Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

Глава 43.
ЕЗИДЫ

Мы прибыли к палаткам бека езидов вечером. Солнце уже село. Два человека ждали нас на полдороге и повели нас прямо в палатку бека.

Аслан был там.

Увидев меня, он сказал:

– Наконец-то ты приехал! – и что-то, похожее на улыбку, скользнуло по его холодному лицу.

Палатки езидов были разбиты в зеленой долине. Их было несколько сот. В самом центре была разбита палатка бека, которая отличалась от других величиной и красотою. Она была разделена на четыре части. В одной из них, где нас приняли, сидел сам бек и с подзорной трубой в руках беспрестанно смотрел то в ту, то в другую сторону. Казалось, он всегда находился в опасении, как бы не случилось неожиданного нападения неприятеля. Это отделение палатки было его приемной комнатой. Перед ним в порядке было воткнуто в землю несколько длинных копий, сделанных из того камыша, который растет на берегах Тигра и который до того гибок, что, кажется, сама природа предназначила ему быть орудием смерти. На столбах в приемной было развешено разного рода вооружение – щиты, мечи и всевозможное огнестрельное оружие. На правой стороне приемной было привязано несколько оседланных лошадей. Это было сделано для того, чтобы в случае опасности хозяева могли вскочить на них и выйти навстречу врагу. Налево стояли телохранители бека, которые неразлучны с ним. Они набирались из близких его родственников, в которых он был более всего уверен. В самой глубине приемной просторное помещение служило женской половиной, в которой находилась семья бека. Все эти части палатки так удобно были отделены друг от друга занавесками, что вся палатка представляла из себя красивый подвижной дом со всеми удобствами. Но во всем замечалась патриархальная простота и отсутствие роскоши.

Сам бек был человек сухой, среднего роста, можно сказать, даже, ниже среднего. Ему уже давно перевалило за 50, но еще ни один волос не поседел на его голове. Его темно-желтое лицо было очень меланхолично, но в глазах его пылал дикий огонь. Его хищнический взгляд производил на меня очень дурное впечатление. Но он весьма учтиво обратился ко мне со следующими словами:

– Я очень рад, что ты переступил порог моей палатки, потому что ты товарищ моего «хорошего друга». – При последних словах он взглянул на Аслана.

Я поклонился и ничего не ответил.

По обеим сторонам входа в палатку, как ангелы-хранители стояли 5 сыновей бека, положив руки на свои мечи. По выражению их лиц было очевидно, что по малейшему мановению отца они тотчас же зарубили бы первого встречного.

Отец велел одному из них сказать, чтоб подали ужин.

Бек говорил и обращался со мной как с ребенком.

– Сколько лошадей украл ты? Скольких людей убил? – спрашивал он. – Приходилось ли тебе похищать девушек?

Много подобных вопросов задавал он мне с таким видом, с каким бы кто-нибудь спросил школьного ученика:

– Прочел ли ты Нарек, или, сколько «шараканов» прошел?

Когда я ответил, что не делал ничего из того, о чем он меня спрашивал, он смеялся, говоря:

– Какой же ты, однако, лентяй!..

Аслан, слыша эти слова, тоже смеялся.

Я начинал сердиться.

– Ты сделаешься хорошим парнем, – сказал бек, – я буду держать тебя среди моих сыновей, и ты научишься быть храбрым.

Я мысленно сказал себе, что если храбрость заключается в разбойничестве, то я не имею никакого намерения учиться храбрости.

– Бек, я не так труслив, как вы полагаете, – сказал я внятным голосом.

– Это мы можем проверить, – сказал он. – Для этого, как раз представляется хороший случай. Твою лошадь Мхэ вручил одному пастуху, который принадлежит к племени равандов. Несчастный, он обещал вернуть лошадь, но все еще не вернул. По-видимому, он намерен оставить ее у себя. Стада равандов пасутся за горой, недалеко от нас. Если у тебя есть мужество, тотчас же отправляйся и уведи у них нескольких лошадей. Завтра они принуждены будут привести твою лошадь и увести своих.

Я удивился такому предложению бека и ответил:

– Положим, какой-нибудь лукавый пастух, воспользовавшись наивностью Mxэ увел мою лошадь и не намерен вернуть ее, но какое же я имею право уводить чужих лошадей вместо своей?

