Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)

Глава 16.
МОГИЛЫ ВЛЮБЛЕННЫХ

На другой день я проснулся поздно. Никогда в жизни я так не уставал и никогда не спал так долго и так спокойно. Уже никого из моих товарищей не было в комнате, где мы ночевали. Я тотчас оделся и вышел.

Прекрасно утро в горах! Воробьи весело чирикали на тенистых ивах, которые осеняли домик охотника, и в залитом солнцем дворе куры жадно набрасывались на семена, которыми Маро их кормила.

Выйдя из комнаты, я впервые заметил, что дом Аво по чистоте и убранству представлял из себя настоящий дворец в сравнении со всеми остальными домами села. Он был высок и состоял из нескольких комнат с узкими окнами, которые были заклеены бумагой за отсутствием стекол. Стены как снаружи так и изнутри были замазаны белой глиной, которая плотно прилегала к стене и как-то особенно блестела. Часть здания была отведена под хлев, конюшню и сарай. Маро, увидя меня, вбежала со двора в дом и с насмешливой улыбкой сказала:

– Видишь, они ушли, а тебя оставили! Что ты за мужчина? Можно ли так долго спать? Подумаешь, много проехал – уж и устал! Лентяй! Я до самого Варфоломеева монастыря шла пешком и то не уставала. Папа все время предлагал мне сесть на коня, а я ни разу не села, потому что дала обет, что пойду пешком. А когда дошли, поверишь-ли, Фархат, я всю ночь не спала – всю ночь прыгала и плясала… Ах, как хороша была та ночь. Жаль что тебя там не было, Фархат. Всю ночь богомольцы играли и пели, всю ночь до самого рассвета!..

Как ни приятно было мне слушать рассказ Маро о ее поездке на богомолье, все же я прервал ее простодушный и бессвязный рассказ и спросил, куда ушли мои товарищи и почему они меня не разбудили.

Она объяснила мне, что мои товарищи не захотели меня беспокоить и что они поехали на охоту и просили передать мне, что я их могу найти в долине Хана-Сора.

– Хочешь, скажу Мхэ, чтоб оседлал твоего коня. Но ты бы раньше поел чего-нибудь, ведь дорога долгая, ты проголодаешься. Я спрятала для тебя сливки, хочешь принесу?

«Спрятала для тебя!» Эти слова звучали сладко, как слова нежной сестры. Значит, она чувствует себя такой же близкой мне, как в те времена, когда она была маленькой девочкой, и когда из дома своего отца приносила нам еду, которой добрый охотник угощал нас, своих бедных соседей.

– А что же, принеси, покушаю, – оказал я. – Но почему же ты спрятала именно для меня? – спросил я немного погодя.

– А потому, – сказала она, – что «лучше новый черт, чем старый поп!» – и засмеялась. – Аслан и Каро, – добавила она, – еще немного стесняются, а Саго прямо покою мне не дает. Я его терпеть не могу! А с тобой ведь мы старые приятели, не правда ли, Фархат?

– А я думал, – сказал я, – что когда ты меня увидишь, то скажешь: «Ты мне не приятель, ты бил меня, когда я была маленькой!»

– Ну что ж с того! А я била Марию. Помню, я однажды до крови исцарапала ей лицо. Ах, как я хотела бы ее видеть сейчас! Она меня теперь не будет дразнить «цыганкой». Небось она теперь умненькая стала, да, Фархат?

– Да, более, чем Магдалина, которую ты любила больше Марии.

– Правда. Но ведь Магдалина была бедненькая, а Мария глядела зверем. Ах, боже мой, дня не проходило, чтоб мы с ней не подрались. Какие были мы глупенькие!

Воспоминания пробудили в ней какие-то грустные чувства, и ее светлое лицо вдруг омрачилось печалью.

– Ах, Фархат, как прекрасен был Салмаст с его садами и огородами!.. Здесь, в этих горах, ничего нет, кроме мелкого кустарника… А там – как там было прекрасно! Ой! Я совсем позабыла о твоем завтраке, – воскликнула она и вбежала в дом.

