Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

Петух пропел в третий раз. Проснулся сын священника, отец девушки. Он снял с ноги цепь, оделся, обулся в постели же. Потом встал, брызнул в лицо несколько капель воды, будто умылся, зажег длинный кусок пакли и пошел присмотреть за конем и другими животными. Жена его по-прежнему шила, сидя перед светильником. Ни одним движением она не показала, что заметила пробуждение мужа. Человек непосвященный подумал бы, что она в ссоре с мужем. Однако, мне известно было, что жена не должна оказывать мужу никаких услуг в присутствии его отца или матери; они могут лишь тайком выказывать друг другу знаки внимания и расположения, тайно наслаждаться взаимной любовью. В сенях отец увидел свою дочь, сидевшую за работой. Он ласково погладил ее по волосам и вышел из сеней.

Раздался звон колокола. Будто кто толкнул батюшку в бок – он привстал. Его троекратный кашель дал всем знать, что он проснулся. Невестка вскочила с места, начала помогать ему одеваться. Батюшка стал шептать молитву. Бесконечная молитва его продолжалась пока он одевался, умывался, вытирал лицо, расчесывал бороду и голову. Невестка с большим рвением оказывала ему услуги.

Вся семья была на ногах. В постели остались лишь дети, спавшие под одним одеялом. Вскоре и они вскочили, как чертенята, и в коротеньких рубашонках уселись вокруг очага. Уморительно было видеть, с каким аппетитом прислушивались они к клокоту в котле. Не зная, что в нем варится, они стали спорить. «Куриная дужка моя!» – сказал один, думавший что в котле варится арисá. «Бараньи бабки мои!» – крикнул другой, решивший, что варится хáши. Третий же, поддразнивая их, говорил, что нет ни дужки, ни бабки, потому что готовится кешкéк.

Спор их еще продолжался, когда батюшка, взяв, свой посох, направился к двери. Я сказал:

– Я пойду с вами!

– Куда?

– В церковь.

– Будь благословен, сын мой, пойдем!

Я быстро оделся.

Войдя в сени, я в последний раз посмотрел на красивую девушку и на ее ковер. Она зарделась, подобно цветку, над которым трудилась.

Восток еще не заалел. Ночная мгла окутывала землю. Село дремало в глубокой тишине. Издали доносилось лишь мерное дыхание уснувшего моря. Мы шли по извилистым улицам, скорей, по кровлям домов. Батюшка продолжал шептать бесконечные псалмы. Мы встречали поселян, направлявшихся в поле с серпами подмышкой; перед избами крестьяне запрягали волов в соху. Трудящиеся и труд проснулись одновременно!

В ограде церкви, на могильных плитах, сидела группа стариков, с нетерпением ожидавших церковной службы.

– Мне нужно повидать доктора, – сказал я батюшке, – оттуда приду в церковь.

– Иди, сын мой, – сказал он, указав на комнаты учителя.

Тяжелые занавесы на окнах были спущены. Можно было подумать, что они спят. Но вот я заметил тусклый свет. Стал стучать в дверь, сердце мое так же колотилось в груди. Как я его встречу? Что я должен рассказать ему? Идя рядом со священником, я готовил пространную речь, которая должна была показать, что я не тот невежественный Фархат, которого он знал, что я теперь достаточно развит. Это обрадовало бы его. Внезапно дверь открылась, и я вошел в комнату как мальчишка, плохо выучивший урок, входит в класс. В прихожей он заключил меня в объятия. Я не смог вымолвить ни единого слова, все перепуталось в голове, все позабылось от волненья! Я только обвил руками его шею.

Мы вошли в комнату. Аслан молча сидел за письменным столом. Две свечи освещали разбросанные бумаги. Видно было, что и они провели бессонную ночь. Я рассказал о себе.

– Могу себе ясно представить это, – сказал, смеясь, учитель, – батюшка своими молитвами не дал бы тебе покою. Он, хоть и фанатик, но прекрасный человек!

Он взял меня за руку, усадил возле себя на маленькую армянскую тахту[132]132
  Тахта – широкий диван без спинки, покрытый ковром или материей.


