Текст книги "Искры"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц)

Глава 30.
КУРДИЯНКА И АРМЯНКА

Утром я проснулся очень рано.

Из окна я видел, как Маро доит коров. У нее рукава были засучены до самых локтей. Как прекрасны были эти полные круглые руки! Я жадно смотрел на них. Она была без передника, и через ворот рубашки видна была прекрасная грудь. На голову она надела платок, из-под которого выбились ее густые волосы, развеваемые утренним ветерком. Никогда Маро не казалась такой пленительной, как в это утро. В своей красной рубашке, которая доходила до самой земли, она представляла воплощение всей невинности пастушеского быта.

Она кончила доить и погнала коров к стаду.

Хатун была занята топкой «тонира». Жена Асо, невестка охотника, укрытая покрывалом, как привидение, ходила вокруг «тонира», исполняя поручения старухи Хатун. За все время моего пребывания у охотника мне ни разу не удалось увидеть ее лицо или услышать от нее хоть слово. Она ни с кем не разговаривала, за исключением Маро и своего мужа. С последним, однако, она могла говорить лишь с глазу на глаз, наедине, когда не было третьего лица.

Больше никого из домашних я не видел. Толька дети Асо толкались около матери, прося есть, а та била их по головам, приказывая ждать. Маро была права, подумал я, когда после отъезда отца сказала: «Мы опять остались одни».

И в самом деле. Охотник уехал к вождю езидов. Мхэ исчез, как черт. Асо с поля не возвращался домой. Он был занят своей работой. Старая Хатун после стряпни на кухне садилась в тени под навесом и пряла. Жена Асо не знала покоя от своих детей. Кто же оставался? – Я и Маро, у которых было довольно много свободного времени: сиди, болтай и смейся, сколько душе угодно!

Скоро Маро вернулась и подошла к моему окну. Она хотела узнать сплю я или уже встал. Увидя меня уже одетым, она вошла ко мне в комнату. Лицо ее было печально.

– А знаешь, Фархат, когда я возвращалась через село, то из всех домов слышен был запах «назука», «гаты» и халвы. Все готовятся на богомолье.

– Куда?

– Разве ты не знаешь? Ведь сегодня четверг, завтра пятница, а послезавтра…

– Суббота.

– Ну да. А в субботу праздник св. богоматери. Весь Ахбак будет там, в монастыре…

– И весь Салмаст будет там, – добавил я.

И в самом деле, в этот день в монастырь богоматери стекалось огромное множество богомольцев из Салмаста и Ахбака.

Не знаю, почему, имя богоматери напомнило мне детство. Каждый год моя мать везла меня с сестрами туда, на богомолье, на празднество.

– Что же, все пойдут, а я останусь? – с досадой спросила Маро.

– Поезжай и ты.

– С кем же? Отца нет дома. Мхэ исчез. Брат не охотник до таких вещей. Кто же меня повезет?

– Я.

– Ты шутишь, Фархат.

Я ее уверил, что не шучу, что я сам бы с удовольствием поехал туда, в монастырь на престольный праздник, т. к. в числе богомольцев будут многие из наших горожан, а может быть и некоторые из моих родственников, с которыми я давно нахожусь в разлуке.

– Может быть ты там увидишь свою мать и сестер своих, – сказала Маро.

– Очень возможно.

– Ладно. Но я ведь без разрешения брата не могу ехать. Попроси ты его, чтоб отпустил меня с тобой. Скажи, что сам ты собираешься туда и вот хотел бы меня тоже взяты с собой. Асо тебе не откажет. Ну, скажешь, да?

– Хорошо. Скажу. Я сейчас же пойду к Асо и получу для тебя разрешение.

Маро, радостная; нежно обняла меня, точно ребенок, которому обещали купить игрушку, а затем оставила меня и выбежала из комнаты, говоря:

– Погоди, принесу немного молока, выпей и так отправляйся, а то ты ведь голодный.

