Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

Чужая помощь не спасет нас. Жалок и всегда останется жалким тот народ, который будет нуждаться в чужой помощи. Никто, конечно, не станет нам помогать ради спасения души. Вдесятеро он должен вознаградить себя за то, что он нам даст. „Лицо просящего подаяние всегда будет черно, а кошелек – пуст“. Человек должен стать на ноги только благодаря своему личному труду и своим собственным силам. Чужая помощь подобна подпорке, которую стоит только отодвинуть назад, чтоб увидеть, как снова упадет державшийся на ней предмет…

Нашей главной помощницей является природа нашей страны, ее топография. Ван-Тосп[26]26
  Территориально Древняя Армения делилась на области (ашхары или наханги), которые в свою очередь делились на уезды (гавары) – географически обусловленные замкнутые долины и отрезки долин. Ван-Тосп (или просто Тосп) – гавар в составе ашхара Васпуракан, располагался на восточном берегу озера Ван. Считается местом зарождения государства Урарту. – прим. Гриня


[Закрыть] со своими неприступными горами, глубокими ущельями, узкими горными проходами представляет собой гигантскую крепость. Туда с большим трудом может проникнуть чужой, незваный гость. Там не раз римляне, греки, персы, мидийцы и арабы теряли свои легионы. Ванской области самой природой предназначено стать для армян центром свободной жизни. С четырех сторон от нее расположены такие области, которые и в наши дни густо населены армянами. С севера примыкает обширная Эрзерумская область с округами Карским, Баязетским и Маку, с юга Диарбекирская область, – с округами Сасунским и Мокским. С запада тянутся обширный Тарон с округами Битлисским и Мушским, наконец с востока – округи Хой, Салмаст, Урмия и Ревандуз.

Кроме упомянутых, много областей и округов, которые расположены вокруг Ван-Тоспа, с юго-восточной стороны у нас есть хороший сосед, горная область Джоламерик, которая по своей дикости может считаться Дагестаном Армении. Этот край, который в старину был известен под названием Тморик или Кордик ныне заселен сирийским племенем „джоло“. Они христиане и принадлежат к несторианской секте. „Джоло“ храброе племя, с незапамятных времен сохранившее свою независимость в горах Джоламерика. Власть курдов и турок до сих пор не имела к ним доступа. Что же тому причиной? Племя „джоло“ по численности значительно уступает здешним армянам. Их не более 50 тысяч, что равняется восьмой части армянского населения Ванской области. Так почему же они свободны?

Все племя вооружено, все являются воинами. Даже их жены и девушки носят оружие. Они поняли, что в наш век нельзя сохранить свою жизнь, не прибегая к оружию. Одни только ангелы не носят оружия, потому что им нечего защищать. Hо и они, когда нужно – вооружаются.

Племенем „джоло“ управляет их патриарх, который называется Мар-Шимоном и является одновременно и духовным и светским главой племени. Нынешний Мар-Шимон храбрый молодой человек, который соединяет в своих руках крест Христа и меч свободы. Весь народ подчиняется ему с сыновней покорностью. Пример Мар-Шимона представляет собой исключительное явление во всем христианском мире. Духовное лицо, патриарх выступает одновременно в качестве простого воина, защитника родины. Мар-Шимон воин, обладающий всеми благородными свойствами воина.

Страна Мар-Шимона в значительной степени очищена от чужеплеменников. Там есть только небольшое количество армян и несколько, курдских племен, которые подчиняются власти патриарха. Страна Мар-Шимона прочно ограждена Китайской стеной, за которую не смеет переступить нога чужеземца. Но Каро теперь находится там. Он поехал туда, чтоб сделать распоряжение относительно некоторых дел. Я надеюсь, что его свидание будет иметь благоприятный исход!..

Пример племени „джоло“ для нас, армян, должен быть поучительным. Он доказывает, что и мы могли бы свободно и мирно жить, если б только пожелали защищать нашу свободу мечом и кровью. Но есть ли у нас такие духовные лица, как Мар-Шимон? Есть ли у нас такой народ как племя „джоло“? Ведь армянин страшится меча как „черта“!..»

