Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 49 страниц)

Вот там братья Иосифа Прекрасного продают его египетским купцам. Любимец отца, ненавидимый братьями, стоит он перед группой торговцев, молча и печально. Прекрасные глаза Иосифа выдолблены, одного из египетских торговцев лишили ноги, у верблюда, стоящего на коленях, отбита шея, а у другого – раздроблено колено. Великолепная картина безжалостно изуродована.

Там, дальше, подкупленный Иуда лобызает Спасителя. Предатель обнял всесветную жертву, а слуги первосвященника с факелами в руках окружили его. Ошеломленные ученики великого учителя испуганно смотрят издали: проповедника любви и братства предают суду! Одни печальные обломки остались от этой замечательной картины!..

Я не в состоянии был продолжать созерцание картин, глаза мои наполнились слезами.

– Кто виновен в этом варварстве? – спросил я стоявшего возле меня монаха.

– И вы спрашиваете, господин? – ответил он взволнованно, – разве не знаете, какие несчастья стряслись над этим храмом?..

Даже самый нечувствительный человек не может остаться хладнокровным при виде этого жестокосердия. Великолепные произведения искусства, святыни божьего храма, делаются жертвою дикого невежества. Враг проявил свой вандализм не только над людьми, он не пощадил и камней… Печален твой облик, родная страна! Можно ли найти уголок твоей земли, на котором не осталось следа жестоких ударов врага!..

С грустным чувством вошел я в храм. Влажный холод несколько освежил мою воспаленную голову. И здесь поработала нечестивая рука варвара! Куда ни глянешь, всюду разрушение и гибель. Великолепное произведение архитектора Манвела было обезображено. Прекрасные барельефы, окаймлявшие окна храма, великолепная резьба дверных сводов, изумительная скульптура колонн и капителей – все было изломано и разрушено.

Я искал Джаллада. Наконец, нашел его в мрачной ризнице, утопавшим в пыли и в пергаменте. Это меня крайне поразило! Спокойного молчаливого юношу я считал даже неграмотным, здесь же он перебирает пергаменты! Я застал его в хорошем настроении, рассматривающим толстый переплет старинных Четьи-Миней.

Переплеты древних армянских рукописей обычно изготовлялись из дерева и покрывались кожею, а этот переплет состоял из множества склеенных между собою листов пергамента. Джаллад осторожно отделял их друг от друга, повторяя: «Не беспокойтесь, святой отец, я не испорчу». Монах со свечой в руке светил ему.

– Посмотрите, святой отец, вместо доски для пергамента употребили пергаментные листы!

– Вижу, – ответил монах.

– Не лучше ли было не портить пергамент?

– Очевидно, ни для чего другого листки не годились.

– Но на них заметны какие-то буквы. Что это за буквы? Похожи на еврейские.

– Это не еврейские буквы, – ответил Джадлад не отрываясь от работы.

– А вы знаете по-еврейски?

– Знаю.

Монах удивился, изумлен был и я.

– И читаете?

– Читаю. Если разрешите, я переменю переплет этой книги.

– Что за надобность менять? – ответил, смеясь, монах, – Столетия пролежала в этом переплете и еще пролежит.

Джаллад объяснил ему, что он будет весьма благодарен, если святой отец разрешит ему взять «негодные» листы пергамента; это был бы драгоценный подарок монастыря; но если святой отец не вправе дать такое разрешение, он обратится к его святейшейству.

– Стоит ли просить его святейшество о таком пустяке! – перебил его монах, сопровождавший меня.

– Да… но я могу дать повод к некоторым сомненьям… Я потом расскажу вам, какое имеют для меня значение эти пергаменты.

До такой степени он был поглощен своим открытием, что совершенно забыл о своей роли. Он обхватил обеими руками огромные Четьи-Минеи, и мы вышли из ризницы. Иеромонахи нас повели в отведенную нам келью. Аслан еще не возвращался. Нас окружила группа монахов; стали расспрашивать про доктора – откуда он, куда едет, сколько языков знает и т. д. На все эти вопросы отвечал Джаллад. Откуда он имел так много сведений – это было мне непонятно!

