Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 49 страниц)

Глава 18.
ИСПЫТАНИЕ

Поздним вечером мы сели на лошадей и отправились к епархиальному начальнику.

По дороге я спросил Аслана.

– Как ты думаешь, архиерею известно про донос?

– Разумеется. Паша непременно посоветовался бы с ним.

– Следовательно, опасения Телли-Хатун были не напрасны?

– Нет, совершенно напрасны!

– Почему? Ведь архиерей с большим удовольствием разрешит арестовать тебя у себя дома, если убедится, что ты – разыскиваемое им лицо.

– Правильно, но убедиться в этом не так уж легко.

Я смолчал, увидя его уверенность в себе.

– Согласно местным обычаям, – сказал мне Аслан, – ты станешь в дверях комнаты. Старайся не пропустить мимо ушей ни единого слова.

У подъезда епархиального дома стояла толпа слуг в ожидании гостей. Нас встретили с крайней предупредительностью и повели во внутренние покои. Мы были уверены, что нас пригласили на скромный ужин, какой подобает духовному лицу, но увидели совсем иное. Один из залов был торжественно убран, яркий свет слепил глаза. Впервые мне пришлось увидеть подобную роскошь!

В почетном углу на бархатных подушках, разложенных по прекрасному персидскому ковру, восседал его преосвященство. По правую сторону – паша, по левую – известный курдский бек.

На архиерее была пурпурная ряса, на груди сверкал украшенный алмазами османский орден. В Персии правитель страны обычно надевает кроваво-красную одежду в день предания людей казни. Увидя пурпурную рясу его преосвященства, я невольно припомнил пресловутый приговор, вынесенный им сегодня по делу крестьянки. Но, конечно, это совпадение следует считать случайным.

Его преосвященство принимал гостей сидя и лишь протягивал руку, чтобы гость приложился к ней. Но при входе Аслана архиерей не разрешил ему выполнить принятой церемонии, сам привстал немного, дружески пожал руку и указал ему место подле паши. Все сидели на коврах, стульев в зале не было. Я стал слева от дверей, правую сторону занимал телохранитель паши.

И он и я были при оружии. Руки обоих лежали на рукояти кинжалов. Телохранители обыкновенных лиц дожидаются в передней, как в данном случае слуга курдского бека; но когда телохранитель остается в той же комнате, где имеет аудиенцию господин его – это считается особым почетом.

Обменявшись положенными по церемониалу приветствиями, когда каждый в знак глубокого почтения, сначала опускал руку, а затем прикладывал ко лбу, паша с отменной улыбкой, столь не идущей к его огрубелому лицу, обратился к Аслану.

– Господин доктор, я намерен был лично посетить вас и заявить вам мою глубочайшую признательность за оказанную вами чудодейственную помощь. В настоящее время я вполне здоров.

– Вы меня смутили, ваша светлость, неужели вы придаете большое значение оказанной вам столь ничтожной помощи?

– Весьма и весьма большое значение, г. доктор, – повторил паша, покачав головой. – Уверяю вас, если б я не знал, что Магомет последний совершенный пророк и после него не появится другой, я должен был бы признать вас посланцем бога, нисшедшим на землю, чтоб творить чудеса.

На такую двусмысленную лесть Аслан ответил:

– Времена чудес уже миновали, ваша светлость; наш век – век науки и искусств, которые творят более великие дела.

Паша продолжал настаивать на своем.

– Лично для меня век чудес еще не миновал, г. доктор. Я человек верующий. Целых пять лет я промучился в Стамбуле, пять долгих лет. Меня пользовали знаменитые врачи султана; но безрезультатно. Ваши лекарства вернули меня к жизни.

Паша, как потом пояснил мне Аслан, не страдал никакой болезнью, и Аслан прописал ему лекарства лишь для успокоения его мнительности.

