Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 49 страниц)

– Неужели правительство до такой степени несправедливо? – спросил я.

– Какое правительство? Его здесь нет и в помине. Здесь господствуют лишь угнетатели и самозванцы, которые творят зверства и насилия. Расскажу вам один случай, и вы поймете, что за люди местные управители. В нашем городе испокон веков не существовало казарм: солдат размещали по окрестным деревням в домах армян. Каждая семья обязана была содержать нескольких солдат. Представьте себе бесшабашного башибузука в армянском доме: он считает себя полным хозяином всего и самовольничает. Крестьяне долго терпели эти безобразия, а как стало невтерпёж, обратились к губернатору-паше; обещали построить на свои средства за городом казармы, лишь бы освободили их от бесшабашных гостей. Паша дал согласие. Собрались, обсудили, подсчитали расходы по постройке и, распределив между собою, внесли требуемую сумму. Но… большая часть собранных денег разошлась по карманам… А необходимый для постройки лесной материал опять-таки вырубили в садах тех же крестьян…

– Даром?

– Ну, конечно, даром. Но этого мало. Бесчеловечность перешла пределы. В руки владельца сада давали топор и заставляли рубить собственное дерево: все равно что дай отцу нож и прикажи перерезать глотку сыну.

– А чего смотрели епархиальный начальник и ваши эфенди? Почему не протестовали эти почетные народные представители?

– Вся шутка в том, что сами эфенди и заставляли крестьян рубить деревья: они-то и взяли с подряда постройку казарм. А епархиальный начальник – им друг и приятель.

– Кто же по-вашему во всем виновен?

– Разумеется, наши «народные» представители: они во стократ зловреднее турок и курдов.

Аслан и мастер Фанос долго еще беседовали на эту тему.

Мне надоело слушать. Глаза мои слипались, голова, точно налитая свинцом, отяжелела; мне было стыдно, не то я разделся бы и лег.

«Что за охота, – думал я, – спорить без конца об одном и том же: одни угнетены – другие угнетают, одни преследуемы – другие преследуют, как облегчить тяжелое бремя порабощенных… Будто они были учениками великого сына божьего, который обратился с призывом к угнетенному человечеству: „Придите все алчущие и страждущие, и я упокою вас“».

Ужин избавил меня, наконец, от этих разговоров; нить словопрений прервалась. В комнату вошли несколько слуг и стали подавать ужин. В доме мастера Фаноса слугами были его же ученики из красильного заведения. Ученики-подростки быстро принесли и поставили на стол все, что было приготовлено к ужину: один нес хлеб, другой – соль, третий – вино, четвертый – блюдо с кушаньями. Увидя их, я очнулся от дремоты. Сон совсем слетел с моих глаз, когда я заметил, что эти сорванцы глядели на меня с усмешкой; один из них даже наступил нарочно мне на ногу. Но у меня было больше повода к смеху: у всех руки по самый локоть были синего цвета, даже лица и носы были вымазаны в синюю краску. Да мудрено быть учеником красильщика и не покраситься! А я? Чей я ученик?.. В какую краску должны окраситься мои руки?.. Эти вопросы не давали мне покоя…

После ужина я попросил мастера Фаноса дать мне отдохнуть. Он приказал одному из учеников приготовить постель в гостиной. Опрятная постель служит главным показателем зажиточной жизни семьи, а такой чистой постели, какую предоставили мне, я в жизни не видывал. Не успел я положить голову на подушку, как глаза мои сомкнулись.

В полночь я проснулся от нестерпимой жажды. Отведать соленой ванской селедки и притом на ночь – нелегкая вещь. Меня крайне удивило, что Аслан еще не ложился спать: он сидел перед масляным светильником и писал.

– Что ты пишешь? – спросил я его.

– Письма. Завтра утром отъезжает посыльный. – Но куда и к кому – он мне не сказал.

– Если будешь писать охотнику, передай мой привет.

– Хорошо, – ответил он, продолжая писать.