[Закрыть], покрытую прекрасным ковром, – произведение местного коврового искусства. Он смотрел на мой рост, заглядывал в лицо и долго не отпускал моей руки. Будто впервые видит меня, будто долгим взглядом желал утолить давнишнюю тоску.

– Я никак не ожидал встретить тебя в этой деревне, – прервал я молчание.

– А я ждал вас, – ответил он, положив руку мне на плечо.

– Следовательно, ты знал, что мы будем здесь?

– Как не знать… Скажи мне, – переменил он разговор, – нравится тебе деревня?

– Прекрасная местность, великолепные виды открываются отсюда!

– И жители хорошие, – заметил он.

Мы разговаривали тихим голосом, чтобы не мешать Аслану. Он делал какие-то вычисления, был поглощен решением какой-то задачи. Наконец, он отложил карандаш, проговорив:

– Черт побери, не выходит!..

Учитель подошел к столу.

– Эти числа надо сложить…

– Я это пробовал…

– Но ты допустил ошибку… вот здесь…

Аслан вновь взял в руки карандаш.

Учитель вернулся ко мне.

– Расскажи, в каких краях ты побывал, с какими людьми встречался, какое впечатление произвело виденное тобою?

– Ведь ты очень хорошо знаешь, где я был и с какими людьми встречался, – ответил я с улыбкой.

– Знаю, знаю, все знаю…

– Зачем же спрашиваешь?

– Меня интересуют твои впечатления и твои взгляды.

Я вкратце передал ему свои путевые впечатления, рассказал, как тяжело было мне видеть развалины родной земли, как я страдал от всеобщего народного бедствия. Он слушал меня внимательно. На лице его нетрудно было заметить радость и гордость наставника при виде серьезного продвижения вперед своего любимого ученика. Он вновь обнял меня, сказав:

– В тебе пробудилась мысль, Фархат. Ты достаточно развился.

– Этим я обязан ему, – указал я на Аслана.

Аслан поднял голову и самодовольно улыбнулся – не знаю, был ли он удовлетворен моим ответом или же радовался решению трудной задачи. По-видимому, правильнее второе предположение, потому что он положил карандаш на стол и произнес про себя: «Вот и вышла!»…

Как я узнал впоследствии, Аслан высчитывал, сколько понадобится денег для постройки проселочной дороги до пристани Датван и сколько времени потребуется на эту постройку.

Из рассказов священника я узнал многое о жизни учителя, об его привычках, о его школе. Теперь достаточно было одного лишь взгляда, чтоб удостовериться в правильности сказанного.

Но его школа, жилище, его необычайные привычки и вся его деятельность, изумлявшие священника и казавшиеся ему странными, производила на меня совсем иное впечатление. Во всем этом я видел самоотверженность миссионера, его апостольство. Его миссия была настолько многообразна, насколько многосторонними и разнообразными были нужды народа, воспитанию и благосостоянию которого посвятил он всю свою деятельность, чему он пожертвовал свои личные интересы.

Меня удивляло одно: что я видел и слышал, не могло быть результатом кратковременной работы. С тех пор, как я расстался с ним в доме охотника Аво, не прошло много времени. Неужто за такой короткий срок можно было сделать так много? Без сомненья, он давно уже имел сношения с крестьянами этого села. Из слов рэса я узнал, что детей он обучал, главным образом, зимою, а в остальное время он был свободен – занимался с крестьянами или же ездил на родину повидаться с родственниками. Где его родина? Кто его родственники? – это я знал хорошо… Очевидно, во время этих перерывов и приезжал он к нам, и я имел возможность встречаться с ним. Когда же он расставался с нами, возвращался опять в эту деревню или разъезжал по другим местам. Вот почему он временами показывался у нас и внезапно исчезал…

– Знаете, сегодня вы помешали мне пойти в церковь, – сказал он серьезным тоном, – я никогда не пропускаю ни утренней, ни вечерней службы.

– Ну и ступай, – ответил Аслан, иронически улыбаясь.