Я пошел в комнату, которая была отведена нам. Старая служанка охотника, Хатун, уже убрала мою постель и навела в комнате порядок и чистоту. Она меня не узнала. Пристально взглянув на меня, она что-то пробормотала под нос и вышла.

Немного погодя Маро принесла мне завтрак, который состоял из сливок с медом и белым хлебом. Я стал завтракать, а Маро, стоя около меня, пряла. Ее пальцы неустанно работали и казалось, что эти прекрасные пальцы не могли оставаться без работы. Так они привыкли к работе.

– Ты ведь не скоро уедешь от нас, Фархат, – спросила она, продолжая свою работу, – Ах, какая негодная шерсть, – с досадой сказала она, – как ни стараюсь, никак не могу прясть потоньше!

– А ты хочешь, чтоб я остался дольше?

– Почему же нет? Но тут в деревне нехорошо, Фархат. Я скажу папе и мы поедем в кочевку, там в шатрах прелестно! Утром встанешь, кругом зелень и всюду цветы горят, точно разноцветные бусы. Повсюду бегают овцы и барашки…

В эту самую минуту появился богатырь Мхэ, который, не входя в комнату, сказал:

– Лошадь готова! – Затем он косо взглянул на Маро и ушел.

Я взял ружье и приготовился в путь.

– А дорогу-то ты знаешь? – спросила Маро.

– Нет, не знаю, но найду как-нибудь.

– Я тебя доведу до «Камня со щелью», а оттуда дорога идет прямо до самого Хана-Сора:

– А ты сама потом как одна вернешься домой?

– Я? Я и ночью не боюсь ходить одна по горам, – ответила она с улыбкой.

– А наши поехали верхом?

– Нет, они пешком пошли.

– А я то, тогда, почему еду верхом? – Тогда и я пойду пешком.

Я сказал Мхэ, что лошадь мне не нужна.

– Как не нужна? – воскликнул он с недоумением и досадой, бросив на меня мрачный взгляд. – Об этом надо было раньше подумать и не заставлять зря трудиться, – добавил он,

– Что, он с ума сошел, что ли? – спросил я, когда Мхэ отошел.

– Он очень славный человек, но только любит ворчать, и без этого никак не может обойтись, особенно, когда ему что-нибудь не нравится.

К «Камню со щелью» вела узенькая тропинка, которая вилась среди холмов и долин.

Маро была одета в простенькое ярко-пестрое платье, которое обыкновенно носят курдские пастушки. Ветер развевал ее чудесные локоны. Самая сильная лань не могла поспорить с ней своей грацией и легкостью. От быстрой ходьбы щеки у нее горели, как алые розы.

Я был очарован ее дикой и легкой грацией. Никогда я не видел таких прекрасных, черных глаз, осененных густыми длинными ресницами с такими тонкими, дугообразными бровями, которые еле заметной черной черточкой соединялись на переносице. Как много уверенности и бодрости в движениях этой подлинной и вольной дочери гор! – думал я. Невольно я сравнивал ее с прелестной Соней, каждое движение которой выражало стыдливость угнетенной и измученной девушки. Какая огромная разница!

По пути мы встретили какую-то кучу камней. Маро наклонилась, взяла камень и кинула на холм. Я спросил, причину этого таинственного поступка. Она ответила, что холм этот называется «могилой влюбленных» и рассказала мне старинное предание. Юноша любил девушку, и она отвечала ему взаимностью, но отец девушки не хотел выдать ее за того, кого она любила. Тогда юноша похитил ее с ее же согласия, и они убежали в горы. Отец погнался за ними, настиг их в этом месте и вонзил свой кинжал в грудь своей дочери. Юноша бросился со скалы и тут же умер. Маро показала у подножия скалы другую кучу камней и добавила – вот там похоронен юноша, а тут девушка. С тех пор и положено, чтоб каждый прохожий бросил камнем в могилу той, которая опозорила своего отца и в того, который любил ее. Они оба прокляты.