Скоро она принесла огромную чашу с молоком и кусок хлеба.

Позавтракав, я тотчас отправился к Асо.

Сперва Асо затруднялся отпустить Маро, говоря, что за домом некому будет смотреть, что дом нельзя оставлять без присмотра, т. к. часто случаются кражи, что если он ее и меня отпустит, то сам должен вернуться домой и некому будет тогда сторожить его пашню. Затем он прибавил, что проклятые курды – настоящие варвары, грабят беспощадно, берут все, что могут, а остальное уничтожают и так только уходят. Он рассказал мне и о том, как он целыми ночами не спит с ружьем в руках, сторожа пашню и скот. Не успеешь оглянуться, говорил он, как угонят скот. И наконец, он добавил, что Мхэ и охотник уехали, надеясь на меня, что если и я уеду, кто же будет смотреть за домом и т. д.

Я возразил ему, что наша поездка продлится не больше недели, и что не трудно будет на это время нанять кого-либо, в качестве сторожа.

Тогда Асо глухо намекнул на то, что общественное мнение осудило бы наше столь непривычное для здешних нравов поведение. Девушке, по здешним обычаям, нельзя ехать на празднество с чужим молодым человеком.

Хотя намек Асо был правилен, но я возразил, заметив, что для меня Маро является тем же, чем она является для него самого: она моя сестра. Ведь мы все, добавил я, с детства росли вместе, как члены одной семьи.

– Это правда, – сказал Асо, – но разве ты видел у нас, чтоб сестра отправлялась куда-нибудь в далекое место на богомолье со своим братом?..

– Нет, не видел.

– Чего же тогда разговариваешь? Корову привязывают к корове, вола к волу, теленка к теленку. Так и люди.

Асо имел привычку приводить примеры из жизни животных.

– Тогда я поеду один, без Маро, – сказал я.

Асо ничего не ответил. Он погрузился в размышления.

– И может, больше не вернусь, – добавил я.

Это его смутило, т. к. в моем тоне он заметил обиду. Кроме того, он знал, что его отец хочет держать меня у себя. Он не хотел давать мне повода, чтоб я ушел от них в отсутствии отца, т. к. тогда ответственность легла бы на него.

Асо был искренним человеком и не умел лицемерить или хитрить. Он сказал, что Каро, уезжая, поручил меня его попечению, а отец велел обращаться со мной, как с братом, чтоб в доме я не чувствовал стеснения. Затем он шутливо добавил:

– Ты ведь с детства был упрямым, Фархат. Притом, я знаю, что если и успокою тебя, то Маро не удастся успокоить. Ведь она настойчивее тебя. Поезжайте. Бог с вами. Делайте, как хотите, я умываю руки.

– Маро хочет, чтоб это было по твоей воле.

– Тогда пусть берет с собой и Хатун.

– Опять «корову с коровой»?..

Асо засмеялся и сказал:

– Сестра моя чересчур любит тебя, Фархат.

– Откуда ты знаешь?

– Она сама мне сказала.

– Пусть любит, тем лучше.

– А ты?

– Я? Мы всегда любили друг друга, когда еще были детьми.

– Та любовь была иная.

– Любовь одна. Она не меняется.

– Ты человек начитанный, Фархат, тебя не переспоришь, – сказал Асо и поднял кнут, чтоб погнать волов, запряженных в соху.

Я удалился.

Было удивительно, что я считался начитанным, ученым, образованным человеком, хотя всего-то знал почти только несколько «шараканов». Конечно, в глазах Асо всякий начетчик был ученым. А мне моя тогдашняя ученость кажется теперь смешной. От пашни Асо до дома было довольно далеко. А я торопился домой, чтоб обрадовать Маро полученным мной от ее брата разрешением ехать на богомолье. Поэтому я избрал кратчайший путь через ущелье и холмы. Нужно было мне спуститься в ущелье и затем немного пройти по холмам, на одном из которых и стоял дом охотника. Солнце уже давно взошло, но его не было видно, т. к. день был мглистый. Глухое и темное ущелье походило на могилу. Тропинка спускалась в ущелье то извиваясь среди скал и утесов, то пропадая среди травы. По этой крутой и узкой тропинке могли спускаться только дикие козы.