Бек ответил:

– Теперь стало ясно, что ты не только трусишь, но и не знаешь порядков жизни…

Я думал, что он говорит все это ради шутки, но после того как Аслан рассказал мне несколько фактов из жизни курдов, я убедился, что это вовсе не шутка.

У курдов получил силу закона тот обычай, по которому, если кто-либо из племени похитил собственность человека, то этот последний имел право, взамен своей потери захватить имущество другого человека, принадлежащего к племени похитителя, хотя бы последний совсем не был замешан в дела упомянутого воровства. Отсюда происходят беспрерывные похищения, совершаемые людьми различных племен и дающие повод к постоянным спорам. Такой методу мести с недвижимого имущества переходит и на личности. Человек, принадлежащий к одному племени за кровь убитого родственника может убить кого-нибудь из другого племени. Это вытекает из того начала, что племя у курдов составляет как бы семью, связанную материальными и нравственными интересами и отдельные личности, образующие племя, ответственны один за другого. Эта связь при своих дурных сторонах, заключает в себе и хорошие с общественной точки зрения стороны. Например, если бараны одного из членов племени погибли от болезни, и он остался без средств, то обязанность каждого из единоплеменников – отдать одного барана и таким образом пополнить потерю пострадавшего.

Во время нашего разговора с беком издали послышался лай собак. Два его сына тотчас выбежали узнать о причине шума. Через несколько минут появился Мхэ, гоня перед собой целый табун лошадей.

– Черт побери, – говорил он, ворча про себя, – поранили мне руку!

И действительно, мы увидели, что с его руки текла кровь, а рана оставалась без присмотра, неперевязанною. Из женской половины вышли несколько старух. Они стали доказывать Мхэ, что рана опасна и просили его позволить перевязать рану и лечить ее. Он согласился с большим трудом. Рана произошла от удара копьем. Одна из старух начала лизать рану и высасывать кровь. Это была мера предосторожности, чтоб тело не заразилось, если бы оружие оказалось отравленным. Эта операция удивила меня, так как я видел ее в первый раз. Но когда недавно, читая армянскую историю, я встретился с именами Арлеза или Аралеза, я понял, какую роль играли эти боги-врачи. И это очень естественно, так как звери всегда излечивают свои раны лизанием, и первобытные люди должны были следовать их примеру.

Так или иначе, курды пошли довольно далеко в искусстве излечивать раны. Жизнь и ее нужды заставили их сделать успехи в этой области.

Но что же было причиной всего этого шума? Откуда привел Мхэ всех этих лошадей?

– Смотри, вот каков должен быть храбрец, – сказал бек, обращаясь ко мне. – Видишь ли ты Мхэ – он вместо одной лошади пригнал сюда целый десяток!

Я понял, что Мхэ совершил то похищение, которое бек несколько минут назад предлагал совершить мне. Мхэ сделал это, никому об этом не объявив заранее. В первый же день, когда он прибыл к Аслану и узнал, что мою лошадь еще не вернули, он исчез, не посоветовавшись даже с Асланом, и вот теперь возвратился с большой добычей. Хотя Мхэ ничего нам не сказал, но вероятно он боролся с курдскими пастухами, потому-то он и был ранен.

Не дождавшись, пока подадут ужин, Мхэ попросил несколько хлебов и большой кусок сыру, съел все это и, выпив огромный ковш воды, ушел спать. Несчастный в продолжении трех дней не имел ни минуты покоя.

Было уже довольно поздно, но во многих палатках еще светился огонь. Нам подали ужин. Он состоял из очень простых кушаний, среди которых главное место занимал жареный барашек.

После ужина бек захотел развеселить нас и велел позвать певца. Это был маленький человечек, хромой, очень похожий на наших ашугов, которые почти никогда не бывают свободны от физических недостатков. Певец играл на инструменте, напоминавшем скрипку.

До тех пор мне не приходилось слышать песни, которая бы так соответствовала национальному характеру и так ярко выражала национальный дух, как курдская песня. Слушая эту песню, человек всегда представляет себе курда, сидящего с копьем в руке, на горделивом коне и мчащегося по горам с быстротой молнии.

То, что пел ашуг-курд не было простой песней. Это была целая поэма, отражающая боль. Это было эпическое стихотворение, в котором яркими штрихами изображалась борьба, происшедшая между беком и другими курдскими племенами, борьба, в которой были убиты два сына бека и похищены его стада.