Но, может быть, была и другая причина, может быть, хитрый паша притворился больным, чтоб подольше задержать доктора в Ване и выяснить возникшие насчет Аслана подозрения. На востоке открытое проявление лести служит признаком благовоспитанности. Поэтому Аслан, следуя местным, укоренившимся в быту, правилам, обратился к архиерею:

– Не знаю, как мне вас благодарить св. отец, ваше рекомендательное письмо оказало мне превеликую услугу: я почти достиг своей цели.

– Наш долг, господин доктор, удовлетворять по мере сил и возможности любознательность посещающих нашу страну путешественников и создавать для них всевозможные благоприятные условия в деле изучения края и народа. Крайне сожалею, что не мог предусмотреть опасностей, связанных с посещением пýстыни Ктуц. Море наше хоть и невелико, но весьма бурливо. Чрезвычайно рад, что вам удалось так смело преодолеть все трудности пути. Вы, г. доктор, не только искусный врач, но и отличный моряк и пловец… Я с восхищением слушал о проявленном вами мужестве во время бури.

– У нас, св. отец, уже давно стало необходимым требованием воспитания готовить юношество для борьбы со всякими опасностями. Раз приходится иметь дело с морем, необходимо научиться бороться с волнами.

Разговор Аслана и архиерея, казалось, являлся своего рода глухим препирательством, пересыпанным тонкими намеками и двусмысленностями.

Ответы Аслана заставил архиерея переменить тему разговора.

– Вы посетили Варагский монастырь, не так ли, г. доктор? Как вы нашли монастырь и учреждения? Повидались ли с Айриком?

– Да, и остался весьма доволен. Его монастырь должен служить поучительным примером для духовенства в деле воспитания народа.

– Я также горю желанием и прилагаю все усилия к возвеличению Варагского монастыря, если позволят обстоятельства, постараюсь придать тот же облик всем монастырям моей епархии. Вследствие неблагоприятных исторических условий наши монастыри обретаются в весьма плачевном состоянии; все мои усилия направлены к тому, чтоб вывести их из состояния упадка и развала, поднять на должную высоту.

Так говорил самый заядлый враг Айрика, тайными и явными путями старавшийся уничтожить все учреждения Варага. Это было подлое лицемерие, желание приписать инициативу и славу Варага себе. Епархиальный начальник не задержался на этой теме и переменил разговор.

– Я так увлекся расспросами о ваших приключениях в пути, что совершенно позабыл познакомить вас с моими гостями. Вот Шериф-бек – глава крупного и храброго курдского племени.

– Весьма рад познакомиться, – протянул руку Аслан курдскому беку.

– Препочтеннейший человек и мой лучший друг, – продолжал архиерей, – защитник и покровитель местных христиан. Благодаря ему на наших и персидских границах царят мир и безопасность.

Я тотчас узнал бека; вероятно, Аслан узнал его раньше меня. Мы встретили его в монастыре св. богородицы, когда он приезжал поделить с о. Карапетом полученными с богомольцев доходами. Его донос на Аслана мы читали прошлою ночью у о. Егише. По-видимому, он самолично приехал к паше на совещание по этому делу, быть может, был вызван пашой.

– Вот Латиф-бек, начальник полиции нашего города. Препочтеннейший человек! Благодаря его стараниям в городе царят мир и тишина.

Аслан протянул руку… «препочтеннейшему человеку», супругу госпожи Телли-Хатун, которому было поручено разыскать Аслана. Он все время молча всматривался в Аслана из-под густых насупленных бровей. Смотря на него, я думал о доброй, безупречно честной Телли-Хатун, которая стала жертвой подобного зверя. И курдский бек и начальник полиции были в полном вооружении.

Кроме них, за столом сидело еще несколько гостей, среди которых было три армянина.

– Это – Шарман-бек, выдающийся представитель местного армянского общества. В его руках – все возводимые государством постройки, что свидетельствует о высоком доверии к нему. Не так давно августейший султан пожаловал его знаком отличия.

На груди Шарман-бека сиял орден. При его имени я вспомнил рассказанную мастером Фаносом историю о постройке государственных казарм. Это был тот Шарман-бек, который все расходы по построению зданий взыскал с армянского населения, а полученную из государственного казначейства сумму поделил между пашой и другими официальными лицами. Я должен повторить этот рассказ, чтоб ты восстановил его в памяти, читатель!