– Поздно, народ уж расходится.

Он поднял оконную занавеску, посмотрел в сторону церкви. Солнце еще не взошло, а служба была окончена. Его набожность меня поразила тем более, что мне были известны его взгляды на религию.

– Очевидно, живя вблизи монастырей, заразился религиозным духом, – заметил я со смехом.

– Да… – кивнул он утвердительно головой. – Но какая польза совращать верующего крестьянина? Если учитель не ходит в церковь и не постится, он не может иметь никакого влияния на крестьян.

– Неужели ты и постишься?

– Не только пощусь, но и целые дни провожу без пищи.

Со слов священника я знал, с какой целью он не принимает пищу. Аслан же, услыхав последние слова, проговорил:

– Все это прекрасно, совращать крестьянина не следует, но какая польза поощрять религиозные предрассудки? Все старое, все ненужное должно быть уничтожено.

– Пусть будет уничтожено, – ответил он, считая замечание Аслана преждевременным, – но зачем торопиться отрывать от дерева старый лист? Ведь он сам завянет и упадет после появления нового.

– Необходимо торопиться, потому что, уничтожив старое, мы даем возможность новому развиваться быстрее…

Спор был прерван. Кто-то постучался в дверь.

– По всей вероятности, священник, – сказал учитель, – каждое утро после церковной службы он приходит ко мне пить кофе.

Он пошел открыть дверь. За это время Аслан собрал разбросанные по столу бумаги и запер их в ящик. Вошел священник в сопровождении рэса. Со словами «доброго здоровья» и «да благословит вас бог!» они сели на кровать учителя. Спросили, как провел ночь господин доктор, спокойно ли спал? Аслан поблагодарил за внимание. Стали говорить о том, что сегодня в церкви дьякон спел шаракан очень хорошо, что голос его становится приятнее, а у другого дьякона, наоборот, портится от злоупотребления спиртными напитками. В конце концов они пришли к выводу – запретить ему пить.

Учитель не держал слуг, сам убирал свои комнаты, сам готовил себе еду, теперь он принялся за приготовление кофе для себя и для гостей. Нежелание иметь слуг объясняли его скромностью, неприхотливостью, но возможно, что он избегал иметь в доме лишний глаз. Иногда ему помогал звонарь, глухой на оба уха и плохо видевший.

В комнате топилась печь, на ней давно уже кипел кофе и грелось молоко. Учитель разлил кофе гостям, поставил на стол белый хлеб, достал из шкафа сливки и масло, полученные им накануне от пастухов. Но батюшка не разрешил принести их к столу, он сказал:

– Не портите аппетита, я пришел пригласить вас к завтраку.

– Вероятно, попадья приготовила что-нибудь очень хорошее, – улыбаясь сказал учитель.

– Если не хорошее, но и не плохое, – ответил батюшка также с улыбкой.

– Безусловно, хорошее! Я отказываюсь ставить на стол свое угощение, пусть остается! – вот и будет готов мой сегодняшний обед!

Как он изменился, как смягчился его характер, как ласково разговаривал с этими людьми! Я всегда считал его нетерпеливым, суровым, упрямым, даже деспотом. Теперь же он казался мне выразителем чувств и настроений крестьянства, из среды которого он вышел и сердцу которого умел быть любезным.

После кофе мы все отправились в дом священника. Солнце всходило. Восход его был очаровательнее вечерней зари! Над росистой травою медленно поднимался туман и исчезал в вышине. Молодые девушки возвращались с родника, держа на плечах глиняные кувшины. Утренний холодок разрумянил их лица. Старики сидели на плоских кровлях домов, грелись под утренними лучами солнца и глядели на море, расстилавшееся перед ними, как огромное серебряное блюдо. Запоздавшие поселяне спешили в поле – вдали уже сверкал серп жнеца! Стада коров и табуны лошадей давно уж на пастбище, а овцы только теперь стали щипать свежую травку да сочные цветы. Прекрасно утро на селе, спокойное, мирное утро счастливого поселянина, чей пот, смешавшись с росой, орошает поля, чей труд не эксплуатируется, чьи дети весь год могут иметь насущный хлеб и теплое жилище!