– Так, – сказал Аслан, – когда-то в домах наших нахараров пели гохтанские певцы, но их голос смолк с того дня, как в армянской жизни угас дух героизма…

В продолжении всего пения бек был грустен. В его глазах горело пламя мести, потому что он слышал про кровавую битву, где его дорогие сыновья так храбро бились и, наконец, сложили свои головы.

В то же время за занавеской, которая отделяла от нас женскую половину, послышались горькие рыдания. Оттуда вышла служанка и, подойдя к беку, сказала:

– Госпожа просит не петь этой песни.

Кто была госпожа? Это была жена того самого человека, храбрость которого воспевал ашуг, и который был убит…

По правде сказать, на меня тоже произвели очень тяжелое впечатление мужественные и печальные слова певца. Видимо, и сам бек был далеко не в веселом настроении. Он попросил нас извинить его и пошел спать. После его ухода удалился и певец. Затем Аслан, рассказал мне, что это событие дало езидам повод к родовой мести другому племени, которое известно во всей Ванской области по своему варварству, и под властью которого так томятся армяне…

Услышав это, я отчасти понял цель посещения Асланом езидского бека, понял также, какая тайна заключалась в той части письма Каро, в которой он предлагал старику-охотнику послать к беку езидов и почему тот, получив письмо, тотчас же ночью пустился в путь. Это было несколько недель тому назад, а письмо случайно попало мне в руки…

Нам тоже приготовили постели. Но Аслан долго не ложился. Он написал несколько писем, которые Мхэ должен был отнести на другой день утром. Он не сказал мне к кому были эти письма, а я не имел смелости спросить его об этом. Я только спросил его, как может Мхэ при своей ране отправиться в путь?

– Пойдет, – сказал он, – такие раны не имеют значения для Мхэ.

«Как безжалостны эти люди!» – думал я.

Я мог дождаться пока Аслан кончит свои письма. Едва я положил голову на подушку, как сон стал овладевать мною. Я взглянул на одно из писем: буквы мне показались совершенно незнакомыми, они не походили на алфавит какого-либо языка. Словно это был особый, выдуманный алфавит, тайна которого была известна лишь отправителю и получателю письма…

Рано утром Аслан разбудил меня. Я был очень недоволен. Этот человек, словно демон, никогда не спал, да и меня беспокоил. Мхэ уже ушел. Я не мог его повидать. Аслан, заметив мое недовольство, сказал:

– Я знал, что сон сладок для тебя, но я тебе покажу одно зрелище, и ты извинишь меня за то, что я тебя разбудил.

В эту минуту я услышал звуки грустной песни:

 
Вот одежда храбреца,
Я ее сама шила.
Кровью залили ее,
Я ж слезами омыла.
 
 
Вот одежда храбреца,
Ты отцом бы звал его.
Из могилы он зовет,
Он взывает: «Месть врагу»!
 
 
Так расти же, мой сынок,
И злодея выпей кровь,
Сердце матери утешь.
Отца местью успокой…
 

Моим глазам представилось ужасное зрелище. Молодая женщина посадила своего маленького ребенка на кучу пепла и надела на него рубашку, обрызганную кровью. Она сгребала рукою пепел с земли, посыпала его на ребенка, плакала и грустным голосом напевала вышеприведенную песню.

– Это та госпожа, которая послала ночью к беку свою служанку попросить, чтоб не пели те песни, которые пробуждают в ней грустные воспоминания. Каждое утро перед восходом солнца я вижу ее, она все также плачет и учит сына быть мстителем за смерть отца. Она учит его быть храбрым… Так воспитывает своего сына геройская мать, так готовит его к той жизни, которая без меча и крови – не жизнь.

Аслан произнес эти слова с особенным чувством.

После минутного молчания он продолжал:

– А чему учит своего сына армянка-мать? Учит смирению и терпению. И уже в колыбели ребенок учится рабству, «быть смиренным и терпеливым». Прекрасные слова, слова христианского миролюбия. Но мы живем совсем в другом мире, мы еще должны следовать тому закону, который говорит: «око за око».

Аслан был по натуре молчалив, но когда он начинал говорить, то речам его не было конца.

