Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 49 страниц)

Глава 44.
СУМАСШЕДШИЙ СВЯЩЕННИК И ДОКТОР

На следующий день утром мы прибыли в армянское село, расположенное недалеко от Вана.

– Здесь нужно будет немного отдохнуть, – сказал Аслан.

Я был очень доволен, так как мы всю ночь ехали и ни на минуту не смыкали глаз.

Аслан подъехал к дому, который, как выяснилось, принадлежал священнику. Я последовал за ним.

Священник был известен в этих краях под прозвищем – «дали кешиш», что означает «сумасшедший священник». Но он был не из тех сумасшедших, которые лишены разума. Прозвище это он получил за свою дикую отвагу.

Когда мы подъехали к дому, священник был занят тем, что перед домом избивал каких-то связанных людей.

– Что это, батя? – спросил Аслан. – Опять ты взял в руки посох справедливости!

– Этих негодяев надо немного проучить, – небрежно ответил он и подошел к нам. – Ну, слезайте, у меня есть хорошая водка и вино, только что привезенные из Вана.

– Но прежде чем мы приступим к выпивке, вели-ка отпустить «этих негодяев», – смеясь, сказал Аслан.

– Нет, уж вы не вмешивайтесь в мои судебные дела. Негодяи должны быть наказаны, – отвечал он. – Войдите в дом.

Преступники были два курда, угнавшие из стада деревни трех коров. Узнав это, Аслан уже не ходатайствовал об их освобождении.

Мы вошли в дом.

Священник ввел нас в горницу, которая служила и гостиной и спальней. Но он называл ее «диванхана», т. е. «дом суда».

Я думал, что найду тут различные колдовские книги или «Четьи Минеи», как в комнате отца Тодика, но к моему удивлению здесь не было ни одного клочка бумаги. Зато комната была полна оружием: здесь были копья, ружья и иные предметы вооружения.

Очевидно, священник ждал Аслана и знал, откуда он идет. Я понял, что Аслан и священник – старые знакомые, быть может близкие друзья. «Но что может быть общего между умным Асланом и „сумасшедшим священником?“» – думал я.

Священник был сухой человек высокого роста. Его движения и черты лица выражали дикость. Но еще более неприятное впечатление производил его громовой голос. Три пальца у него на левой руке были отрублены, видимо, мечом. На голове и на шее у него также были видны следы ран. Если бы Аслан не сказал мне заранее, что этот человек священник, то я его принял бы за разбойника, который всю жизнь занимался грабежом и убийствами.

Как только мы вошли в «дом суда», он подошел к шкафу, отдернул занавеску и достал оттуда огромную бутылку водки. Сперва он налил себе и выпил, а затем предложил Аслану, а после него предложил и мне, говоря:

– Выпей, она укрепляет кости, к тому же ты устал.

Увидя огромный стакан, я ужаснулся.

– Водки я не пью, – сказал я.

– Почему же это, дьячок? – спросил он, глядя прямо на меня своими страшными глазами.

– Он не дьячок, – сказал Аслан.

– А очень похож, – насмешливо сказал священник.

– Мы его освободили от этого, – многозначительно ответил Аслан.

– Это хорошо, – сказал священник, подойдя к нише. – Я дам тебе «водку для красных невест», – сказал он, доставая другую бутылку с каким-то желтым напитком.

Я выпил. Напиток был сладкий и приятный на вкус. В это время священник подошел к окну и крикнул:

– Матушка, куда пропала, черт тебя побери!..

Появилась женщина низенького роста и поздоровалась с Асланом. Это была попадья. Она была довольно симпатична.

– Слепая, поди, поцелуй и нового гостя, – обратился к ней поп.

Она подошла ко мне, обняла и стала целовать меня.

– Ну, а теперь тащи все, что хранится у тебя на черный день. Они голодны.

Поподья слегка улыбнулась и вышла из комнаты. Было видно, что она рада гостям. Она пошла приготовить нам завтрак.

«Сумасшедший священник» мало-помалу начинал мне нравиться. Первое неприятное впечатление сглаживалось, и он казался мне простым и добросердечным человеком. Аслан спросил у него, где хранятся «вещи».

Он указал на другую комнату, и Аслан вошел туда. Я остался со священником наедине.