При виде нас сидевшие на кровлях поселяне вставали на ноги и приветствовали. Это приветствие относилось, прежде всего, к священнику, рэсу и учителю, которые одинаково пользовались уважением всей деревни. Из отверстий на кровлях густым столбом поднимался дым и смешивался с тонким, прозрачным туманом – в домах затопили тóрни[133]133
  Торня – кавказская хлебопекарная печь. – прим. Гриня


[Закрыть]. Во дворе дома священника сын его собственноручно убирал своего коня. Мы стояли поодаль и любовались прекрасным жеребцом. Учителю вздумалось подшутить над ним.

– Что ты так холишь его, – сказал он, – все равно украдут.

– Кто сможет украсть? – самоуверенно заявил он, продолжая свое дело.

– Например, я!

– Не сможешь.

– Нет, смогу!

Священник рассказал про тяжелую цепь и о других предосторожностях, к которым прибегал его сын с целью сохранить любимого коня.

– Но цепь можно легко перерезать, – холодно заявил учитель, – это не спасет коня!

– Легко? – спросил возмущенный хозяин коня, – ну-ка, попробуйте!

С этими словами он вбежал в конюшню и, вытащив тяжелую цепь, бросил к ногам учителя. Он трясся от гнева, учитель же пренебрежительно смеялся. Это еще сильнее рассердило его.

– Которым концом привязываешь лошадь? – спросил учитель.

Он указал.

– Привяжи так, как ты это делаешь постоянно.

Мы с нетерпением ждали, чем кончится спор.

Учитель достал из кармана складную пилу, похожую на нож, и, ухватившись за цепь, стал пилить. Распилив до половины, изогнул руками место распила – цепь порвалась. Все были поражены не столько пилою, резавшей железо, сколько могучей силой учителя, сломавшего железо.

– Видал? – обратился он к ошеломленному сыну священника, – возможно украсть твоего коня, или нет?

– Возможно, – ответил тот кротко, – если вор будет обладать твоей пилой и силой твоих рук.

Учитель, не показав пилу никому, сложил ее и положил в карман. Каким значительным становится человек в глазах крестьянина, когда мастерство удивляет, поражает его! Находчивость учителя облетела соседние избы с быстротою молнии, со всех сторон потекли любопытные, но учитель из скромности уже скрылся в землянке священника.

Завтрак был готов. Попадья стала разливать по тарелкам кушанье, варившееся в знакомом нам котле. Застоявшееся на поверхности масло обильно сочилось в тарелки. Это было кушанье наподобие арисы́, называемое «кешкóк».

После завтрака мы отправились в дом рэса. Сюда мы прибыли, отсюда же должны были уехать, в противном случае, мы могли нанести обиду хозяину дома. За ночь мы настолько свыклись с этими людьми, что нам казалось, будто мы годами жили с ними. Аслану с большим трудом удалось убедить их отпустить нас. Наших лошадей скрыли, чтоб помешать отъезду. Каждый из крестьян говорил: «Надо бы отломить кусок и моего хлеба»! Они готовы были держать нас у себя месяцами, водить по всем домам, где мы могли встретить накрытый стол и открытое сердце.

Поблагодарив добрых, гостеприимных хозяев, мы стали прощаться. Аслан пожал всем руки и сел на коня. Мурада – покупателя ореховых пеньков – мы оставили там, ему временно отвели комнату в ограде церкви. Я, Аслан и Джаллад тронулись в путь.

Учитель поехал провожать нас. Он сидел на коне, вооруженный с ног до головы, с длинным копьем в руке. Деревенские девушки заглядывались на стройного, миловидного всадника. По правде говоря, не было границ и моему восхищению! Я впервые видел его сидящим верхом на лошади в полном вооружении. Под ним фыркал и резвился ретивый конь, словно гордился, что им правит лучший из деревенских парней. Не прошло и нескольких минут, как от резвости и радости удила лошади и шея стали покрываться пеной.

