Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 49 страниц)

Древняя область Рштуни ныне разделяется на два уезда – Гаваш и Карчкан. Оба зовутся именами своих сел, в которых пребывают уездные начальники. Начиная с Айоц-Дзора, составляющего северо-восточную границу Гаваша, оба названных уезда тянутся по южному берегу Ванского озера вплоть до страны Моков и Бзнуни. Дорога также извивается по берегу, то приближаясь, то отдаляясь от него. Она настолько узка и так крута, так ужасны ее глубокие теснины, что недаром прозвали ее Капан[125]125
  Капан – ущелье, теснина. Дословно – запертый.


[Закрыть]. Среди многочисленных ущелий Армении Капан считается наиболее труднопроходимым. Достаточно несколько вооруженных людей, чтоб целый караван запереть здесь, как птицу в клетке. Дорога извивается по узким ущельям, где с двух сторон высятся неприступные горы. И этот дьявольский лабиринт – единственный караванный путь в Битлис и Муш. Нависшие скалы теснят, давят путника. И только когда выбираешься из этих громадных теснин на просторную равнину Муш, горизонт расступается, начинаешь дышать свободно и легко.

Страна Рштуни! Этот край рашидов (храбрецов) взрастил необычайный народ. Обитатели страны Рштуни тверды, грубы и несокрушимы, подобно своим мрачным лесам и наводящим ужас скалам. Исполинская природа создала народ-исполин. Только здесь вы встретите могучее племя прежних титанов, которое своей храбростью нисколько не уступает соседям-сасунцам. Нельзя не восхищаться этими здоровыми, энергичными, вечно радостными людьми. Они никогда не увядают, подобно вечнозеленым кипарисам своих лесов. Они не стареют, подобно вековым кедрам своих лесных чащ. Обнаженная могучая грудь, крепкие руки, на голове войлочный конусообразный «колоз», обвязанный разноцветными платками, края которых вместе с длинными золотистыми прядями волос ниспадают на широкие плечи; нижняя одежда, засунутая в волосяные полосатые шальвары, короткая «казаха» (куртка), крепость которой, подобно панцирю, в состоянии выдержать удар острейшего кинжала, – вот перед вами сын скалистой страны Рштуни. Вооруженный копьем, он перепрыгивает, словно барс, с одной скалы на другую, его копье с железным наконечником по обоим концам служит ему одновременно и оружием, и опорой: вонзая его в землю, он совершает прыжки через ужасающие пропасти. И все это происходит так быстро, что кажется, будто он носится на крыльях по воздуху. Подошвы его войлочных мягких лаптей усеяны острыми гвоздочками, чтоб не скользить, не спотыкаться во время ходьбы по скалам. За пояс засунут кривой кинжал, рукоятка которого крепко привязана ремешком к ножнам – пока развяжет ремешок и вынет кинжал, гнев его может пройти, если же кинжал обнажен, он не вложит его в ножны до тех пор, пока не обагрит его кровью. С врагами он беспощаден, как лютый зверь, с друзьями кроток, как ангел. Он красив, подобно стройным тополям своих долин. Когда глядит на тебя – ты очарован, его голубые глаза так же лучисты и глубоки, как голубое море, которое плещется о берега его страны. Его мужественное лицо ясно, как небо земли Рштуни. Подобно ясному небу его родины, его спокойное лицо хмурится, мечет молнии, если погода меняется и приближается гроза… Тогда он не говорит, а гремит, и в громе его голоса слышится крепкий говор былых армян, говор грубый и неотесанный. Но эти грубые звуки так дороги твоей душе, так очаровывают тебя, что как бы ты ни был угнетен, вдруг преисполняешься воодушевлением несказанным… Когда видишь его, борющегося своим единственным оружием, копьем, со свирепым, выскочившим из чащи кабаном, воскресает в памяти старинная легенда о «сокрушителе драконов» Ваагне, непобедимом Геркулесе армянском, – вспоминаешь это и восхищаешься храбростью и неустрашимостью его потомков, которые, живя со зверями, научились бороться с лютыми хищниками…

Глава 24.
ДЕРЕВНЯ В СТРАНЕ РШТУНИ

Смеркалось. Накануне в шатре «прорицателя» мы провели бессонную ночь, а теперь всё едем, едем. Наши лошади еле плетутся от усталости, мы так же нуждаемся в отдыхе.