Глава 41.
БОРЬБА ЛЮБВИ

Празднество кончалось.

Начался разъезд богомольцев. Семья старого охотника тоже готовилась к отъезду. Утром она должна была выехать. Но во мне произошла странная перемена: я забыл Маро, забыл Соню, забыл мать и сестер, которые меня так любили и старались увести с собой домой.

Я был влюблен в Аслана!

Казалось, что этот вдохновенный человек приворожил меня. Я не хотел с ним расстаться. Хотя слова Аслана были темны для меня, и я не совсем ясно представлял себе цель, к которой стремились он и его близкие товарищи, однако я решил быть с ними и работать с ними. Они благородные люди, – думал я. Поэтому, когда Аслан сказал мне, что по «одному делу» собирается ехать в Ван, я стал просить, чтобы он взял меня с собой. Но он не соглашался, говоря, что нельзя бросать семью охотника на произвол судьбы, и что я должен ее сопровождать домой. Однако, Маро, присутствующая при нашем разговоре, обычным своим небрежным тоном заявила, что я им не особенно нужен, что они и без меня могут вернуться домой, что никто не посмеет тронуть семью охотника. Эти слова могли бы меня обидеть, если бы не знал, какое у Маро сердце. Но, зная ее, я только улыбнулся, когда она сделала свое гордое заявление.

Это было вечером. Беседа наша происходила вдали от монастыря, на холме, куда мы отправились с Маро собирать цветы богородицы[27]27
  Это небольшой желтый цветок с сухими мелкими листьями. Он никогда не увядает, поэтому его называют «неувядающим цветком» и посвящен неувядающему небесному цветку – богоматери. Прим. автора.


[Закрыть], и где встретились с Асланом. Он опять перерядился и теперь уже имел вид ванского купца.

Маро со своей стороны также попросила Аслана взять меня с собой, говоря, что я еще до сих пор не видел города и что мне нужно, наконец, увидеть город. После долгих просьб, Аслан, наконец, согласился меня взять.

– Я выеду сегодня, после захода солнца, – сказал он. – До этого остается еще полтора часа.

Я попросил его выехать немного позже, чтоб я мог повидаться с матерью и сестрами.

– Нет ждать я не могу, – ответил Аслан, – послезавтра утром мне необходимо быть в Ване…

– Значит ты и ночью не будешь останавливаться на отдых? – спросила Маро.

– Нет, – ответил он, – так как отсюда до Вана три дня пути.

– Стало быть, я не успею повидаться с матерью? – спросил я, Аслан подошел ко мне совсем близко и еле слышным голосом сказал:

– Кто хочет следовать за нами, должен оставить и мать, и отца, и сестер и братьев своих… Понял?..

Затем Аслан сказал, что хотя он и согласился взять меня с собой, однако он выедет отдельно, без меня и мы встретимся с ним в пути, на первой остановке, до которой отсюда не так далеко. Он велел мне тотчас же пойти, сесть на коня и выехать. После этого он нежно обнял Маро и меня и расстался с нами. Мы с Маро поспешили к палатке.

– Что ж, поезжай Фархат, хорошо ты делаешь, что уезжаешь. Увидишь город Ван. Но, смотри не забывай Соню…

Последние слова показались мне странными и я спросил, почему она говорит это.

– Соня любит тебя, Фархат, а ты ведь дал ей слово… мужчина должен быть верен данному слову…

– А ты откуда знаешь, что я дал ей слово? – спросил я.

– Я все знаю… Я знаю как вы проводили те дни, когда ты был учеником у ее отца… Я все знаю…

Ее слова очень смутили меня.

– Кто тебе рассказал все это? – опять спросил я.

– Сама Соня. Она все это рассказывала с такой горечью, что я не могла удержаться от слез, – ответила Маро.

Я молчал.

– А ты знаешь как несчастна Соня? – продолжала она. – Ты теперь ее единственное утешение. Если ты ее обманешь, она не выживет…

Каждое слово Маро поражало меня, как гром. Я не знал, что мне отвечать. Все, что говорила она, было правдой. Соне я дал слово…

– Соне ты дал слово, – как бы угадывая мои мысли, повторила Маро. – Нехорошо, когда мужчина нарушает данное им слово…

– А если нарушает девушка? Тогда?