Католикос вернулся поздно вечером. Он приказал позвать Аслана. Мы с Джалладом остались одни. Аслан долго не возвращался. Я лежал на кровати, подавленный тяжелыми впечатлениями дня. Я думал о том, что если враги нашей родины так безжалостно обошлись с камнями, сколько же ужасов, сколько мучительных страданий должны были причинить они нашим предкам… Джаллад, сидя у светильника, молча перелистывал найденные им пергаменты. До такой степени он был поглощен своей работой, что, казалось, не замечал моего присутствия. Он раскладывал листы, сравнивал их между собою, иногда долго и напряженно всматривался в одни и те же строки – выцветшие, поблекшие от времени.

– На каком языке эти письмена? – спросил я.

– Буквы греческие, а язык армянский, – ответил он, не отрываясь от листков.

– Почему же писали греческими буквами?

– Было время, когда мы не имели своих букв, писали греческими, ассирийскими и персидскими буквами, пока Месроп не изобрел армянской азбуки.

– Неужели эти рукописи относятся к эпохе, предшествовавшей изобретению армянских письмен?

– Да, поэтому-то они и ценны.

– Что в них написано?

– Покамест трудно определить, листы перепутаны. Но, очевидно, они вырваны из двух различных книг, одна часть – перевод нового завета, а другая – историческая запись.

– Вы читаете по-гречески?

– Читаю.

– Вы говорили, что знаете и еврейский язык.

– Знаю.

– Для чего нужны были вам эти языки?

– Избранную мною дисциплину нельзя было основательно изучить, не ознакомившись с греческой и еврейской литературой в подлинниках.

Лицо его сияло, как сияет лицо нищего, неожиданно нашедшего клад. Прежде я не обращал на него внимания, теперь же смотрел с глубоким уважением. Он владел древними языками, он умел читать давно вышедшие из употребления буквы, он изучил науку, о которой ничего мне не сказал… Опять тайна, опять загадка, которую мне надо разрешить.

Человек представляется нам совершенно в ином свете, когда мы меняем свое предвзятое мнение о нем. Прежде, когда я считал Джаллада обыкновенным общественным деятелем, – хотя и прекрасным всадником и отважным юношей, – он производил на меня совсем иное впечатление. А когда я увидел в нем человека ученого, представление о нем изменилось совершенно. Изменилось в моих глазах даже выражение его лица: строгость смягчилась и появились такие глубокие неуловимые черты, какие он умел читать в своих таинственных пергаментах. Даже голос его звучал иначе – приятный, проникающий в душу голос, возбуждающий симпатию к нему. В глубине его проницательных глаз я видел беспредельную кротость, безграничную доброжелательность, внушенные высокими божественными идеями.

Он осторожно ощупал изъеденные молью листы пергамента, будто касался самых нежных струн своего сердца. Если от пергамента отрывался маленький кусочек, он вздрагивал всем телом, будто что-то отрывалось от его сердца. Мне казалось, он страстно желал сразу узнать, что скрывалось в этих старых, забытых листках.

Я прервал его занятия.

– Аслан запоздал!

– Что тут удивительного? – с улыбкой ответил он, – доктор и католикос всегда найдут о чем потолковать. Есть ли при вас перочинный нож? – переменил он разговор.

Я отдал ему нож. Он старался отделить слипшиеся листы. «Эдак и испортить можно, – говорил он сам себе, – необходимо каким-либо составом растворить клей». Он отложил нож и стал что-то искать в хурджине.

В какое время вернулся Аслан от католикоса, до которого часа Джаллад был занят своими пергаментами – мне не довелось видеть, потому что от безделья я вскоре уснул. Когда я проснулся, солнечные лучи уже проникали в келью сквозь узкие оконные рамы. Я вспомнил, как нас измучили в монастыре Ктуц! Здесь же никто не стучал в нашу дверь, никто не приглашал на всенощную, хотя сами монахи отправляли вечернее богослужение в церкви. Быть в монастыре и спать спокойно всю ночь – это нечто необычайное.

Аслан был веселее обыкновенного, весел был и Джаллад. Они торопили меня, чтоб поскорее тронуться в путь. На берегу нас ждала монастырская лодка. Мы пошли к католикосу приложиться к руке и получить его благословение. Старик прослезился, как любящий отец, отправляющий сыновей в дальние странствия на поиски жемчугов. Монахи проводили нас до берега.