Я понял, что мешаю ему, и смолк. Спать больше не хотелось. Лежа в постели, я с изумлением глядел на Аслана. Он был живым воплощением энергии. Но куда была направлена эта неиссякаемая, вечно движущаяся сила, – мне было непонятно. Гусиное перо порой быстро носилось по бумаге, как его быстрокрылая мысль, порой двигалась медленно с какой-то предусмотрительной осторожностью. Если б я имел возможность прочитать его письма, ничего б не понял, хотя они и были написаны на армянском языке и армянскими буквами. Лишь много позже я усвоил эту условную форму письма, понятную лишь пишущему и адресату.

Аслан все писал. Я продолжал смотреть на него. Разнообразные мысли, смутные и бессвязные, мелькали в моем незрелом уме, и трудно было мне разобраться в них. В моем воображении выплывали и вновь исчезали, подобно виденьям, те превращения, многократные и разнообразные, в которых мне пришлось видеть этого загадочного человека. Вот он в арабском минарете, среди безмолвных руин, со своей разбойничьей шайкой сидит у пылающего костра в ожидании, когда сгустится ночная мгла, прекратится движение, люди погрузятся в спокойный сон, – чтоб выйти на большую дорогу и приняться за темное дело… Вот он в одежде схимника, спустился в ущелье «Катнахпюр»[37]37
  Катнахпюр – дословно: молочный родник.


[Закрыть], медленным размеренным шагом прошел он мимо меня и исчез среди скал, словно призрачное видение. До сих пор звучит в ушах моих его грустная песня бедуина, которой он вызвал из густого кустарника старую колдунью и маленькую девочку Гюбби… Вот он в костюме ванского коробейника в шатре езидского князя. Красавица Тути воспаленными страстью глазами глядит на него из-за полога шатра, не подозревая, что в сердце сурового и жестокого юноши нет места для женской любви. Вот он в доме «сумасброда» с глубоким волнением и гневом слушает грустную повесть сердобольного священника о бесчинствах, творимых епархиальным начальником. А теперь я вижу его в доме какого-то загадочного ремесленника; он – доктор, человек с высшим образованием… И мне запрещено говорить, что он армянин. Почему он открещивается от своей национальности, почему беспрестанно меняет свой облик сообразно с местом и обстоятельствами? Все эти вопросы долгое время занимали меня, но я не мог придти к определенному выводу.

Особенно заметно было с первых же дней нашего путешествия, что его постоянные таинственные свидания происходили, главным образом, с лицами, протестовавшими против правонарушений и бесчинств в стране; и всех этих лиц, принадлежавших к разным племенам и национальностям, связывала какая-то неведомая нить, она соединяла воедино их сердца и волю. Но в чьих руках находились концы нити, кто именно направлял волю всех к единой определенной цели – это и по сие время остается для меня тайной. Каро, Аслан, охотник и все их единомышленники являлись отдельными составными частями механизма довольно сложной машины. Но что за сила приводила в движение и направляла эту машину? Это был, казалось мне, высший дух существующий в неизвестности, дух могущественный и недосягаемый, своей невидимой рукой правящий и руководящий сердцами и мыслями людей…

Аслан кончил писать и стал запечатывать конверты. Светильник тускло горел, освещая его бледное лицо. На нем был ночной халат. Духота в комнате заставила его расстегнуть пуговицы, из-под полуоткрытого воротника выставлялась его широкая могучая грудь, иа которой я заметил большой рубец, вероятно, след от ружейного выстрела. С удвоенным любопытством я стал всматриваться. Не знаю, почему раны и рубцы всегда возбуждают во мне особый интерес. Быть может потому, что с ними связана память о каком-нибудь выдающемся случае в жизни человека. Аслан запечатал письма, запер их в ящик, чтоб поутру отправить с посыльным, и лег в постель. Я решил удовлетворить свое любопытство. Аслан обладал странным характером: временами он до того бывал приятен, словно мед стекал с его уст, временами до того суров и злобен, что, казалось, с глаз его и лица брызжет жёлчью. В такие минуты опасно было говорить с ним. Я все-таки не вытерпел и осмелился задать ему вопрос: «Что за рубец у него на груди?».

– Почему ты спрашиваешь? – желчно спросил он.

– Так… Хочется знать…

– А зачем тебе знать?

Я смолчал. Он понял, что огорчил меня.