– Падет моя лошадь, – сказал я Мураду, ехавшему рядом со мною.

– Наши лошади исполнили свой долг, вскоре нам самим придется возить их, – смеясь ответил он.

Я не понял этой шутки. Проехавши немного, Мурад сказал:

– Надо спешиться, не то мы с лошадьми полетим в пропасть.

Мы слезли с коней. Узенькая тропинка спускалась в глубь пропасти и, извиваясь по скалистым бокам ее, вновь поднималась из глубины, а затем терялась во мраке леса. Необходимо было одолеть эту бездну, от которой кружилась голова и темнело в глазах.

Держа лошадей за поводья, пошатываясь, спускались мы вниз. Лошади, опустив головы, фыркая и дрожа всем телом, искали надежный камень, чтоб не скатиться в пропасть. После нескольких часов борьбы со скалами, с зарослями кустарников и с вьющимися стеблями дикорастущих растений, мы выбрались из глубины на высокое плато. Перед нами открылась великолепная картина! Я добровольно перенес бы в тысячу раз больше мучений, если б знал заранее, куда ведет наш извилистый, опасный путь, который избрали мы, уклонившись в сторону от большой дороги. Под нами расстилалось беспредельное море[126]126
  Ванское озеро.


[Закрыть], окаймленное, подобно зеленой раме, роскошной растительностью. Легкий ветерок колыхал шелковистую траву, сверкавшую под лучами заходившего солнца. Блестящие стебельки, колеблемые ветром, сливали свои светло-зеленые волны с серебристыми волнами озера, которые нежно плескались о берег, словно боялись нарушить таинственную тишину берегов.

Горы пестрели стадами овец, а внизу на заливных лугах, тянувшихся далеко-далеко по берегам озера, паслись стада быков и табуны лошадей. Из ущелья вытекала маленькая речка. Она извивалась по лугу, как бы искала чего-то, журчала и резвилась, подобно шаловливому ребенку – вот она стремительно бросилась на огромные камни, там дальше выворотила корни кустов. Нашумев и напроказив достаточно, удовлетворенная своими проделками, она медленно вливалась в озеро и там утихала, как после многотрудной работы. Разбросанные по ее прозрачному дну разноцветные гальки добродушно смеялись над ее невинными проказами.

Местами виднелись мелкие озерки. Они словно восстали против большого озера, отделились от него и образовали по соседству с ним небольшие самостоятельные водоемы. Хотя бы они объединились между собою! Ведь палящее солнце могло за несколько дней высушить, поглотить их влагу. К тому же тростники так густо покрывали их берега, что душили их своей зеленой мощью, пили их жизненные соки и мешали доступу чистого воздуха. Жалкие озерки превращались в гнилые болота!..

Несмотря на самую знойную пору лета, здесь весна была в полном расцвете! На огромных дикорастущих черешнях только теперь начинали зреть нежно-розовые плоды. На гигантских ореховых деревьях, покрывших своими могучими ветвями все низины, еще не видно было плодов. Первые предвестники весны – дикие тюльпаны и ветреницы[127]127
  Ветреница – Анемона – травянистое цветковое растение семейства Лютиковые. Судя по описанию (ярко-алый цвет) здесь упоминается вид Ветреница корончатая. – прим. Гриня


[Закрыть] – подняли свои ярко-алые головки среди зеленой гущи сочных трав. Вдали слышались звонкие голоса девушек, круживших повсюду, подобно красным тюльпанам. Они собирали овощи – те овощи, которые у нас были давно собраны и высушены на зиму. Их пение, сливаясь с вечерним птичьим гомоном, оживляло таинственную тишину окрестных полей.

Прямо против нас, на выступе горы, была расположена деревня, озиравшая с живописной высоты озеро. Эта деревня была как бы оторвана от земли Рштуни, она жила в глухом одиночестве, радуясь волнам, дыша свежим горным воздухом и пользуясь обильными благами, расточаемыми ей щедрой природой. Мы направились к этой деревне.