– Ты учился? – спросил он.

– Учился, – ответил я.

– У кого?

– У нашего священника, отца Тодика.

– Понимаю… Не околел еще этот разбойник?

– Нет, еще жив, – ответил я. – А вы откуда его знаете?

– Кто же его не знает, этого негодяя? Он был слугой у старшины в Дадване. Каких только злодеяний не натворил там! В конце концов убил старшину, ограбил его и бежал в Салмаст, где под другим именем стал попом. А теперь надувает народ колдовством! Не правда ли?

Меня крайне удивил рассказ священника.

– А как ты от него избавился? – спросил он.

– Я убежал из его школы.

– Умно сделал. Жаль только, что ты не бежал вместе с Каро. Если бы ты убежал с ним, то теперь был бы совсем иным человеком. Ах, если б этот негодяй попался в мои руки!

– А что бы вы с ним сделали? – спросил я.

– Что? Отправил бы его к покойному его отцу…

Наш разговор прервал человек, который вышел из той комнаты, куда вошел Аслан.

На глазах у него были очки, и с ног до головы он был одет в европейский костюм. Я впервые видел человека, одетого так. В ту же минуту вошла попадья, неся нам завтрак. Увидев европейца, она перекрестилась и воскликнула:

– Ой! Боже мой!

Поп стоял в углу и смеялся. Приглядевшись, я в европейце узнал Аслана, который преобразился, подобно тому как преображался, переодевшись в монаха или ванского купца.

– Гм! – обратился он к простодушной матушке. – А что бы ты подумала, если бы увидела меня таким ночью?

– Что? Перекрестилась бы и ты бы сгинул.

– Я ведь не сатана, чтоб бояться креста, – смеясь сказал Аслан.

– Чем же не сатана! – ответила она. – Разве не жалко было тебе менять ту одежду на эту, – с досадой и укоризной сказала она.

– Клянусь святой богородицей, это нехорошо. Ты только посмотри, на что похожи эти узенькие брюки.

– Ну, пока оставим это, лучше посмотрим, на что похож тот завтрак, который ты принесла нам.

Священник отдернул третью занавеску и достал оттуда большую бутылку вина, которую, присаживаясь к столу, поставил около себя. Мы тоже сели. Завтрак был хороший. Совершенно не было видно, что его готовила простая деревенская женщина. Однако Аслан после мне рассказал, что попадья не деревенская, а из Вана, что она вторая жена попа, который, несмотря на запрещение, женился на ней после смерти своей первой жены. «Сумасшедший священник» был не из тех, которые подчиняются церковным канонам. Он при всех случаях пускал в ход силу и кулак. Видимо поп и попадья жили в мире и в любви.

За завтраком Аслан спросил, какие новые вести из Вана?

– Национальные дела обстоят недурно, – серьезным тоном ответил священник. – П… жив и здоров. Ночи он проводит с цыганскими щенятами, заставляя их плясать и по очереди обнимая их… Подучивает курдов поджечь скирды урожая того или иного монастыря, чтоб ночью было светло. Во время празднеств не уклоняется от общественного веселия и нравственно утешает свою паству. Устраивает похищение девушек и молодых женщин, дабы размножался род армянский… Если к нему приходит с жалобой отец обесчещенной девушки (куда же несчастному обратиться, если не к нему?), то он сперва его поучает словесно, а потом… палкой, чтоб «кости просителя немножечко смягчились…», а после этого он говорит просителю: «Иди брат, этот мир устроен не для таких как ты, ты не умеешь чтить старших». Тот слушается и отправляется на тот свет… Есть у него и другая привычка, которая показывает доброту его сердца. Когда курды-разбойники грабят армянские селения и, когда этих курдов ловят, то он отправляется к паше и великодушно освобождает арестованных разбойников. Вследствие этого, курды называют его «отцом». Есть у него еще одно хорошее правило – когда он хочет кого-либо проучить, то берет у него деньги, «ибо ни одно наказание не может огорчить адамова сына так, как отдача денег, – говорит он, – ибо сильно любит их».

– Но как же вы до сих пор остались свободны от поучений? – взволнованным голосом спросил Аслан.