– Никто не вправе вмешиваться в тайны другого, – ласково ответил он мне, – если б ты спросил, как устроена моя грудная клетка, с какой стороны находится сердце и какую работу оно выполняет, где расположены легкие, я тебе объяснил бы, потому что ты чему-нибудь научился бы. Но какая тебе польза знать историю моего рубца? Никакой!

Я почувствовал себя более оскорбленным.

– Ты всегда считал меня за глупого, ничего не смыслящего ребенка, с которым можно только шутить.

– Я не шучу. Но ты не так уж смышлён, как тебе кажется…

Глава 2.
МАСТЕРСКАЯ ФАНОСА

Ночь я провел тревожно, меня трясла лихорадка. Проснулся довольно поздно. Аслана не было в комнате. Не видно было и Фаноса. Я чувствовал слабость, тело ломило, голова словно в тумане была. Как во сне припоминались мне события вчерашней ночи. Побаливало горло. Заглянув в зеркало, я заметил на шее светлосиние пятна. От рубахи пахло лекарством: по-видимому ночью Аслан применял медицинские средства.

Один из младших учеников Фаноса принес мне воды. Я умылся, оделся и вышел на балкон.

Чудесный вид открылся предо мной: окрестные горы, живописные долины, город с двумя рядами стен и башнями, высокие минареты, купола армянских церквей, грозная цитадель и гладкая поверхность лазурного моря[38]38
  Соленое озеро Ван в Турецкой Армении, называемое местными жителями морем.


[Закрыть]… Я сгорал от нетерпения увидеть все это вблизи. Приехав в Айгестан ночью, я, конечно, не мог разглядеть этот восхитительный уголок города, весь утопающий в зелени. Деревья, отягощенные разноцветными плодами, при утреннем освещении казались еще восхитительнее, чем ночью. Солнце, словно дозорный, глядело с небес и наводило страх на ночных воров и грабителей. Теперь настал черед дневных воришек. Огромная стая воробьев с громким чириканьем слетела на абрикосовое дерево; густолиственные ветви гнулись под тяжестью маленьких разбойников. Перепрыгивая с ветки на ветку, они радостно праздновали победу, поклевывая сочную сладкую добычу. Но вдруг вдали затрещала трещотка садовника, и шаловливая стая мгновенно слетела с дерева. Какая разница между курдами и этими невинными существами? И те и другие живут чужим трудом! Но воробьи добросовестнее: они не губят деревьев!..

Вернулся Аслан. Завидев его, я вошел в комнату,

– Я не хотел будить тебя. Хорошо, что ты уже на ногах, – промолвил он тоном врача, навещающего незнакомого больного, – Дай осмотрю тебя.

Я подошел.

– Небольшая опухоль в горле, но скоро пройдет, – сказал он и дал мне какую-то жидкость, для полоскания и мазь для втирания.

– В этом городе я твой первый пациент? – смеясь спросил я.

– Нет! Я только что от больного, – ответил он с обычной холодностью, – бедняк едва ли выживет.

Он надел широкополую европейскую шляпу и вышел, предупредив меня беречься и не выходить из комнаты. Я остался один,

Мастера Фаноса, вероятно, не было дома, не то он явился бы проведать меня. Пришла его мать, разбитная, рассудительная, острая на язык женщина, способная заткнуть за пояс любого мужчину. Детей таких женщин знают в обществе по имени матери. Звали ее Санам, и мастера Фаноса по ее имени называли – сын Санама.

– Слышала, сынок, – обратилась она ко мне, – что тебе нездоровится. Что болит? Сказали, что горло припухло. Пусть ниспошлет тебе пресвятая богоматерь исцеление… Я тебя сейчас же вылечу, не бойся: слегка надавлю пальцем и, с божьей помощью все пройдет. Намедни с сыном соседа то же приключилось, коснулась я рукой – и тотчас полегчало.

Я вежливо отказался от применения ее врачебных приемов, заявив, что вполне здоров. Она все же не успокоилась, предупредила меня, что в городе свирепствует коклюш, много детей перемерло, выживают только взрослые.