Мы сердечно простились с честными, добродетельными иноками, оставившими во мне неизгладимую память… Через час мы уже были в «заозерном доме». Мы сели на коней и тронулись в путь…

Глава 27.
ВОКРУГ МОНАСТЫРЕЙ

Мы ехали по синим ущельям Капут-Кох[137]137
  Дословно: Капут – синий, Кох – бок, склон горы.


[Закрыть]. Одной своей стороной гора эта обращена к морю, а другой обозревает страну Рштуни.

Когда жестокосердный Маначийр Рштуни велел сбросить со скалы в море восемь архидиаконов, святой Яков, старейший патриарх Мцбина, поднялся на вершину горы Капут-Кох. Объятый скорбью, он взглянул на море, поглотившее его архидиаконов, взглянул и на страну Рштуни, которая оказалась так безжалостна к его питомцам… И проклял старец море, проклял и всю страну… Взбушевалось, взбесилось море, вспенилось и вырвалось из берегов. Дома и села, поля и нивы, – всё исчезло, всё захлестнуло волной, всё поглотило море. Небо нависло тяжелым свинцом, перестало орошать землю, земля высохла, истощилась. Луга и нивы, злаки и травы, цветы и кусты, плоды труда и неутомимых забот земледельца – все выгорело, все было уничтожено засухой. Наступил голод, а за голодом чума. Неумолимая смерть стала косить людей, трупами усеялась земля. Шакалы и волки, орлы и коршуны безбоязненно кружили повсюду, пожирая непогребенные тела…

Это ужасное проклятие святого Якова было вторым после проклятия артамедских девушек-пересмешниц. После этого он проклял еще село Пшаванс[138]138
  Пшаванс – село, заросшее тернием. Пуша – терние, шип, колючее растение


[Закрыть], где доселе не произрастает ничего, кроме терния… Но незлобивый народ, желая увековечить память патриарха – любителя проклятий, построил на склонах горы Капут-Кох храм его имени, которому ревностно поклоняется доселе. Мы проехали мимо.

Начиная с села Нор-Гюх, которое в настоящее время является местопребыванием каймакама, до самой пристани Датван, по всему побережью расположено множество монастырей, заселенных и безлюдных. Они очаровывают своим живописным местоположением. Вот некоторые из них.

Заброшенный ныне монастырь святой Богородицы, построенный царем Гагиком Арцруни, в нем некогда пребывало до 300 иноков. Монастырь святого Саака, расположенный недалеко от деревни Гандзак, излечивающий больных глазами. Монастырь святого Фомы, расположенный на склонах горы Капут-Кох, обращенных к морю; в нем хранится левая десница апостола Фомы. Монастырь св. Георгия, близ деревни Гомс, в котором хранится голова святого Георгия. Монастырь святого Предтечи, близ деревни Сорп, и монастырь Гиздибузда, недалеко от села Тух.

Какое же имеют влияние эти монастыри на население окрестных сел?

Мы проезжали мимо большой деревни, населенной армянами. Вдруг из-за холмов, раздались беспорядочные детские крики: «Убежал!.. Ловите!..» Крики стали усиливаться. Мы подумали, что волк подошел близко к стаду, но оказалось иное.

Кто-то бежал по ущелью, а маленькие пастушата швыряли в него камнями. Не имея возможности спрятаться, преследуемый возложил всю надежду на быстрые ноги свои. Мы подумали, что его травят за кражу ягненка. Джаллад помчался вперед. При виде его ребята успокоились, бежавший остановился. Казалось, богом была ниспослана ему помощь.

Это был человек небольшого роста в полуеврейской, полуазиатской одежде с длинной палкой в руке. Сбоку у него висела большая кожаная сумка. По его смуглому лицу, узким блестящим глазам и курчавой бороде можно было принять его за торговца-еврея, бродячего знахаря или же цыгана-гадальщика.

Мы остановились. Пастушата спустились с холмов с длинными пастушескими посохами, с камнями в руках и окружили его. Он снисходительно смотрел на мальчиков, губы его шептали что-то. Было ли это равнодушие мученика или же недоумение оскорбленного человека?

Новоявленный Стефанос-первомученик[139]139
  Стефанос-первомученник, согласно легенде, был побит камнями.


[Закрыть] находился среди своих мучителей!..