– Тоже нехорошо, – ответила она.

Последние слова она произнесла глухим, дрожащим голосом.

– Ведь и ты дала мне слово, – сказал я.

– Правда, дала, но я не хочу питаться крошками с чужого стола, остатками любви…

Я, хотя и понял смысл ее слов, однако спросил:

– Что это значит?

Она ответила не сразу, но я заметил, что ее глаза горят гневом. С глубоким возмущением она мне сказала:

– Я знала, что у тебя нет совести, но теперь вижу что нет у тебя и ума. Я не могу любить человека, который может обманывать…

– Значит, между нами все кончено? – спросил я.

– С той самой минуты, когда у «Молочного ключа» Соня сидела рядом с тобой и рассказывала тебе о своем несчастии…

Как ни гадки и оскорбительны были для меня слова Маро, однако в них была правда. Я чувствовал свою вину. И я не мог ни сердиться, ни просить прощения.

После некоторого молчания она спросила:

– Если хочешь, чтоб мы остались друзьями – то ты должен любить Соню.

– Я хочу чтоб мы остались друг для друга тем, чем были.

– Это кончилось. Ты ответь мне на мой вопрос. Будешь любить Соню или нет?

– Я уже сказал.

Она остановилась на пути. Она вся дрожала. Побледневшее лицо ее выражало дикую ярость.

– Здесь мы расстанемся. Ты не посмеешь переступить порог палатки охотника. Подожди тут. Я пойду, вышлю твоего коня и оружие и тогда поезжай, куда хочешь.

– Ты меня изгоняешь?

– Как хочешь, так и понимай.

– Безжалостная.

Она отвернулась, чтоб я не видел ее лица. Затем быстрыми шагами начала идти к лагерю богомольцев. Но как ни был взволнован, я все же заметил, как из ее глаз лились слезы, словно брызги огня.

До сего дня не могу я забыть и никогда не забуду ее скорбного лица, горевшего справедливым и мстительным гневом.

Несколько минут я стоял, как вкопанный. В глазах потемнело, ноги стали дрожать и я свалился на землю…

Когда я очнулся, было уже совершенно темно. Но как велика была моя радость, когда я увидел около себя Маро! Моя голова лежала на ее коленях. Она поцеловала меня в лоб и сказала:

– Прости меня, Фархат я разбила твое сердце.

При этих словах она начала горько рыдать.

– Рана твоя не опасна, Фархат, – сказала она. – Я ее обмыла и перевязала. Кровь уже остановилась. Теперь тебе ведь лучше?

И правда, я весь был в крови, Я понял, что, падая, ударился о камень и разбил себе голову… Видимо, Маро увидев это, вернулась, чтоб помочь мне.

– Я виновата, – говорила она, – Я буду любить тебя, вечно буду любить тебя, Фархат… Не кляни меня, ради бога.

Если б я был даже мертв, то и тогда б эти слова оживили меня.

Однако потеря крови истощила мои силы и словно сквозь сон я слышал ее слова и чувствовал прикосновение ее губ к моему лицу…

Вдруг я почувствовал, как чьи-то богатырские могучие руки подняли меня с земли. Кто-то взвалил меня на свою спину и понес, как перышко.

Я слышал голос Мхэ, который говорил:

– Черт побери, от пустяка свалился наземь и барахтается… И не стыдно! Можно ли терять сознание от вида крови?..

Я проснулся уже поздно ночью. Палатка старого охотника освещалась тусклым светом фонаря. Маро сидела у моего изголовья. Все остальные спали на дворе, перед палаткой.

Маро спросила о моем самочувствии. Я ответил, что чувствую себя хорошо, но очень жалею, что отстал от Аслана.

– Мхэ тут, – ответила она. – Когда ты поправишься он повезет тебя в Ван. Аслан останется в Ване несколько дней. – Ты его застанешь там.

– Я выеду рано утром, – сказал я. – Аслан обещал подождать меня у первой остановки. Я догоню его.