– А все же, – так закончила она свои наставления, – осторожность – дело хорошее. – И посоветовала мне посетить мастерскую сына.

Какое же целебное действие на коклюш может оказать красильное заведение? – недоумевал я. Старуха ничего не объяснила мне. Я все же последовал ее совету, но с иной целью: хотелось осмотреть мастерскую Фаноса.

Сойдя вниз по лестнице, мы встретили во дворе жену Фаноса с детьми. Мальчик и девочка, ухватившись за полы ее платья, назойливо кричали и чего-то просили. Завидев меня, они приутихли. Как были прелестны эти ангелочки – резвые, здоровые, чистенькие! Опрятность детей свидетельствует об аккуратности самих родителей. Третий ребенок, старший сын, выходил из дому с книжками в руках – вероятно, шел учиться. Когда он удалился, двое малюток стали опять вопить. Мать подошла ко мне и поздоровалась без слов, кивком головы. Она не закрыла лица, приняв во внимание мой юный возраст. Ее лоб украшали золотые монеты, шею и грудь – нити крупных кораллов. Все это придавало особую прелесть ее красивому, привлекательному лицу. На ней была, доходившая до пят, широкая длинная красная рубаха, надетая поверх платья из тонких тканей. Так одеваются во время работы, чтоб не испачкать одежды.

– Почему не заговоришь с ним? – сказала старуха-свекровь, – ведь он брат твой.

Невестка все же не раскрыла рта: приличие требовало, чтоб первым заговорил я. Но я был неопытен, не знал, как говорить с женщинами, искал слов и не находил. Крик детей вывел меня из неловкого положения и дал тему для разговора.

– Почему они кричат? – произнес я наконец.

– Хотят пойти с братом.

– Учиться?

– Где им учиться! Пойдут туда, станут играть, будут мешать и брату и учителю.

– А кто обучает вашего сына?

– Отец Егише.

– У него школа?

– Была, да закрыли… Теперь он занимается ежедневно по нескольку часов с моим сыном и детьми наших родственников.

На этом иссякла тема для разговора.

– Как зовут старшего?

– Айк.

– Младшего?

– Арам.

– А хорошенькую дочку вашу?

– Шамирам.

– Исторические имена, – заметил я и удивился своей находчивости.

– Имена царей, – добавила старуха, – отец часто рассказывает об их жизни и их делах, чтоб дети знали, чье имя они носят.

Время было раннее. Молодуха, видимо, торопилась по домашним делам. Наш легкий разговор она перевела на более реальную тему. Она сказала, что нужно постирать наше белье, потому что мы прибыли издалека; сегодня у них будет стирка, она просит послать белье, мое и Аслана, послать также, если есть что починить.

– Это ваш дом, братец, – добавила она, – не стесняйтесь, требуйте все, в чем нуждаетесь, как у матери или сестры вашей.

Я поблагодарил, и она удалилась. Дети перестали кричать, успокоились, казалось, забыли о старшем брате и побежали за резвившимся во дворе котенком. «Они также любят ванских котов, шерсть которых испускает искры» – подумал я.

В Ване, как и у нас, считается знаком особого расположения и почета показать гостю свое домашнее хозяйство. Поэтому я с удовольствием изъявил согласие на предложение старухи осмотреть ее дом. Сперва она повела меня в погреб, находившийся под землей, где в летний зной чувствовалась приятная свежесть. Здесь рядами были закопаны до половины в землю огромные винные карасы[39]39
  Карас – большой глиняный кувшин.


[Закрыть].

– Это все из нашего виноградника, – сказала с невинной хвастливостью старуха.

Немного подальше в небольших кувшинах лежали: масло, сыр, мед, соленая сельдь и всевозможные соленые и маринованные продукты из винограда, овощей, плодов и зелени. Подобного изобилия мне не приходилось еще видеть.

– Кто же все это будет есть? – удивился я.

– И мы съедим, и другие поедят, – добродушно рассмеялась старуха. – Ведь господь послал это добро не только для нас, – мы должны уделить и беднякам.

– Вы покупаете все это?

– Ничего не покупаем. Все свое, домашнее. Масло и сыр получили от наших коров и овец, мед от наших пчел, остальное все также. Нередко курды приносят нам масло, сыр, творог, но их продуктов мы не едим, отправляем для продажи.