Я был погружен в думы и почти не замечал трудности пути. Меня бесконечно радовала предстоящая поездка в монастырь богоматери. Я думал о том, что могу там встретить многих из наших горожан, а главное, может быть встречу мать и сестер своих. Моя мать каждый год в день престольного праздника отправлялась в монастырь богоматери на богомолье. Как она обрадуется, увидя меня, думал я. А как обрадуются сестры – Мария и Магдалина. Они должно быть стосковались по мне, а может быть считают меня совсем погибшим.

Наконец, думал я, может встречу Соню, отец которой, как священник, вероятно приедет вместе с горожанами (ведь это день жатвы для него!) и со своей семьей. Что скажет Соня, когда увидит меня?

Я впервые после приезда к охотнику вспоминал с тоской о нашем доме, о родном крае и о тех людях, с которыми вместе рос и воспитывался.

Среди зелени показался ручеек, который катил свои чистые струн в ущелье. Я нагнулся, чтоб напиться, но оказалось, что ручеек несет массу песчинок и пить из него невозможно. Тогда я стал искать родник, откуда он вытекает. Я стал подниматься по склону холма, ища исток ручья. В тумане передо мной мелькали какие-то две фигуры, но я не мог их ясно различить. Они то сходились, то снова расходились. Вот они слились и образовали какую-то движущуюся массу. Я подошел ближе. Две женщины, сцепившись, душили друг друга. В руке одной из них блеснул нож. Я подбежал к ним. Маро повалила наземь какую-то женщину и старалась вырвать у нее нож. Картина была жуткая. Они дрались как разъяренные львицы. Противница Маро была курдиянка. С большим трудом удалось мне их разнять.

– Я тебя, окаянную, все-таки убью, ты от меня не уйдешь, – сказала курдиянка, обращаясь к Маро. Ее прекрасные глаза горели как глаза рассвирепевшего зверя.

Маро ничего не сказала. Она была так взволнована, что не могла говорить и лишь окинула свою противницу насмешливо-презрительным взглядом. Курдиянка прекрасна, когда она охвачена яростным гневом. В такие минуты больше гармонии между ее душой и внешностью. В такие минуты душа ее проявляется во всей своей героической отваге.

Я не мог не любоваться этой вольной дочерью гор, хотя она всего за минуту до этого пыталась убить Маро.

– Почему ты хотела убить эту девушку? – спросил я у курдиянки.

– Ты не знаешь, ага, – она приняла меня за турка. – Как хитра эта девушка, точно она и не «фла». Она осмеливается поднять руку на меня. Она хотела задушить меня. Разве какой-нибудь армянин посмеет сделать это?

– А почему же армянин не может сделать этого?

– Армянин – собака, как только залает, бей его по башке, и он успокоится.

Кровь ударила мне в голову. Руки мои дрожали. Но чем была виновата курдиянка, когда она поносила нацию, которая сама своей низостью дала повод к такому мнению о себе.

Но Маро не вытерпела. Она снова бросилась на курдиянку и одним ударом свалила ее с ног. Мне с большим трудом удалось вырвать из ее когтей, ее, не менее разъярившуюся, жертву.

– Пусти, я хочу задушить ее, – говорила Маро.

– Сука! – кричала курдиянка.

Я заметил, что у Маро рука ранена. Когда она пыталась отнять у курдиянки нож, ранила себе палец, но увлеченная борьбой, не чувствовала боли. Я хотел перевязать ей рану, но она не позволила, сказав, что перевяжет сама. Она пошла к роднику и стала мыть рану. Курдиянка накинула на плечо мешок, в котором лежал барашек, и направилась в село.