Солнце заходило. Лучи его сверкали на широких сочных листьях деревьев. Казалось, все вокруг трепетало в яркой солнечной позолоте. Золотисто-красные девушки кружились среди лугов, внизу на пастбище паслись золотистые лошади и коровы, со скалы на скалу перепрыгивали золотистые козы и овцы. Позолоченными казались и сельчане, возвращавшиеся с сенокоса с длинными косами на плечах. В золоте была и маленькая сельская церковь, царившая с высоты над крестьянскими избами. Пурпурное озеро, простираясь далеко-далеко, также искрилось золотом и сливалось с брызжущим пламенными снопами багровым небом. Впервые представлялась мне чарующая картина, которую создает вечерняя заря, когда под ее творческой кистью имеется беспредельная вода, лазурное небо, пышная долинная растительность и великолепные хребты гор с живописными волнообразными нагорьями.

Солнце зашло, и волшебная картина стала постепенно исчезать. Кое-где еще виднелись белоснежные облака, залитые багровыми лучами заходящего солнца, но и они исчезли, и хмурая мгла опустилась на землю.

Я взглянул на Аслана: лицо его также было хмуро. О чем он задумался? – не знаю. Я же подумал: вокруг так прекрасно, так восхитительно, все улыбается, смеется, каждое живое существо радуется жизни, а человек – обладатель всех земных благ – не пользуется ни длительным весельем, ни полным счастьем…

Въехав в село, Мурад попросил показать дом «рэса» (сельского старшины). Несколько ребят, соревнуясь друг с другом, побежали исполнить нашу просьбу.

Мы нашли рэса сидящим на земляной кровле своего дома в царственной позе пророка Давида. Там же сидел и сельский священник. Их окружала группа людей: убеленные сединами старики сидели, а молодые почтительно стояли возле них. Разговор шел о местных нуждах. По-видимому, эта кровля была судилищем рэса, где, совместно со священником и седовласыми стариками, разбирались различные тяжбы сельчан. Творили суд публично, с участием общественных представителей. Тут сходились две противоположные формы судопроизводства: старинная патриархальная и усовершенствованная демократическая.

Заметив нас, они умолкли. Рэс встал приветствовать нас и попросил сесть. Но заметив, что мы продолжаем стоять, как бы припомнил что-то и обратился к одному из стоявших возле него парней:

– Верно, им непривычно сидеть на голой земле, прикажи принести подстилку!

Правда, они сидели на голой земле, но она была так чисто выметена ревностными невестками рэса, что нельзя было найти ни единой пылинки.

Вскоре на крышу взбежала группа женщин. Одна поспешно поливала водой земляную кровлю, другая подметала, третья расстилала тяжелые ковры, а четвертая, не зная, что ей делать, смущенно озиралась вокруг. Потом и она нашла себе работу: подойдя молча к Аслану, она объяснила знаками, чтоб он дал ей стянуть с ног сапоги.

– Не беспокойтесь, – сказал Аслан, – мои сапоги не легко снимаются.

Ответ, по-видимому, задел самолюбие женщины. Ироническая улыбка скользнула по ее румяному лицу, и она, не спросись Аслана, ухватилась за сапог его и так сильно дернула, что вместе с сапогом чуть не вывернула ногу.

И в самом деле, жаль было пачкать красивые ковры сапогами, покрытыми дорожной пылью, да и кроме того, это могло показаться непочтительным отношением к домохозяину.

Молодые люди – соседи, пришедшие сюда совершенно по другим делам, сочли своей обязанностью снимать с лошадей наши хурджины и седла и повели их остыть с дороги. Вскоре нас окружила любопытная толпа людей различного пола и возраста. Они с интересом смотрели на нас, указывали пальцами и на своем наречии делали остроумные замечания.

– Посмотри, Мко, что за гриб у него на голове! – говорил мальчик, указывая на широкополую шляпу Аслана.