В окрестностях Вана, или на персидской границе, турецкие пограничные части, за отсутствием казарм, расквартировались в домах армян. Каждая семья обязана была содержать несколько солдат. Незваный гость, таким образом, становился господином семьи: ему должны были прислуживать невестка, дочери, жена хозяина дома, а сам хозяин, как слуга, обязан был смотреть за лошадью. Слабохарактерный и прожорливый турецкий солдат, когда пьет и ест даром в домах армян, становится чрезмерно требовательным. В случае, если его требования и прихоти не выполняются, пускает в ход нагайку. Представьте себе патриархальную, крестьянскую семью, живущую под одной кровлей с безнравственным турецким солдатом: нередко честь семьи приносится в жертву его похоти. Правда, армянин привык выносить всякие насилия, но когда затронута честь семьи – наступает конец его долготерпению. Представители общества неоднократно заявляли протест властям, требуя удаления солдат. Тогда правительство решило выстроить для пограничников специальные казармы и отпустило требуемые средства. И вот Шарман-беку, подрядчику по стройке государственных зданий, открылось широкое поле деятельности. Он обратился к простодушным крестьянам с таким предложением: «Если вы желаете избавиться от несения квартирной повинности, постройте на свой счет казармы. Таков приказ свыше». Крестьяне решили пожертвовать всем, лишь бы освободиться от непрошенных гостей. Имущие платили деньгами, бедняки выходили на постройку с рабочим скотом, возили камень, дерево, известь. Словом казармы были выстроены. Правительство наградило Шарман-бека орденом за понесенные труды.

– Шарман-бек человек весьма благочестивый и большой патриот, – прибавил архиерей, – Если б знали, сколько он принес пользы нашему обществу. Не так давно он отремонтировал на собственные средства храм при одном монастыре.

Отмеченный архиереем случай в действительности имел место. Но грабить народ и в то же время строить храм – едва ли можно признать за благочестие. Аслан ничего не сказал. При последних словах архиерея Шарман-бек вышел из состояния неподвижности; по его самодовольному окаменелому, цвета кирпича, лицу пробежало нечто вроде улыбки; он приложил руку к груди, словно желал проверить, на месте ли орден.

– Вот махтеси Торос. Несколько раз побывал в Иерусалиме. Один из видных и богатых купцов города, ктитор кафедрального собора. Дай бог ему долгой жизни, много поработал на пользу нашего храма. Крайне благочестив, а также большой патриот.

Аслан не удостоил «патриота» даже взглядом.

Я отвернулся, чтоб не рассмеяться.

Знаете ли, кто был этот «богатый», «крайне благочестивый патриот»? Тот самый купец-надувала, который приходил к Аслану и, под видом антикварных редкостей, спустил ему фальшивые старинные монеты. Тогда он, подобно еврею-коробейнику, надел лохмотья, чтоб вызвать жалость и сострадание. А теперь, несмотря на летнюю пору, облачился в роскошную шубу на лисьем меху, подпоясанную кушаком из плотной персидской шерсти. Не желая смущать его, Аслан не показал и виду, что узнал, да и трудно было узнать его теперь: голову покрывала феска, перетянутая шелковым платком, называемая «язма», морщинистое лицо было начисто выбрито, а нос, напоминавший верблюжье вьючное седло, казался еще длиннее и закрывал собою всю верхнюю губу. Из расточенных архипастырем по его адресу похвал одно лишь соответствовало действительности – что он был очень богат и служил у паши как бы банкиром, в трудные минуты ссуживал его деньгами за большие проценты, а взамен получал на откуп сбор податей в деревнях; в каком размере и какими путями он получал с крестьян подати, – это зависело от его совести, если только у него водилась совесть.