– «Когда безумец видит безумца, то прячет свою палку», – ответил он турецкой поговоркой. – Он разбойник, но ведь и я не агнец божий…

– Хорошо, а как смотрят на его добродетели князья города? – спросил Аслан.

– Они не из неблагодарных. Они очень ему признательны, – опять серьезным тоном ответил поп. – Они хорошо знают свои обязанности и ежемесячно отправляют в Константинополь благодарственные послания, в которых сравнивают его с великими людьми. Но и то нужно сказать, что он не забывает их, когда в его руки попадает большая добыча, он и им уделяет по ломтику…

– А в каких он отношениях с пашой?

– В наилучших.

– А это тот самый паша, который на алтаре армянской церкви устроил цыганские танцы и пил вино?

– Он самый. Ведь и этот у паши научился забавлять себя цыганскими танцами.

Все эти речи были мне понятны, но они, видимо, кололи сердце Аслана, как острие меча. Его ясное чело омрачилось, в его голосе слышались гневные ноты.

– Мне это кажется совершенно невероятным, – сказал он. – Ванский народ при патриархальной своей простоте не мог бы потерпеть столько злодеяний. Пример этого человека, занимающего высокое положение, является соблазном для простонародья и оскорбляет его чувства.

– «Тот, кто собирается красть, прежде ищет место, где он спрячет краденое», – ответил поп. – Он очень искусен в словах, которыми оправдывает себя. Когда его упрекают в том, что он дружит с пашой или разбойниками-курдами, или цыганками-танцовщицами, то он отвечает словами апостола Павла о том, что с евреем надо стать евреем, с язычником быть язычником. При этом он уверяет, что дружит с этими людьми и чтит мусульманские обычаи во имя блага своей паствы, с той целью, чтоб угодить этим людям и использовать их для защиты интересов нации.

– Злодей! – воскликнул Аслан. – Васаки-предатели[28]28
  Васак Сюни – марзпан (наместник) Иберии 439–442 годов и Армении ок. 442–451 годов. Участник армянского восстания под предводительством Вардана Мамиконяна против попыток персов насаждения зороастризма в Армении, командовал третью войска повстанцев. После обещанной персами амнистии перешёл на сторону Сасанидов, возглавив проперсидскую партию среди армянской знати. Однако он проявил неспособность умиротворить Армению, был обвинен в пособничестве восстанию и приговорен к смерти. Умер в заключении. Имя его стало нарицательным как символ предательства. – прим. Гриня


[Закрыть] всегда так оправдывают себя.

Хотя Аслан до этого говорил, что он очень голоден, но почти ничего не ел. Поп, заметив это, спросил;

– Почему ты не кушаешь?

– Аппетит пропал, – ответил Аслан.

– На, – сказал поп, – подавая Аслану огромную чашу с вином, выпей, забудешь горе.

Аслан принял чашу и одним духом осушил ее до дна.

– А ты не потерял аппетита! – сказал священник. – Это потому, – добавил он, – что ты нисколько не беспокоишься о том, что творится в Ване.

– Я потому и иду туда, – сказал я, – чтоб посмотреть, что это за город.

– Лучше бы ты там посмотрел, как люди живут, – сказал священник.

После этого Аслан и священник уединились в другой комнате и горячо о чем-то спорили. Я ничего не мог понять из их разговора, так как до меня доносились лишь обрывки слов. Аслан вышел оттуда возбужденный и велел тотчас приготовить лошадей.

– Вы подумайте, может что-нибудь забыли, – сказал Аслану священник.

– Все, что нужно, я взял и поместил в двух ящиках, – отвечал Аслан. – Но вы приготовьте лошадь, на которую можно было бы навьючить эти ящики и найдите слугу, который поедет со мной.

– Через полчаса можете пуститься в путь, – сказал священник, – а пока выпейте-ка эту чашу.

Аслан взял чашу с вином и выпил.

В разговоре священник обращался к нам то на «ты», то на «вы», не придавая этому никакого особого значения.

– Где же ваши ребята? Никого из них не видно, – сказал Аслан.

– Все они взяли своих дам и отправились в горы, на кочевку, к овцам. Алмаст тоже там. Дома остались только мы с дорогой моей матушкой. Тяжела служба священника! – добавил он.

– И ты верой и правдой несешь ее, не правда ли? – сказал Аслан, смеясь.