– Ты тоже считаешь ее дурной и побиваешь ее могилу камнями? – спросил я.

– А разве не дурно, если девушка идет за чужим юношей против воли своего отца? – ответила она.

– А как же ей быть, если она его любит? Разве любить нехорошо?

Она громко рассмеялась, словно я сказал какую-то невероятную глупость.

– Как же может девушка любить юношу, если ее родители его ненавидят? Ну ладно, пусть любит, но зачем же бежать с ним, с чужим? Разве это не стыдно? – Я хотел возразить, но она не далa мне говорить, сморщив свое прелестное лицо и сказав с досадой:

– Будет тебе говорить о глупостях, надоел мне этот глупый разговор!..

И быстро побежала вперед.

Путь был ей знаком и привычен, поэтому она не чувствовала, что он длинен. А я почти уже устал. Взобравшись на холмик, она стала громко звать:

– Дибо! Дибо!

На ее звучный голос горы отвечали эхом.

Из-за противоположного холма появились какие-то маленькие фигуры, которые быстро подбежали к ней. Это были три почта полуголые девочки. Они пасли барашек и козлят селения К. Маро угостила их хлебом и сыром. Маленькие пастушки с радостью принимали ёе дары и тут же принялись есть.

Я заговорил с одной из них, с той, которую Маро называла Дибо.

– А что ты сделаешь, если волк утащит твоего барашка?

– Соро не даст, – ответила пастушка, сумрачно глядя на меня.

– А кто такой Соро?

Вместо ответа она приложила к губам два пальца и издала свист.

Из-за скалы появился серый пес и, махая хвостом, подбежал к Дибо, покорно ожидая ее распоряжений. Увидя этого зверя, я невольно отступил назад.

– Ты не бойся, – сказала Дибо. – Я скажу, чтоб Соро тебя не трогал.

Маро обняла Дибо и крепко поцеловала ее в обе щечки.

– Ну тут мы расстанемся, – обратился я к Маро.

– А то я доведу тебя до самого Хана-Сора? – весело спросила она. Боюсь, как бы ты не потерял дорогу.

Я ответил, что это будет для нее утомительно, тем более, что солнце уже поднялось довольно высоко и сильно жгло. Я попросил только показать, как мне идти? Она мне объяснила и притом настолько ясно, что мне казалось, я и с закрытыми глазами дойду до назначенного места.

Было видно, что все тропинки в этих горах ей великолепно знакомы. Ей был известен тут каждый ручеек, каждый родник, каждая скала. Даже отдельные группы кустов она узнавала и отличала от других. Она стала на «Камень со щелью» и следила за мной до тех пор, пока я не прошел за холм, который скрыл от меня ее прекрасное лицо.

Глава 17.
ДВЕ ДОБЫЧИ РАЗОМ…

Солнце было уже в зените, но горная прохлада ослабляла силу его лучей.

Как сладко дышать горным воздухом, напоенным ароматом диких цветов!

За каждым холмом, за каждой долиной открывались передо мной все новые и новые виды – один прекраснее другого. Словно чья-то чудотворная рука расписала чарующие картины. Всюду поверхность земли покрыта высокой свежей зеленью, в которой пестреют тысячи цветов. То тут, то там журчит ручей, стыдливо скрываясь под зеленью, лишь изредка показывая свою серебристую струю и опять скрываясь. Чайки весело порхают над водой. Обращаешь взор к Душманскому ущелью и там виднеются обломки когда-то могущественного неприступного замка. На зубцах одной из уцелевших башен одиноко сидит черный орел и задумчиво смотрит в пропасть, зияющую перед ним. Он сидит неподвижно и величественно. Его зоркий взгляд ищет в ущелье добычу. Я невольно вспоминаю предание. Не он ли тот богатырь, который владел этим замком и которого колдун обратил в орла? Этот богатырь, властитель замка, давил все живое. Где бы он ни появлялся, цветущую землю обращал в безлюдную пустыню… С вершины этой самой башни, где сидит сейчас орел, каждый день перед рассветом бросали в пропасть последнюю жертву. Жертву, у которой владелец замка отнял ее девичью невинность…

