Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

Глава 3

Если кому приведется проезжать мимо монастыря святого Варфоломея, Агбакского уезда, в сторону Баш-Кале, то он заметит рано утром старца с седыми, как снег, волосами, сидящего на таком же седом коне. Старец долго кружил по окрестным долинам и к полудню, когда жара начинает донимать, возвращается в соседнее село. Конь его так же стар, как и хозяин. Он хромает на переднюю ногу. Много лет тому назад он был ранен в бою. Но это не мешает ему по-прежнему служить самоотверженно. Этот верный боевой конь некогда мчался в атаку со своим господином. Прошли боевые дни, настали времена мира и тишины. Ныне выезжают они на полевые работы, на жатву, кружат по плодоносным долинам. Умное животное настолько освоилось с привычками хозяина, что знает, в каком направлении надо идти, по каким местам возить его. Медленным шагом проходит он по межам, осторожно, чтоб не помять ни одного колоса. Если где-либо прорвалась плотина и вода побежала к созревшим нивам, не нуждающимся в поливке, если скотина затоптала поле соседа, если где-либо появились полевые мыши, словом, если где-либо нарушен порядок, он тотчас же заметит и остановится. От наблюдательного и опытного взора старика не скроется ничего; по возвращении в село, приглашает к себе сельчанина и делает выговор. Ежедневные прогулки доставляют ему великое удовольствие. Он видит плоды своих трудов и радуется им.

Этот старец – охотник Аво.

Он купил у вдовы одного курда эту необитаемую глухую горную долину со всеми прилегающими землями и основал здесь село. Его дом был первым жильём, вокруг которого вскоре стали строиться другие дома. Спустя несколько лет здесь образовалась большая колония.

Охотник передал все земли в общинное пользование, сам стал рядовым членом общины.

Он обязал общину выплачивать частями плату за землю, но взносы были столь ничтожны, что совершенно не обременяли поселян. На полученные таким путем деньги охотник построил школу, обеспечил ее средствами. Своими благодеяниями он снискал глубокое уважение признательных крестьян, которые стали смотреть на него, как на отца и заступника. В школе учились дети и из окрестных деревень. Благодаря этому он завоевал уважение во всём округе, а агбакские жители избрали его своим «миром», то есть представителем уезда. Состарившись, охотник отказался от этой должности, и его заменил зять его – Фархат.

Охотник усыновил Фархата и выдал за него свою дочь Маро. Подруга детства стала его супругой.

Сегодня у ворот дома охотника, на большой площади, выстроился табун его коней. На левом бедре каждой лошади выжжено клеймо – армянская буква Ո[155]155
  Во, Ворсорд – охотник


[Закрыть]. Кони ржут, бьют землю копытами, пыль столбом поднимают; конюхи с трудом удерживают их. Фархат торгуется с персидскими купцами, приехавшими купить лошадей. Жена его, красавица Маро, стоит у окна с младенцем на руках и смотрит на мужа. Старик-охотник, сидя у порога, с восхищением слушает Фархата, который знакомит купцов с достоинствами каждой лошади. Великан Мхэ, верный слуга охотника, хоть и седой уже, не потерял еще былую геркулесову силу. Он сердится на беспокойных коней: «Что за черт влез вам в иоздрю!..» – кричит он коням и накидывает петлю на шею ненаезженного жеребчика, выводящего его из терпения. Мхэ ныне главный конюх охотника, и эта должность очень ему льстит. Фархат кончил торг и веселый, и довольный, с золотыми монетами в кошельке, вошел в дом.

– Сколько сторговали? – спросил охотник.

– Пять коней только, – ответил Фархат.

– Много шуму, да мало проку.

– Они находят, что слишком дорого ценим лошадей.

– Хорошая вещь и цену имеет хорошую, – заметил охотник. – Пусть ищут по всему уезду, если найдут подобных коней, я своих даром отдам.

Вошел Мхэ.

– Бери, Мхэ, – сказал Фархат, протягивая ему два золотых. – Я обещал дарить тебе после каждой продажи.

– К черту-дьяволу твои золотые, – ответил Мхэ, – подари лучше кусочек кожи, чтоб лапти поправить. – И он указал на свой потрепанный лапоть.

Фархат улыбнулся, охотник громко рассмеялся.