– Во всяком случае, я несу службу лучше, чем наш отец Марук, который даже грамматике обучался. Все дети, которых крещу я, выходят потом лучшими христианами, а те, кого я хороню, никогда не встают из могилы.

– Расскажи-ка, как ты однажды обварил в купели ребенка, – сказал Аслан.

– Ну это старая история. Теперь я таких вещей не делаю.

– Ты расскажи все-таки, пусть и Фархат послушает.

Священник в очень смешной форме рассказал как это случилось. Зимой, когда детей приносят в церковь крестить, то вместе с ними приносят горячую воду для купели. Однажды принесли очень горячую воду и он, не попробовав, налил ее в купель и окунул в нее ребенка. Ребенок обыкновенно кричит, когда его священник окунает в воду, но на этот раз он вдруг притих и не подал крика. Тут-то священник понял, что ребенок умер. Тогда он нисколько не смутившись, обратился к крестнику и сказал: «С этим ребенком дело не вышло, давайте другого, если есть».

Священник нас не задерживал. Видимо, и он торопился и хотел, чтобы мы поскорее уехали. Он и его жена провожали нас до самого края селения и трогательно с нами простились.

Селение, где жил священник, было расположено на склоне горы и с четырех сторон окружено естественной стеной – холмами. Благодаря этому оно было похоже на неприступную крепость.

– Видишь, это селение, – сказал Аслан, когда мы стали от него удаляться. – В нем живет не более пятидесяти семейств, а недавно они вели борьбу против 500 курдов, которые не могли взять его приступом и вынуждены были отступить.

– Да, потому что оно неприступно, по своему положению, – сказал я.

– Нет, не только потому, а еще потому, что жители его храбрые люди.

– Потому что у них такой «сумасшедший» священник.

– Это удивительнейший человек, – сказал Аслан. – Ты не суди его по его шуткам. Он очень неглупый человек, притом очень добрый.

После этого Аслан рассказал мне несколько эпизодов из жизни этого священника, который вырисовывался, как человек отчаянно смелый и великодушный, какой-то искатель приключений, всю жизнь боровшийся против всяких невзгод. Он даже обагрил свои руки кровью, не раз убивал и похищал добычу, брал людей в плен. Но и не раз бывал он побежден и ограблен врагом. Его первая жена и сыновья погибли от меча врагов. После этих-то событий он немного тронулся.

– Но несмотря на это отец Месроп очень любим. Около десяти армянских селений в этом крае находятся под его покровительством. И все чтят его, как отца. Однажды во время голода он распродал все, что имел, заставил всех богатых сделать то же и таким образом спас жизнь множества бедняков. Хотя он и неподходящий священник, но администратор он хороший. Потому-то и мог он держать под своей властью все армянские села расположенные в этих горах и не позволял туркам вмешиваться в их общественные дела.

– А он грамотный? – спросил я.

– Нет. Он едва умеет подписывать свое имя, но, по-моему, такие священники лучше, чем те, которые закисли в изучении богословских вопросов и которые затемняют сознание народа, ввергая его в духовное омертвение. А такой народ не может иметь твердой почвы под собой и жить на земле.

– Отец Месроп, – продолжал он, – не является типичным армянским священником. Он скорее похож на курдского шейха, который постоянно живет одной жизнью с народом. Во время войны он храбрый воин, во время мира священник и судья. Всегда такими и были священники у кочевых племен. Такими были и Авраам, Исаак, Яков, и их преемники. Один из наших товарищей, священник. Я не хочу пока его называть. Он владеет греческим, еврейским, латинским языками, читал все касающееся бога книги, начиная с того момента, когда возникла среди людей идея божества. Но этот ученый богослов отложил в сторону всю премудрость, так как хорошо знает, что народ его не поймет. Но народ отлично понимает язык отца Месропа, потому что он вышел из народа и проникнут его же идеями, он не начетчик.