Но утром я чувствовал себя не совсем хорошо. От потери крови я очень ослабел. И только спустя несколько дней я мог сесть на коня и пуститься в путь. Маро предложила мне взять с собой Мхэ.

– Для чего приехал Мхэ? – спросил я.

– Он приехал за нами, – ответила она.

– Кто его прислал?

– Отец.

– В таком случае как же я могу его отнять у вас?..

– Мы и без него доедем.

– Что же, значит, только я, как слепая курица не могу пуститься в путь?

– Можешь, – ответила Маро, – но потеряешь дорогу. Кроме того, Мхэ привез письмо от отца к Аслану. Он должен поскорее его доставить.

Уже до восхода солнца мы с Мхэ пустились в путь. Мхэ не имел обыкновения ехать верхом.

– Грех ехать верхом, – говорил он. – Для чего тогда бог дал мне ноги?

Он шел впереди с огромной своей дубиной, которую нес на плече. Он был молчалив и на мои вопросы давал лаконичные ответы.

Только в пути я вспомнил о том, как неделикатен был, расставаясь с Маро.

Я ей не сказал ни слова. Она провожала меня и, видимо, ждала от меня ласкового слова. Я вспомнил, что расставшись со мной, она не пошла в палатку, а долго сидела, опустив голову на колени у дороги. Мхэ еще некоторое время оставался с Маро и потом догнал меня. Я спросил его о Маро.

– Она плакала, – сказал сопровождавший меня геркулес,

– Почему она плакала?

– Одному лишь дьяволу известно, почему девица плачет…

Мхэ был не так глуп, как я думал прежде. При этом он был очень скрытным человеком. И как ни старался я, не мог вызвать его на откровенность относительно цели его поездки в Ван. На все мои вопросы он давал один и тот же пренебрежительно-насмешливый ответ.

– Много будешь знать, скоро состаришься.

Мы доехали до первой стоянки, где должны были встретиться с Асланом. Но его там не оказалось. Это было небольшое селение, населенное наполовину армянами, наполовину курдами. Когда мы подъехали к селению, к нам подошел человек, который, видимо, поджидал нас, и, вынув из-за пазухи запечатанное письмо, передал его мне.

В письме было написано следующее:

«Фархат! Обстоятельства вынудили меня свернуть с дороги, ведущей прямо в Ван. Извини, что не подождал тебя. Человеку, который передаст тебе мое письмо, поручено мной проводить тебя ко мне. Ему известно, где я нахожусь. Аслан».

Когда я кончил чтение письма, человек передавший его мне, спросил:

– Если вы не намерены здесь передохнуть, – то я готов сопровождать вас.

Человек этот был одет по-курдски, и если бы не заговорил по-армянски, я его принял бы за курда. И вооружение у него было курдское: длинная пика, пара пистолетов за поясом, огромный, покрытый железом щит и кривая сабля.

С Мхэ он заговорил по-курдски. Видимо, они были знакомы. Его лицо и мне показалось знакомым. Его я где-то видел.

Вдруг я вспомнил, что это один из тех двух зейтунцев, которых я видел в арабском минарете, когда впервые встретился с Каро и его товарищами. Теперь я понимал, почему Аслан свернул с пути. Видимо, этот зейтунец принес ему какую-то неожиданную весть, и он отложил поездку в Ван.

Когда беседа их кончилась, Мхэ обратился ко мне;

– Теперь я знаю, где Аслан и прямо поведу тебя к нему. Этот человек нам не нужен.

– А дорогу ты знаешь? – спросил я.

– Как сам черт.

– Ну, раз вы не хотите здесь отдыхать, – сказал зейтунец, – подождите минуту я вынесу вам поесть.

И он побежал в дом, который стоял на краю селения.

Скоро он вынес оттуда сито, в котором были какие-то круглые толстые желтые блинчики, сверху покрытые медом. Это были сушеные сливки.

Мхэ взял сразу пару и сложив в трубку мигом проглотил.

– Этими чертовскими штуками не накормишь Мхэ!

– Принеси-ка хлеба! – сказал Мхэ.

А я больше половины блинчика не мог съесть.

– У меня хлеб есть в сумке, я дам тебе в дороге, когда проголодаешься, – сказал я Мхэ.