– Куда несешь барашка? – спросил я.

– Несу «божьему человеку», – спокойно ответила она.

– Кто такой «божий человек»?

– Он пишет талисманы и ими может внушить юноше любовь.

– Значит, ты любишь кого-то?

– Да, сына Ахмета, Сафо. Он отважный охотник.

– А этот барашек из стада твоего отца?

– Нет, я украла его по пути.

– Должно быть у армян, не правда ли?

– Конечно. У курда я не стала бы красть.

– А далеко отсюда до шатра твоего отца?

– Наш шатер за Хана-Сором. Я оттуда ушла еще до рассвета. Отец не заметил, как я ушла.

Курдиянка прошла более трех миль. Она посмотрела на небо, чтоб узнать время и, собираясь уходить, сказала:

– Мне придется идти долго. «Божий человек» живет далеко. Вон там, за синими горами, Если когда-нибудь тебе придется пройти через Хана-Сор, спроси шатер отца Гюли. Его называют Рахимом сыном Рахмана. Он вождь племени билбасов. Гюли тебя очень полюбила, ты помог ей. Глаза твои похожи на насурьмленные глаза ее Сафо. Гюли даст тебе отдых в шатре своего отца и месячного барашка зарежет для тебя.

Мне захотелось на ласковые слова курдиянки ответить комплиментом и я сказал:

– Гюли похожа на Кяфар-гюли.[13]13
  Гюли – роза. Кяфар-гюли – темно-пурпурная роза. (прим. пер.).


[Закрыть]

На темном прекрасном лице курдиянки появилась улыбка, но она быстро отвернулась от меня и, указывая на Маро, сказала:

– Бог даст, когда-нибудь я убью эту чертовку проклятую.

Маро уже вымыла и перевязала рану. Я подошел к ней.

– Знаешь, кто такая была эта девушка? – спросила она.

– Гюли. Она шла к колдуну, чтоб взять у него талисман и этим приворожить сердце своего возлюбленного.

– Откуда ты узнал это? Ты знаешь даже как ее звать!

– Она сама мне сказала.

– А ты значит, Фархат, порядочно пококетничал c ней. Ты хитрый!

– Она мне, говоря по правде, очень понравилась,

– Потому что ранила мне палец? Да?

Глаза Маро загорелись ревностью,

– Нет, не потому, а потому, что она красивая девушка.

– Дурак!

– Я хотел только разозлить тебя, Маро.

– Я без того зла.

– На меня?

– Да. Почему не дал, чтоб я ее убила.

– А ты знаешь, что бы с тобой сделали курды?

– Убили бы. Ну и пусть. Когда-нибудь должна же я умереть, не все ли равно когда умереть?

– Тогда я остался бы без Маро.

Она ничего не ответила. Через минуту она спросила:

– А что сказал Асо?

Я ей ответил, что Асо согласился на нашу поездку, но только выразил желание, чтоб и Хатун поехала с нами.

– А рана твоя не помешает нашей поездке? – спросил я.

– Нет, это пустяк. Рана небольшая, – ответила она.

– Она пошла к колдуну за талисманом, – сказал я.

– Несчастная! Ее отец глава племени, а она полюбила какого-то бедного охотника из-за того только, что тот хорошо поет и что у него красивые глаза.

– А как ты с ней встретилась?

Маро объяснила, что не вытерпела и пришла мне навстречу, чтоб поскорей узнать о результатах моих переговоров с Асо. Гюли сидела у родника и как только увидела, сразу накинулась на нее с ножом.

– А почему она враждует с тобой? – спросил я.