Слова Аслана о том, что один из наших товарищей священник, погрузила меня в раздумье. Я знал всех его товарищей. Кто же из них «отложил свою богословскую мудрость и теперь играет мечом?» Я не спросил об этом Аслана, так как он заранее сказал, что не хочет назвать этого товарища. Не менее удивлял меня европейский костюм Аслана. Особенно разжигали мое любопытство его слова о том, что он целых шесть лет ходил в таком костюме. Где? В какой стране? Между тем как я был погружен в эти размышления, Аслан сказал мне:

– Фархат, сегодня мы приедем в Ван. Там меня никто не знает кроме нескольких друзей. Там я явлюсь в виде европейца-врача. Ты будь осторожен, не выдай меня.

– Я не так глуп, – ответил я. – Но что же ты сделаешь, если к тебе привезут больного?

– Я его вылечу.

– Как же ты можешь его вылечить? – спросил я с удивлением.

– Могу, – решительным тоном сказал он. – Видишь ли ты два ящика, которые везет слуга отца Месропа? В них находятся лекарства и медикаменты, которые я часто везу с собой.

Я лишь спустя много времени узнал, что Аслан был не простым врачом, но искуснейшим доктором медицины. Этому искусству он учился в Америке, когда он поехал туда из Армении. Он знал много европейских языков и любил искусство и науку также, как и дело общественного блага. Да, я лишь спустя много времени узнал, что он после бегства из школы отца Тодика посвятил себя высшей науке.

– Хорошо, раз ты врач, что же смущает тебя? Чем я могу тебя выдать? – спросил я.

– Я там должен скрывать, что я армянин… – ответил он взволнованным голосом. Казалось, ему тяжело было выговорить эти слова.

В тот же день вечером, когда уже мрак окутал землю, мы въехали в город Ван.

Часть вторая

Глава 1.
ВАН

По приезде в Ван мы остановились в Айгестане[29]29
  Предместье города Вана.


[Закрыть] у мастера Фаноса, красильщика по профессии, известного всему городу лица.

Хозяин дома показался мне человеком добрым и честным. Он был сложен на славу, имел открытое ясное лицо. На востоке хорошее телосложение зачастую служит условием преуспеяния в жизни. Но мастер Фанос притом был человек опытный, умный, остер на язык. Вероятно, потому его и выбрали, несмотря на молодой возраст, членом квартального совета, куда охотнее избирают седобородых стариков.

В Айгестан мы прибыли в сумерки.

Аслан начинал, как говорится, считать меня за человека. В гостиной он познакомил меня с хозяином, заявив, что я друг его детства. Мастер Фанос окинул меня острым, пронизывающим взглядом и дружелюбно заявил, что рад познакомиться со мной.

По всему видно было, что Фанос был давно знаком с Асланом и ждал его приезда в эту ночь и знал, откуда приехал Аслан.

– Почему так долго продолжалось твое паломничество? – спросил Фанос Аслана с каким-то особенным, таинственным видом.

– Так… случилось, – ответил Аслан.

– Надеюсь, пресвятая богоматерь исполнила твое желание?..

– Она не обходит своими милостями паломников…

– Весьма рад, – заявил мастер, крутя правый ус; видимо, он был вполне удовлетворен ответом, – Недурно было бы выпить нам по стаканчику водки по случаю твоей удачной поездки.

– Что ж, выпьем; недурно было бы и закусить – мы порядочно проголодались.

– Ну, разумеется, – улыбнулся в ответ мастер Фанос и отправился заказывать ужин.

Аслан растянулся на кушетке, подложив под голову левую руку, и уставился глазами в потолок, бревна которого потемнели от времени и были засижены миллионами мух. Он погрузился в думу.

Задумался и я. Как это ни покажется странным, первым моим желанием по приезде в город было увидеть прославленных ванских котов. «Неужели в этом доме не водится кошек?» – спрашивал я сам себя, и глаза мои блуждали беспокойно по сторонам. Не знаю, какая психологическая тайна кроется в том, что внезапно появляется перед глазами человека предмет его мысли. И вдруг, величаво выступая, в комнату вошла белая, как снег, красавица-кошка с длинной шелковистой шерстью и бархатистыми лапками. Она молчаливо прошлась по комнате, подошла ко мне, нежно прикоснулась кудрявой головкой и пушистым хвостом к моему лицу и направилась к Аслану. Томно мурлыча, она несколько раз плавно прошлась вокруг него и присела. Умное животное, казалось, понимало, кто из нас достоин большего почтения. Аслан принялся ласкать ее милую головку, спину и хвост. Необычное явление вдруг привлекло мое внимание. Чем быстрее Аслан проводил рукой по ее головке и спине, тем чаще ее длинная шерсть издавала особый треск и испускала снопы огненной пыли.