Я вспомнил, что так же поступают и в Персии – армяне не едят зарезанную магометанами скотину, считают погаными все их продукты продовольствия; магометане так же относятся к приготовленным армянами кушаньям.

Потом вошли в амбар. Это было сухое, хорошо проветриваемое помещение. Огромные закрома наполнены были зернами и мукой. Всюду были расставлены мешки и огромные кули с очищенной пшеницей, бобами, чечевицей, горохом, рисом и разными крупами. Все это хранилось для постных обедов.

– Все, кроме риса, получено с наших земельных угодий, – сказала старуха, – разведение риса здесь не удается, у нас воды мало, говорят, рис воду любит, – Старуха была сведуща и в сельском хозяйстве,

Потом мы прошли в торию. Это был просторный сарай, закрытый с трех сторон, открытой стороной обращенный во двор. Он был приспособлен для летней поры. Здесь пекли хлеб и варили обед. Толпа горничных и слуг неустанно суетилась, будто собиралась прокормить целую армию. Всем заведовала, за всеми присматривала жена мастера Фаноса. Я удивился, почему не старуха руководит хозяйством. В наших краях очень редко встречается такая уступка своих прав. Пока свекровь жива, невестка не имеет голоса в домашнем хозяйстве.

Отсюда мы вошли в помещение для хранения различного имущества. Здесь находилась домашняя утварь, и можно сказать, большая часть богатства мастера Фаноса. Грудами лежали красивые подстилки, роскошные ковры, скатерти и цветные войлочные изделия. Медные котлы и кастрюли, подносы, чаши – все чистые, недавно луженые, слепили глаза своим блеском. Постели со всеми своими принадлежностями были завязаны и сложены на полках. «Для кого?» – подумал я, – семья мастера Фаноса слишком малочисленна для такого обилия. Старуха рассеяла мое недоумение.

– Бывают дни веселья – крестины ли, праздники ли божьи, бывают и дни траура, поминки устраиваем. Свыше сотни людей садятся за наши столы, но ни разу ни одной ложки даже не брали мы у соседей. Все у нас свое, почитаем за стыд занимать у других. После смерти мужа я жила в бедности, кормилась своим трудом. Когда же сын мой возмужал, слава всевышнему, опустевший отцовский дом вновь наполнился всякой благодатью. Те, которые прежде издевались над нами, теперь завидуют…

Слова старухи и все то, что я видел, повергли меня в глубокое раздумье: как радостно видеть дом зажиточного армянина, где везде замечаешь следы довольства и труда, где люди живут весело и счастливо. Но рядом с ним сколько несчастных семей изнывает под бременем нищеты!.. В чем же причина? В дальнейшем я имел повод близко, очень близко познакомиться с этими причинами…

В сопровождении старухи я вошел в длинное строение, в котором помещалась мастерская Фаноса. Здесь, один за другим, стояли огромные котлы с красками. Красили во все цвета, но преимущественно в синий цвет. Крестьяне понавезли полотняные и шерстяные ткани собственного изделия, а также бумажные и шерстяные нитки. Среди приезжих были армяне, турки, курды, айсоры и другие. Платили за окраску обычно продуктами сельского хозяйства: маслом, сыром, пшеницей, шерстью, мехами и др. По этой причине Фанос принужден был войти в компанию с одним торговцем для реализации получаемых продуктов. Иные не платили ничего.

Работа кипела в руках неутомимых рабочих. Младшие и старшие ученики, вымазанные в краску, сновали во все стороны. Синяя краска оставила свой мрачный след на их одежде, руках и даже на лицах. В синий цвет были окрашены столбы, пол, потолок, выштукатуренные глиной стены. Синими были и длинные жерди, на которых вешали для просушки окрашенные материи. Даже свет, проникавший через узенькие окошечки, отливал лазурью.

Мое внимание привлекла следующая картина: подмастерье с больным ребенком в руках молча подошел к котлу с синей краской. Только что взболтанная краска была покрыта густой пеной. Подмастерье три раза обвел младенца вокруг котла, потом торжественно окунул палец в синюю пену и крестообразно помазал шею его. Старая кормилица, стоявшая поодаль и со страхом наблюдавшая эту церемонию, приняла ребенка с рук подмастерья, вознаградив за лечение синецветным петушком.