– Это старая история, – ответила Маро, – Однажды племя их зимовало в нашем селе. Гюли жила недалеко от нашего дома. Каждый день мы замечали, что одной курицы у нас не хватает. Отец думал, что кур наших крадет лиса. Однажды я села сторожить и вместо лисы появилась Гюли. Она тихонько вошла в сарай, поймала двух кур и хотела сбежать. В эту минуту я вышла из засады и схватила ее за волосы. Я повалила ее и хотела задушить, но Мхэ вырвал ее из моих рук. Вот с тех пор она и враждует со мной.

– Ты и сегодня бы ее задушила, если б я не подоспел. Но я эту историю о Гюли уже слышал от тебя.

– Слышишь, никому не рассказывай о сегодняшнем случае, – сказала она.

– А рана на твоей руке?

– Я скажу, что сама поранила.

– Хорошо.

– Ну пойдем.

Глава 31.
ПАЛОМНИКИ

Рана Маро оказалась не такой легкой, как ей казалось. Но она не обращала на нее внимание и целый день была занята приготовлениями к поездке. Я видел, как она одной рукой месила тесто для хлеба и для «назуков», и как старательно она приготовляла халву.

Старушка Хатун тоже суетилась. Она побежала к молочному торговцу купить свечки и ладан. Эти вещи она покупала на те деньги, которые сэкономила и припрятала для таких душеспасительных дел. Она старалась поскорее связать вторую пару носков, предназначенных для настоятеля монастыря, чтоб он в своих молитвах поминал бедную Хатун.

Все это делалось с благочестивым рвением и горячим вдохновением.

Только Маргарит, жена Асо, была грустна. Ей было тяжело, что Маро и Хатун поедут на торжество, а она останется дома. Отчего ее не отпускали? Разве у нее нет души? Разве она не хотела бы приложиться к святыням? Наконец, ведь и ей нужно бы хоть раз вырваться из хаты охотника и взглянуть на вольный божий мир. Маро живет вольной птицей, уходит куда вздумается, нет ей запрета, а Маргарит должна сидеть дома и это только потому, что Маро еще девица, а она уже замужняя женщина… Должно быть так думала Маргарит, хотя и не произносила ни одного слова протеста, кипевшего в глубине ее сердца.

И действительно, в армянской семье положение невестки иное, чем положение девушки. Девушка пользуется довольно широкой свободой. Она с кем угодно может говорить, она может бывать всюду – у соседей, в поле, конечно, в пределах скромности. Ее лицо не закрыто фатой, и язык не связан. Но с того дня, как она обручилась, она порывает все свои связи с внешним миром. Она становится собственностью мужчины. Ее мир замыкается стенами дома ее мужа. Уста ее закрываются. Она не сможет говорить ни с кем. Лицо ее покрывается густой фатой. Она никому не сможет показывать своего лица. Она живет лишь для своего мужа, как его святыня, скрытая от всех. Никто не может взглянуть на нее.

Именно в таком положении и была Маргарит.

Это положение должно было внушать ей чувство зависти к вольной жизни Маро и, даже, к жизни старой Хатун, которая уже прожила свой век и стала негодной для жизни. Юность и дряхлость были свободны от гнета семьи.

Накануне нашей поездки я пошел в конюшню к помощнику Мхэ – Ато и велел хорошенько накормить лошадей, когда еще воздух свеж, могли выехать. Когда я вернулся в свою комнату там было уже темно. Но против обыкновения, ко мне в этот вечер Маро не пришла с лампой. К моему удивлению, на этот раз лампу принесла Маргарит. Вместе с ней, держась за полу ее платья, вошла и маленькая Салби – старшая дочь Асо. У девочки было такое испуганное лицо, и она так крепко держалась за полу матери, точно кто-то собирался у нее отнять ее мать. У Маргарит лицо было покрыто густой красной фатой, которая спереди спускалась до груди, а сзади покрывала всю ее спину. Не подымая фаты, она молча поклонилась мне и поставила лампу на стол. Мне показалось, что она не хочет уходить, она задержалась и, видимо, что-то хотела сказать мне. Она стала у дверей, а маленькая Салби стала перед ней. Мать толкнула дочь в бок. Девочка подняла к ней свои блестящие глаза и спросила:

– Что сказать?