– Что это такое? – спросил я.

– Искры… – ответил он и стал объяснять мне, что искры получаются от трения.

Никто из обитателей дома, кроме кошки, нс показался. Женщины, по обычаю этих мест, избегают показываться посторонним мужчинам, а дети, очевидно, спали – детских голосов не было слышно.

Айгестан поистине заслужил данное ему название.[30]30
  Айгестан (арм.) переводится как «край садов». – прим. Гриня


[Закрыть] Это – одно из красивейших предместий города, покрытое густолиственными садами; по обеим сторонам широких улиц, под сенью ив и тополей, протекают ручьи. С улиц не видно домов, не видно и окон – стоит сплошная стена, в которой пробита лишь одна дверь. Эта дверь ведет в дом, обращенный своими окнами в сад или цветник. Каждый дом стоит особняком и живет особой замкнутой жизнью. Такого типа был и дом мастера Фаноса.

Отведенная нам во втором этаже довольно уютная комната предназначалась, по-видимому, только для гостей. Сюда были снесены имевшиеся в доме красивые предметы домашнего обихода. На подоконниках – разновидная китайская и персидская утварь, оставшаяся с незапамятных времен и вышедшая из употребления: медные чаши, большие круглые подносы, тарелки, подсвечники, – все прекрасной художественной работы. Бросалось в глаза множество наргиле[31]31
  Наргиле – то же, что кальян – восточный курительный прибор.


[Закрыть] и чибухов[32]32
  Чибух – трубка для курения.


[Закрыть] с предлинными мундштуками из жасмина или ширазской вишни. Очевидно, здесь было в обычае иметь в доме столько чибухов и наргиле, сколько предполагалось гостей. По стенам развешены были всевозможные принадлежности военного обихода, начиная с допотопных железных секир, щитов, шлемов и броней вплоть до современных копий, карабинов, пистолетов и ружей; рядом – разнообразные местные музыкальные инструменты: саз, сантур, чонгур[33]33
  Струнные азиатские музыкальные инструменты.


[Закрыть], свирель, бубен, барабан и др. Вероятно, хозяин дома умел играть на них; быть может, они предназначались и для гостей. Все это убранство дополняли несколько картин, как мне показалось, старинных мастеров. Кого изображали они – я так и не мог понять; судя по облачению и доспехам, это были цари и князья. Повсюду – букеты из засохших цветов: среди них выделялся бессмертник; цветы гор Васпуракана, и увянув, сохраняют свою красоту. Все говорило о том, что мастер Фанос был не только хорошим ремесленником, он обладал развитым вкусом, знал толк в редкостных вещах. Выбеленные известью стены были расписаны в персидском вкусе. На одной стене изображена была охота на тигра: юноша на слоне с длинным копьем в руке борется со страшным тигром; собаки окружили его, но ни одна не смеет подойти; зверь когтями впился в могучий хобот слона, а юноша вонзил копье хищнику в бок. Вот – церемония «салама»[34]34
  Салам – приветствие у турок


[Закрыть]. Какой-то восточный царь, усыпанный сверкающими драгоценными каменьями, торжественно восседает на троне; пред ним склонились сотни голов; подле трона – придворный оратор, с высоко поднятой рукой, восхваляет милости царя и несодеянные им подвиги. Далее изображен одряхлевший мусульманин – эфенди[35]35
  Эфенди – турецкое слово, соответствующее русскому «господин».


[Закрыть]. Склонясь на бархатные «мутакá»[36]36
  Мутакá – продолговатая подушка для дивана.


[Закрыть], разлегся он на мягком ковре; во рту у него еле дымится змеевидная трубка наргиле; две юные девушки нежно проводят ладонями по его вытянутым ногам; третья обвевает его старческое лицо опахалом из пальмовых ветвей. Вот – четыре чернокожих раба. Полунагие, босые, они несут на плечах роскошные носилки, на которых восседает их господин в златотканных одеждах. Две последние картины в особенности привлекли мое внимание.