Третий гость – скорчившийся старичок с горбом на спине. Он также побывал не раз в Иерусалиме, тоже, по словам архиерея, «благочестивый патриот». Звали его махтеси Аро. Достаточно было посмотреть на него и услышать его речь, чтоб представить себе, что такое «иезуит». Он являлся главным золотых дел мастером города и продавцом драгоценных камней, был в близких отношениях с домом паши и снабжал его гарем предметами роскоши. Меня удивило, что архиерей не назвал его «благочестивым патриотом» и ограничился лишь словами: «человек весьма именитый и видный». И вправду, армяне-ювелиры и золотых дел мастера были нередко людьми «весьма видными», пользовались большим весом во дворцах султанов и шахов, благодаря деловым сношениям с влиятельными евнухами и со всем гаремом.

– Все они, – заключил архиерей, – заседают в городском судебном меджлисе.

После речей епархиального начальника паша принялся развлекать Аслана шутками и остротами, много смеялся, хотя в его шутках не было ничего смешного.

– Надеюсь, что древности нашего города удостоились вашего внимания, г. доктор? – спросил он.

– Да, древности достойны внимания, – ответил Аслан, – но все новое, к сожалению, производит весьма тяжелое впечатление.

Паша или не понял намеков Аслана, или пропустил мимо ушей. Вместо него ответил архиерей.

– Если б вам пришлось видеть наш город лет десять назад, он представлял одни развалины; теперь же выглядит довольно прилично; дома восстанавливаются, население живет в мире и покое. Всем этим мы обязаны светлейшему паше, он принес нам благополучие и счастливую жизнь.

– Сущая правда, да продлит господь дни нашему светлейшему паше, – ответили хором все три «именитые» армяне.

– Весьма рад! – ответил Аслан, – светлейший паша несомненно займет в моих путевых заметках достойное место.

Как следовало понять слова «достойное место»? Паша, разумеется, принял их в положительном смысле и с особой нежностью, столь не шедшей к его суровому лицу, пожал Аслану руку.

– Благодарю, г. доктор, за ваше внимание. Надеюсь ваши путевые записи будут опубликованы?

– Ну, конечно, может быть даже на нескольких языках.

Один из «именитых» армян, сидевший ближе всех к Аслану, махтеси Аро, наклонился к нему, будто желая сказать что-то по секрету.

– Паша достоин всяческих похвал, – произнес он так громко, что расслышали все, – мне уже восемьдесят лет, г. доктор, много перевидал я на своем веку. Прежде жилось очень плохо, а теперь, представьте, волки и овцы живут рядышком, никто ни днем ни ночью не запирает дверей. И не к чему: воров у нас нет и в помине. Положите себе на голову кусок золота и ступайте куда глаза глядят, никто вас не тронет: повсюду у нас тишь да гладь. Недовольных нет: и бедняки и богачи возносят к небу молитвы, благодарят бога за счастливую жизнь.

Низкая лесть и угодливые заискивающие речи лились без меры, без конца. В этой лести следовало искать главную причину несчастий и бедствий страны. Теперь я вполне понял истину слов Аслана, сказанных мне и Маро на празднике богоматери, он говорил о том, какую вредную роль играют в злосчастной судьбе армянского народа его «представители». Тогда я впервые услышал о деяниях клерикала, правительственного чиновника, капиталиста и им подобных лиц; теперь же мне пришлось воочию увидеть живые воплощения этих типов. Предположим, что Аслана, в качестве консула или официального представителя, направили для расследования внутреннего положения в стране. Ведь он не зашел бы в избу крестьянина, не обратился бы к голодному горожанину. Он непременно попал бы в окружение описанных нами льстецов и приспешников. Какое представление он мог составить о положении страны? Разумеется, благоприятное! Эти люди играют вредную роль и перед высшей властью. Когда протесты угнетаемого населения доходят, наконец, до Высокой Порты, когда жалобы касаются злоупотреблений пашей, мудиров[93]93
  Мудир – управитель волости в Турции.


[Закрыть] и каймакамов[94]94
  Каймакам – начальник округа.