– Гриб, да и только, – хихикнул Мко, который, видимо, пользовался авторитетом среди своих шаловливых сверстников. – Да ты посмотри лучше на его брюки – точно кора на палке!..

Крыша, на которой мы сидели, еле возвышалась над поверхностью земли, потому что жилище рэса помещалось под отлогими склонами горы. Вся деревня состояла из землянок, ступенями спускавшихся к ущелью; кровля одной служила двором для другой. Снизу вся деревня походила на гигантскую лестницу, подымавшуюся до самой вершины горы. В гористых местностях для сел часто выбирают подобные неудобные и недоступные места. Очевидно, опасность заставляет избегать открытых равнин. Какое великолепное место для села могло быть вот там, на берегу озера, среди роскошных лугов! Когда мы сказали об этом рэсу, он заметил:

– Наше море любит проказить, для него привычное дело затоплять, поглощать прибрежные жилища.

И он рассказал, чему сам был очевидцем: вода в море поднялась и затопила множество полей и деревень.

– А в старые времена, – прибавил он, – крепости, монастыри и даже целые города погружались в воду!

Рэс был не стар, ему было лет под сорок, на голове и в бороде не имел ни одного седого волоса. Это был мужчина могучего телосложения, каких много среди горцев этой страны. Лицо его было доброе, привлекательное. Судя по его наряду, он был человек зажиточный. За поясом висел кинжал с рукояткой из слоновой кости, на которой вырезана была сценка: слон боролся со львом, а обезьяна с дерева со страхом следила за их борьбой. Каково было мое удивление, когда я увидел кинжал также и у седовласого священника. Священник с оружием – что за странное явление! Среди окружающих нас крестьян не было ни одного безоружного!

Рэс не докучал нам обычными на востоке раболепными приветствиями. Он принял нас холодно. Со стороны эту холодность можно было приписать его гордости или невоспитанности, но это было не так. Он был простой человек, непривычный к лести. Кроме того, наше неожиданное появление ввергло его в сомнение, тем более, что мы ничего о себе не сказали. Он спросил про Аслана:

– Не франг ли этот господин?

– Франг, – ответил Мурад.

– Понимает по-армянски?

– Нет!

– На каком же языке говорит?

– Турецкий язык знает хорошо.

– Мы тоже немного знаем, молчать не придется.

Потом он обратился к Аслану:

– Что вас привело в наши края? Не ореховые ли пни и женские волосы желаете вы купить?

Аслан был в недоумении. Потом только ему стало ясно, что здесь привыкли видеть франгов лишь как покупателей ореховых пней и женских волос. Франгами, то-есть французами, они считали всех одетых в европейское платье искателей приключений, которые проникали в эти заброшенные, глухие места, чтобы обирать крестьян.

– Наша деревня славится отборной овечьей и козьей шерстью, – прибавил рэс.

– Я не скупщик, – ответил Аслан, – я врач.

Слово «врач» могло возыметь свое действие где-либо в другом месте, но здесь оно не произвело никакого впечатления. По-видимому, чистый воздух и прекрасная вода исключали потребность во врачах.

– Товарищ мой, – сказал Аслан, указывая на Мурада, – закупит предлагаемые вами товары.

– Да, я куплю пни и овечью шерсть, но женских волос мне не нужно.

«Франги», битлисские армяне и евреи приучили крестьян к противонравственному поступку: одинаково стричь и продавать как овечью шерсть, так и женские волосы.

– Почему не покупаете волос? – спросил один из сидевших с рэсом, – мы можем показать вам очень пышные волосы – такие, какие нравятся франгам.

При этих словах он подозвал к себе девушку, стоявшую в толпе женщин. Она стыдливо опустила голову и не трогалась с места, подруги, смеясь, подталкивали ее вперед. Вся раскрасневшись, со стыдливой улыбкой на лице подошла она к группе мужчин. Нельзя было смотреть без восторга на эти длинные золотистые волосы толстыми косами ниспадавшие до самых пят, – поразительным блеском сверкали они! Подобные волосы можно было встретить только здесь, у горцев этой страны! Если б эти волосы часто мылись, расчесывались, если б о них заботились в достаточной мере, они могли бы служить наилучшим украшением женской головки.