Мхэ до конца своей жизни оставался таким же добрым, простодушным, бескорыстным. Он был из тех сумасбродных людей, чудачества которых служат признаком некоей мудрости.

Подошла Маро, приняла кошелёк с золотом – она была и экономом и кассиром своего мужа. Трудно было поверить, что капризная, пылкая, необузданная девушка, какой была Маро в ранней молодости, могла превратиться в серьезную, солидную хозяйку дома, завоевавшую не только любовь, но и уважение супруга. После смерти матери Маро росла без всякого надзора; отец, занятый своими делами, не имел возможности уделять дочери много времени. Только впоследствии, когда Маро стала взрослой девушкой, охотник освободился от чрезмерной работы и стал заниматься воспитанием девушки. «Фархат учится, чтоб стать достойным мужем, а ты также должна учиться, чтоб быть подходящей для него женой», – говаривал он часто. Хотя с Маро занимались учителя, но она развилась умственно, главным образом, благодаря своим усилиям, путём самообразования. Вскоре она стала читать армянские газеты, познакомилась с новой литературой. Часто она поражала собеседников правильными суждениями и глубиной мысли. С нетерпением ждала она ежедневно почтальона, доставлявшего газеты и книги. Теперь она мать двоих детей; мальчик недавно стал ходить, а девочка сосет грудь.

Мать Фархата умерла очень рано, не дождалась счастья своего сына. Его сестры – Мария и Магдалина – остались сирыми, одинокими. Охотник принял их под свое покровительство, вырастил и выдал их замуж.

Другой приемыш охотника, Асо, проживал в селе К., в горах Душмана, где проживал охотник после переезда из Салмаста в Агбак. «Семья Асо так же многочисленна, как его скотина», – смеялся над ним Мхэ. Ежегодно Асо отправлял на рынок для продажи масло, сыр, овец и овечью шерсть в большом количестве.

Ныне Агбак – мирный, цветущий, счастливый край, где обеспечены и жизнь, и труд, и собственность поселянина.

Глава 4

В городе Ван, в той же лавке того же постоялого двора, где некогда торговал мосульский ходжа Торос, теперь за просторным письменным столом сидел один господин. Старая азиатская лавка совершенно преобразилась, она превратилась в торговый дом европейского образца. Бухгалтер, кассир, приказчик, писари – каждый имел свое место и исполнял свои обязанности. Изменились даже сорта, количество и качество отпускаемого товара. Преобразился и господин, сидевший за столом. В молодости он не отличался крупным телосложением, а состарившись, стал еще меньше. За большим письменным столом видна была лишь верхняя часть груди и маленькая головка с длинными седыми волосами. Из почтенных седин выглядывало задумчивое лицо с беспокойными глазами, свидетельствовавшими о неукротимой энергии делового человека. Он не вмешивался в работу, работа совершала свой круг, подобно заведенной машине, лишь изредка обращались к нему с тем или иным вопросом. Он был хозяином и управляющим торгового дома.

Рядом с ним сидел господин в черном костюме, он вертел в руках черную шляпу с широкими полями, которую временами, как бы отдыхая, вешал на свою тросточку. Этот господин так же был близок к старости. Черный цвет волос еле пробивался сквозь седины на голове и в бороде его. Спокойное лицо его, подобно лицу младенца, поминутно улыбалось. По-видимому, он был давно знаком с владельцем торгового дома. Приехав недавно из Битлиса, он поспешил навестить его.

– Простите, друг мой, – продолжал начатый разговор хозяин, встав и вновь погрузившись в свое просторное кресло, – вся моя одежда сшита из местной ткани; скажите, пожалуйста, чем она плоха? Правда, она не отличается тонкостью европейской ткани, но зато прочнее и дешевле. Если б каждый из нас мог удержать себя от тяги к роскоши, мог довольствоваться продукцией местной промышленности, деньги наши не утекали бы в Европу, они оставались бы в нашей стране.

– Разве местный товар не расходится? – спросил прибывший из Битлиса.

– В настоящее время покупателей у нас довольно много, – ответил коммерсант, приложив руку ко лбу, как бы соображая, не ошибается ли он. – Но знаете ли, друг мой, сколько усилий, сколько жертв мне стоило привлечь массового потребителя.

На лице битлисца отразилась искренняя радость.

– Скажите пожалуйста, – спросил он, – вы экспортируете товары за границу?