Очарованный красотой окружавшей меня природы и, вспоминая старинные легенды, я продолжал свой путь. Но постепенно чувства мои притупились и мной овладела какая-то дремота. Только прекрасный образ Маро горел ярко и пленительно… Но разве есть в ней сердце, горячее, любящее сердце? – спрашивал я себя. Разве чувствует, понимает она, что такое любовь? Нет, она этого не чувствует и не знает… В святилище ее сердца никогда еще не горел этот огонь, иначе она так безжалостно не бросала бы камни в «могилы влюбленных». Маро такая же рабыня, как и Соня, думал я. Но в то время, как Соня рабыня своих родителей-насильников, Маро рабыня старых предрассудков. А предрассудки ведь сильнее давят и вернее уничтожают в душе все живые ростки чувств…

– Да, пусть любит, но не по своей воле, – вот смысл слов Маро.

Да и правда, разве есть у армянки своя воля? Разве она свободна в своих чувствах?

Предавшись таким размышлениям, я совершенно забыл указания Маро и сбился с пути. Но об этом я догадался лишь тогда, когда передо мной открылась глубокая пропасть ущелья… Идти дальше было некуда. Вернуться обратно я не мог, так как не помнил, как я шел.

Я был страшно смущен и раздосадован.

Солнце уже склонялось к закату. Вечерний холод становился невыносимым Меня томили усталость и голод. Сколько времени я бродил? – спрашивал я себя. Ведь Маро говорила, что часа через два я буду у Хана-Сора. А теперь уже вечер. Лучи заходящего солнца горели на вершинах гор, а на долины уже сошла тень. Я вспомнил, что Маро положила мне в охотничью сумку какую-то бутылку. Открыл я сумку, достал бутылку и в ней оказалось вино. Тут же я нашел холодную закуску. Обед был готов. Сел я на мягкую траву и начал есть. Я утолил голод, немного отдохнул и силы вновь вернулись ко мне. Но что же теперь делать? Куда идти? – в недоумении, спрашивал я. Я решил подняться на ближайший холм и оттуда посмотреть – может найду дорогу. Через четверть часа я был на холме. С высоты я увидел узкую долину, где, как мне показалось, двигались какие-то черные точки. Я решил, что это стадо и очень обрадовался. Пойду к пастухам, подумал я, и они мне укажут путь в селение К. Я начал спускаться вниз, но скоро был разочарован. Зрение обмануло меня. Точки, которые я видел, оказались просто кустами, разбросанными по всей долине. Что же мне теперь делать? Я был в отчаянии. Меня смущало не то, что я ночью останусь под открытым небом и не страх перед зверями, а мне было стыдно перед Маро и товарищами, которые с первого же раза увидят, как я беспомощен и не деловит.

Вдруг до меня донесся какой-то треск, на который горы ответили многократным эхом. Треск повторился еще и еще. Ясно было, что стреляют. Но кто же это стреляет? Несомненно это не мои товарищи, подумал я, так как место, где я находился по моему предположению, должно быть далеко от Хана-Сора. Стало быть, решил я, это какие-нибудь другие охотники или же разбойники, которые угоняют скот. Но в конце концов мне было безразлично, кто эти люди – ведь они люди, и этого мне было достаточно, я был им рад.

