь день, оперевшись спиной на подушку и через каждые три часа меняя повязку на горле. Мы ее уже даже не из бинтов делали, а из чистых тряпок, которые ты держал в шкафу, чтобы после рисования вытирать руки. Рубцы сильно кровили, ты был очень бледный, но все равно улыбался, будто чему-то радовался. А когда я с сомнением предложил – может, еще раз соединить Имя? – поспешно протянул мне руку. Странно, когда ты черпал у меня энергию при поединках, у меня потом сил шевельнуться не было. А тут, кажется, не только тебе их прибывало, но и мне тоже. Я так и сидел рядом целый день, а ты то читал, то засыпал, прямо с открытой книгой на коленях.

Это было пять суток назад. Я не сразу заметил разницу. Когда ты вчера повязал вместо бинтов широкий шейный платок, у меня, как сейчас у Кио, пропал дар речи. Ты очень серьезно поглядел на меня и сказал, хотя я не спрашивал:

– Мне кажется, что они затягиваются.

Я кивнул. Ты подошел, взял меня за руку:

– Не думал, что такое возможно. Спасибо, Рицка.

– За что?

– Это твоя заслуга.

Объяснил, называется. Какое это ко мне имеет отношение? Из-за Имени?.. Но каким образом?»}

}– Странного? – Кио фыркает. – Нет, ничего, если не считать, что ты всегда в бинтах был. То руки, то пальцы, то шея… А в последнее время нет. Что, перестал влипать в сомнительные истории?

Ты не отвечаешь и смотришь на меня. Кио прослеживает твой взгляд и картинно подносит ладонь ко лбу:

– Только не при мне, прошу вас! Моя хрупкая психика этого не перенесет!

Ох, ты ж сейчас скажешь, что его никто не держит… Пинаю тебя под столом, и ты сдерживаешься, хотя глаза у тебя холодные.

– Слушай, Кио, – начинаю я, – ты когда-нибудь бываешь серьезным?

– Я всегда серьезен, – он трагически закатывает глаза. – Один теперь без бинтов, второй уже сколько времени без пластырей. Что-то происходит, а мне ничего не рассказывают! И эти люди – мои друзья!

– В наблюдательности тебе не откажешь, – ты усмехаешься, – но умение делать выводы ты так и не освоил, Кио. В противном случае ты понял бы без уточнений.

– Что понял? – он выпрямляется на табурете.

– Что задавать вопросы обо мне и Рицке – пустая трата времени.

М-да. Я чуть заметно качаю головой, ты так же пожимаешь плечами. Кио крепко сжимает ладонями чашку:

– Да была охота спрашивать. Я только порадовался, Со-тян. Извини.

Ты поднимаешь бровь:

– Спасибо, Кио. Ты же знаешь, не стоит обо мне волноваться.

– Знаю, – он хмуро улыбается. – Просто привык. Рад, если у тебя там… заживает.}

}Значит, Кио видел. Я почему-то думал, что нет. Тогда понятно, почему он упорно считал, что тебе боль нравится. Потому что кто такое в здравом уме позволит с собой сделать? Если, конечно, этот кто-то не Боец и нож не в руках у Жертвы…

Я сохраняю лицо спокойным. Почти научился от тебя. Ты не знаешь, что я в курсе. И не должен узнать.}

}Кио допивает чай и встает:

– Значит, говоришь, видно, что фоновые линии не доведены до ума? Пойду заканчивать. Спасибо, что посмотрел!

Ты киваешь:

– Не за что.

Уже на пороге Кио смотрит на меня:

– Спасибо за чай. Пока!

Ты запираешь дверь, а потом уверенно произносишь:

– Ты сердишься, Рицка.

Что, заметно? Я не отвечаю. Тебя, кажется, беспокоит мой взгляд:

– Хочешь меня отругать?

– Нет, – я вздыхаю, – зачем?

– Но…

– Нет, Соби, – я встречаюсь с тобой глазами. – Как ты говорил: «Я не вправе вмешиваться в твои отношения с другими людьми». Помнишь?

– Да. Но ты волен это делать.

– Еще чего, – я хмыкаю. – Не собираюсь. Лучше скажи, сколько тебе самому осталось работать над картиной?

– Часа три, – ты подходишь ближе.

– Успеешь закончить? – я смотрю на вешалку за твоей спиной.

– Конечно. Почему ты спрашиваешь?

– Хочу ночью выспаться, – я разворачиваюсь на пятках и иду на кухню. – Приступай, я вымою посуду.

Ты идешь за мной. Я останавливаюсь, не оглядываясь:

– Что тебе непонятно?

– Ты сердишься, – повторяешь ты. – И заботишься?

Я сердито фыркаю:

– Чем разговаривать, занялся бы делом!

– Повинуюсь, – ты касаешься губами кончика моего уха и выходишь.

Я тихо скриплю зубами и принимаюсь мыть посуду.}

}

}*

Во врачебном заключении, которое составляется на меня каждые полгода, все время отмечается «склонность Аояги Рицки к логическому анализу». Одно из двух: или врачи ошибаются, или говорят о какой-то другой логике. Потому что я этот факультатив никак не могу осилить. Занимаюсь назло самому себе – а толку мало. Концепция множеств на первый взгляд простая, на второй еще проще, а на третий мозги вывихнешь.

– Рицка, – шепчет сбоку Яёи, – слушай, ты понял?

– Не-а, – признаюсь я. – Давай еще раз.

– Давай. Только мне кажется, что мы все равно не вникнем.

– Другие же справляются, – возражаю я упрямо. – Перечитаем условия. Потом сравним выводы. Начали.