Мне приходилось встречать в домах зажиточных персидских армян разукрашенные картинами комнаты; но те картины, обыкновенно, бывали бессодержательны: цветы, плоды на тарелках, сады или красивые женские лица. Но здесь, в гостиной мастера Фаноса, картины имели определенный смысл, словно были написаны по специальному заказу…

Пол комнаты не имел дощатого настила, но зато был покрыт камышовыми подстилками, а поверх устлан прекрасными персидскими коврами – изделие местного кустарного промысла. У стен были сложены свернутые постели. Судя по их количеству, можно было заключить, какой заботливостью окружал Фанос своих гостей и насколько он был подготовлен к их приему; а гостям в его доме не было переводу. Ни у кого из жителей Вана мне не случалось встречать европейской мебели. Здесь я увидел письменный стол и несколько стульев, хотя ими никто не пользовался. Под окнами комнаты выступал балкончик, осененный грушевыми и абрикосовыми деревьями; подымавшаяся от земли виноградная лоза, обвивая столбы, придавала балкону вид беседки.

В комнате стоял спертый воздух. Я вышел на балкон, взглянул на сад. Деревья были погружены в вечерний мрак, ни один лист не шевелился. Кругом было тихо; лишь неугомонный сверчок где-то поблизости тянул свою однообразную заунывную песенку.

Внизу во дворе горел огонь. Вокруг огня суетились почти все члены семьи Фаноса – готовили для нас ужин. Летней порой айгестанцы стряпают, едят и спят под открытым небом. С балкона было видно, как соседи на плоских кровлях совершали вечернюю трапезу. Стол освещала своеобразная восточная деревянная лампа, подобие высокой клетки, внутри которой горел огонь; поверх лампы был надет белый колпак из тонкого полотна для защиты огня от ветра.

В Ване царили те же обычаи, что и в наших краях. Ужинали на кровлях. За столом сидели только мужчины, женщины прислуживали им и садились кушать лишь тогда, когда мужчины кончали еду; девушки тут же готовили постели, а рядом матери баюкали младенцев. Как приятна жизнь на кровле под открытым небом, сколько незабываемых воспоминаний связано с ней!.. Глядишь вверх – над тобой усеянное звездами небо, вокруг – беспредельная ширь, льются ароматы цветов…

С кровель неслись звуки песен… Пели главным образом духовные песни. У ванцев мало светских песен, да и те весьма грустны и заунывны. Это признак безнадежного самоувеселения, – когда человек, лишенный светских удовольствий и их радостей, стремится к духовному, к небу. Кое-где играли на чонгуре. Звуки песен отдавались в безмолвии ночи, словно горькие стенания наболевшей души; даже застольная песня ванца смочена слезами…

Я слушал и слушал… Временами ночную тишину нарушал смешанный шум голосов. Гул постепенно нарастал… Вот раздался глухой выстрел… И все вновь смолкло… Наступила глубокая тишина…

– Опять перебесились негодяи, – проговорил мастер Фанос, быстрыми шагами проходя мимо меня, – утром опять будут убитые или раненые.

Там убивали, а здесь распевали духовные песни…

Но наш гостеприимный хозяин, по-видимому, был не из тех людей, которые довольствуются одной молитвой. Он вошел в комнату, поставил перед Асланом бутылку водки и тарелку с жареной сельдью, затем снял со стены ружье.

– Куда вы? – спросил Аслан.

– В нашем околотке буянят, пойду погляжу, – ответил он и быстро направился к выходу. Но что-то вспомнив, остановился на пороге.

– На ваше имя получены письма, – добавил он.

Вынув из-за пазухи целую пачку, Фанос передал их Аслану и бегом спустился по лестнице.