Я направился туда, откуда слышалась стрельба. Уже слышался лай собак. Теперь я не сомневался, что встречу охотников. Едва я поднялся до половины холма, как совсем близко от меня послышалось дикое рычание, и тотчас же, в двадцати шагах от себя я увидел огромного кабана. Мигом я снял с плеча ружье, прицелился и выстрелил. Я не промахнулся, но пуля попала в ногу зверя. Кабан, видимо, и не почувствовал боли. Он кинулся на меня. Нападение произошло так быстро и стремительно, что я не успел вновь зарядить ружье. Момент был решительный. Разъяренный зверь был уже близок, я видел его злые пылающие глаза. Я бросил ружье и патрон, который приготовил и держал в руке, чтоб вновь зарядить ружье, достал кинжал и в одно мгновенье вонзил его в бок зверя. Кабан заревел, но уже потерял силы. Однако он попытался пустить в ход свои острые клыки. Тут я прыгнул ему за спину и нанес ему новый удар в живот. Зверь все же продолжал еще сопротивляться. В эту самую минуту, когда я боролся со зверем не на жизнь, а на смерть, вдруг раздался выстрел и пуля попала прямо в голову кабана. Тут кабан бессильно свалился на землю… Я оглянулся, смотрю – передо мной с ружьем в руках стоит Маро и весело улыбается. Кто может описать мою радость! Я, весь окровавленный, подбежал к ней и крепко обнял мою спасительницу.

Она рассказала, что расставшись со мной, не ушла домой и стоя на холме смотрела мне вслед. Она видела, как я свернул с пути и пошел не туда, куда было нужно. Она начала кричать, но я ее голоса не слышал. Тогда она побежала за мной, но потеряла меня из виду. Она долго искала меня и вот наконец нашла. Оказывается она кричала мне, предупреждала, что стреляет, но я в пылу борьбы и этого ее крика не слышал. Она стреляла из моего же ружья, которое я бросил в сторону, когда увидел, что зверь слишком близок и нужно действовать кинжалом.

Увлеченные этим разговором, мы с Маро не заметили, что с вершины холма за нами наблюдают четыре человека. Они подошли к нам. Это были охотник Аво и три моих товарища – Аслан, Каро и Саго.

Старик обнял меня и Маро и радостно воскликнул:

– Оба вы достойны называться детьми охотника Аво!..

Глава 18.
ЯБЛОКО РАЗДОРА

Вечерний сумрак окутал голые вершины гор. В долинах свет потускнел и лишь золотистые облака, которые огромными глыбами плыли по высокому небу, горели в пурпурных лучах заходящего солнца. Был чудный вечер. Был один из тех часов горного вечера, когда сладко звучат песни пастухов, когда так приятно прислушиваться к разноголосому блеянию возвращающихся с пастбищ овец и веселому ржанию лошадей, целыми табунами радостно и быстро спешащих к своему ночному пристанищу. В этот час ветерок нежно касается лица и мелодичным тонким голосом напевает: «Вдыхай в себя полной грудью благоухание, похищенное мною с тысячи цветов!..»

Но я не чувствовал этих звуков, я не слышал ни мелодии зефира, ни песни пастуха – я был очарован одной только Маро. Я постоянно видел ее и слышал только ее голос, хотя она ничего не говорила.

Возвращение в деревню К. длилось довольно долго, потому что мы шли теперь по совершенно другой дороге. Уже давно нас окутал сумрак, и звезды летней ночи сверкали дивным блеском.

Предметом разговора была последняя охота. Старик Аво в шутку насмехался над промахами Аслана и Саго. Оба они неудачно стреляли в кабана. Саго старался оправдать себя, приводя различные причины, Аслан же ничего не отвечал, он погрузился в тяжелые думы. Каро был веселее обыкновенного. Он с братской сердечностью положил руку на мое плечо и сказал:

– А ты, Фархат, не лишен смелости, из тебя что-нибудь да выйдет.

Маро шла впереди нас со своим отцом. Она хранила глубокое молчание. Казалось, гордость ей не позволяла выслушивать похвалы, которые сыпались на нее, или же она не хотела напоминать, из какого трудного положения она меня спасла. Она старалась, чтоб возможно меньше говорили об этом. Я несколько отстал от своих товарищей и беседовал с Каро. Саго подошел к нам и без всякого повода с нашей стороны, как бы сам про себя, сказал:

– Удивительная вещь, судьба! Говорят, она чудовищная женщина с двумя лицами, спереди и сзади. Переднее лицо свежее и красивое с вечно улыбающимися глазами, которыми она смотрит на своих любимцев. Другое лицо – дряхлое, морщинистое, как у отвратительной старухи. Только один глаз на мрачном челе, да и тот слепой. Она всегда обращает ко мне это лицо – коварное с ужасными морщинами, и я всегда слышу, как ее сухие и бледные уста произносят: «Не жди от меня никакого добра…»

После минутного молчания, он продолжал еще более взволнованным голосом:

– Говорят, в наши дни не бывает чудес. Что же это, черт возьми, как не чудо: две добычи разом…

Теперь я понял, что полупомешанный Саго язвительно намекает на меня и Маро.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил я.