– Он неверующий, – сказал один из мальчиков.

– Не постится, – прибавил другой.

– Бесовские книги продает, – вмешался третий.

– Не прикладывается к руке нашего батюшки, – заметил четвертый.

– В нашу церковь не ходит, – пояснил пятый.

– Не крестится, – подтвердил шестой.

Так они стали перечислять все прегрешения обвиняемого.

– Какое вам до этого дело, проказники! – смеясь прервал их Аслан.

– Он неверующий, – повторили хором маленькие ревнители религии.

– Неделю тому назад в нашей деревне его избили, как собаку, теперь опять явился, не стесняется! – Один пастушонок приблизил конец своей длинной палки к его носу и, сильно ударив, спросил:

– Что ты молчишь, язык проглотил, что ли? Неправду мы говорим?

Ничего не ответил он, только молитвенно возвел глаза к небу.

С большим трудом удалось нам убедить преследователей, что «неверующий» никогда ногой не ступит в их деревню и не будет продавать «бесовских» книг. Они разошлись, говоря:

– Посмей еще раз появиться у нас! Цел не уйдешь… – и указали на свои пастушеские посошки.

Мы забрали его с собой и удалились. Оказалось, что он распространяет среди крестьян священные книги…

Вечерело, когда мы приехали в какое-то незнакомое селение. Продавец книг нам сказал, что мы можем найти пристанище у его знакомого. Мы направились туда.

– Вот и дом «брата» Татоса! – сказал он. На пороге показался хозяин дома.

– Брат Татос, я привел к тебе гостей, – заявил продавец священных книг.

– Честь и место! – ответил брат Татос и подошел поздороваться с нами.

Мы вошли в комнату и сели на разостланный для нас толстый войлок. Продавец священных книг отложил набитую книгами сумку, сел возле нас и стал распускать изорванные лапти.

Его звали «джин» Давид, что означало дьявол Давид. Наружность ли была причиной этого прозвища или что-либо другое – неизвестно; одно несомненно, что внешность его как нельзя лучше соответствовала прозвищу.

Наш хозяин «брат» Татос был высокий, худой, сутулый человек с проседью в бороде. Спину Татоса, очевидно, согнуло его ремесло – он был трепальщик шерсти. Его туловище, с течением времени, приняло форму трепальной дуги. Крестьянки приносили ему овечью шерсть, он трепал ее и в виде вознаграждения получал свою долю шерсти. Женщины уносили готовую шерсть, пряли и ткали шерстяные материи. За последнее время доходы уменьшились: распространились слухи, что он также «неверующий». Крестьяне перестали ездить к нему.

Приготовив все, что нужно было для гостей, брат Татос вернулся к нам. Вновь поздоровавшись, он начал обычные вопросы: откуда мы родом, где были, куда едем и т. п. Когда он говорил, голос его был еле слышен, он закрывал оба глаза, а руки молитвенно складывал на животе. Эту привычку, очевидно, он усвоил в молитвенном доме. Когда он узнал, что мы едем из монастыря Ахтамар, на лице его отразилось соболезнование. Он не сказал ни слова, но безмолвные уста его как бы шептали; «Господи, помилуй заблудших овец твоих!..».

Продавец священных книг рассказал брату Татосу, что с ним случилось по дороге.

Тот опечалился еще больше и, глубоко вздохнув, сказал:

– Мученичество – удел всех проповедников слóва господня!

Ясно было, что мы находимся в доме армян-протестантов.

Джаллад, редко принимавший участие в разговоре, обратился к преследуемому:

– Вы только книги распространяете?

– Нет, при удобном случае я проповедую слово господне, или же читаю крестьянам евангелие, – смиренно ответил он.

– Много находите слушателей?

– В тех местах немного, священники возбуждают народ против нас. Вы сами видели, что вытворяют дети, посудите сами, каковы же их отцы!

– Насколько мне известно, нередко вы сами подаете повод для такого обращения.

– Какой повод?

– Армян-григориан вы называете язычниками, оскверняете их святыни; в дни великого поста вы не только едите скоромное, но свои усы и бороду обмазываете остатками съеденных молочных продуктов с целью раздразнить их. Ведь распространяемое вами евангелие строго воспрещает подобные демонстрации, предписывает не огорчать брата своего.