– Ты давай сейчас, когда в животе у меня пусто.

Зейтунец не дал мне открыть сумку, в которой были припасы, данные мне на дорогу Маро. Он пошел и принес два огромных ячменных хлеба. Мхэ их быстро уничтожил.

Тогда мы пустились в путь.

Солнце уже склонилось к закату…

Глава 42.
ПАСТУХИ-АРМЯНЕ

Мхэ, дикий сын армянских гор, вел меня по неведомым тропинкам, где сам черт бы заблудился.

Извилистая, каменистая тропинка вилась среди гор и ущелий, то спускаясь в долину, то круто подымаясь ввысь по склону над глубокой пропастью ущелья.

Мне пришлось слезть с коня и вести на поводу. Но путь был очень труден, и конь двигался медленно и осторожно. Это сердило Мхэ.

– Оставил бы ты это паршивое животное, на что оно годится! – ворчал он.

Спорить с ним было бы напрасно, поэтому я старался его раздобрить.

– Этот конь – подарок Каро, – говорил я, зная как чтит и любит его Мхэ. – Разве ты не любишь Каро?

Мхэ на некоторое время успокаивался и переставал ворчать, но скоро он опять начинал браниться. Невозможно было таскать за собой коня по этой дороге. Мхэ предложил передать коня кому-нибудь кто доставил бы его, куда нужно, а самим идти быстрым шагом. При этом он добавил, что очень торопится, ему нужно как можно скорее передать письмо Аслану, что потому-то он и выбрал этот путь – трудный, но зато очень краткий.

Соображения Мхэ были основательны. Но кому же передать коня?

– Я найду человека, которому можно доверить, – сказал Мхэ и, попросив меня минуту обождать, сам поднялся на вершину горы и начал озирать окрестность. Увидя какого-то пастуха, он приложил пальцы к губам и издал пронзительный свист, который эхом отдался в горах. В ту же минуту послышался ответный свист. Я тут впервые увидал, как люди в горах переговариваются издали, друг с другом.

Немного спустя к нам явился пастух-курд.

Мхэ поговорил с ним по-курдски и передал ему коня.

– Ну, а теперь идем! – сказал он, обращаясь ко мне.

– Как идем? Отдаешь ты коня разбойнику и думаешь, что он вернет его?

Мхэ успокоил меня, говоря что, правда, тот, кому он передал коня – разбойник, но разбойники свято берегут то, что им поручаешь по доверию и потом возвращают владельцу. Кроме того, Мхэ говорил, что ему хорошо известно, чьи стада пасет этот пастух, и в случае, если б он присвоил коня, то Мхэ сумеет в ответ на это похитить у него целое стадо.

Мхэ в этих делах знал больше толку, чем я, поэтому я согласился, спросив только, когда именно пастух, доставит коня.

– Через день, – ответил Мхэ. – Он приведет коня по другому, более длинному пути.

Мы снова пустились в путь.

– А скоро мы приедем к Аслану? – спросил я.

– Если всю ночь будем идти, то завтра в полдень будем там.

– Как же мы можем всю ночь идти без отдыха? Я и теперь уже устал.

– А если не можешь идти, тебя также оставлю, как твоего коня. Мне некогда возиться с красными невестами, – холодно отрезал Мхэ.

– Ведь тебе хорошо известно, – мягко обратился я к нему, – что я не привык долго ходить по таким тропинкам.

– Вот и привыкай.

– Привыкну, но нельзя же сразу.

– Если устанешь, я тебя возьму на спину и понесу.

– Ребенок я, что ли?

– А кто же ты? – дико улыбаясь, ответил Мхэ.

Я был недурным пешеходом и слабость моя объяснялась потерей крови. Но для такого железного человека, каким был Мхэ, рана моя была пустяком, о котором не стоило и говорить. У него на теле было множество глубоких следов от ран, при получении которых он никогда не слабел, не терял бодрости и мужества…

Солнце зашло.

К нашему счастью ночь была лунная.

Я был вынужден подчиниться воле моего жестокого спутника. При ночной прохладе идти легче, чем днем, но все же в полночь я совершенно обессилел. Мхэ это заметил и, видимо, ему стало жалко меня.