[Закрыть], тут как тут вмешиваются названные негодяи и подхалимы и, в противовес петициям жалобщиков, составляют якобы всенародные благодарственные приговоры и отправляют в Константинополь. Таким образом, протесты населения остаются без последствий и теряют всякое значение. Подхалимам верят больше – ведь они именитые «представители народа»! Их интересы связаны с интересами грабителей страны, естественно, они будут защищать этих грабителей.

Аслан, видимо, не мог сдержать себя.

– Но все же, – заявил он, – бесчинства и зверства имеют место в стране. Во время моего переезда через персидскую границу курды из племени Джалали, перейдя границу, сожгли на персидской земле более десяти армянских поселений, угнали скот и перебили пастухов. Этот разбойничий набег нагнал такой страх на окрестных жителей, что они боялись выходить на поля, и хлеба не убирали, совершенно прекратилось караванное движение.

Происшествие, на самом деле, имело место. Но я не понял, почему Аслан заговорил об этом. Создалось довольно щекотливое положение. Дело в том, что присутствовавший на вечере Шериф-бек был главой племени Джалали, совершившего разбойничье нападение. Аслан не показал и виду, что знает об этом. Чтобы еще сильнее уязвить Шериф-бека, добавил:

– Я непременно доложу куда следует все собранные мною факты.

Последние слова Аслана мне показались совершенно бестактными. К чему было вооружать против себя курдского бека? Ведь он не допустил бы, чтоб донесения Аслана были доставлены по назначению. Он отправит своих людей – курьера и самого автора донесения схватят и расправятся с ними.

По-видимому, Аслан хотел отомстить курдскому беку не только за предательский донос паше, но и за то, что он приехал в Ван помочь паше разыскать подозреваемую личность. Выходка Аслана привела в замешательство трех «именитых» армян – они посмотрели друг на друга, как бы ища слов в оправдание курдского бека; смутился и епархиальный начальник, а паша не нашелся, как выгородить своего ярого помощника.

Но курдский бек был не только отчаянным головорезом, но и ловким дипломатом.

– Вы, г. доктор, какой дорогой проехали сюда? – спросил он спокойным тоном. – Вероятно, не той, раз вам посчастливилось избегнуть грозившей беды?

«Ну, допрос начался! – подумал я. Вопрос поставлен довольно хитро. Сумеет ли вывернуться Аслан?».

– Со мной и не могло приключиться беды, – небрежным тоном ответил Аслан, – еще в Арзруме местный французский консул предупредил меня о тревожных настроениях курдов и выхлопотал у губернатора предписание, чтоб мне повсеместно предоставляли для охраны конных стражников, в каком количестве потребую я, В пути меня постоянно сопровождал вооруженный отряд.

– Вы правы, г. доктор, предосторожность всегда необходима, – произнес бек тоном смущенного стрелка, не попавшего в цель. – Вы, наверное, проехали через Тимар?

– Нет, я арзрумским караванным трактом проехал до Баязета, оттуда в Маку, где имели место описанные мной беспорядки, затем в Хой, Тавриз, восточным берегом Урмийского озера прибыл в Урмию, оттуда в Баш-Кале и Хошабским ущельем – в Ван.

Курд смутился больше прежнего. Описанный Асланом путь совершенно не совпадал с теми местами, по которым должно было проехать подозреваемое им лицо. Тогда он прибег к последнему средству.

– Если б вы оставили в стороне Хошабское ущелье и держали путь на Чол Чиман, вам представился бы случай побывать на празднестве в знаменитом армянском монастыре; как европейцу-путешественнику вам было б интересно познакомиться с ним!..

– Когда я проезжал мимо, мне сказали, что празднество уже кончилось и богомольцы разъезжались по домам.

У курдского бека иссяк весь материал для скрытого допроса, и он смолк.

Тогда Латиф-бек, который все время молчал, обратился к паше.

– Хорошо бы и нам, по примеру Арзрумского губернатора, снабдить доктора охранным листом для ограждения от опасности в пути. В пределах Ванской области он наш гость! Если не ошибаюсь, – продолжал он, обращаясь к Аслану, – вы через день покинете наш город, поэтому следует поторопиться. Необходимо только переслать нам завтра имеющиеся у вас бумаги Арзрумского губернатора, чтоб заготовить новые по их образцу.

