Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 49 страниц)

– Ты не будешь стоять Фархат, – сказал он.

– Почему это? Как он не будет стоять, – в ярости крикнул на него надзиратель,

– А потому, – ответил Каро, – что его рассмешил я, и он тут не виноват.

– Тогда станьте на колени оба! – приказал надзиратель снова, указывая пальцем на угол.

– Ни я, ни он не станем, – взволнованно и дерзко заявил Каро!

Я заметил, как Каро побледнел. Его руки дрожали и глаза наполнились кровью. Это служило признаком его невероятного бешенства. Я не помню, что еще говорил надзиратель, но помню, как Каро накинулся на него точно так, как тигр бросается на слона и схватил его за горло. Надзиратель качнулся и подобно Голиафу свалился на землю… Каро железными пальцами придавил ему горло, и несчастный Халфа уже хрипел… Тут Каро выпустил его шею и, став ногой ему на грудь, сказал:

– Вот тут я стану на колени!..

Всем классом мы еле спасли Халфу из когтей Каро. Но бедный Халфа целых полтора часа лежал в обмороке.

Каро тотчас ушел из школы, и уже больше не вернулся туда…

Глава 10.
ОРУЖИЕ

Покинув школу, Каро стал вести бродячую жизнь. Многие считали его помешанным. Часто его бабушка приходила ко мне поздней ночью и с отчаянием говорила:

– Фархат, милый, его опять нет…

И горькие слезы обильным потоком лились из глаз бедной старушки.

Я выходил на поиски и где только не искал его. Иногда я находил его у потока или на высоком страшном утесе, где он обыкновенно сидел, погрузившись в какие-то думы и мечты. В чем было его горе, я не знал. Что его томило и гнало в безлюдье? О чем он думал? Все это было тайной. Но было ясно, что его терзает какая-то внутренняя тревога, и он ищет спасения в одиночестве и безлюдии.

Я его ни о чем не расспрашивал, так как знал, что раз он сам что-либо не говорит и скрывает, то всякие расспросы будут только раздражать его, а ничего он не скажет.

Я спросил Аслана, которого Каро считал умнее меня и с которым часто совещался. Но все сказанное Асланом было так темно и неясно, что требовало новых разъяснений.

– Я и сам не знаю, что за злой дух вселился в него! – сказал Аслан. – Влюбленным он быть не может, так как в этом возрасте любовь не сводит людей с ума.

Затем Аслан рассказал случай, имевший место месяц тому назад в часовне св. Иоанна, в день престольного праздника. У часовни собралось множество народа, как армян, так и других национальностей. Там происходили обычные при этих празднествах игры и состязания. Во всех состязаниях, где молодые люди показывают свою силу, ловкость и искусство, Каро оказался первым и победил всех как в верховой езде, так и в беге, и в кулачном бою, и в борьбе. Это обратило на Каро внимание одного из присутствующих там, именно охотника Аво, который обнял Каро, поцеловал и пригласил к себе обедать. У охотника были какие-то незнакомые, подозрительные люди. Но Каро среди них чувствовал себя великолепно. Он без конца пел и даже танцевал. Всю ночь он оставался у охотника и совершенно забыл про Аслана, с которым они отправились на празднество вместе. Это было все, что мог мне рассказать Аслан, добавив, что вообще с тех пор, как Каро познакомился с охотником Аво, в нем произошла громадная перемена.

– А он давно знаком с охотником? – спросил я.

– Да вот, после того, как покинул школу, и это знакомство совершенно выбило его из колеи, – сказал Аслан.

Тогда я и не понимал, чем собственно мог охотник сбить о толку Каро. Охотник Аво был нашим соседом, притом лучшим нашим соседом. Я его знал с детства. Он был такой молчаливый, скрытный, замкнутый человек, что едва ли перед кем-нибудь открыл бы свою душу, тем более перед юношей Каро. Его нельзя было понять. Я знал только, что человек он добрый, хотя многие его считали почему-то злодеем. Едва ли столь добрый человек мог сбить с пути кого-либо и подбить на что-либо дурное, – думал я.

Я и сам замечал, что Каро очень часто захаживает к охотнику. Иногда, по воскресеньям и праздникам, когда у меня день был свободен, я тоже заходил к охотнику. Аво давал нам порох и мы играли. Делали фейерверки и пускали в воздух, что доставляло нам громадное наслаждение. Иногда он давал нам свое ружье и учил заряжать и стрелять.