Долго ехал он с нами, деревня давно скрылась за горизонтом, мы въехали в горы. Аслан несколько раз просил его воротиться назад, но ему тяжело было расстаться с нами.

Мы ехали по узкой тропинке парами. Он с Асланом – впереди, я с Джалладом за ними. Учитель был молчалив. Какие мысли проносились у него в голове? Какие переживания омрачали его душу? Будто из сочувствия своему хозяину, присмирел и конь. Два задушевных друга должны были расстаться. Один ехал далеко-далеко, за моря, за океаны… А другой оставался в горах страны Рштуни. Встретятся ли они опять, или им предстоит вечная разлука?.. По-видимому, эта мысль волновала, тревожила сердце впечатлительного юноши.

Въехали в небольшой овраг, вдававшийся в объятья гор. С высокой скалы сбегала вниз прозрачная, как хрусталь, вода и, пробежав небольшое расстояние, скрывалась в чаще кустарника. Немного выше, у самой вершины горы, молчаливо вглядывался в овраг покрытый мхом могильный крестный камень. Никому не было известно, о какой драме повествует этот молчаливый памятник. Здесь иногда появлялись крестьянки, курили ладан и исчезали. Смутная легенда сохранила память о мученике, загубленном на этом месте. Из слез его матери образовался тот кристальный родник, который с вышины стекал вниз.

Под этим могильным камнем сошли с коней Аслан и учитель. Я с Джалладом также спрыгнули с лошадей, но не подошли к ним, не хотели мешать душевному излиянию, не хотели быть свидетелями их слез и взаимных обетов. Было так необычайно, возвышенно, свято, как тот безмолвный памятник, обросший мохом, который молчаливо глядел на них. Они заключили друг друга в объятия, еще и еще раз поцеловались. Потом он подошел к нам, расцеловал сперва Джаллада, затем меня. Не могу забыть его наставления: «Следуй, Фархат, советам этого человека, – сказал он, указав на Аслана, – он поставит тебя на правильный путь!»

В глубоком волнении расстались мы, унося с собой неизгладимую память об этом самоотверженном юноше, который всецело посвятил себя воспитанию крестьянской массы и поднятию ее благосостояния.

Читатель, ты, ведь, угадал, кто был этот юноша?

Это был Каро.

Глава 26.
АХТАМАР

Остров Ахтамар расположен на юго-восточном берегу Ванского озера на расстоянии одного часа езды от материка. В отдаленные времена остров Ахтамар служил главной твердыней могучего нахарарства Рштуни. Море и высокие скалистые берега защищали его от вражеских вторжений. Первые укрепления на острове возвел один из предков рода Рштуни Рашам Барзапрас Рштуни, живший в царствование Тиграна Великого. Он укрепил Ахтамар новыми сооружениями и заселил его пленными евреями, вывезенными из Палестины. Герой седьмого века, Теодорос Рштуни, высоко ценил Ахтамар как мощную оборонительную позицию и не раз спасался там от преследования врагов.

Первый царь из династии Арцруни, Гагик, сознавал огромное стратегическое значение острова Ахтамар, конечно, по условиям своего времени. Великолепными сооружениями он вдохнул в него новую жизнь. Прежде всего он решил расширить пределы острова, чтобы оказалось возможным осуществление грандиозных замыслов его. Он отрезал часть моря вокруг острова, решил превратить ее в сушу. Заложив фундамент плотины на дне моря, стал заполнять огромную глубину камнями колоссальных размеров. Здесь было занято великое множество рабочего люда и мастеровых. Всеми руководил, всем давал направление сам царь, он являлся не только инициатором, но и архитектором сего дерзновенного по мысли предприятия. После долгой, упорной борьбы со множеством трудностей он победил стихию – плотина поднялась над уровнем моря более чем на пять локтей[134]134
  Локоть – см. главу 8.


[Закрыть].