– За сколько вы продаете подобные волосы? – спросил Мурад.

– За два куруша, – ответил крестьянин. – Всегда продавали за эту цену.

– Два куруша!.. Знаете ли сколько это составляет? Десять копеек! – Аслан возмутился.

– Не стыдно ли из-за такой малости уродовать женские головы?

Упрек не возымел никакого действия. Крестьянин очень хладнокровно пояснил:

– Здесь волосы растут быстро, господин. Еще нет и двух лет, как остригли эту девушку, а видите, как они у нее выросли!

Волосы еще долго служили бы предметом нашей беседы, если б один из крестьян, дотронувшись до часовой цепочки Аслана, не спросил:

– Что это такое?

Аслан достал часы и показал ему.

– Дароносица, – поспешил высказать свое предположение священник, не подумавший о том, что Аслан не монах и не поп.

– Нет, это часы, – поправил его рэс и прибавил, что он подобные часы видал у владыки Ахтамарского монастыря.

Последние слова рэса подняли авторитет Аслана в глазах крестьян – он носил вещь, которую в их стране имел только католикос Ахтамара.

Аслан открыл часы и стал объяснять, как узнавать время. Все окружили его и смотрели с величайшим интересом. Особенно удивляло их тиканье часов. Один развязный парень выхватил часы из рук Аслана и подбежал к группе женщин. Я не мог удержаться от смеха, видя, как они вырывали часы друг у друга, слушали их тиканье и даже обнюхивали. Странно, что часы дошли до хозяина целы и невредимы!

Вдруг вся окрестность огласилась мычаньем скота, возвращавшегося с пастбища. Коровы, отягощенные выменем, с трудом передвигали ноги. Еле волочились от тяжести огромных курдюков большие жирные бараны. Курдюки некоторых лежали на маленьких повозочках, которые, как бы в возмездие за тучность, с неимоверным трудом тащили сами бараны. Весело и легко бежали только козы. Впервые приходилось мне видеть таких красивых коз с мягкой длинной шерстью. Из этой шерсти страна Рштуни производит отборную шерстяную ткань. Словно «огненные кони», вышедшие из морской волны, бежали кобылы со своими прелестными жеребятами. Красивой поступью с громким ржаньем весело промчался табун как вихрь, вздымая облака пыли.

Рэс знал почти всех животных своего села так же, как и всех односельчан. С гордостью смотрел он на них и отпускал то или иное замечание:

– Не второй ли это приплод кобылы Нерсо? – спросил он у сидевших рядом.

– Пожалуй, что второй, – ответили ему, – да хранит его господь от злого глаза, этот жеребенок вырастет прекрасным конем.

– Да, прекрасный будет конь, – подтвердил рэс. – Мать этого жеребенка имеет пятисотлетнее удостоверение своей чистокровности, а отец – боевой конь Востанского Хан-Махмуда. Он достался Нерсо в добычу во время битвы.

Чистокровные кони этой страны имеют свое «родословное древо». Но нас заинтересовала не столько родословная коня Нерсо, сколько упоминание имени Хан-Махмуда.

– Ваши сельчане принимали участие в сражении с Хан-Махмудом? – спросил Аслан.

– Как же, – с гордостью ответил рэс, – все принимали участие, от мала до велика, – и, указав на обрубленные пальцы священника, добавил, – наш батюшка в этом бою потерял свои пальцы!

Прошел бык Ого, история Хан-Махмуда была прервана.

– Почему исхудал бык Ого, не болен ли? – спросил рэс.

– Заболел, – ответили ему.

– Бедняга! Тяжелое испытание послал ему господь, – сказал рэс, обращаясь к нам. – Недавно два его быка свалились с высокой скалы, ни один не выжил; теперь последний бык заболел – не пахать ему земли под озимый хлеб!

И тут же распорядился послать Ого двух своих быков до выздоровления больной скотины.