– Учитесь, – говорил он, – когда-нибудь ружье вам понадобится…

Каро он часто брал с собой на охоту. Меня он не брал, так как я очень быстро уставал.

Я страшно любил оружие. Даже удушливый дым от пороха не казался мне неприятным. Но мы были так бедны, что я и мечтать на мог о покупке ружья. Поэтому я сам пытался делать ружье из кости быка или барана. Я срезал закрытый конец кости, затем прикреплял эту кость в виде дула к выдолбленной палочке, которая должна была служить прикладом. До сего дня у меня над бровью остается шрам, похожий на след от раны, нанесенной кинжалом… Но увы!.. Это след от раны, полученной при выстреле из моего самодельного ружья, дуло которого во время стрельбы взорвалось. Мать страшно на меня рассердилась, когда со мной случилось это несчастье.

– Дьявол окаянный, – бранила она меня, – ты от пороха подохнешь!

И она запретила мне играть с оружием. Поэтому-то, когда мой младший дядя Минас подарил мне небольшое ружье, я его прятал у Каро, и мы вместе с ним учились стрелять. Не знаю почему именно я любил оружие. Потому ли, что в мастерской дяди я всегда видел оружие, потому ли, что охотник всегда внушал мне любовь к пороху и к оружию или, может, просто потому, что мой друг Каро тоже любил оружие. Быть может, ни то, ни другое, ни третье, а то, что в каждом ребенке заложена эта любовь и каждый ребенок хотел бы прежде чем стать человеком, стать воином. И если это чувство впоследствии угасает в нем, то причиной тому условия жизни и несоответствующее воспитание. Когда мой учитель впервые дал мне в руки гусиное перо, то у меня возникла в тот миг смешная мысль: «О, если бы, – думал я, – это перо было бы немного толще и длиннее, то я мог бы из него сделать ружье, тогда и приклада б не нужно было…». Это, правда, ребяческая мысль, но не так уж странно сравнение, которое пришло тогда мне в голову, так как гусиное перо имеет сходство с дулом. Я был искуснейшим мастером в изготовлении деревянных кинжалов, шашек, мечей, луков, стрел и копий. Потому-то охотник и советовал моей матери отдать меня в мастерскую дяди, откуда я мог выйти хорошим оружейником. Но мать не соглашалась на это. Она считала, что грешно даже учиться этому ремеслу, и заниматься изготовлением орудий убийства. Отец Тодик говорил то же самое.

Каро был свободней и счастливей меня. У него не было ни матери, ни отца, ни учителя. Никто не мог запретить ему следовать голосу природы. Бабушка не притесняла его. И под влиянием охотника он стал совершенно иным, чем были его товарищи. С тех пор, как он оставил школу, я замечал в нем большую перемену. Я слышал от него непонятные для меня речи.

Однажды он сказал:

– Фархат, наши крестьяне очень бедны, многим из них нечего есть…

– А ты откуда это узнал? – спросил я.

– Вчера с охотником мы обошли несколько деревень. Он показал мне несколько крестьянских хат, и я видел там ужасную нищету.

– А что же служит этому причиной? – опять спросил я.

– Эти мусульмане сосут кровь наших крестьян. Все эти ханы и беки разоряют, грабят их и отравляют им жизнь. Охотник мне объяснил, как нужно поступить и что нужно сделать, чтоб крестьянам жилось сытнее и спокойнее.

Я ничего не ответил. А он продолжал:

– Несколько дней тому назад я видел, Фархат, как одного крестьянина связанного по рукам и по ногам пороли за то, что он не пошел к хану работать даром. Этот несчастный – единственный кормилец своей семьи, и вот, подумай, если он будет день и ночь даром работать на хана, то кто же будет кормить его собственных детей? Я как увидел эту ужасную картину, словно у меня сердце обожгли. Не мог удержать слез…

И это повторялось теперь постоянно. Он вечно говорил о крестьянах и только о крестьянах. Не помешался ли парень, часто думал я. Что ему за дело до того, мучают крестьян или нет? Не лучше ли было бы, если б он подумал о себе? Ведь он сам не счастливее тех, которым нечего есть.