– Курдская женщина из своих детей воспитывает зверей, – сказал он, – а армянка воспитывает – агнцев. Какое может быть между ними сравнение, когда им приходится жить вместе? Не должен ли последний сделаться жертвою свирепости первого, по причине своей слабости. Правда, и я против дикой свирепости, но самозащита настолько же священна для человека, насколько справедливо чувство мести.

Речь Аслана прервал слуга, который, входя, сказал, что бек в своей комнате и зовет его. Он тотчас встал и ушел. Я остался один. Вошли дочери князя и убрали наши постели. Одна из них принесла воды и подала мне умыться. Эта родная дочь гор была красивая девушка, замечательно привлекательная в своей дикой красоте.

– Твою постель приготовила я, – сказала она. – Покойно ли ты спал, хорошие ли сны видел?

– Да, я видел хорошие сны! Я всю ночь разговаривал с девушкой, которая была также прекрасна, как и ты.

Я сказал эти слова в шутку, но они тронули сердце милой девушки и она, прослезившись, выдала мне какую-то тайну, которая меня очень удивила.

– Я вовсе не хороша, – сказала она, – я ненужное тряпье, которое топчут ногами.

Я ничего не нашел, чтоб ответить ей, так как не понял смысла ее слов. В эту минуту вошли ее братья, и она удалилась.

Солнце только что начало восходить.

Аслан вернулся из комнаты бека и объявил мне, что должен уехать и велел ждать его возвращения.

Лошади перед палаткой были готовы. Аслан и бек сели на них и уехали, взяв с собой несколько слуг.

– Куда они едут? – спросил я у сына бека, который стоял около меня.

– Неподалеку от нас находится развалившаяся крепость, отец имеет намерение поправить ее, они едут посмотреть эту крепость, – сказал он.

Это меня не особенно интересовало, так как куда только я не ехал, везде встречались развалины крепостей. Ванская область полна разрушенными крепостями, и они меня не привлекали. В ту минуту мои мысли были заняты красивой девушкой. Я думал о тех словах, которые она мне сказала и недоумевал, почему она так огорчилась. Где бы я мог увидеть ее еще раз?

Вскоре нам подали завтрак. Завтрак у курда очень вкусный. Он состоит из сливок, масла и кислого молока, смешанных с медом и приправленных горными растениями. Хлеб они пекут на особом широком железном блюдце. Рано утром я видел, как женщины старательно приготовляют хлеб. И несмотря на то, что бек был главой всего племени, все же в его женах, дочерях, невестках не замечалось той неподвижности, при которой госпожи, сидя спокойно, передают все работы по дому служанкам и слугам. Курдская женщина, будь она княгиня, или простая пастушка, сама исполняет все домашние работы. В курдском домашнем хозяйстве не участвует только мужчина. Встав утром, он или играет со своей лошадью, или чистит свое оружие, или приготовляет порох и пули, и, если не имеет другого дела, то находит себе товарища, сидит с ним, курит и рассказывает ему свои приключения. Главное ремесло, которым он доставляет выгоду своей семье, это – разбой. В этом деле курд не ленив.

После завтрака сыновья бека захотели позабавить меня и предложили пойти на охоту. Я согласился.

Все было приготовлено для охоты: лошади, собаки и соколы. Мы вышли в поле. Было еще прохладно. В той долине, где были разбиты палатки езидов, находился обширный зеленый луг. Тут сыновья бека вздумали джигитовать. Женщины, стоя у палаток, смотрели на нас. Они очень опытные судьи в деле оценки ловкости и отваги мужчин. Мне очень трудно описать их игру. Надо видеть их своими глазами, чтобы понять насколько ловок, проворен и дьявольски хитер курд, когда он сидит на своем коне. В то время как лошадь мчится во весь опор, курд как волчок, вертится на ней во все стороны. То он сделает прыжок, перескочит через шею лошади и опять сядет на седло, то вдруг видишь, как он не вытаскивая ног из стремян, нагнулся и руками подбирает с земли камни, палки или брошенное им самим копье и кидает их в противника, которого преследует. А лошадь мчится все время без остановки. Главное, что дает курду возможность воевать, сидя на коне, это то, что его руки вовсе не заняты, он совершенно оставляет узду и управляет конем ногами. И умное животное до такой степени привыкло к этому, что понимает все, почти предугадывает мысль своего хозяина. Таким образом, руки всадника остаются на свободе, он может повертывать лошадь в разные стороны и в то же время пускать в ход свое оружие: стрелять из ружья, вновь заряжать его, затем опять стрелять, хотя лошадь все время находится в движении. Словом, конь и курд действуют, точно они составляют одно тело.