– Да. Наши ткани мы вывозим в Персию, в страны Малой Азии, даже в различные города Закавказья. Это, действительно, коммерция. Прежде мы не были коммерсантами, хотя и считали нас коммерческой нацией. Мы были только жалкими посредниками покупали у одних, продавали другим, мы были тогда простыми торговцами. Теперь же совсем иное.

Он приказал принести несколько образцов шерстяной ткани. Принесли, положили на стол.

– Вот чуха[156]156
  Чуха – мужская верхняя одежда с широкими рукавами.


[Закрыть] из нашей ткани, – обратился он к собеседнику, – в прошлом году на Парижской всемирной выставке она получила первую премию среди азиатских тканей.

Битлисец смотрел с восхищением.

– Великолепные ткани, – воскликнул он, – очаровательные! Правду вам сказать, мне стыдно сидеть перед вами в моем одеянии. – Он указал на свой костюм, сшитый из тонкого английского сукна. – Неужели ваша фабрика их выпускает?

– Да, наша, – ответил коммерсант с самодовольством. – Кто может иметь такую прекрасную шерсть, какую дают наши овцы и козы? К несчастью, до сей поры не имели возможности использовать наше сырье. Европеец увозил нашу шерсть и наш хлопок, перерабатывал их в ткани и продавал нам же по удесятеренной цене. Мы набивали карманы чужеземцев, а сами оставались нищими.

– Да, так было… – печально повторил битлисец, потом спросил. – На каких условиях работают рабочие вашего предприятия?

– Рабочие имеют свою долю в общей прибыли, – ответил коммерсант. – После долголетнего опыта я пришел к выводу, что рабочие должны быть сотоварищами в предприятии. Это мероприятие удвоило их энергию, привязало к производству. Они имеют ссудо-сберегательную кассу, что дает возможность помогать товарищам в случае болезни или потери трудоспособности. Я сам покупаю на моей фабрике нужный для моего магазина товар, как и всякий чужой.

– Это высокочеловеколюбивое начинание, – заметил битлисец, возводя глаза к небу, как бы желая сказать; «Будь благословен, сын мой!..»

Беседа была прервана приходом старика со смеющимся лицом, с несколько согнутой спиной, с окрашенными краской руками. Подойдя к владельцу торгового дома, он по-приятельски пожал ему руку и с удивлением взглянул на битлисца.

– Вероятно, за деньгами пришли? – обратился к нему коммерсант.

– Зачем еще должен был придти, голуба-душа, – ответил он и подошел к кассиру.

– Лицо этого человека показалось мне знакомым, – заметил битлисец после его ухода.

– Он вам знаком… – заговорил купец таинственно, – это мастер Фанос; в прежние годы он имел небольшое красильное заведение, теперь же настолько усовершенствовал производство, что все ткани моей фабрики я ему отдаю в окраску.

Посетители не давали покою. Один уходил, несколько человек входило. Работа кипела. Вошел господин высокого роста, атлетического сложения, с проседью в волосах; пол затрещал под его крепкими ногами.

Не поздоровавшись ни с кем, он стал посреди комнаты и, указывая рукой на старшего приказчика, обернулся в сторону владельца торгового дома и закричал громовым голосом:

– Скажите этому господину, если в следующий раз тюки не будут доставлены своевременно, я их в море побросаю.

И не дожидаясь ответа, тотчас же вышел.

– Узнали его? – спросил коммерсант, обратившись к битлисцу.

– Узнал… – ответил он. – Бердзен-оглы… лодочник из села Аванц… Он остался таким же неотесанным…

– Но вполне порядочный человек. Теперь он лучший капитан пароходного общества.

– Знаю, я прибыл его пароходом.

Владелец торгового дома переменил тему разговора.

– Скажите, пожалуйста, что нового у вас в Битлисе?

– Ничего интересного нет. Да вот скончался бедный хаджи Исах.

– Неужели? По всей вероятности, крупное состояние осталось после него.

– Не так много, как предполагали. В последнее время он жертвовал большие суммы па различные цели… А часть оставшегося имущества он завещал на постройку школы для детей армян без различия вероисповедания.

На лице коммерсанта отразилось нечто вроде удивления.

– Никак не ожидал я этого от хаджи Исаха, – сказал он.