Мать нагнулась и что-то шепнула дочери на ухо.

– Скажи, блатец, ведь и я бедная…

Салби смутилась. Она успела позабыть половину фразы матери. Мать снова толкнула ее в бок и снова шепнула ей, чуть слышно:

– Дура, не так!

Девочка-переводчица громко повторила слова матери, относившиеся к ней.

– Дула, не так!

Мать рассердилась на свою переводчицу и еще сильнее толкнула ее в бок. Салби покачнулась и чуть было не упала.

– А как? – с досадой спросила она.

– Чертовка, хоть бы сдохла ты! Скажи: «Братец, все отправляются на богомолье, а я одна должна остаться, разве я не бедная?».

Салби передала:

– Чертовка, хоть бы сдохла ты…

Мать снова толкнула ее, и девочка, заплакав, выбежала из комнаты.

– Сестрица, я понял в чем дело, – сказал я ей.

Она неподвижно и молча ожидала, что скажу я дальше.

– Ты тоже хотела бы поехать с Маро на богомолье, не так ли?

Она утвердительно кивнула головой.

– А почему же Асо тебя не отправляет?

Она повела плечами – мол, не знаю.

– А ты хотела бы, чтоб я попросил Асо?

Она поклонилась – мол очень буду благодарна.

В эту минуту вошла Маро. Лице ее выражало удивление.

– Ты что тут делаешь? – спросила она у Маргарит. Невестка указала на лампу – мол, лампу принесла. – Маргарит тоже хочет поехать с нами, – сказал я. – Пусть поедет, тем лучше. Но что скажет Асо?

– Я его попрошу.

Маро обрадовалась, подошла к Маргарит, подняла ее фату и сказала:

– Перед кем ты закрываешь свое лицо? Почему ты с Фархатом не говоришь? Разве можно сестре не разговаривать с братом? Фархат и мне, и тебе – брат.

Маргарит скоро опять покрыла лицо фатой, однако, я успел увидеть ее лицо. Оно походило на цветок не видевший солнца и увядший в тени.

Маро снова попыталась открыть ее лицо, но Маргарит что-то шепнула ей и выбежала из комнаты. Маро смеялась.

– Что она тебе шепнула? – спросил я.

– Она говорит – «Разве не грешно говорить, что Фархат тебе брат?»

– А почему же грешно?

– Потому что, когда парень и девица становятся названными братом и сестрой, то они…

– Не венчаются.

– Да. В нашем селе один парень с девицей целовались, когда венчались, и назвались братом и сестрой. Потом родители хотели их поженить, но они не поженились, сказав, что это грех, хотя еще до сих пор они любят друг друга.

– Но ведь когда венчаются, тоже целуют Евангелие и крест.

– Да, но тогда они не становятся братом и сестрой.

– А чем же становятся?..

– Разве сам не знаешь чем?..

– Знаю. Ты змея Маро. Ты открыла лицо Маргарит, и она вероятно рассердилась.

– Нет, она не рассердится. У Маргарит хорошее сердце. Она тебя очень любит. Когда мы поедем к богоматери, я заставлю ее заговорить с тобой. Станьте там с ней братом и сестрой! Тогда она будет говорить с тобой и не будет закрывать при тебе своего лица. Но теперь нельзя, порядок наш не таков, она стесняется.

– А когда ты станешь невестой – тоже закроешь лицо и не будешь разговаривать с людьми.

– А как же? На то и буду называться невестой!

– А как же ты укротишь свой соловьиный язык?

– Научусь. Ведь муж бьет ее, если жена показывает свое лицо чужому мужчине.

– Я не буду бить.

Маро засмеялась.