«Влопался!» – подумал я.

Начальник полиции в очень корректной форме требовал у Аслана предъявления официальных документов; выходит, что Латиф-бек не удовлетворен словесным заявлением Аслана, что у него имеются бумаги, выданные губернатором Арзрума.

Паша уловил скрытый смысл слов шефа полиции.

– Да, да, г. доктор, – лукаво поддакнул он, – вы наш почетный гость, и мы обязаны создать все благоприятные условия для вашей поездки, гарантировать от всяких опасностей, хотя этого у нас в области не может произойти.

– Благодарю вас за внимание, ваша светлость, – ответил Аслан, – вы оказались столь добры и предупредительны, что я не счел нужным своевременно предъявить вам рекомендательное письмо Арзрумского губернатора; вы без всяких рекомендаций проявили готовность помочь мне.

Пашá опешил. Желая скрыть смущение, он выразил на лице фальшивую радость.

– Неужели? Вы, г. доктор, сверх меры скромны, вы лишили меня большого удовольствия – прочитать письмо моего лучшего друга.

– Письмо я припрятал, чтоб вручить его перед отъездом, – ответил Аслан, достав из портфеля письмо губернатора. – Но раз речь зашла о нем, соблаговолите получить.

– Благодарю! – воскликнул паша и прочел письмо вслух.

«Предъявитель сего, известный французский естествовед, доктор г. Карл Рисман, направляется для научных исследований через г. Ван в Багдад, оттуда в Индию. Надеюсь, всемилостивый государь, вы примете соответствующие меры и создадите все удобства для достижения намеченной цели ученого путешественника и гарантируете ему безопасность, чем премного обяжете меня» и т. д.

– Это – собственноручное письмо моего друга, – сказал паша, закончив чтение письма. – Я готов предоставить вам все удобства в пути, г. доктор!

Я облегченно вздохнул. «Аслан выкрутился», – подумал я.

– Благодарю, Латиф-бек, что вы напомнили мне о документах, – обратился Аслан к шефу полиции, – вручаю вам их сейчас и прошу заготовить новые, так как я завтра буду занят приготовлением к отъезду.

– С большим удовольствием, – ответил Латиф-бек.

– Вот мой паспорт, вот открытый лист, пожалованный мне губернатором Арзрума. Как будто достаточно.

– Ну, разумеется. Завтра, в полдень вы получите как ваши документы, так и наши.

Бек так и застыл от изумления. Не в меньшей мере опешил и архиерей. Но больше всех был поражен я: откуда могли оказаться у Аслана эти бумаги? Он был прав, он действительно совершил очерченный им путь, на протяжении всего пути оказывали ему содействие и предоставляли конную охрану. Он утаил только посещение монастыря св. богородицы и свое появление в одежде схимника.

Да, Аслану удалось вывернуться. Но курдский бек остался в роли обвиняемого. Так или сяк необходимо было оправдать его: ведь он глава племени Джалали, а Джалали совершил набег, и Аслан знал обо всем, он доведет до сведения высшей власти! Как же можно оставить все это без внимания и не оправдать курда?

В защиту бека выступил Шарман-бек.

– Следует принять во внимание, г. доктор, что от последнего набега Джалали пострадали не турецкие, а персидские армяне.

– Знаю, – перебил защитника Аслан, – но ведь армянин в Турции тот же армянин, что в Персии, раз его ограбили, разбойник должен понести наказание! Весь вопрос в проступке, а не в подданстве и не в национальности. Если б потерпевшие были евреями или цыганами, я протестовал бы, быть может, еще сильнее.

Доводы Шарман-бека оказались малоубедительными. Защиту курдского бека принял на себя сам епархиальный начальник.