– В последние годы он совершенно изменился, – ответил битлисец… – во время междоусобных распрей он был одним из тех, которые требовали удаления американских миссионеров из Битлиса. Бедный старик часто повторял: «Они не только от дедушки Просветителя[157]157
  Григорий Просветитель распространял христианство в Армении (IV в.).


[Закрыть] нас отдалили, они нас отторгли от нашего родоначальника Айка… ожесточили нас против родных братьев наших…»

Пробило два часа.

Владелец торгового дома встал.

– Надеюсь, вы будете настолько добры, согласитесь пообедать у нас.

– С большим удовольствием, – ответил битлисец, также вставая. – Я давно не видел вашей жены и детей ваших, хотел бы навестить их.

Они вышли из торгового дома. Проходили по ровным, чистым улицам. Справа и слева возвышались двухэтажные и трехэтажные каменные дома. От прежних грязных и узких улиц не осталось и следа, исчезли также полуразрушенные мазанки из глины или сырцового кирпича. Везде было опрятно и красиво. Не встречались люди в лохмотьях, хватавшие прохожих за ворот, требовавшие подаяния. Женщины не прятали в чадры своей одежды и своих лиц, боясь нападения какого-либо наглого негодяя. Не было слышно слова «гяур»[158]158
  Гяур – у магометан название для иноверцев.


[Закрыть]. На улицах магометане приветствовали христиан еще издали. Во дворце паши сидел губернатор-христианин. Был час окончания школьных занятий. Мальчики и девочки с сумками за спиной или подмышкой заполнили все улицы. Невозможно было пройти. Некогда по этим улицам скакали пьяные янычары с оголенными саблями в руках или шныряли звероподобные аскеры[159]159
  Аскеры – турецкие солдаты.


[Закрыть] похищавшие все, что попадалось на глаза. При виде их жители средь бела дня прятались в домах, накрепко запирали ворота. Теперь эти варвары исчезли, исчез и страх, сковывавший людей.

Они остановились перед хорошеньким домиком. Вошли в тенистый двор, усаженный деревьями. Под одним из деревьев сидела пожилая благовидная женщина и что-то вязала. Увидя вошедших, она отложила рукоделие в сторону и пошла им навстречу.

– Ах, господин Мисакян! – воскликнула она, – я совсем не ожидала вас увидеть… Как поживаете?.. Какими судьбами?.. Какой ветер вас сюда занес?.. – ошеломила гостя множеством вопросов.

Господин Мисакян дружески пожал руку хозяйки.

Этот почтенный человек, одетый во все черное, был иерей битлисских армян-протестантов – Джаллад, именуемый теперь по фамилии – господин Мисакян. А гостеприимный хозяин дома – наш давнишний знакомый Саго, которого теперь называли Саркис Сепухян. Изменились обстоятельства, переменилось и имя его. А супруга его была дочь тер Тодика – Сона. Он женился на дочери своего давнишнего учителя. Счастливая семья имела несколько душ детей, старший сын обучался в Германии.

Тер Тодика давно не было на свете, он умер с гадательной книгой в руках.

Глава 5

В армянском квартале деревни Савра Салмастского уезда привлекал внимание покосившийся дом, который не столько от древности, сколько от недосмотра, потерял былую красоту свою и благолепие. Ворота этого безмолвного, как могила, дома были заперты и днем, и ночью. Дом казался необитаемым. Но иногда со скрипом ворочались заржавевшие петли, ворота открывались и выходила оттуда женщина со скорбным лицом. Она садилась на бугорок и часами молча смотрела на протекавший по улице ручеек, будто в заунывном лепете его хотела схоронить безысходную тоску свою. Она состарилась преждевременно, как и дом, из которого выходила временами. В смуглых чертах ее измученного лица, во мраке ее черных глаз отражалась глубокая скорбь безутешной души, скорбь, сокрытая в израненной, сокрушенной груди. Ее горестный взгляд свидетельствовал о том, что эта многострадальная женщина никогда не вкушала радости и счастья; временами судьба улыбалась ей лишь для того, чтоб прельстив, ввергнуть ее в более тяжелое отчаяние. Никто к ней не подходил, ни с кем не разговаривала она. Молча садилась она на бугорок, слушала жалобы ручейка, слушала щебетание птичек и вздыхала глубоко-глубоко. К ней подходили лишь дети. Как только она показывалась, со всех сторон бежали к ней малыши с возгласами: «Нене, Нене!..» и окружали ее тесным кольцом. Нене обнимала их, разговаривала с ними и раздавала медные монеты на покупку чего-либо съестного. Дети целовали ее окостеневшие руки, целовали худое высохшее лицо и с радостными восклицаниями убегали. Эта горемычная женщина была сильно уязвлена людьми, она находила утешение лишь в общении с детьми…

Кто была Нене?