– Они не братья нам.

– Если вы их не будете считать своими братьями, навлечете на себя еще больше гонений. Неужели вы не детища одного и того же отца, неужели вы не сыны одного народа?

Вступил в разговор брат Татос. Он закрыл глаза и протянул правую руку в сторону продавца книг, как бы прося разрешения говорить.

– Братьями мы называем лишь христиан-евангелистов, к какой бы нации они ни принадлежали, а язычники не братья нам, будь они рождены даже нашей матерью.

Аслан тихо встал и вышел в сад. Там он сел на траву возле ручья. Я последовал за ним.

– Принеси, пожалуйста, мне пальто, – сказал он упавшим голосом.

Он завернулся в пальто и лег на траву.

– Спать хочешь? – спросил я.

– Я чувствую отвращение к этим людям. Если б я знал, что они протестанты, ни за что не переступил бы порога их дома. Они никак не могут обойтись без религиозных споров.

Он подложил руку под голову и умолк. Я был уверен, что он не уснет, его будет терзать мысль, что брат отрекается от родного брата.

Я вернулся в дом. Спор продолжался. Никогда не приходилось мне видеть Джаллада столь разгоряченным.

Кто-то лежал в комнате на рогоже и храпел. От громкого разговора он проснулся, приподнял голову и спросонья посмотрел на нас.

– Брат Погос, отоспался? – ласково спросил его «брат Татос».

Вместо ответа «брат Погос» стал зевать, протирать глаза, чтоб разглядеть нас. Он также был с дороги, прилег отдохнуть. Пока он умывался, брат Татос рассказал о нем, что он из Битлиса, из тамошних братьев, что зимою он учительствует в местных школах, а летом обходит деревни, проповедует слово господне.

– Он и по-английски знает!

– Значит, он ученик миссионеров, – заметил Джаллад.

– Он был учеником миссионеров, а теперь он у них на хорошем жалованье.

– Сколько?

– Два золотых в месяц.

– Это и есть «хорошее жалованье»?

Брат Погос был кругленький человечек, кривой, почему он и носил дымчатые очки. Все части его тела были одинаково округлены, без единого выступа. Жена и дочь хозяина с особой заботливостью дали ему умыться и вытереть лицо, после чего он подсел к нам.

– Откуда будет ваша милость? – был первый его вопрос.

Вместо нас ответил брат Татос; он сказал, что мы прибыли из Ахтамарского монастыря.

– Паломники, значит? – спросил он.

– Да, паломники, – ответил Джаллад, наблюдая кислое выражение его лица.

Не ожидая нашего вопроса, он заявил, что работает в битлисских школах, что свыше десяти лет он там состоит преподавателем, кроме того, занят еще многими другими делами.

– Что вы преподаете? – спросил Джаллад.

– Знакомлю со священными книгами, – ответил он.

– И только?

– Занимаюсь немного по географии и арифметике.

– Велико ли число тамошних протестантов?

– Не так уж велико. В деревнях же приумножается слово господне.

– В деревнях школы имеете?

– Пока нет. Временно мы довольствуемся воскресными школами.

– Кто руководит вами?

– Американские миссионеры.

– Много их?

– Несколько семейств только.

– А количество подготовленных ими учеников?

– Сейчас их довольно много.

– Чем они занимаются?

– Распространяют слово господне: произносят проповеди, учительствуют или же занимаются переводами.

– И вы, конечно, из их учеников?

– Да, и то из первых учеников. Когда сюда приехали первые миссионеры, мой отец у них был поваром; меня приняли в свою школу, обучили.

Брат Татос подошел к светильнику и поправил фитиль. Жена и дочь его сидели поодаль и внимательно слушали. Продавец священных книг восторженно смотрел на первого миссионерского ученика. Его маленькие, бегающие, как у мартышки, глаза будто говорили: «Наберитесь-ка храбрости и поговорите с нашим мастером, он вам задаст перцу!»

– Скажите, пожалуйста, ваша цель заключается только в распространении вашего вероучения? – спросил Джаллад.

– Только, – ответил миссионерский ученик.

– А вы не находите, что народ нуждается не только в слове господнем. Например, в вас не возбуждается сострадание при виде нищеты, бедствий народных, при виде всеобщего угнетения?..