– Вы вполне правы, г. доктор, но необходимо принять во внимание местные обычаи и условия. Нередко случается, что персидские разбойники совершают набеги на наши края, угоняют баранту[95]95
  Баранта – здесь – стадо баранов и овец. В более широком смысле – захват скота у тюркских кочевых народов как способ мести за обиду или вознаграждения за причиненный ущерб; также добыча от грабежа, набега. – прим. Гриня


[Закрыть], лошадей и другой скот. Как вернуть обратно отнятое? Остается единственный выход: самим напасть на них и отнять у персидских подданных их добро.

– Но в чем же повинно мирное население? – с возмущением спросил Аслан. – Как с персидской стороны, так и с турецкой набеги совершают только курды; пусть они и грызутся меж собой, если местные власти не в силах положить конец их бесчинствам. Почему же из-за их взаимной вражды должен страдать и подвергаться насилию несчастный крестьянин-земледелец, у которого нет ничего, кроме нескольких голов скота?

На смуглом лице бека выступили капли пота, он отер лицо рукавом рубахи. Но не подумайте, что его бросило в пот от стыда. В груди курда бушевало пламя гнева: гяур дерзнул нанести ему подобное оскорбление, и он не смеет положить руку на саблю, чтоб наказать наглеца, нечестивца-европейца? Но он сдержал гнев и ответил довольно спокойно.

– Напрасно, г. доктор, вы плохого мнения о племени Джалали, главою которого состою я. Если б вам известны были случаи помощи, оказываемой нами местному христианскому населению, я уверен, вы изменили бы мнения о нас.

– С превеликим удовольствием, – ответил с улыбкой Аслан.

– Мне лично не пристало хвалить себя. Пусть отец Халиф (архиерей) подтвердит мои слова: наши заслуги хорошо известны ему.

Архиерей принялся подробно рассказывать, какую услугу оказывают курды населению, особенно местным христианам. Отметил случай, имевший место несколько недель назад на празднике в монастыре богоматери. Бек лично направился туда для наведения порядка среди богомольцев; после празднества люди бека провожали богомольцев до их местожительства, чтоб оградить их от опасностей в пути.

Я был положительно ошеломлен. Казалось, какая-то зловещая нить связывала сердца этих людей: они мастерски облекали в благонамеренную форму самые отчаянные преступления. Если б мы с Асланом не были свидетелями получения курдским беком определенной части дохода с богомольцев, если б мы не видели, что богомольцы платили большие деньги сопровождавшим их на обратном пути курдам, а их товарищи с их же ведома грабили тех же путников, – мы, конечно, могли бы поверить словам архиерея.

Аслан, однако, не возразил ни слова по известным нам соображениям.

Что же заставляло епархиального начальника выступать в защиту курдов?

Он находился в дружеской связи почти со всеми главарями курдских племен для поднятия своего авторитета. Держа в своих руках самых лютых зверей страны, он тем самым приобрел огромный вес среди местного населения, даже сам паша чувствовал почтение к нему. Неужели нельзя было воспользоваться своим влиянием для более высоких целей?..

Аслан как-то сказал мне: «Этот человек мог быть весьма полезным, если б не употреблял во зло свою власть». Случалось, что курдских беков арестовывали за преступления или приговаривали к ссылке; архиерей тратил крупные суммы, чтоб освободить виновных. И они становились послушным орудием в руках епархиального начальника.

Беседа приняла прежнее направление: опять заговорили о предстоящем отъезде Аслана.

– Хотя светлейший паша и предоставит вам охранные грамоты, – заявил архиерей, – вы, г. доктор, будете иметь возможность безопасно продолжать путешествие, но все же я посоветовал бы отправиться в путь с караваном,

– Я так и предполагал, – ответил Аслан, – мне передавали, что караван выступает завтра вечером.

– Не знаете, чей караван? – спросил паша.

– Нет, не знаю, – ответил Аслан.

– Караван Тохмах Артина, – заявил начальник полиции.

– А!.. Тохмах Артин человек весьма храбрый. Его караван один из самых безопасных. Но я боюсь, г. доктор, что езда с караваном может наскучить вам, уж слишком медленно движется он! – сказал паша.