Было ясно, что в Каро произошла какая-то перемена. Прежде он говорил о Кер-оглы, о Рустеме Зале и подобных героях и богатырях, повести о которых мы слышали от «ашугов» – народных певцов. Прежде он говорил о красивых девушках и насмехался над их слабостями. И вдруг все это забыто, он стал говорить только о крестьянах, думать только о них. Кто же внушил ему эти новые думы, эти новые мечты?.. Я этого не знал. А Аслан это приписывал охотнику Аво.

Глава 11.
РОД КАРА-МЕЛИКОВ

Однажды Каро сказал мне:

– Пойдем сегодня к нам Фархат, моя бабушка сильно больна. Ночью останешься у нас.

Я согласился, и мы пошли.

Их дом стоял недалеко от нашего.

Бабушка Зумруд, в самом деле, была сильно больна. У бедной женщины остались лишь кожа да кости. Она еле дышала.

Увидя нас, она немного оживилась. Попросила приподнять ее, подложить ей под спину подушки, чтоб она могла сидеть. Каро немедленно исполнил ее желание. Печка топилась и красное пламя освещало хижину и бледное изможденное лицо больной.

Она подозвала к себе Каро, посадила его к себе на постель и, взяв его руку в свою, дрожащим и слабым голосом сказала:

– Я умираю, Каро, и пока еще не закрылись мои уста, я хочу поведать тебе тайну, которую я до сего дня скрывала от тебя.

Она рассказала о том, что она не бабушка Каро, а была сперва служанкой в доме его отца, а потом стала его няней. Отца Каро звали Мир-Марто. Он был из рода Кара-Меликов, которые происходили от старинной армянской княжеской фамилии. В течение веков род этот претерпел столько же превратностей судьбы, сколько их претерпела сама Армения. Представители этого рода то возвышались до степени владетельных князей, то опускались до роли простых «старшин», а порой даже до роли земледельцев, осужденных на каторжный труд. Но они никогда не утрачивали духа благородства. В эпоху персидских «марзпанов»[7]7
  Марзпан – правитель Армении, назначавшийся персидским двором по прекращении армянской династии Аршакидов, господствовавшей до 428 года нашей эры.


[Закрыть] они сохраняли еще привилегии могущественных феодалов. Но в эпоху арабского нашествия виднейшие представители этого рода были увезены в Дамаск и там были казнены. Одна из ветвей этого рода совершенно исчезла во времена византийских куропалатов, а во времена монгольского нашествия один из представителей этого рода Кара-Мелик вновь возвысился и стал могущественным князем. Прозвище «Кара-Мелик» он получил от татарского хана вследствие смуглости своей кожи. По имени этого Кара-Мелика все его дальнейшие потомки этого рода стали называть свой род родом Кара-Меликов. В эпохи революционных бурь, проносившихся над Арменией, этот род выселялся из родного края и селился то в провинции Арарат, то в провинций Васпуракан, то в Атропатене, то в Малой Армении. В последние времена, когда в Васпуракане усилились курды, один из представителей этого рода бежал из Мараша и поселился у южного берега Ванского озера. Заключив союз с вождями здешних курдских племен, он постепенно расширил свои владения и стал властителем всей Рштунийской области. Это был Мир-Марто, отец Каро. Титул «Мир» он получил от курдов. «Мир» значит глава, вождь, князь, господин. Его укрепленный замок стоял близ Востана на неприступной горе, омываемой с одной стороны озером, а с другой стороны защищенный цепью гор.

Мир-Марто был главой всех армян и самым богатым в области человеком. Число семь приобрело в его доме особое таинственное значение. У него было семь мельниц, семь садов; семь маслобоен, семь рощ. Из его дома везли на работу семь плугов, которые вспахивали семь раз семьдесят десятин земли. На его собственных пастбищах паслось семь стад овец, причем каждое стадо было одноцветным: одно стадо составляли исключительно белые овцы, другое – исключительно черные, третье – золотистые, четвертое – пестрые, пятое – серые и т. п. Тоже таинственное число фигурировало при перечне его коров, лошадей, буйволов и т. п. И все это должно было перейти, говорила бабушка Зумруд, в наследство семи сыновьям Мира-Марто. Из этих семи сыновей самым младшим был Каро.