Очевидец событий, историк Тома Арцруни, считает это сооружение одним из чудес мира и находит его более грандиозным, чем плотину Шамирам: вавилонская царица воздвигла плотину на суше, а царь Арцруни возвел ее на дне морском и осушил полосу моря.

На плотине воздвиг он обводную крепостную стену в пять стадий[135]135
  Стадия или стадий – древнегреческая мера длины, равная приблизительно 150–190 метрам.


[Закрыть] длины. По словам историка, эта крепостная стена представляла собой чудесное грозное сооружение, укрепленное высокими массивными пирамидами и украшенное такими же высокими великолепными угольными башнями. В этих башнях помещались комнаты, роскошные залы, где царь предавался веселью со своими сыновьями и знатными военачальниками.

Остров нуждался в пристани. Благодаря неукротимой энергии царя была отвоевана еще часть моря, возведены громадные стены и построена обширная искусственная гавань. Сюда выводили железные крепостные ворота обводной стены.

Искусственную гавань, построенную Александром Великим в Македонии, историк считает незначительной в сравнении с упомянутым ахтамарским сооружением.

Укрепив остров со всех сторон пирамидами, башнями и массивной обводной стеной, царь Гагик придал ему вид грозной крепости. Человеческое мастерство соответствовало природным укреплениям. Посреди острова возвышалась огромная скала, на склонах которой царь построил великолепный дворец, озиравший с высоты обширное море. Подле дворца находились книгохранилища, оружейные арсеналы и огромные помещения для запасов пищи.

По завершении строительства царь объявил остров городом-убежищем. Там мог найти приют и спасение всякий грабитель, или повстанец из вражеского стана. В течение пяти лет город заселился множеством жителей.

Города-убежища построили два армянских царя: Аршак Второй у подножья горы Масис и Гагик Арцруни на острове Ахтамар. Начинания их были одинаковые, но цели различные. Аршак Второй задался целью уничтожить феодальный строй и нахарарство, объединить раздробленные княжества в единое государство с единодержавной властью. С этой именно целью он и основал город-убежище. Ему нужна была сильная партия для борьбы с нахарарами, эту партию он решил создать из недовольных элементов страны. Все, кто совершил какой-либо проступок против нахараров, все должники, не имевшие возможности уплатить денег, все воры, убийцы, разбойники, которых нужда довела до преступления, – словом, все преступники и осужденные к смерти могли найти приют в его городе, избавиться от суда и наказания. Орудием для достижения своей цели – сокрушить господство нахараров – он задумал избрать угнетенных нахарарами, обездоленных ими бедняков.

С совершенно иной целью основал царь Гагик Арцруни город-убежище Ахтамар. Его замыслы не носили столь патриотического характера, они исходили из более узких эгоистических стремлений. Он был вассалом-нахараром при Багратидах[136]136
  Багратиды – царский род в Армении (885–1045).


[Закрыть] и, отложившись от них, основал в Васпуракане мятежное противопрестольное царство. Ахтамар служил оплотом для противодействия центральной власти.

Из всех сооружений царя Гагика Арцруни наиболее прекрасным является храм во имя святого креста. Сотни судов доставляли сюда камни для стройки. Царь повелел разрушить обширную крепость в деревне Котом Багешской области, принадлежавшую идолопоклонническому племени Зурарик, а камни свезти в Ахтамар. Помимо камней, на построение храма ушло более двухсот тысяч килограммов железа.

Архитектор Манвел исчерпал все свои творческие способности, чтоб создать великолепный образец строительного искусства, подобного которому не видали еще в стране Рштуни.

Высокий купол храма он покрыл листами золота, излучавшими чарующее сияние. Стены храма, внутри и извне, были разукрашены прекрасными барельефами, изображавшими сцены из ветхого и нового завета – точно и правдиво были представлены все важнейшие происшествия от Авраама и Давида до Христа-Спасителя. Барельефы помещались в рамах замечательной скульптурной работы с высеченными виноградными лозами и гирляндами растений. Здесь были сцены и иного содержания: вот сидит на престоле царь, окруженный молодыми телохранителями, пляшущими девушками и толпой гусанов, далее представлен турнир, бой львов и т. п. Замечателен был образ Христа, высеченный на высоких сводах западной ризницы. А напротив, на восточных сводах, изображен был царь Гагик с опущенной головой, как бы смиренно просивший об отпущении грехов; на его могучих руках покоился основанный им храм, который он приносил в дар Спасителю.