– Пройдем еще чуточку, тут вблизи палатки пастухов, там я дам тебе отдохнуть.

Но все большое казалось Мхэ небольшим, и долгое – коротким. Только за два часа до рассвета мы дошли до ущелья, где были палатки, о которых он говорил. Бешеные псы не допускали нас близко, а в палатках все спали. К тому же Мхэ напугал меня, сказав, что пастухи, проснувшись могут принять нас за разбойников и застрелить. Но я так устал, что не обратил внимания на его слова.

– Лишь бы немного отдохнуть! – думал я.

Мхэ издал какой-то звук, который должен был означать, что мы гости. Два ночных сторожа подошли к нам.

Здесь Мхэ заговорил уже по-армянски.

И этого было достаточно, чтоб развеять все сомнения пастухов. Увидя, что мы армяне, они тотчас пригласили нас в палатку главного пастуха.

Нас принял старший сын хозяина. Он велел развести огонь и приготовить нам ужин. Я заявил, что есть не хочу и что был бы очень благодарен, если б они отвели мне уголок, где мог бы немного отдохнуть.

– Пусть он поспит, – сказал Мхэ, – а я поем, я умираю от голода.

В углу палатки, где спали дети, приготовили мне постель и не успел я положить голову на подушку, как заснул.

Как приятно утомленному человеку забыться сном! И как сладок сон под мирным шатром пастуха!..

Не знаю сколько часов я спал, но когда проснулся, был полдень. Мхэ уже не было. Он исчез.

Старик-хозяин сообщил мне, что Мхэ поужинал и ушел не дожидаясь рассвета, говоря, что он очень торопится и ждать не может.

Поступок полупомешанного Мхэ страшно меня возмутил. В уме я упрекал Маро за то, что она связала меня с таким дураком. Домохозяин старался меня успокоить.

– Не огорчайся, – говорил он, – ты не у чужих. Чувствуй себя, как дома. Отдохни хорошенько, а там, когда пожелаешь уехать, мой сын тебя проводит туда, куда нужно.

– Но дело в том, что я не знаю, куда мне идти. Меня должен был довести тот дурак, – с огорчением ответил я.

– Мы знаем, куда, – спокойно сказал старик. – Твой спутник велел доставить тебя к палаткам С.-бека. Его пастбища недалеко отсюда.

– Кто такой С.-бек?

– Глава езидов.

Я немного успокоился. К тому же вспомнил о том, что Мхэ нес Аслану письмо, которое надо было доставить как можно скорее, потому-то он и торопился и не мог ждать меня. Из слов хозяина я заключил, что Мхэ ничего не сообщал ему о цели нашей поездки, что он ни словом не обмолвился об Аслане. Он выдумал будто в монастыре богородицы, куда мы отправились на богомолье, у нас украли лошадь и, будто, мы узнали, что лошадь находится у племени езидов и потому-то идем туда. В словах Мхэ была какая-то видимость правды, так как моя лошадь находилась у пастуха-езида. И мы нашли бы лошадь у езидов.

Старик-хозяин, согласно патриархальному обычаю гостеприимства, все время старался угощать меня и занимать.

– Вы оскорбите мой шатер, если уйдете недовольным, – говорил он.

Мне сразу бросилось в глаза, что ни дочери хозяина, ни его невестки не скрывались от меня и не покрывали лица, как это было принято у армянок в Персии.

Все они говорили со мной, словно я был их старым знакомым. Их речь была так трогательно простодушна и невинна, что нельзя было не проникнуться симпатией к ним.

– У тебя есть сестры? – спрашивала взрослая дочь хозяина.

– Есть, даже две, – ответил я.

– А они вяжут тебе носки и моют тебе ноги перед сном?

– Нет, они ленивые.

– А ты их не бьешь за это?

– Есть у твоих сестер вот такие серьги? – спрашивала другая дочь хозяина, показывая свои серьги. – Это купил мне братец, – добавила она.

– Нет, у них нету, – ответил я.

– Значит, ты их не любишь?

– Сколько лет твоей невесте? – спросила одна из невесток хозяина.