Он ответил с еще большим волнением:

– Именно две добычи: одна – кабан, а другая – сердце Маро!

Эти слова он произнес так, что я пришел в ярость. Но он продолжал, не обращая на меня внимания.

– Ведь Маро не маленькая добыча… чтоб ее поймать, нужна великая отвага…

– Если ты будешь продолжать говорить такие глупости, то… станешь третьей моей добычей, – сказал я и в руке моей сверкнул обнаженный кинжал.

– Стоит ли из-за этой дикой кошки драться? – вмешался Аслан, подойдя к нам…

– А! Видно и тебя она оцарапала! – обратился я к Аслану еще больше разгневанный.

Он ничего не ответил.

– С кошкой нужно обходиться по-кошачьи, чтоб не испытать на себе, каковы ее когти, – сказал с огорчением Саго.

– С собакой она никогда не может жить мирно, – сказал я.

– Стыдно, ребята, – властно вмешался Каро и с быстротой молнии отнял у меня кинжал.

Аслан не тронулся с места и даже не дотронулся до своего кинжала. Это пренебрежение еще больше оскорбило меня. А Саго стоял поодаль и смеялся. Он взял Аслана за руку и отведя его в сторону, сказал:

– Пойдем, не стоит связываться с ребенком…

Я и Каро остались одни. Старый охотник и его дочь далеко опередили нас и не могли понять, что произошло между нами.

Каро начал говорить, что мой гнев был совершенно неуместен, что я напрасно оскорбил своих лучших товарищей, которые меня так же любят как и сам Каро. Он сказал, что я не только не мог бы одолеть Аслана, но что и маленький Саго так ловок в бою, что непременно убил бы меня, и что они только пожалели меня. И преподав мне много наставлений, он добавил, что Саго не виноват, потому что уже несколько лет как он влюблен в Маро, хотя и не пользуется взаимностью с ее стороны. Вот все, что я понял из слов Каро. Большая часть его слов осталась для меня непонятной, вследствие волнения, которым я был охвачен в ту минуту. Я еще дрожал всем телом. Язык мой, казалось, был связан и я ничего не мог ответить.

– Ты еще молод, Фархат, я тебя не обвиняю, – прибавил Каро. – Твои товарищи хорошие люди, они опять полюбят тебя и простят.

Дорога наша в селение К. пролегала мимо пашни Асо, приемыша охотника. Мы прибыли туда поздно ночью. Ребята решили переночевать у Асо. Тут приемный сын старого охотника построил из хвороста легкий шалаш, который служил прекрасным приютом в весеннюю ночь.

– Останьтесь здесь и веселитесь, – сказал старик-охотник и затем прибавил, – мои старые кости не переносят ночного холода. Я уйду домой и вышлю вам вина и хлеба, а мясо для шашлыка у вас уже есть. Выпьете, конечно, и за мое здоровье. Смотри, Асо, хорошенько поухаживай за гостями. Ну, Маро, идем.

Они еще не успели отойти. Маро подошла ко мне и тихо шепнула на ухо:

– Фархат, ты простудишься, здесь бывает холодно. Я тебе из дому пришлю что-нибудь, чтобы укрыться. – В ночном сумраке никто не заметил нашего разговора. Я поблагодарил Маро за ее доброту и сказал, что я привык спать и без покрывала, потому что дома у меня не было постели, покрывалом мне служило изношенное отцовское пальто, а матрацем – холодная циновка.