История ее жизни известна читателю из «Дневника Хачагоха»[160]160
  «Дневник Хачагоха» – произведение Раффи, в котором изображаются жульнические проделки и преступления хачагохов («хачагох» – крестокрад).


[Закрыть]. Она была женой Мурада.

Мурад трудился много, нажил состояние, но среди товарищей он был самым несчастливым. Детей у него не было. Родственники не хотели ждать его смерти, они отравили его, чтоб завладеть богатством. Он умер, оставив Нене в безысходном горе, постоянно оплакивавшей незабываемую память любимого супруга.

Эта безутешная вдова жила совсем одиноко, она была совершенно оторвана от общества. Она чувствовала отвращение к жизни и к людям. В ее доме жил дряхлый старик, глаза которого не видели. Остался только скелет его, да жалостный голос, тяжко вздыхавший: «Когда же смерть возьмет меня!..» Ежедневно можно было видеть его, съежившегося где-нибудь в углу двора на какой-то веточке, беспрестанно роптавшего: «Кушать хочу!..» Нене кормила его целый день, но насытить не было никакой возможности.

Этот старец был кум Петрос. Возвратившись на родину после долгих скитаний, сей знаменитый «хачагох» не нашел в живых никого из членов своей семьи. Нене приняла его под свое покровительство, окружила заботами его старость. Несчастный был несколько тронут в рассудке. Гроза всей страны, ужасом леденивший сердца людей, теперь, подобно неразумному ребенку, повторял часто: «Нене, когда же купишь мне красивые сапожки?» От глубокой старости он впадал во младенчество. И, вправду, на месте выпавших давно зубов стали прорезываться новые зубы, на месте облезшей бороды появился еле заметный мягкий пушок.

Этот вечный старец напоминал вечный грех Савры – этого логова «хачагохов», напоминал грех, который старится и вновь приобретает молодой вид…

Глава 6

– Здесь… вот здесь он погребен, – говорил молодой человек с грустным лицом, указывая на возвышавшуюся над поверхностью земли насыпь. – Рашид хорошо знает это место… Он не так уж забывчив… – прибавил он печальным голосом. – Если потопом будут затоплены все горы, не останется ни одной неровности земли, Рашид все-таки найдет эту могилу…

Слова были обращены к господину, печально глядевшему на указанное место. Под руку с ним стояла высокая худая женщина, которой он доходил до плеч. Она держала в руках зонтик, защищавший от солнца и ее, и господина. Стоявшие возле них дети напряженно смотрели на могилу. По их одежде заметно было, что они приехали издалека, только что сошли с экипажа, и, действительно, возле дороги их поджидала коляска. Разговор происходил у наружных стен знакомого читателю монастыря Апостолов, там, где мы однажды показали забытые гробницы Давида Непобедимого (Анахт), Хоренаци и Лазаря Парбского. К этим гробницам прибавилась еще одна заброшенная могила…

В этой безмолвной и глухой могиле без надгробной плиты покоился знакомый нам «Немой».

Господин, в последний раз взглянув на могилу, направился с дамой к монастырю, но один из малышей остановил его.

– Папа, это могила твоего друга, о котором ты рассказывал нам по дороге?

– Да… – ответил отец печальным голосом.

– А почему его похоронили так?.. – спросил мальчик дрожащим голосом. – Должно быть, у него детей не было, да?..

– Не было… – сказал отец.

Они говорили по-английски.

Мальчик обернулся к сестре и братьям.

– Ануш, Хорен, Тигран, папин приятель не имел детей, соберем цветы и уберем его могилу!

Дети рассыпались по полю. Мать с умилением глядела им вслед.