– А что скажут другие? Разве не скажут – «какая она бесстыдная невестка?»

Вошел Асо. Узнав, что мы утром рано выезжаем, он пришел с поля, чтоб сделать распоряжения по дому.

Хотя и с трудом, но мне, все же, удалось убедить Асо, чтоб он отпустил с нами и Маргарит. Но тут возникло другое затруднение. К нашей группе прибавилось еще два человека – Маргарит и маленькая Салби, которая узнав о том, что ее мать отправляется на богомолье, расплакалась и заставила нас включить в состав идущих и ее. А у нас были только три лошади и ослик. На ослика решено было нагрузить наш провиант и маленькую Салби. Для Хатун не было лошади. В селе нельзя было нанять лошадь, так как ни у кого в этом селе, кроме охотника, не было ни лошадей, ни ослов. Но Хатун сама вывела нас из затруднения, заявив, что она дала обет семь раз отправиться на поклон к богоматери пешком. Шесть раз она уже ходила, теперь хотела пойти в седьмой раз. Хотя и трудно было бы старухе целых три дня идти пешком, однако она не хотела отказаться от своего обета и уверяла, что сумеет пройти путь без особого труда. Мы все же обещали временами сажать ее на коня, чтоб дать ей передышку.

Маро и Маргарит долго спорили, кому из них сесть на коня Асо и кому на кобылу. Победа осталась, конечно, за Маро. Маргарит пришлось согласиться ехать на кобыле.

Маро была тщеславна. Она хотела появиться среди богомольцев на хорошем коне и показать себя ахбакским девушкам, как достойную дочь их «мира». О мужчинах она не думала, а хотела лишь возбудить зависть своих подруг.

«Мир» являлся главой племени и пользовался большой популярностью и авторитетом. Отец Маро был «миром» ахбакских армян. Поэтому все ее знали, и поэтому Маро старалась не ронять достоинства своего отца и поддержать его престиж некоторым внешним блеском. Не шутка быть дочерью «мира»! И Маро заботилась о своем наряде и внешности. Наряд ее состоял из головного убора, украшенного золотыми и серебряными монетами, серег, которые она носила на ушах и на носу, колец, ожерелья, серебряного пояса и массы разноцветных бус.

Она позаботилась и обо мне. Она не хотела, чтоб я появился в своем поношенном костюме. После того как я удрал из школы отца Тодика, я не менял своего костюма, так как у меня не было другого.

Поздно ночью ко мне явилась Маро совершенно усталая и сказала, что она не хочет, чтоб я появился в монастыре богоматери в моем поношенном костюме, поэтому она принесла мне совершенно непоношенный костюм своего брата и подарила мне.

– Но ведь костюм Асо на мне будет широк, – сказал я, – Асо толще меня и ростом ниже.

– Я ночь не буду спать и переделаю. И Маро, сняв с меня мерку, ушла.

Ахбакская женщина шьет для дома все. Костюмы у них скроены, так что всегда можно их, если понадобится, переделать – расширить и удлинить.

Армянам, торжества, устраиваемые в дни предстоящих праздников, обходились очень дорого. Паломники отправлялись большими караванами в сто–двести человек, но и при этом условии не избегали опасностей в пути. Они часто нанимали курдов-наездников в качестве охраны, платя им за это деньги. Но нередко товарищи этих же курдов, которые взялись охранять паломников в пути, нападали и грабили караван. Охрана при этом только делала вид, что оказывает разбойникам сопротивление.

В пятницу утром мы выехали без всякой охраны, не смешиваясь с толпой крестьян-паломников. Это было с нашей стороны слишком смело, но мы сочли недостойным поручить себя охранять курдам и понадеялись на то, что имя старого охотника, пользовавшееся большим почетом во всей округе, послужит нам охраной. Курд умеет уважать величие. На вождя он смотрит как на богом поставленного человека. Старый охотник был главой ахбакских армян.