– У меня нет невесты, – ответил я.

– Гм! Значит ты не из храброго десятка, раз ты девицам не нравишься, – сказала она смеясь.

– А может они ему не нравятся? – вмешалась другая невестка хозяина.

– А может он хочет стать монахом? – сказала жена хозяина.

Но я был так огорчен, что отвечал им нехотя. Они это заметили и скоро перестали говорить со мной.

А сыновья хозяина совершенно не вмешивались в разговор. Видимо, стеснялись отца.

Все они были вооружены. Сам хозяин, несмотря на свой преклонный возраст, сидел в палатке с двумя пистолетами за поясом. Когда я спросил, почему он не снимает с себя оружие, тем более что сидит у себя дома, в мирное время, он ответил:

– Мы же не отделяем своих рук и не бросаем их, когда кончается работа и когда мы сидим без дела!

– Но руки нам во всякое время нужны.

– Меч также, – ответил он. – Бог всем животным дал оружие, потому что у всех есть враги. Человеку он не дал оружие, но зато дал ум, чтоб он умел делать себе оружие сам. Зверь без разума, но и тот всегда оружие свое носит при себе. Было бы глупо, если б мы оставались когда-либо безоружными. Ведь наш враг гораздо более жесток, чем враги зверей.

– Кто же наши враги? – простодушно спросил я, желая испытать старика.

– А ты разве не знаешь? Кто украл твоего коня? – спросил он.

– Курд.

– То-то. Теперь небось понял, кто наш враг? Наш враг тот, кто отнимает у нас наше добро. Вот ты путешествуешь. Что ты сделаешь, если курд загородит тебе дорогу и, приложив к твоей груди меч, скажет: «Ну-ка раздевайся».

– Что ж я могу сделать? Разденусь и отдам ему все, что есть у меня.

– Тогда ты останешься без рубашки.

– Ничего не поделаешь.

– Почему же нет! – сказал старик возбужденно. – Тело курда не из железа. Ведь он такой же человек, как и мы. Ты также можешь приложить к его груди свой меч, либо убьешь его и спасешь свою рубаху, либо будешь убит, и тогда пусть себе уносит, что хочет, потому что мертвому одежда не нужна.

– Но ведь Христос велел не противиться злу и, если кто попросит у нас рубаху, отдать ее.

– Если б у Христа была рубаха, он этого бы не сказал, – насмешливо ответил старик.

Эти слова не были для меня новостью. Я их много раз слышал от старого охотника. Меня удивляло только то, что у армян-пастухов совершенно иной нрав, чем у армян земледельцев и горожан. Последние совершенно мертвые люди. Аслан говорил: это потому, что пастухи редко видят попов. Эти армяне, живя в своих горах и не общаясь с испорченным обществом сохранили всю первобытную простоту нравов. Я когда-то слышал об этих армянах рассказ, который мне казался неправдоподобным. Однажды среди них появилась холера. Они стали обивать порог церкви и молить святой Крест (имени, которого была посвящена церковь) избавить их от эпидемии.

Но св. Крест не внимал их мольбам, и холера продолжала свирепствовать. Толпа, возмущенная таким равнодушием со стороны св. Креста, решила прибегнуть к иным способам воздействия на Крест. Она заперла церковь и начала стрельбу по ней, при этом угрожая разрушить церковь, если святыня не придет им на помощь. К счастью, эпидемия холеры прекратилась, и храм не был разрушен.

После слов гостеприимного старика этот рассказ перестал казаться мне столь неправдоподобным, как прежде. И вправду можно было ожидать от этих людей подобное поведение, тем более, что они на святых смотрели точно так же, как слуга смотрит на своего хозяина. Если хозяин не кормит его или не платит ему жалованья, то он перестает работать, а то начинает с ним враждовать… Так и эти люди.

Как ни приятно было гостеприимство пастуха, однако мне нужно было скорее пуститься в путь, иначе я рисковал не застать Аслана.

За последнее время я присмотрелся к нему и убедился, что для него не существует ни друзей, ни приятелей, раз они мешают его «делу», которое стояло для него на первом плане. Я даже допускал, что он совершенно позабыл о моем существовании, как забыл о существовании Сони, которую когда-то так нежно и пылко любил.