Для украшения святая-святых затрачены были огромные суммы денег. Двери покрыты золотом и серебром, образа святых украшены прекрасными жемчугами и другими драгоценными камнями. Дорогая утварь блеском и яркостью слепила глаза.

Храм сохранился поныне как единственный памятник величайших дел первого царя из династии Арцруни. В продолжение многих столетий он подвергался неоднократным изменениям, выносил на себе множество вражеских ударов, в результате которых он утерял свою давнишнюю славу и великолепие. Сама природа, казалось бы, восстала против великих дел великого человека. Море, как грозный мститель, поднимаясь все выше и выше вернуло себе то, что насильно отнял у него человек. Огромные плотины, грандиозная обводная стена, величественные башни – все скрылось под водой! От древней крепости остались лишь остроконечные обломки, печально выглядывавшиеся из-под воды. Под ударами морских волн они как бы оплакивали свое былое величие!..

Прошло два века после воцарения династии Арцруни, прошло столетие со дня падения династия Арцруни, и Ахтамар из первопрестольной столицы превратился в первопрестольный католикосат архиепископа Давида. Военный лагерь превратился в обитель схимника… Мятежный Гагик основал здесь свое царство, непокорный Давид, восставший против Киликийского католикоса, основал здесь новый католикосат. Царство Гагика исчезло, а католикосат Давида остался до наших дней.

Ахтамар располагает к восстанию. Его море, окрестные горы и леса взывают к свободе.

Пользуясь смутным временем, когда в руках чужеземных властителей католикосаты как Киликии, так и в Араратской области, стали предметом купли и продажи, архиепископ Давид склонил на свою сторону местного правителя и пять епископов, которыми и был рукоположен в католикосы.

В храме Ахтамар хранилась священная десница Григория Просветителя, его престол, апостольский посох и кожаный пояс. Здесь же находилась одна сандалия святой Рипсимэ и ее головной покров. Этими святынями армянской церкви Давид привлек на свою сторону фанатически настроенный народ. Юный, но даровитый католикос Киликии Григорий Пахлавуни созвал на Сявской горе собор из двух тысяч пятисот духовных лиц, которые единогласно предали анафеме Ахтамарский католикосат, а Давида объявили мятежником. Но Ахтамарский остров и хранившиеся там святыни спасли Давида, помогли остаться католикосом.

Никакими ухищрениями не смогли уничтожить этот католикосат. Были даже выкрадены монастырские святыни и увезены в Киликию, но и это не помогло. Основанный им католикосат существует и поныне.

Я ехал в Ахтамар неохотно, предполагая увидеть там копию монастыря Ктуц с его ушедшими от мира монахами, с его аскетизмом и непрерывными молитвами.

Давно наступило утро, когда мы подъехали к Ахтамарскому «заозерному домику», находившемуся, как и «заозерный домик» пустыни Ктуц, на материке. В нем так же было сосредоточено все хозяйство монастыря, но тут не было школы для новопосвященных монахов. Это являлось признаком более мягкого монастырского режима. Кроме амбаров, конюшен, помещений для пастухов и рабочих, здесь было выстроено несколько комнат для католикоса, где он разбирал жалобы своей паствы.

В «заозерном домике» нам заявили, что католикос не будет иметь возможности нас принять, потому что ему нужно отправиться для выяснения, совместно с каймакамом, спорного вопроса о границах одного монастырского владения. Мы сели в прекрасную лодку, предназначенную для выезда католикоса.

Море было неподвижно. Вдали виднелся остров, окрашенный в пурпурно-красный цвет.