Хозяйственный скот и табуны лошадей являются прекрасным мерилом благосостояния сельчан – целый час шли животные, но конца не видно было. Еще более убедился я в этом, когда рэс заявил:

– Это только часть нашего скота. Большая часть пасется на дальних пастбищах, они вернутся в деревню лишь зимою.

Вслед за животными потянулась длинная вереница людей, возвращавшихся с работы: шли косари с длинными косами, пахари со своими плугами и сохами, аробщики с запряженными в арбы волами и буйволами. Все были довольны, лица сияли радостью. Они пели, подобно воинам, победоносно вступающим в завоеванный город. Но эти воины не имели дела с кровью, они были тружениками кормилицы-земли! Чем ближе к деревне, тем сладостнее звучал голос певца. Быть может, его ждала милая, которая в эту минуту стояла у родника, держа кувшин над головою, и с восторгом слушала знакомый голос! Будь это жена, невеста иль возлюбленная – не все ли равно? Певец знал, что его с нетерпением ждет любимая, что после упорного дневного труда он может замереть на сладостной груди ее.

Впервые приходилось мне видеть такое ликованье! Казалось, обычные для крестьян мучительные заботы, тоска и страданье никогда не подбирались к этой деревне. Как и чем добились они этого ликования? Как они избавились от традиционных воплей, слез и стенаний? Я не старался выяснить это. Я лишь радовался, что, наконец, встретил людей, полностью наслаждавшихся благами, приобретенными в поте лица своего: беспощадный сборщик податей не продавал их быков, а разбойник-курд не угонял их скотины,

Рэс и сидевшие с ним старики занялись теперь крестьянами, возвращавшимися с работы.

– Говорят, сын Яко слишком много проказит, надо надрать ему уши, – сказал рэс, указывая на юношу с плутоватой физиономией; он шел горделиво в головном уборе, повязанном разноцветными платками и украшенном свежими полевыми цветами.

– Кто из нас в его годы не проказил? – снисходительно ответил священник, – молод еще, кровь играет в жилах, вырастет – угомонится.

– Говорят, сын Ванеса не хочет работать. Сегодня отец с трудом отправил его в поле, – заметил рэс.

– Да, он ленив, – подтвердили все.

– Не мешало бы взять пример с сына Матоса, ведь он работает за десятерых! Смотрите, весь день трудился, а теперь тащит для телят огромную охапку скошенной травы.

– Да будет бог милостив к нему, очень трудолюбивый юноша! – раздалось со всех сторон.

Так высказывались эти блюстители нравственности о каждом из проходивших работников. Мнения их быстро передавались из уст в уста, они служили стимулом для исправления нерадивых и поощрения передовых. В этом обществе уважение к старшим и их наставлениям являлось законом, освященным временем.

Перед домом рэса потрошили к ужину барана. Множество людей собралось вокруг. Все работали с одинаковым рвением – как члены семьи, так и их соседи.

Слух о приезде чужеземцев быстро распространился по селу. Это была интересная новость, так как чужестранцы редко попадали в это оторванное от остального мира село. Сельчане приходили поодиночке, издали внимательно осматривали нас и, удовлетворив свое любопытство, вновь удалялись. Иные молча садились с нами. Толпа, окружавшая нас, постепенно увеличивалась. Трудно было сказать, какое впечатление производили мы на этих, живущих обособленной жизнью, крестьян. Они спрашивали: «армяне?» и, получив утвердительный ответ, начинали смотреть на нас более дружелюбно.

Солнце закатилось: вечерняя прохлада сменилась холодом. Холод почувствовали только мы, а для сельчан он был настолько привычен, что все ужинали и спали на открытом воздухе; по утрам роса освежала их легкие постели.

Прекрасен сельский вечер на этом прибрежном нагорье! Даже во мраке село представляло великолепное зрелище! Во всех землянках мерцал огонек. Эти огоньки, ступенями поднимаясь по склону горы, казались висящими в воздухе. У вершины они сливались со звездами – трудно было отличить небесные светила от светилен крестьянских хижин!