Такими именно я видел сыновей бека, джигитовавших на лугу. Они предложили мне тоже принять участие, но я отказался, потому что вовсе не был к этому привычен и не хотел себя позорить.

Но меня сильно удивили их лошади. Они были замечательно обучены для походов. Курд никогда не позволит другому сесть на своего коня, будь то даже его родной брат. Как он сам, так и его лошадь знают друг друга. Посторонний человек, незнакомый с характером лошади, не сумеет управляться с нею и испортит ее. Поэтому-то у курдов и существует поговорка: «Есть две вещи, которые нельзя отдавать другому – жену и лошадь».

Наша охота прошла довольно удачно. Если я выказал полное свое неумение в джигитовке, зато во время охоты мне удалось показать себя. Курды более приученные к борьбе копьем, пистолетом и кинжалом, не особенно метко стреляли из ружья. Я несколько раз попадал в летевшую куропатку, валил на землю зайца на бегу, а из них только двоим удалось это.

Аслан не назначил мне времени, когда вернется, поэтому я старался не очень запоздать, думая, что быть может он уже вернулся. Мы в полдень вернулись к палаткам. Но Аслана еще не было.

Я был очень голоден, а обедать дали поздно, потому что надо было приготовить что-нибудь из убитых нами птиц и дичи. Кроме того, ожидали возвращения бека и Аслана.

Не желая сидеть без дела в палатке, и как незваный гость ждать, пока подадут что-нибудь поесть, я вышел на воздух и направился к ручью, который журчал среди поля.

Был полдень.

В этот час пастухи загоняют овец в находящиеся близ палаток закуты, куда приходят женщины и девушки доить молоко. Они уже кончили свое дело и, поставив на голову кувшины с молоком, возвращались из овечьих стойл. Редко случалось, чтоб эти девушки или молодые женщины, проходя мимо меня, не обратились бы ко мне с какой-нибудь шуткой или остротой. Они говорили мне что-нибудь и, не дождавшись ответа, смеясь, проходили мимо. Я как одураченный, смотрел им вслед и молчал. Наконец встретилась та, кого я искал.

Тути, как звали ту девушку, которая утром во время моего умывания, привела меня в недоумение, возвращалась из овечьих стойл, держа на голове кувшин с молоком, так же, как и ее подруги. С нею была та молодая женщина, которая утром пела печальную песню. Увидев меня, они отделились от толпы и подошли ко мне.

– Не выпьешь ли молока? – спросила меня Тути.

Хотя я не был большим охотником парного молока, но чтоб не обидеть Тути, ответил утвердительно. Она наполнила маленькую деревянную чашку, бывшую при ней, и, улыбаясь, подала мне ее.

Они присели отдохнуть на берегу ручья. И действительно, они порядком устали, так как шли издалека. Тути умылась студеной ключевой водой и отерла лицо своим платьем. Ее спутница молчала. Днем я лучше мог разглядеть черты ее грустного и прекрасного лица. Мне захотелось развлечь их.

– У вас ведь много служанок, – сказал я, – почему же вы сами себе задаете труд?

– Мы же не больные, чтоб сидеть спокойно и ничего не делать, – ответила Тути.

– И у служанок есть своя работа, – отвечала другая более кротко.

– Где твой товарищ? – спросила Тути.

Я понял, что она спрашивала об Аслане.

– Уехал с твоим отцом, но куда, не знаю.

– В его сердце сидит сатана! Знаешь ли ты это? – спросила Тути сердитым голосом.

– Зачем ты так говоришь, сумасшедшая! – с упреком говорила ее спутница. – Аслан очень хороший человек.

– Но он холоден, как снег.

– Почему? Потому что не ухаживает за тобой?

Из их спора я тотчас понял причину ненависти Тути к Аслану. Видимо, несчастная девушка любила его, а холодный и безжалостный Аслан отверг ее. Но Тути не успокоилась и после слов своей спутницы, еще более рассердившись, сказала:

– Я всегда буду говорить, что в его сердце сидит сатана. У него совести нет, поэтому ни одна девушка не сочтет его за хорошего человека.

Я заметил слезы в ее глазах. Она дальше не стала ждать, взяла свой кувшин и пошла по направлению к палаткам.