Быстрое возвышение и усиление Мира-Марто, его успехи в войнах, которые ему приходилось постоянно вести, возбудили зависть главы одного из курдских племен. Не будучи в силах бороться с ним открыто, он прибегнул к хитрости: подружился с Миром-Марто, прикинулся его верным другом и союзником. И однажды, пригласив Мира-Марто к себе в гости, во время ужина велел своим людям сбросить его с высокой стены своего замка…

После того как отец Каро был так коварно убит, все остальные члены семьи подверглись той же участи и были варварски истреблены самовластным курдом. Уцелел лишь один Каро, которого няня спрятала в доме какого-то сирийца.

Больная бабушка закончила свой рассказ следующими словами:

– Во время этого ужасного избиения покойная твоя мать, раненная кинжалом в грудь, одной рукой держала рану, а другой передавала тебя мне и говорила: «Бери его, Зумруд, и если бог поможет тебе, и ты спасешь мое дитя, то научи его быть мстителем». С этими словами на устах скончалась благородная госпожа…

Весь рассказ бабушки Каро выслушал совершенно спокойно. Я замечал на его лице лишь изумление, которое охватывало его по мере того, как он узнавал самого себя. Бездомный, покинутый юноша, ведущий жизнь бродяги, вдруг почувствовал в своих жилах княжескую кровь. Но когда он услышал последние слова старухи, выражение его лица сразу изменилось: губы у него задрожали, и в глазах засверкал гнев. На этом гневном и молчаливом лице, мне казалось, можно было прочесть: «Клянусь святой памятью моей матери, что я отомщу!»

– Я не могла сообщить тебе завет твоей матери раньше, – сказала старуха, – так как ты был мал. Я ждала, чтоб ты вырос, созрел. Я ничему не могла тебя научить. Но рассказ о твоем отце будет вечно напоминать тебе о мести. Я умираю со спокойным сердцем, потому что знаю – после меня ты попадешь в более опытные и искусные руки. Слушай его советы и принимай все, что он будет тебе внушать. Этот благородный человек был другом твоего отца и одним из пяти «старшин» его владений. Он подвергся тем же варварствам, после того, как был уничтожен род твоего отца. Но это все он сам расскажет тебе.

Последние слова старушки относились к охотнику Аво. Итак, он не был простым охотником! Под маской охотника скрывался какой-то таинственный человек!.. С этой минуты я понял, почему он относится к Каро с особенным вниманием.

– А теперь закрой мне глаза, – продолжала больная, опустив голову на подушку. – Если пожелаешь вновь приобрести права и владения твоего отца, то ты тут в маленьком сундучке найдешь все, что для этого тебе нужно…

Она попыталась было протянуть руку к нише, где стоял сундучок, но рука ее ослабела и бессильно упала на постель. Глаза ее снова открылись и неподвижно глядели в небо, словно там, над небесным сводом перед ней был открыт престол предвечного, и она просила у него дара, силы и удачи тому, кого она кормила и вырастила на своих руках. Ее седая голова склонилась, по лицу пробежала судорога и глаза ее снова закрылись.

– Она умерла! – сказал Каро, не проронив ни одной слезы.

Я удивлялся его жестокости. С каким хладнокровием выслушал он весь ее рассказ, – думал я. Словно все это ему давно было известно. Но ведь он о своем происхождении ничего не знал и всегда считал себя внуком старушки Зумруд!.. Однако я ошибся. Каро не был спокоен. Под бледной и холодной маской его лица скрывался ужасный огонь, подобно скрытому вулкану. Сердце его кипело от тревоги. Тогда я еще не знал, какой необыкновенной силой характера и воли обладал Каро. Но теперь я это знаю. Он закрыл лицо умершей старушки и некоторое время сидел у ее изголовья безмолвно и неподвижно.

Я открыл тот сундучок о котором говорила старуха. Он был полон изъеденными молью бумагами, исписанными персидскими, арабскими, греческими, турецкими и армянскими письменами. На бумагах были большие и малые печати. Пергамент в течение веков выцвел и пожелтел.

Каро выхватил из моих рук все эти грамоты и бросил их в печку. Пламя вспыхнуло, и более чем тысячелетние родовые грамоты превратились в пепел…

– Не нужно мне княжеское достоинство, дарованное в виде подаяния, в виде милости моим предкам, – взволнованным голосом сказал он. – Не стану я просить подаяния. Если сумею, я вновь приобрести то, что утрачено моими предками, то это я сделаю собственными силами и трудом. То, что было отнято силой меча, мечом же и должно быть возвращено! Но самое дорогое для меня – это кровь моих родителей. Вот за что я буду мстить нашим врагам прежде всего!..