– Эта маленькая любовь, – сказал он однажды, – не имеет никакого значения в сравнении с той великой любовью, которой переполнено теперь мое сердце…

Палатки пастухов были расположены в ущелье. Каждая семья имела свою палатку. Здесь было несколько сот палаток, расположенных отдельными группами. Каждая группа палаток принадлежала жителям одного села. На кочевку все они выезжали вместе, но жителям каждого села было отведено в горах отдельное пастбище. Все они занимались не только скотоводством, но и земледелием. На кочевку, в горы уходила лишь часть семьи. Другая часть оставалась в селе и обрабатывала землю. Она легко справлялась с обработкой, так как посевы искусственно не орошались. Вся забота об орошении лежала на самой природе. Мужчины здесь пасут стада и охраняют их. Все заботы о домашнем хозяйстве ложатся на женщин. В этом трудолюбивом обществе никто не сидит без дела. Женщины занимаются не только молочным хозяйством, но также прядут всю шерсть и ткут из нее ковры. Ими изготовлены все тонкие ткани, которыми гордится Ван и из которых шьют себе одежду богатые князья. Эти женщины знают из каких растений и из какой руды можно добыть ту, или иную краску и сами же красят пряжу в те красивые цвета, которыми славятся ванские шерстяные ткани. Из всего этого нетрудно заключить, что этот народ давно вышел из дикого состояния и давно уже знаком с ремеслами. Женщина здесь – человек в полном смысле этого слова.

Отношения женщины и мужчины совершенно свободны. Эти отношения сохранили всю свою патриархальную простоту и свободны от лжи и лицемерия, гаремных нравов, господствующих в других частях Армении и в Персии, где армянки под влиянием магометан утратили национальные особенности своего характера.

Еще более свободны здесь девушки. Правда, они не привыкли говорить о любви и не умеют кокетничать с юношами. Однако им не воспрещается говорить с молодыми людьми и гулять с ними. Благодаря этому здесь укоренились простые, спартанские, невинные отношения между мужчиной и женщиной. Они относились друг к другу, как дети одной семьи, как брат и сестра.

«Свободу можно найти на двух противоположных полюсах человеческой жизни, – говорил Аслан, – там, где человеческая жизнь еще не утратила своей патриархальной простоты и там, где она озарена светом высшей культуры. А между этими двумя полюсами царит рабство».

– Здесь жизнь народа стоит еще на первом полюсе, – думал я. Старик-хозяин, видя, как я спешу уехать, велел приготовить лошадей и приказал своему среднему сыну проводить меня до шатров С.-бека.

При этом он говорил:

– У тебя украли коня. Было бы для меня позором не подарить коня приемному сыну одного из лучших моих друзей, гостившему у меня в шатре и допустить, чтоб он ушел от меня без коня. Поэтому ты должен принять в дар коня, на котором сейчас поедешь.

Я отказывался, но меня связывала ложь Мхэ о том, что у меня украли коня.

Старик настаивал на своем, заявляя, что он будет очень обижен, если я нарушу их обычай гостеприимства и не приму его дара.

– Хорошо, – ответил я, – ведь вы даете мне коня взамен моего, которого украли. Я возьму коня с условием, что если найду своего, то верну вам вашего коня.

Старик, однако, настаивал, говоря, что он дарит мне коня не только потому, что у меня нет коня, а желая чем-либо почтить меня как гостя, как сына «своего друга».

– Какого друга?

– Старого охотника, – ответил он.

– А вы откуда узнали, что я им усыновлен.

– Я все знаю, – таинственно ответил он.

Семья хозяина ласково прощалась со мной и проводила меня, как родного. Казалось, будто я годами жил среди этих людей. Мы пустились в путь.

Сын хозяина, сопровождавший меня, был настоящим воином-рыцарем. Он держал себя так, точно он и его конь составляли одно целое. Я никогда не забуду того, что он сказал мне по пути: «Мы живем среди мечей…»

Мы ехали по ровному пути, а не по тем тропинкам, по которым вел меня Мхэ.

Вечером мы прибыли к шатрам С.-бека.