Кровью пахло оттуда… Кровью окрашены его утесы с того дня, когда палачи жестокосердного Тирана вырезали весь род Зора Рштуни, не пощадили даже женщин и детей… Кровью окрашены лучи солнца, сверкающие на багряных скалах… Кровью окрашен и патриарший престол, на котором сидел нынешний католикос… Его предшественник пал жертвой тайного злодеяния…

Много я слышал рассказов о Мар-Шимоне из Джоламерика, потом мне посчастливилось увидеть его. Этот патриарх-герой произвел на меня неизгладимое впечатление. Впервые доводилось мне встретить человека, который имел призвание священнослужителя и светского правителя: с крестом в руке он указывал народу путь к небесному, с мечом в руке призывал к борьбе с врагами! При виде Ахтамарского католикоса я подумал: вот второй Мар-Шимон!

На берегу моря католикос, окруженный группой монахов, ждал прибытия лодки.

– Надеюсь, не осудите меня, господин доктор, – сказал он, когда мы подошли приложиться к руке, – я вас ждал с нетерпением… учитель сообщил мне, что вы должны были пожаловать вчера. – Очевидно, Каро успел передать его преосвященству, что один путешественник-европеец собирается посетить монастырь.

– Учитель не ошибся, виноват я, – ответил Аслан. – Я должен был приехать вчера, но задержался при осмотре развалин Востана и мне пришлось заночевать в деревне учителя. Как много беспокойств причинил я вашему святейшеству!

Заметив некоторую нерешительность на лице католикоса, Аслан сказал:

– Я не задержу вас, ваше преосвященство! Мне сказали, что вам необходимо ехать по делу.

– Да, по этому делу нужно было ехать вчера, но я, господин доктор, отложил поездку, ожидая вашего приезда. Это старый спор, который необходимо как-нибудь разрешить. Я вернусь вечером, а до моего возвращения моя братия покажет вам мой монастырь и мой остров.

– Вы очень милостивы, ваше святейшество; жалею, что так случилось, до вашего приезда я закончу свои исследования.

Пожелав успеха, он простился с нами.

Несмотря на свой почтенный возраст, католикос был полон энергии. Он прыгнул в лодку как двадцатипятилетний юноша. Два монаха стали грести. С первого же взгляда католикос произвел на меня сильное впечатление своей почтенной величественной внешностью. В своей простой шерстяной одежде он вовсе не выделялся среди остальной братии. Изнуряющая жизнь пустынника не убила в нем бодрости, да и возможно, что Ахтамар был далек от такого воздействия! То же самое я заметил и среди всей братии. Они не были похожи на монахов пустыни Ктуц – отупевших, превратившихся в идиотов от длительного поста и подвижничества. Они отличались здоровьем и бодростью. Страна Рштуни, сообразно со своей природой, создала своеобразное духовенство. Здесь духовное лицо обладало человеческими страстями, умело быть мстительным: если любимый святой не удовлетворил его просьбы, он переставал кадить фимиам перед ним и ставить свечи.

Ахтамарские монахи не были оторваны от мира подобно пустынникам монастыря Ктуц. Они скорее занимали положение административных лиц; нередко они объезжали свои округа для сбора монастырских поборов. Хотя Ахтамарский католикосат был значительно меньше Ванской епархии, но обладал большим авторитетом, потому что народ был связан с ним тесными узами. Если его католикосу угрожала какая-либо опасность, тотчас же сасунцы, шатахцы хватались за свои кинжалы…

Расставшись с католикосом, Аслан с несколькими монахами стал кружить по острову, потом направился к развалинам старой крепости. Джаллад попросил открыть врата храма для исследования чего-то. Я же стал бродить вокруг собора.

С необычайным изумлением и с глубокой печалью рассматривал я стенные барельефы. Вот Авраам приносит в жертву своего единственного сына, жертвенный нож лежит на шее любимого сына. Ангел Иеговы ухватился за руку отца и пальцем указывает па жертвенного барана. Вся картина дышит библейской ревностью, находящей искупление и спасение лишь в крови. Крыло ангела, рука Авраама, державшая нож, красивая, кудрявая голова Исаака были местами отбиты. Прекрасная картина была обезображена…