После ухода Тути, ее спутница рассказала мне, что однажды в палатке бека собралось несколько курдских князей на совет. С ними был и Аслан. На совещании поднялся горячий спор, во время которого Ахмэ, сын Абдуллаха, словом оскорбил Аслана. Этот Ахмэ был известен среди курдов своей угрюмой жестокостью и необыкновенной силой. Аслан не вытерпел, бросился на обидчика и, связав его как ребенка, выгнал из собрания. Вытащив его из палатки, он хотел убить его, но все князья бросились к ним и едва удалось им освободить богатыря Ахмэ из рук Аслана. Тути видела эту борьбу, и с того дня несчастная сходит с ума по Аслану.

– Но насколько он храбрый, – добавила рассказчица, – настолько и хороший человек. Часто он утешал меня в горе по моем славном муже, часто давал советы, как я должна воспитывать моего милого сынка. Он настоящий «шейх», только корана ему недостает.

Мне очень нравился сочувственный отзыв о благородном человеке.

– Тути сумасшедшая, – сказала она, – она его не знает.

Она направилась к палаткам, оставив меня одного на берегу ручья.

Аслан вернулся с беком гораздо позже, чем мы полагали. Он тотчас попросил есть, поел и велел мне приготовиться, потому что через полчаса он и должен ехать в Ван. В то же время он открыл коробку для бумаг и хотел вложить туда толстый лист на котором, как мне показалось, была нарисована картина. Я подошел посмотреть картину. Он не скрыл ее от меня и показал. Это было изображение крепости, которую он ходил осматривать. На бумаге была нарисована крепость с башнями и развалинами, горы, тропинки и все окрестности. Все это было точно живое. Это было делом рук талантливого Аслана. Он с большим искусством пользовался черным карандашом. Я в первый раз видел такой чудный рисунок!

Аслан, увидев, что мне это очень понравилось, показал мне несколько других бумаг. Но то не были картины. Я в них ничего не мог понять. Мне представлялись только начерченные на бумаге штрихи, которые отличались друг от друга разными цветами.

– Что это такое? – спросил я у Аслана.

– Географическая карта Ванской области, – отвечал он.

Я опять-таки не мог ничего понять.

– На этих бумагах, – сказал он, – начерчены все деревни, горы, реки, поля Ванской области, словом все, что сотворили природа и люди.

– Покажи мне деревню, – сказал я ему.

Он показал мне что-то вроде буквы «о», около которой нарисован был маленький крест.

– Это, – сказал он, – деревня богоматери, куда ты ходил на богомолье. А этот крест – монастырь.

– Какая же это деревня, когда в ней не видно ни одного человека? – спросил я.

Он только засмеялся и ничего не ответил.

– Эти карты тоже рисовал ты сам?

Он утвердительно кивнул головой.

– А на что они нужны?

– Когда доктор хочет лечить человека от какой-нибудь болезни, он прежде всего должен познакомиться с устройством его тела, – отвечал он. – И если мы хотим принести какую-нибудь пользу нашему отечеству, мы прежде всего должны узнать его.

Наши лошади стояли перед палаткой. Для меня бек велел оседлать одну из своих лошадей. Я объявил ему, с каким условием я принял лошадь, подаренную мне предводителем армян-кочевников, и прибавил, что теперь я имею право взять его подарок, так как моя лошадь не найдена. Поэтому, мол, беку не к чему было тревожить своих лошадей.

– Ваша лошадь находится в числе найденных, так как вместо нее у нас теперь десять лошадей, – сказал бек серьезным тоном. – А лошадь, подаренную тебе начальником армян-кочевников, я уже давно возвратил ее хозяину.

Я был вынужден принять подарок бека, к которому он прибавил еще пару пистолетов, говоря:

– Примите и эти пистолеты, как подарок от меня. Они сделаны в Бахчисарае. Каждый раз, когда вам удастся убить ими кого-либо из ваших врагов, вспоминайте всегда езидского бека.

Аслан был до такой степени близок к семье бека, что вошел даже в женское отделение и попрощался со всеми. Все провожали нас очень радушно. Только одно лицо было недовольно. То была прекрасная Тути. Она плакала стоя одна за палаткой.

Солнце зашло, когда мы сели на лошадей. Я никак не мог понять, почему Аслан отправлялся в путь всегда ночью…