Вместо ответа он достал из-за пазухи маленькое евангелие и прочитал выдержку из 6-й главы евангелия от Матвея: «Ищите же прежде всего царствия божия и правды его, и это все приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем».

– Это мне известно… – сказал Джаллад и попросил закрыть Евангелие. – Если б на земле воцарилось царствие божье, как этого желал Спаситель, не было бы богатых и бедных. Но случилось не так… Богач остался богачом, нищий – нищим…

Переменив разговор, Джаллад спросил:

– Ваши миссионеры, по всей вероятности, живут прекрасно, не так ли? У них собственный выезд, слуги, роскошный стол… Почему бы им не испытать на себе сказанное в 6-й главе Евангелия, пусть и они ведут нищенский образ жизни, чтоб своим примером принести успокоение бедному люду…

– Но, ведь, они получают большие деньги, – ответил первый ученик миссионеров, не выпуская из рук Евангелия, – они не похожи на нас, они привыкли к хорошей жизни!

– Хорошо пожить заманчиво…

– Дьяволу легче удается ввести во искушение ведущего богатый образ жизни.

Почему же дьявол не искушает миссионеров, ведь они живут очень богато!..

– Я сказал уже, что они на нас не похожи!

Он беспрестанно поправлял свои очки. Я ненавидел эти цветные стекла, которые закрывали его глаза. Мне казалось, что говорящий находился за густой завесой; невозможно было проникнуть из глубины его глаз в глубину его сердца, которое, несомненно, было пусто.

– Скажите, наконец, – обратился к нему Джаллад, – какие у вас национальные идеалы?

– Мы наций не признаем, мы признаем только церковь господню, – ответил он.

– Стало быть, вы и отечества не признаете?

– Отчизна христианина – небеса! Земная юдоль лишь временное пристанище для переселения в мир небесный.

– Но ведь и «временное пристанище» должно быть благоустроено, и оно нуждается в переустройстве, чтоб создать для людей счастливую жизнь.

– Все в руках божьих, от нас не зависит ничего. Что мы можем предпринять?

– Если мы приложим старания, господь поможет нам. Господь не терпит ленивых.

– Прежде всего долженствует думать о душе. Что пользы, если мы преуспеем в мирском и утеряем небесное?

Я вспомнил наставления тер Тодика. Есть ли разница между его рассуждениями и проповедями этого идиота? Тер Тодик также все свои упования возлагал на бога, поучал заботиться не о мирских нуждах, а только о душе.

– Если б вы побывали в стране миссионеров, – сказал Джаллад, – если б увидали, как они там живут, что делают, никогда бы вы так не рассуждали. Здесь миссионеры к вашему земному рабству присовокупляют еще и рабство духовное. Вас отрывают от мира, отрывают от ваших сородичей и превращают в невольников евангелия, хотя и святое евангелие является заветом свободы и братства.

Ничего не возразил он. Хозяин спросил:

– Вы, господин, бывали в стране миссионеров?

– Бывал, – ответил Джаллад и вновь обратился к первому ученику миссионеров.

– Как можно быть до такой степени односторонним, ограниченным и фанатичным. Вы отрицаете нацию, отчизну, общественное благо, вы отрицаете всякую активность в жизни, – активность, на которой основано счастье человеческое, и предполагаете кормить людей отвлеченной духовной пищей. Это происходит от того, что вас не обучали ничему, кроме схоластики священных писаний. Вы не знаете, что проповедуемый вам миссионерский протестантизм проникнут совершенно иным духом, иными стремлениями, что он имеет совершенно иную устремленность, отличную от той, которая распространилась и укоренилась среди народов Европы и Америки. Вы не знаете, что миссионеру нужны только верующие; он строит свою церковь, заботится о ее духовных нуждах, а земными нуждами совершенно пренебрегаете, потому что они ослабили бы воздействие первых. Он должен перерезать все нити, связующие вас с вашим прошлым, с вашей историей, с жизнью вашего народа, чтоб вас разобщить и сконцентрировать вокруг основанной им церкви. Этого требует звание миссионера, его служба, которую он превратил в ремесло. Тот же миссионер в своей стране действует совершенно иначе: он любит свой народ, его историю, его литературу и даже предания и легенды языческих времен. Он принимает участие в общественной жизни своей страны, размышляет над вопросом, почему одни живут богато, а другие бедствуют, заботится, чтоб и бедные имели кусок хлеба, были довольны своей судьбой. А что дала эта новая религия вам? – Она породила среди вас распри, междоусобия, ненависть к своим иноверным сородичам. Вы их называете «язычниками», они вас «неверующими!» Вы более склонны сближаться с турком или курдом, чем с ними. Неужели в этом заключается евангельское братство?