Летняя жара не оставила цветов, выжгла все, даже травы. Лишь между скалистыми утесами сверкал желтым и багровым блеском бессмертник, а из расщелин выглядывала душистая полынь со своими белыми и мягкими, как бархат, листьями; местами попадался сердечник, испускавший острый, едкий запах. Малыши бросились собирать их. Через несколько минут был готов большой венок, сплетенный из бессмертников и других полевых цветов. Возложив венок на могилу друга своего отца, они стали, скрестив ручки на груди и возведя закрытые глаза к небу… Эта величественная, торжественная минута была так трогательна, так свята, как невинная душа младенца. Отец и мать утирали слезы, не мог сдержать своих слез и Рашид, он также заплакал. Так молились дети еще в Нью-Йорке, когда они каждую субботу ходили на могилку своей старшей сестры.

Господин попросил провожавшего их молодого человека показать келью покойника.

Знаменитый монастырь был пуст. Лишь один седовласый монах стоял посреди двора и кормил окружавших его кур.

Увидя прибывших, он подошел к ним.

– Зачем приехали эти франги? – спросил он молодого человека, отведя его в сторону.

– Они не франги, – ответил Рашид, – этот господин армянин, я знаю его… Это тот самый человек, о котором говорил покойник, просивший передать ему все его вещи.

– Откуда они приехали?

– Из Америки, жена его американка.

Господин озирался вокруг. Виденный им несколько лет тому назад знаменитый монастырь теперь производил на него тягостное впечатление.

– Почему в таком печальном состоянии находится монастырь? – спросил он у монаха.

– Некогда в столовой этого монастыря садилось за стол несколько сот человек. Кто теперь остался? Я да куры, да еще вот этот человек, – он указал на Рашида. – Все монастырские земли отобрали, лишили нас куска хлеба. Целыми днями, месяцами глядим на ворота в надежде увидеть хоть одного заблудшего паломника. Но нет, не едут на богомолье. Убывает вера и рвение к богу. Если изредка и забредет кто-нибудь, все равно, проку мало, его приношения так скудны, что на них не проживешь.

Опечаленный инок еще долго тянул бы свои жалобы, но господин перебил его, заявив вежливо, что торопится, времени осталось мало.

Вошли в келью покойного. Она была так мала, что не могла вместить всех. Дети остались во дворе.

Все лежало на своем обычном месте. Та же простая деревянная кровать и постель на ней, тот же дубовый письменный стол, стоявший против узенького окошечка; у стола то же старое кресло с художественной резьбой – единственное украшение печальной обители. Разбросанные по столу бумаги, чернильница с высохшими чернилами, гусиные перья, перочинный нож, подсвечник – ничего не было сдвинуто с места ни на волосок.

На столе лежали медяки; по словам слуги, это было все, чем располагал покойный в последние дни своей жизни. Все было на месте. Недоставало только того, кто работал там в глубокой нищете. На письменном столе лежал его платок, на котором он в последний раз оставил кровяной след и испустил дыхание…

– Хорошенько посмотрите, господин, – заговорил слуга, – видите, ничего не утеряно. Ночью я, как верный пес, ложился у дверей кельи, даже мухе не давал влететь сюда.

Седовласый инок рассказал, как слуга летом и зимою, под дождем и снегом, прижав к груди свою дубинку, проводил у дверей кельи бессонные ночи. Ежедневно утром отворял он келью, подметал, чистил, поправлял постель, вытирал пыль со всех предметов, лежавших на столе, потом все расставлял по местам, чтоб его господин не застал беспорядок, хотя господин давно был мертв.

– Но душа его с неба видела все, – заметил слуга, подняв руку кверху. – Умирая, покойный сказал мне: «Рашид, все оставишь в таком же виде до его приезда…» Как я мог не исполнить его желание?

Слезы не дали договорить добросердечному шатахскому парню, которого мы видели еще отроком, когда он на кухне своего господина боролся с Фархатом. Теперь он уже взрослый молодой человек, но давней простоты своей еще не утерял.

Он стал расстегивать пуговицы на груди. На голом теле показалась коротенькая цепочка, на которой висело колечко с ключиком, напоминавшим крест на груди верующих.

– Примите ключ, господин! Блаженной памяти сказал: «Спрячь этот ключ, Рашид, до его приезда и только ему можешь вручить». Теперь, слава богу, вы здесь, возьмите ключ.

Господин взял ключ.

Молодой человек достал из-под кровати старый длинный ящик из орехового дерева, окованный железными ободками.

– Ключ от этого ящика, – сказал он. – После смерти покойного я, бог свидетель, ни разу не открывал, чтоб посмотреть, что в нем.