Аслан молча взял письма, подошел к свету и принялся внимательно читать. Я сидел поодаль и следил за выражением его лица. Он был взволнован, его кроткие и спокойные глаза загорались гневом. Всегда сдержанный и осторожный, он в эту минуту как будто забыл о моем присутствии. Не докончив читать, он швырнул одно письмо на пол, с отчаяньем поднес руку ко лбу и закрыл глаза. Что случилось? Дрожавшие губы машинально произносили: «Несчастный!» Только крупная неудача могла так взволновать Аслана. Он поднял с пола недочитанное письмо, дочитал его и поднес к огню: тонкая бумага мгновенно превратилась в пепел. Аслан стал просматривать остальные письма. Он несколько успокоился, но морщины на лбу не расходились. Порой он делал какие-то отметки в записной книжке и что-то высчитывал на пальцах. Одно из писем он помазал какою-то жидкостью – между писаных строк вдруг появились новые буквы светлозеленого цвета… Я был поражен – откуда эти буквы? Но не осмелился спросить его…

Закончив чтение писем, он их сжег. И лишь тогда обратил внимание на жареную сельдь и бутыль с водкой.

– Ванская сельдь!.. Сколько семей питается только этой маленькой рыбкой! – воскликнул он, принимаясь за еду. – Ты не любишь селедку? – обратился он ко мне.

Мне не хотелось есть. Дорога утомила меня; только полный покой и длительный сон могли восстановить мои силы.

Аслану было не до сна. Этот железный человек не знал, что такое отдых. С нетерпением ожидал он возвращения хозяина дома. Вскоре вернулся мастер Фанос. Он повесил ружье на прежнее место, прошелся несколько раз по комнате..

– Это невыносимо… До каких же пор! Нет сил терпеть! – повторял он про себя.

– Чем окончился ваш поход? – спросил с улыбкой Аслан.

– Все закончилось до моего прихода… Курды сделали свое дело, – ответил он, потирая посиневшие от краски руки… – Нет сил терпеть! – продолжал повторять он.

– «Терпеньем жизнь сохранишь!» заповедали нам наши деды, – возразил ему с усмешкой Аслан.

– Но и терпению должен быть предел, – произнес мастер, продолжая потирать свои синие пальцы, – а наше терпенье – терпенье мертвецов.

– Расскажите же, в чем дело? – спросил Аслан, и лицо его приняло серьезное выражение.

– Как будто не произошло ничего особенного. Каждую ночь почти одно и то же; крадут в садах фрукты. Курдские или турецкие крестьяне, привозящие в город продукты на продажу, возвращаясь ночью обратно в свои деревни, постоянно обворовывают сады армян. Добро, если бы только воровали. Негодяи срубают и деревья. Проходит молча днем мимо сада какой-нибудь курд или турок, облюбует вишневое или грушевое деревцо, подходящее для починки поломанной сохи, сделает пометку, а ночью срубит и увезет. Годами растишь, ухаживаешь за деревцом – и вдруг нет его! Сад обезображен! Сколько горя несчастному владельцу сада! Я видел своими глазами семьи, которые днями просиживали у пеньков любимых деревьев, плакали навзрыд, словно над могилой погибших детей…

К происшествию, так глубоко возмутившему мастера, Аслан отнесся совершенно спокойно. В этой стране считалось вполне естественным, чтоб одни трудились, возделывали сады, взращивали деревья и плоды, а другие – невежественные бездельники и ленивцы – присваивали, отнимали плоды чужого труда.

– Вместо того, чтоб самим плакать, недурно было бы заставить плакать грабителей, – прервал Фаноса Аслан.

– Да, было б недурно, – ответил с глубоким вздохом Фанос, – но трудно, очень трудно… На их стороне грубая сила, они вправе творить беззакония… Мы связаны по рукам и ногам, а им предоставлена полная свобода. У нас в руках нет даже простой палки, а у них имеются шашки. Словом, мы лишены всех видов самозащиты. Если владелец сада рискнет оказать хоть малейшее сопротивление и не допустит срезать дерево, будьте уверены, что на следующую ночь войдут в его дом и перережут ему глотку, а злодеи останутся безнаказанными… Ведь, в наших краях голова армянина дешевле луковицы…

– Если б у каждого армянина было в доме оружие, как здесь, ему не посмели бы отрезать голову, – заметил Аслан.

– Да, если б было оружие, – взволнованно ответил мастер. – Власти привыкли не считаться с армянином. Заметят у него в руках оружие, сейчас же отбирают, говоря: «Оружие тебе не подстать, лучше займись своим аршином!» И в итоге – армянин служит беззащитной дичью для курдов и турок… Жгут его хлеб, вырубают виноградники, а хозяин стоит, сложа руки, видит все это – и вздыхает.