По-видимому, из длинной речи Джаллада ничего не влезло в голову первого ученика миссионеров. Он опять раскрыл свое карманное евангелие и углубился в чтение. Джаллад рассвирепел:

– Вы опасные фанатики, – сказал он несколько прочувствованным голосом, – Неправильное, ложное толкование этой божественней книги деморализовало вас. Если б вы были более просвещенными людьми, я бы доказал вам, что вы из этой книги ничего не понимаете! Но очень трудно объясняться с невежественными людьми. Прискорбно, что вы являетесь проповедниками и учителями!..

Он вскочил с места и вышел в сад.

– Он сумасброд, – сказал после его ухода первый ученик миссионеров.

– Молчи, негодный! – воскликнул я, – не то поплатишься своей глупой головой.

Он умолк, молчали и другие.

Я почувствовал отвращение к этим людям, которые, скорей, достойны были сожаления, чем гнева. Несчастные люди! Из одного плена они попали в другой – невольники курдов и турок стали рабами миссионеров…

Я пошел к Аслану. Джаллада там не было. Очевидно, он бродил в темноте ночи в надежде успокоить свое разгневанное сердце. Я рассказал Аслану про спор с протестантами.

– Напрасно он их укорял, – ответил Аслан спокойно, – чем виновны эти несчастные? Они являются жертвами беспорядка, царящего в нашей церкви. Будь у нас достойное духовенство, протестантов не было бы. Во время нашего путешествия мы встретили множество монахов. Чем заняты эти глупцы, – ты это видел своими глазами. Немудрено, что вокруг монастырей появились люди, не являющиеся ни традиционными последователями григорианской церкви, ни подлинными протестантами.

– Ничто не разрушает – в особенности на востоке – единства нации и не ослабляет ее силы так, – продолжал он после минутного молчания, – как раскол и религиозные распри. Правительство нашей страны прекрасно поняло это, оно поощряет деятельность чужеземных миссионеров среди христианского населения, чтоб держать его в постоянных распрях и усобицах. Франция давно изгнала иезуитов, как зловредный элемент, а Турция гостеприимно принимает этих чудовищ в свою страну. Протестантские миссионеры пользуются неограниченной защитой турецкого правительства. Почему? Потому что эти люди являются прекрасным орудием в его руках для разрушения национального единства среди христианских народов. Армяне-католики, армяне-протестанты не считают себя армянами. Армяне-григориане также не называют их армянами. Свою национальность они определяют наименованием своей церкви. Следовательно, чем больше церковных направлений, тем сильнее будет распыляться национальное единство и ослабляться политический вес нации. Это тем более выгодно для правительства, что проблема христианского населения нередко ставит его в крайне затруднительное положение.

Слова Аслана были прерваны приходом нашего хозяина, Татоса, который стал извиняться за случившуюся неприятность и пригласил нас ужинать.

– Я должен извиниться, – возразил Аслан, – товарищ мой вспыльчив, но он обладает очень чутким сердцем.

Джаллада искали, но не нашли.

После ужина мы попросили приготовить нам постели в саду, на берегу ручья под деревьями – в комнате было душно, да и насекомые могли не дать нам спать.

Мы собирались лечь, а Джаллад все не возвращался.

– Куда он мог пойти? – спросил я.

– Придет скоро, – ответил Аслан.

– Как прекрасно он говорил! Как хорошо он знает священные книги! Я не предполагал, что Джаллад до такой степени сведущий человек.

Аслан ответил, смеясь:

– И сам он протестант.

– Протестант? Что вы говорите?

– Да еще протестантский священник.

Я был изумлен.

Я тотчас побежал искать его. В отдаленном углу сада молча молился он, стоя на коленях.

За кого молился он столь восторженно? Не за своих ли заблудших «братьев»?..