– Ребенок страдает коклюшем, – пояснила мать мастера Фаноса, стоявшая возле меня. Она посоветовала мне применить тот же метод лечения.

Вскоре показался мастер Фанос с привычной улыбкой на лице. Его появление не произвело того впечатления, какое обычно наблюдается на производстве при появлении мастера – шум стихает, все принимаются за работу, восстанавливается тишина и порядок. – Нет! порядок соблюдался и в отсутствие Фаноса. В нем не было ни строгости надменного фабриканта, ни грубого властолюбия восточного мастера – простыми, дружественными узами были связаны подчиненные со своим хозяином.

Мастер Фанос деловито подошел к котлам с красками, осмотрел выкрашенные ткани, задал несколько вопросов, отдал несколько, распоряжений и удалился. Достаточно было ему одного лишь взгляда, чтоб заметить промах. Затем он подошел к посетителям, поздоровался с ними, стал расспрашивать про состояние здоровья, поинтересовался их положением – каков урожай, здорова ли скотина, каково состояние здоровья родителей, жены, детей и т. п. Обо всех расспрашивал, всех знал по именам.

Бросалась в глаза чрезвычайная близость, короткость отношений как с мастером Фаносом, так и со всей его семьей. Один курд подошел к его матери и попросил зашить рукав его антары[40]40
  Антара – турецкая национальная одежда.


[Закрыть]. Другой курд привез пару живых куропаток для младших детей мастера. Я был поражен: человек, с такой горечью говоривший вчера с Асланом о курдах, сегодня ласково приветствует их. Неужели это фальшь? Неужели он им льстит с целью наживы? Нет, мастер Фанос не был ни льстецом, ни корыстолюбцем. Он хотел поддерживать дружеские отношения со всякими людьми, особенно с крестьянами.

Для наезжавшей отовсюду разношерстной массы людей дом мастера Фаноса был как бы гостиницей. Его мастерскую я сравнивал с оружейной мастерской моего дяди, но там нажива была на первом месте.

Приехавшие издалека поместили своих мулов в конюшне мастера, там был обеспечен для них корм и уход. Сами устроились на ночлег в смежной с конюшней комнате; туда приносили им кушанья из кухни Фаноса. Многие разместили привезенные из деревни продукты в его доме, чтоб завтра отсюда отвезти на базар для продажи. Дом Фаноса был для них как бы продуктовым складом. Покупки свои также складывали в доме Фаноса до самого отъезда в деревню. Все пользовались гостеприимством хлебосольного хозяина столько времени, сколько им надобно было для завершения всех дел в городе, после чего с благодарностью уезжали к себе.

Когда случалось мастеру Фаносу отправиться к курдам на кочевье, те принимали его также гостеприимно и относились к нему с большим уважением. Они не отпускали его неделями, месяцами, каждая семья любезно приглашала его в свой шатер, кормила, поила и отпускала с различными подарками. Один дарил ему красивого коня, другой – плотно валяный войлок или ковер, третий – несколько овец для «каурмы»[41]41
  Каурма – консервированное мясо.


[Закрыть], четвертый – полный бурдюк сыра, масла или меда.

Поразительно моральное влияние этого энергичного, толкового, сведущего в делах человека на курдов. Среди курдских племен, знавших его, он пользовался неслыханным авторитетом. Бывала ли драка среди курдов, вражда, кровная месть – достаточно было Фаносу появиться и сказать несколько слов, наступал мир и спокойствие. Часто курды обращались за разрешением спорных вопросов не к шейхам своим, а к Фаносу. До такой степени он был авторитетен, что даже в самых затруднительных случаях добивался восстановления мира между враждовавшими сторонами. Дружба мастера Фаноса с курдами немало приносила пользы армянским крестьянам.

Мне рассказывали поразительные случаи.