– Ты, Фархат, молодчина, не простудишься, – весело сказала она и слегка хлопнув по плечу, убежала от меня. В это время старый охотник позвал ее во второй раз:

– Маро, где ты, пойдем, детка.

Асо тотчас развел перед палаткой громадный костер. Сухая трава быстро разгорелась, и свет распространился далеко вокруг нас. Только тогда я и заметил, как сильно изменился мой старый товарищ Асо, который много перенес после того, как мы расстались с ним. Изнуренный и расслабленный мальчик, которого мы называли «ослиным седлом», преобразился в доброго, здорового парня. Вот какая разница между поповской азбукой и земледелием! Первая изнурила, измяла его детство, не дав ему при этом никакой умственной пищи, второе – напротив, восстановило его упавшие силы и наполнило дом его престарелого отца хлебом. Однако в этом неотесанном работнике не было видно ни доброты отца, ни живости сестры. Асо был из числа суровых и мрачных натур. За все время он только несколько раз заговорил со мною, да и то все сказанные им слова были кратки и безответны. Саго верно заметил, что «Асо любезен и ласков только со своими волами, которые тащат его соху». Несмотря на это, я всегда относился к нему с симпатией, так как он был братом Маро.

Село было невдалеке от хуторка, и мы скоро получили обещанные охотником хлеб и вино. Из мяса кабана уже был изготовлен шашлык, ужин был готов. Сильно проголодавшиеся ребята тотчас принялись за ужин. Я отказался от еды, говоря, что у меня аппетита нет, да я и не совсем хорошо себя чувствовал. И действительно, голова у меня сильно болела и после неприятного происшествия в дороге я находился в каком-то лихорадочном возбуждении, которое, по мере того как я вспоминал свое неуместное поведение с Асланом и Саго, усиливалось.

Они же, казалось, все забыли и ничем, даже малейшими намеками не напоминали о случившемся, напротив они рассказывали Асо о том, как мы с Маро убили кабана и восхваляли нашу храбрость и отвагу. Но их снисходительность была тягостна для меня. Я считал оскорбительным обидеть кого-нибудь и, не дав ему удовлетворения, получить от него прощение. Это своего рода милостыня, а милостыни просить я не хотел.

Ужин был накрыт в шалаше и ребята собрались там. Я лежал в нескольких шагах от шалаша, так что мог слышать их разговор.

– Правда, что он болен? – спросил Асо.

– Нет, у него особенная болезнь… – ответил Саго и с двумя стаканами вина вышел ко мне, распевая красивую песенку. Из палатки единодушным хором вторили ему.

Звуки голосов, раздававшиеся в ночной тиши, вылетая из искренних горячих сердец юношей, собравшихся в шалаше, были так трогательны и так воодушевляли, что во мне пробудили все братские и товарищеские чувства со всей их оживляющей силой. Сердце мое наполнилось священным миром и буря, волновавшая мою душу, стихла. Я не мог скрыть моих слез и взяв из рук Саго стакан с вином подошел с ним вместе к кружку. Все мои товарищи, также со стаканами в руках, стояли вокруг стола. Каро спокойно и медленно произнес небольшую речь. И слова, вылетевшие из его уст с необыкновенной силой и убеждением, так подействовали на меня, что я их до сих пор не забыл, хотя с тех пор прошло уже пятьдесят лет, а это немалый ведь срок…

– Дорогие товарищи, – говорил он, – мы все – дети того народа, который лишившись своей земли, рассеялся по всем концам света. Мы дети того народа, который живет в стране, где его хижина редко согревается огнем, так как ему нечем топить ее, где его дом после захода солнца не освещается светом, потому что ему нечем освещать его, где его дети ночью ложатся спать голодными, потому что им нечего есть, нет у них хлеба! Солнце жжет его детей, холод замораживает, дождь мочит их до костей, потому что их одежда до того изношена, что уже не защищает их от суровости природы. Однако этот народ не ленив. Он беспрестанно трудится, трудится даже больше чем позволяют силы человека. Его, жена, дочь, даже малые дети его помогают ему в работе. Вы видели женщин, которые жнут на полях и сами на своих плечах приносят свои снопы для молотьбы. Вы видели девушек, которые с большой энергией очищают посевы от сорных трав. Вы видели детей, которые сидя на ярме, погоняют быков и помогают таким образом отцу в работе.