– Совершенно уверен в этом, – ответил господин и, подойдя к ящику, открыл его.

Ящик был полон исписанной бумагой, большими и маленькими тетрадями. Среди рукописей находились неоконченные романы, повести, стихотворения, были также совершенно законченные труды.

Высокая женщина, печально осматривавшая трогательные принадлежности мрачной кельи, при виде бесчисленных листов, в беспорядке брошенных в ящик, не могла удержаться от слез. Это были труды горемычного армянского поэта. Дрожащими руками взяла она, как святыню, одну из тетрадок и долго, с напряженным вниманием смотрела на незнакомые буквы. В это время вбежали дети.

– Папа, – воскликнула маленькая Ануш, – ты обещал научить нас читать по-армянски, когда будем в Армении; дай нам всем по одной тетрадке, мы будем учиться по ним.

– Прочтете, когда будут напечатаны, дитя мое, – ответил отец.

– А будут ли напечатаны? – спросила дама.

– Будут…

Рашид рассказал, что в последнюю ночь покойный попросил затопить печь. «Нужно перебрать эти бумаги…» – сказал он.

– Я поставил ящик возле него, он просматривал бумаги и некоторые из них бросал в огонь. Но, не докончив этой работы, он скончался… Последняя книга еще не догорела, я вынул ее из печки, положил с другими книгами и запер ящик. Этим я, конечно согрешил, пошел против его желанья. «Быть может, – подумал я, – понадобится эта книга. Покойный не мог написать ничего дурного. Ах, сколько он писал!.. Будто знал, что долго не проживет…».

Господин взял полуобгорелую книгу, перелистал и, обратившись к слуге, сказал:

– Да, конечно, понадобилась бы, если б огонь не уничтожил большую часть ее.

Это была история армянской церкви, которую давно намеревался написать покойный.

Господин собрал все бумаги, лежавшие на письменном столе, уложил в ящик, запер. Платок покойного с последним кровавым пятном спрятал на груди…

Потом он обратился к слуге:

– За твою верность, добрый Рашид, получишь вознаграждение от меня. Ты сберег сокровище, очень ценное для нашего народа. Это сокровище заключается в деревянном ящике. Возьми его, пойдем со мною.

Потом он обратился к иноку.

– Весьма благодарен, святой отец, что дали возможность сохранить в целости все, что принадлежало покойному. Как вы видели, я беру с собою только бумаги его, а все имущество оставляю вашему монастырю.

Лицо инока засияло от радости. Господин вручил ему пакет и сказал:

– Прошу принять от меня этот пакет; часть оставьте себе, на остальные деньги поставьте надгробный памятник на могилу покойного.

Инок с благодарностью принял деньги, спросил:

– Какую сделать надпись на памятнике? Покойный так долго жил в монастыре, но мы его имени не знали.

– Не надо писать ничего, – ответил господин, – прикажите выдолбить лишь крест.

– Царство ему небесное!.. – перекрестился инок.

Рашид взял ящик. Слезы градом катились из глаз его, когда он расставался с мрачной кельей, в которой жил его господин, где каждая вещь напоминала любимого, обожаемого человека. Выйдя из монастырских ворот, он обнял инока, приложился к его руке. Видно было, что эти последние представители некогда многочисленной монастырской братии жили в полном согласии.

Ящик уложили в экипаж; все уселись, извозчик поскакал по Мушской дороге.

Этот господин был Аслан, которого теперь называли доктором Сасунян, а высокая американка была его жена. Она была дочерью одной богатой вдовы, которая в Нью-Йорке усыновила Аслана, в чьем доме он провел студенческие годы. Он полюбил ее дочь, дал слово жениться на ней. Долголетняя разлука не охладила их любви. Девушка дала клятву ждать его возвращения в Америку.

Поехав в Индию, Аслан исполнил важные поручения товарищей, а затем отправился в Америку и обвенчался с любимой девушкой. Теперь он ехал в Муш на должность городского врача.

Наши записки представляют собой описание. Множество лиц предстало пред нами и скрылось за завесой. Из их жизни и деятельности мы взяли лишь наиболее существенные черты. Если б мы проследили до конца деятельность каждого, нам пришлось бы написать и третий том. Последнюю нашу книгу мы начали Асланом, Асланом же опускаем занавес последнего акта.