Если курды отнимали у армян корову, вола или овцу, достаточно было пострадавшему знать кто вор или из какого племени. Он не обращался к паше или муфтию, а направлялся с жалобой к Фаносу. Мастер Фанос посылал его к главе курдского племени, укрывшего награбленное. Пострадавший крестьянин заявлял: «Похищена моя такая-то скотина; говорят, ее украл ваш „эл“[42]42
  Эл – община, племя.


[Закрыть]. Мастер Фанос послал меня к вашей милости, просил найти награбленное». Если похищенная скотина была здесь, она немедленно возвращалась хозяину. Если же пострадавший неправильно указал племя, курды посылали его, куда следовало (у курдов ни одно воровство не совершается тайно). Он отправлялся по указанию с тем же заявлением и получал обратно похищенное.

Замечательно то, что подобные поручения передавались устно. Но во избежание сомнений в правдивости слов жалобщика, Фанос давал пострадавшему свой нож, свои четки или гребенку для расчесывания бороды. По этим условным знакам курды узнавали посланца от мастера Фаноса.

Если на армянина по дороге нападали курды, достаточно было сказать, что он – слуга мастера Фаноса, и его не трогали. Конечно, подобным уважением он пользовался лишь со стороны тех племен, которые были с ним в дружеских отношениях. Враждовавшие племена грабили не только армян, но и курдов, если те были из неприятельского эла. Воровство, грабеж, хищничество являются обычным средством существования курдов.

Раз я спросил мастера Фаноса.

– Ведь ты ненавидишь курдов, зачем же поддерживаешь с ними дружеские отношения?

– «Собаке потрафляй, про палку не забывай!» – говорит пословица.

Мастер Фанос был начитанный человек. Хорошо знал древнюю армянскую литературу. Из трудов Егише, Тома Арцруни он знал наизусть целые страницы. А историю Мовсеса Хоренаци[43]43
  Егише, Тома Арцруни, Мовсес Хоренаци – древнеармянские историки.


[Закрыть] изучил настолько досконально, что мог безошибочно сказать, что написано в такой-то главе, на такой-то странице.

В дни его детства славился своим подвижничеством иеромонах Лазарь «чудотворец». Этот своеобразный монах не мог ужиться ни с одной монастырской братией или, вернее, монахи не уживались с ним, поэтому он уединился в своем доме, окружил себя детьми и стал заниматься их воспитанием. Среди учеников был и юный Фанос, отличавшийся большими способностями. Наставник очень любил его и советовал не вступать в монашество. В то время учились исключительно с целью постричься в монахи. Зная, что Фанос не имеет отца, видя его блестящие способности, наставник стал уделять мальчику исключительное внимание. По совету своего наставника Фанос поступил в одно красильное заведение… При прощании наставник сказал ему: твоих познаний вполне достаточно для ремесленника, теперь ступай, научись ремеслу, чтоб своим трудом добывать хлеб свой.

В красильной мастерской Фанос оказал успехи так же, как и в маленькой школе своего учителя. В продолжение нескольких лет он вполне овладел техникой производства. Увидя его способности, мастер произвел его в подмастерья. Фанос блестяще повел дело. Нередко мастер предлагал войти к нему в компанию. Фанос благодарил его, но отказывался. Когда он скопил маленькую сумму денег, открыл собственную небольшую мастерскую. Дело постепенно расширялось, совершенствовалось и дошло до того состояния, в каком мы его застали.

В год ухода Фаноса из школы с его наставником случилось несчастье. Летом он часто водил своих учеников на берег озера купаться. Однажды один из учеников утонул, Хотя родители мальчика простили иеромонаху его неосторожность, но сам он никак не мог утешиться – это был слишком большой удар для его чувствительного сердца. Чтоб рассеять душевную боль, иеромонах решил заняться труднейшим делом, в котором жизнь его постоянно подвергалась бы опасности и, быть может, окончилась бы смертью, к великому его счастью. С этой целью он распустил своих учеников и исчез. О нем рассказывали удивительные истории: что он проповедует христианскую веру среди диких курдских племен и обучает их армянскому алфавиту, что творит чудеса, основывает армяно-григорианскую церковь и имеет множество последователей. Но где находился этот новоявленный апостол, в какой стране – об этом никто ничего не знал…