Холод давал о себе знать. Мы попросили рэса проводить нас в дом. Спустились с кровли, и вот пред нами предстало просторное, выкопанное в земле, жилище со множеством комнат, сообщавшихся между собою дверьми. Это был подземный мир, в мрачных углублениях которого могли уместиться целые семейства. Да и семья рэса не была мала! Снаружи, с кровли, ничего не указывало на существование здесь подземного жилища, кроме небольших куполообразных возвышений с дымовыми отверстиями на вершинах, которые служили не только дымоходами, но и световыми отверстиями. Когда спустились вниз, мы вошли в комнату, которая представляла собой обширный зал. Высокие шестигранные деревянные колонны тянулись параллельно в два ряда до самого конца зала, погруженного в подземный мрак. Колонны наверху заканчивались деревянными капителями, поддерживавшими громадные балки потолка. Капители украшены были резьбой – продукт творчества местного плотника. Колонны были установлены на каменные подножия, которым искусный каменотес придал изумительно красивую форму. В колонны были вделаны дощечки наподобие руки и на них установлены светильники в форме голубя, из клюва которого высовывался фитиль, смоченный в льняное масло. Часть зала, предназначенная для приема гостей, была ярко освещена. Колонны обвешаны были оружием и принадлежностями винтовок, висели на них и небольшие корзиночки с различными предметами домашнего обихода. Украшения колонн довершали букеты с желтыми и пурпурными бессмертниками. Бесчисленными дверьми зал сообщался с другими комнатами, построенными по тому же типу. Здесь были амбары, кладовые и погреба, переполненные всевозможным добром. Весь достаток хозяина был налицо. Особая дверь вела в просторный хлев для рогатого скота и, далее, в конюшню. Животные проживали в тесном соседстве с хозяевами!

Я представлял себе земляное жилище, как подземное углубление, которое отличается от звериных нор лишь постольку, поскольку полудикий человек – от животного. Теперь же я убедился, что подземное жилище также может иметь усовершенствованное устройство, если успешно сочетаются ремесло с искусством. Жилище рэса было таково. Во всем бросались в глаза – величие, сила и могучая работа могучей руки. Стены были выложены из огромных камней – нет, это были не камни, а скалы! Ворочать их для своих сооружений могли только циклопы. Но циклопы не могли их скреплять, а здесь цементирующая масса так крепко связывала скалы, что они казались одной сплошной массой. И эта работа производилась внизу, в темноте, где в полном мраке жил мрачный народ, куда луч света проникал лишь через дымовое отверстие в потолке.

Мрачно было, очень мрачно!.. Непроницаемая тьма производила угнетающее, потрясающее впечатление. Все было черно: колоссальные стены, огромные балки на потолке, деревянные колонны и даже украшавшие их букеты бессмертников! В черный цвет их окрасил дым от неугасимого очага, этой святыни, именем которой и поныне клянется армянин-сельчанин! Очаг был установлен посреди комнаты; несколько поленьев горело тусклым пламенем, из которого временами вылетали искры. В зимнее время вокруг очага собиралось патриархальное семейство, и глава семьи рассказывал детям о деяниях предков. Очаг заменял дневное светило, от очага лился свет и распространялось тепло по мрачному подземелью. Очаг горел все время, его огонь не должен был угаснуть. Неугасимый очаг напоминал вечный огонь Этны, в котором циклопы ковали огненные стрелы Арамазда[128]128
  Арамазд – Юпитер.


[Закрыть]. Но огненных стрел здесь не было, были только слабые искры… хотя и в этом вулкане проживали циклопы…

Велика была семья рэса, велика, подобно пространному его жилищу. Несколько поколений проживало под одной кровлей: старый дед, его сыновья, внуки и правнуки. Свыше двадцати люлек качали здесь. Дом был полон невестками, девушками, юношами и подростками, а детям – и числа не было! Среди одиннадцати своих братьев рэс был средним братом. Он имел несколько сестер. Мать была еще жива, отец скончался два года тому назад столетним стариком. Деда я не видел, он отправился в соседнюю деревню повидаться с дочерью. Все братья жили дружно под одною кровлей, младшие повиновались старшим. А над всеми властвовал дед – патриарх семейства. Семья рэса напоминала мне легендарное семейство родоначальника нашего Айка, состоявшее из трехсот душ. Хотя здесь не было такой численности, но вместе со слугами, чадами да домочадцами составилась бы третья часть ее.