– Вполне правильно, ваша светлость, но я при всем желании не в состоянии быстро передвигаться – ведь со мной много тяжелых тюков: передвижная аптечка, медицинские принадлежности и собранные мной древности. Помимо того, необходимо обследовать несколько примечательных мест. Медленное продвижение каравана придется кстати: когда мне понадобится, я могу сворачивать с пути.

– Только предупреждаю вас – каждый раз берите с собой конных стражников.

– Знаю, ваше преосвященство. Я приобрел большой опыт, путешествуя по Азии. Правда, в ваших краях я впервые, но Среднюю Азию порядком-таки изъездил.

Наконец, подали ужин. На постланной на ковре цветной скатерти одновременно расставили в круглых медных блюдах разнообразные кушанья; появились всевозможные сладкие шербеты различных цветов и с разными пряностями. Алкогольные напитки – вино и водку – поставили только пред архиереем, Асланом и «именитыми» армянами. Красивые китайские чашечки возбуждали аппетит. Разговор сразу прекратился. На востоке за столом говорят очень мало. Царствовала абсолютная тишина, потому что ели без ножей и вилок – пальцами. Говорил только его преосвященство. Он расхваливал своего повара: подобного мастера не сыщешь во всем Ване, он служил в столице в домах известных пашей. Последние слова задели за живое пашу, имевшего роскошную кухню; в свою очередь, он стал превозносить своего повара – он поразительно мастерски готовит курицу: вынет все косточки до единой, а курица остается целой. Спор грозил затянуться, если б к тому времени не вошел в зал достопочтенный Симон с хором певчих. Он приоделся. Против обыкновения на нем была свежевымытая рубаха. История знаменитой рубахи настолько интересна, что я охотно прерываю описание обильного ужина архиерея.

У достопочтенного имелась всего одна рубаха. В течение целого года она стиралась один или два раза и то к большим праздникам, хотя и стирка обходилась ему даром. Он отдавал стирать белье ученикам, а те – своим матерям. По мнению Симона, от частой стирки рубаха изнашивается. По этой ли причине отвергал он самое важное условие чистоплотности или вообще он был неопрятен – трудно решить. Расчетливость же его, в данном случае, следует считать ошибочной: правда, рубаха от частой стирки изнашивается, но от постоянной грязи она совсем гниёт. Потому-то рубаха достопочтенного после стирки всегда нуждалась в латках. Когда наступал большой праздник, злополучная рубаха отправлялась к матери ученика и до возвращения (а это иной раз затягивалось надолго) достопочтенный прикрывал голую грудь цветным носовым платком, концы которого завязывались у затылка. Таким образом, стирка рубахи занимала особое место в летописях школы. У учеников сложилась такая острота: говоря о давно прошедшем случае, они обыкновенно прибавляли: «Это произошло давно, очень давно, когда была постирана рубаха достопочтенного». Теперь, я думаю, понятно, почему появление достопочтенного в чистой рубахе служило показателем большого почтения, оказанного им залам его преосвященства.

Лицо Симона на сей раз было тщательно выбрито и, вероятно, от торопливости в нескольких местах порезано бритвой. Места порезов были покрыты ватой. Бритьё Симона также имело свою историю. Отпускать бороду он не любил, но и брился в редких случаях, почему его лицо после бритья становилось двухцветным: свободные от волос места принимали темно-кирпичный цвет, а покрытые волосами – светло-кирпичный. Сообразно со временем дня или погодой, сообразно с тем, был ли он выпивши или трезв лицо его принимало разные оттенки, наподобие индюшачьей головы. Сегодня оно было цвета печёнки, так как он уже успел несколько раз приложиться к водочному котлу на улице Айгестана. Вместо всем известного темно-желтого сюртука он облачился в короткое коричневое пальто, стянутое толстой шалью. Феска на голове была новая, из-под повязки на феске выглядывал кончик кисточки. Оставались прежними только знаменитые брюки, поднятые на целый вершок от голени, все громадное пространство от ступней до брюк оставалось голым. Достопочтенный не имел обыкновения летом употреблять носков; да и не было в них никакой необходимости: покрывавшая голени густым слоем грязь вполне заменяла их.