Эти слова пробудили в моей глупой голове мысль, которая до этого почему-то дремала. Разве кровь моего отца не требует мщения? – подумал я. Разве из глубины могилы не призывает отец своего сына к мести? Турок держал пари с турком и ради испытания остроты меча и своей силы обезглавил моего отца и за это получил в награду чашку сладкого кофе! Какой позор! Какое унижение быть всю жизнь игрушкой этих варварских затей! В печке пергаментные грамоты еще горели, освещая хату синеватым пламенем.

– Ну-ка посмотри, что еще там есть, – сказал Каро, указывая на сундучок.

На дне его я нашел коробочку из слоновой кости, в которой находился медальон, украшенный бриллиантами. В медальоне искусной рукой был выгравирован портрет красивой женщины. Это был портрет матери Каро.

Он взял у меня медальон, взглянул на него и спрятал в карман. И я заметил, как из его глаз покатились слезы на бледное лицо… Но он быстро вытер слезы, стараясь скрыть их от меня, и, обратившись ко мне, сказал:

– Клянись, Фархат, что все, что ты слышал и видел здесь будешь хранить в тайне.

Я поклялся.

Через три дня после этого похоронили старуху Зумруд, о которой жалел весь город. Она была так добра, что не было в городе бедняка, который бы не пользовался ее помощью.

После ее похорон Каро исчез. Вместе с ним из нашего города исчезли еще три человека: Аслан, Саго и охотник Аво… Куда они исчезли – этого никто не знал…

Глава 12.
ТЕМНАЯ ТАЙНА

Вернемся к нашему рассказу.

Утром я проснулся рано, еще до восхода солнца.

Я нашел себя в том же таинственном минарете, но лежал уже не на голой земле, а на постели из сухой листвы. Под головой у меня вместо подушки лежала охапка сена, и я был укрыт. Видимо, друзья мои заботились обо мне, так как я еще не привык к суровой бездомной жизни. Двух богатырей-зейтунцев уже не было в минарете. Остальные, т. е. Аслан, Каро и Саго еще спали, на голой земле, неукрытые. Спали они глубоким и тяжелым сном. Мне казалось, что они всю ночь бодрствовали, так как видно было, что они только недавно вернулись откуда-то издалека. Грязь на их обуви еще не высохла. Спали они одетые, даже обутые. На них было оружие, хотя вечером за ужином я не заметил на них никакого оружия, за исключением кинжала.

Значит они ночью куда-то уходили, – думал я. Напоили меня вином допьяна, уложили спать, чтоб я не заметил куда они отправляются. А куда исчезли молчаливые богатыри-зейтунцы? Почему они не остались здесь? Почему Каро меня с ними не познакомил и не сказал мне кто они такие? Неужели он не доверяет мне?

Вот какие вопросы возникли в моей голове, когда я утром проснулся в минарете. Мне казалось, что я попал в какой-то заколдованный замок, что какая-то волшебная сила привела меня в это жилище злых духов, что Аслан, Каро и Саго – это лишь призраки, привидения. Не лучше ли бросить все и бежать к матери, склонить перед ней покорную голову и обещать ей, что я никогда не уйду от нее, что я буду вечно трудиться для нее и для сестер, лишь бы она не посылала меня в школу? Но когда я вспомнил страшный образ учителя, то мигом вернулось ко мне ясное сознание и наваждение исчезло. Я понял, что все, что я видел и вижу, не сон, не мечта, а действительность. И тотчас мое настроение переменилось. Нет, это не наваждение, не видение, не колдовство, думал я. Это мои добрые друзья. У Аслана ангельское сердце, Каро еще в школе любил меня, да и Саго славный, у него только язык злой, а сердце у него доброе. Нет, говорил я себе, останусь лучше здесь, не уйду от этих людей…

Когда я размышлял так, мой взгляд упал на спящих товарищей, и я вспомнил одну из сказок, рассказанных мне бабушкой. Эти три молодца мне представлялись сыновьями трех великанов, которых матери кормили не молоком, а человеческой кровью. Откуда возникло у меня такое дикое сопоставление?..

Каро спал неспокойно. Видимо, его томил какой-то кошмар. Во сне он говорил: «Убью, если не отдашь!.. Куда бежишь?.. Ведь моя пуля быстрее, чем твои ноги! Убей его, Аслан!.. Саго, осторожней, как бы кто не увидел!.. Они бежали туда, туда!..».