Да, этот народ не ленив, он трудится, он целый год не имеет отдыха – и все-таки он живет в нищете, в жалкой, горькой нищете.

Почему же это так?

Земля, на которой он живет, хотя некогда принадлежала его предкам, теперь сделалась собственностью чужих «ага». Он обрабатывает чужую землю… Условия же, который ага заключает с работником до того тягостны и невыгодны для последнего, что большая часть плодов его земледельческого труда попадает в руки помещика. Рабочему остается такая незначительная часть, что ею он не может удовлетворить даже свои первые потребности, без которых нельзя существовать.

Таковы и другие условия жизни крестьянина. Его хижина стоит на земле «аги», и за нее он платит налог. Его стада пасутся на пастбищах «аги», и он за это платит налог. Сам крестьянин, его семья – живут на земле, которой владеет ага, там они гуляют, пьют воду и, чтоб сберечь свою голову, опять-таки должны платить налог. Одним словом, у крестьянина кроме своих рабочих рук ничего нет: всей окружающей природой владеет ага и для того, чтобы работать среди этой природы, он должен жертвовать большей частью своего труда.

Вот, дорогие товарищи, в чем скрывается причина того, что наш народ, не находя себе пропитания на родной земле, беспрестанно переселяется и в чужих краях ищет счастья. Но возвращаются ли переселенцы? Нет. Вы знаете, сколько тысяч семейств осталось без мужчин, сколько тысяч домашних очагов угасло вследствие того, что мужчины погибли на чужбине. Мы, сидящие за этим столом, вышли из подобных же семейств. Большая часть из нас не имеет отца, матери, крова, родственников – все они погибли, исчезли без следа… Следовательно, нам понятна участь работников в этой стране, так как мы с самого детства испытываем всю эту горечь, потому что в груди каждого из нас еще остались неизлечимые раны, нанесенные грубой рукой притеснителей. Семья не могла дать нам, своим питомцам, такого воспитания, такого направления, чтобы мы сбросили с себя иго «аги» и освободились от его притеснений и эксплуатации. Она не в состоянии была научить нас истинным условиям жизни, при которых мы могли бы трудиться для себя, без того, чтоб плоды наших трудов отнимал у нас чужой. Семья не могла нам этого дать, потому что сама была порабощена и, что печальнее всего – рабство вошло в плоть и кровь народа. Он не протестует против насилия. Он думает, что бог его затем и создал, что он должен быть доволен своей судьбой, потому что даже единой буквы в своей судьбе он изменить не может… Школа, ученики которой собрались сегодня здесь, еще больше укрепила в нас рабство. Школа убила в нас всякое стремление к самодеятельности. Священник-учитель воспитал в нас слепое повиновение – покоряться и подчиняться всяким властям, как бы тягостно ни было налагаемое ими бремя. Потому что он и сам обращался с нами так, как говорил. Он говорил нам, что земная жизнь тщетна, и преходяща, и что чем горестнее она, чем больше в ней страданий, тем больше наград получит человек на том свете, который нас ждет, когда мы сойдем в могилу.

Но нашлась рука, которая вывела, похитила нас из нравственно и физически разлагающей нас школьной атмосферы. Она поставила нас на верный путь. Она научила нас тем условиям жизни, при которых человек может жить спокойно и обеспеченно. Она научила нас помогать также и тем, кто несчастен подобно нам, чтобы и их жизнь текла спокойно, чтоб и их пропитание было обеспечено. И мы посвятили себя делу народного благосостояния…

Выпьем же, братья, за здоровье того человека, который пробудил в нас этот дух, выпьем за успех того дела, которое является нашим священным обетом!..

Все чокнулись и выпили за здоровье охотника Аво при единодушных криках: «Да здравствует доброе дело!»…