Сели за ужин. Не ожидая приглашения, явились все бывшие с рэсом на кровле – они пришли из уважения к рэсу и его гостям. Стол был обильный, изысканные яства подернулись янтарным жиром. Если разнообразная пища, умело и изысканно приготовленная, считается признаком культурности и развитого вкуса – как же странно было видеть это в подземном жилище!

За еду не принимались до тех пор, пока священник не благословил трапезу. Все на столе соответствовало грандиозности и величию окружавших нас предметов. Рослые люди, жившие в недрах огромных скал, ели большими деревянными ложками из огромных медных тарелок. Кушаний и хлеба было расставлено так много, что, как говорят, иголке негде было упасть. Это делалось в тех видах, чтоб люди не стеснялись, ели сколько хотели, а еды – чтоб не иссякало. Покрывал себя позором не столько прожорливый гость, сколько домохозяин, если тот оставлял на столе хоть маленькое свободное местечко. Поэтому на месте съеденного появлялись все новые и новые кушанья, под которыми не видно было стола.

Гостей обслуживали невестки, девушки и подростки. Поручения быстро подхватывались молодежью, каждый считал за честь услужить взрослому. Замужние женщины, хотя и не разговаривали с нами, но и не закрывали своих лиц, как это принято среди армян других районов. Девушки же свободно беседовали со всеми и смеялись. Из членов семьи рэса за столом сидели только старшие братья. Младшие стояли неподвижно, скрестив на груди руки, в ожидании приказаний. За столом не было ни одной женщины. Этот обычай строго соблюдался не только при гостях, но и в обычное время. Женщина не могла обедать за одним столом с мужчиной – ели сперва мужчины, а потом женщины.

Несмотря на переполненный зал, гостей все прибывало. Они приветствовали, молча садились за стол – и самозваным гостям подавались новые яства. Вино, доставленное из Муша, лилось рекой – пили большими чарками и так много, что напомнили мне гомеровских героев. В общей беседе принимали участие только старшие, пожилые мужчины, они искусно втягивали в беседу и нас.

Аслан спросил:

– Каковы ваши взаимоотношения с курдами?

– Не плохи, – ответил рэс, – прежде грызлись как кошка с собакой, но теперь установились добрососедские отношения. Мы ходим к ним, и они навещают нас, наш скот пасется на общих пастбищах. Иногда наши крестьяне отправляют своих овец к курдам на кочевки, они их держат все лето в горах, а с наступлением холодов пригоняют, в целости вручают хозяевам. Никакой платы за это не хотят брать, говорят: «Мы соседи, сегодня мы вам понадобились, а завтра вы можете выручить нас из беды». Так и случается: во время продолжительной зимы кормов у них не хватает, мы пригоняем их скот в наши хлева и держим тут до весенней травки.

– Ваши взаимоотношения всегда были таковы?

– Нет, прежде было не так! Прежде наш крестьянин не был владельцем своего имущества. Все самое лучшее похищалось открыто или своровывалось, мы не считали себя хозяевами не только нашей скотины, но и наших жен и девушек…

– Как это случилось, что курды изменили свое отношение к вам?

– Мы заставили их измениться! – ответил священник с улыбкой. – Прежде все мы переносили молча, думали терпением и покорностью отвратить от себя их злобу, но чем больше мы терпели, тем больше они проявляли наглости. И начали мы отплачивать той же монетой: они утаскивают одного барана, мы – десять; они отрубают палец у нашего сельчанина, мы, при случае, отрубаем у курда голову. Что скрывать свою вину? – нередко мы ловили ни в чем не повинных курдов, убивали и хоронили под камнями. Увидя это, курды остервенели еще больше. Несколько раз нападали на нас, но, убедившись в нашей силе и готовности защищаться, умерили свой пыл. Теперь они боятся даже проходить мимо нашего села. Многие уже подружились с нами, другие ищут случая также сблизиться с нами…