Эти бессвязные фразы он произносил на различных восточных языках.

Сон Аслана, напротив, был спокоен, как сон младенца. Лишь изредка он нежно улыбался. Он ничего не говорил во сне. Только один раз он произнес слово: «Соня». Бедняжка, подумал я, видимо, он любил ее раньше чем я. А может быть, он и сейчас ее любит?

Спящий Саго был такой же забавный, как всегда. Лицо его кривила насмешка. Видимо, он кого-то злит. Заря уже занималась. Отовсюду послышалось пение птиц. Дикие голуби, свившие гнездо в минарете, бились крыльями о стены и своды минарета, подымая глухой шум. Мне надоело лежать. Я встал, накинул пальто на спящего Каро и на минуту остановился около него. Он походил на огромную медную статую, которая лежала на земле. Его богатырская грудь тревожно вздымалась и опускалась. Я долго глядел на это лицо, которое внушало мне величайшее уважение и братскую любовь. И я нагнулся и поцеловал те уста, которые мне часто говорили: «Фархат, я очень люблю тебя», Он слегка вздрогнул, но тотчас же погрузился в глубокий и тяжелый сон. Я отошел.

Развалины, которые меня окружали, и минарет, в котором я находился, с детских лет внушали мне суеверный страх. Я слышал о них множество легенд и сказок. Среди этих развалин я был в первый раз, несмотря на то, что они отстоят от города на расстоянии четверти мили. Все суеверно сторонились и боялись подойти к этим развалинам. Но теперь непонятное любопытство тянуло меня туда наверх, на башню этого огромного минарета. Оттуда я хотел взглянуть на прекрасный божий мир. Я со страхом и благоговением стал подниматься по ступеням крутой лестницы. Всюду царила пустота и всюду не столько время, сколько фанатизм и суеверие превратили в развалину это чудесное произведение человеческого искусства, считая его остатком заколдованного замка царицы джинов.

Я страшно устал, пока добрался до вершины башни… Ах, как было там высоко! Весь Салмаст, освещенный лучами восходящего солнца, расстилался передо мной, словно многокрасочная чудная картина художника. Селения, сады, рощи, прекрасно возделанные поля – все сливалось в живописный пейзаж, на котором мой глаз различал знакомые места.

Вдали на высоком утесе стоят развалины Гарни-Яруга, того легендарного замка, в котором было пролито столько слёз и где погибло столько любящих сердец! По приказу из этого замка из объятий мужей вырывали прекрасных жен и доставляли подлому турецкому князю на поругание. Со всей области собирали туда красивейших невинных девушек, и ни слезы этих невинных жертв, ни мольбы родителей не могли победить похоть наглого властелина…

Направо виднелась часовня святого Иоанна. Она одиноко стояла на холме, который, наподобие сахарной головки, возвышался над равниной.

Сколько сладких воспоминаний связывало меня с этой обителью. Там в дни престольных праздников страсти и радость богомольцев горели так же ярко, как и их религиозное благочестие…

Наконец, я увидел город. Он весь утопал в садах, занимая на равнине огромный круг. Я отыскал наш квартал. Там я долго искал «ее». Мне казалось, что я увижу ее. Глаза мои наполнились слезами, и я не мог больше смотреть… Я стал спускаться вниз по вьющейся, крутой лестнице, и тут только заметил, что в башне имеется несколько тайных комнат – складов и хранилищ. Любопытство заставило меня войти в одну из этих комнат. При слабом свете, который пробивался туда через узкое окно, я увидел тут целый склад оружия, сбруи, целые мешки, наполненные чем-то очень тяжелым. Я открыл один из мешков, и там оказались патроны, порох и свинец. Было ясно, что все это принадлежит тем трем лицам, которые спали внизу, в минарете. Но для чего все это приготовлено? – думал я. Тут был запас не менее, чем на пятьдесят человек. Но где же эти люди? Все было непонятно. Мной опять овладели страх и сомнение. Тут есть какая-то тайна, думал я.

Я не хотел возбуждать в моих товарищах подозрения, поэтому не стал дольше разглядывать вещи и спустился вниз.

Они все еще спали в том же положении, в каком я их оставил. Не желая мешать им, я вышел из минарета подышать свежим воздухом.