Текст книги "Я, мой фамильяр и жизнь в Нью-Йорке (СИ)"

Автор книги: Мрамория

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)

– Ты всякий раз будешь так делать?

– Прижиматься лбом к святыне? – маг улыбнулся, – Это мой знак уважения. Хочу я этого или нет, но все эти святыни питают нашу с тобой магию, а теперь помолчи, я буду очищаться, а потом медитировать.

– Монах, – резко бросило отражение.

– Повеса, – любовно ответил Стивен, касаясь бритвой щек. Он сильно оброс, и сейчас, трясущимися руками было очень сложно привести себя в божеский вид.

– Ой, а ну дай сюда, – фыркнул доктор, отнимая руль управления телом, он взял небольшое зеркальце и весело пристроился с острой бритвой, легко справляясь в лишней растительностью, когда дело дошло до кольца обычной бородки, доктор покосился на свое отражение, оттуда на него взирал маг, умоляюще глядя.

– Хорошо, не буду, хотя я хочу, чтобы ты знал, мне это не очень нравится, но раз нравится тебе, так и быть.

Чародей ласково улыбнулся ему из воды и сложил руки лодочкой, перед собой, немного кланяясь.

– Давай вот без этого, ты смущаешь меня этими твоими трюками монахов.

Он подровнял отросшие волосы, доводя себя до привычного состояния. Доктор зачесал руками седые виски, и довольный собой огладил щеку.

– По-моему, то что надо.

– Согласен, но, – Стрэндж покосился на руки, – Это ведь еще не все, не будь макакой.

– Да что ж с тобой делать, барышня? – доктор огрызнулся, поднимая руку, сбривая волосы в подмышечных впадинах.

– Знаешь ли, в путешествиях тоже нужно нормально выглядеть, а не как обезьяна волосатая.

– Так может тебе еще зону бикини побрить, – хохотнул бывший хирург.

– Так, ну это уже чересчур, давай теперь я, нужно все это уничтожить.

Маг сложил острую бритву и положил на камень, обмываясь теперь уже мылом в горном роднике, золотые печати засверкали на воде и все следы его существования были уничтожены, вспыхивая синем огнем, он покинул глубокие воды и обтерся полотенцем, переодеваясь в красную форму Камар-Таджа для тренировок*

– Ты понижаешь свой статус до мастера, вместо магистра?

– Милый мой друг, моя душа, – чародей улыбнулся, отвечая отражению, – Просто это последняя чистая одежда, все остальное нужно стирать, от самой Индии нам негде было сделать это.

Мужчина обтер волосы полотенцем и аккуратно сложил его на камень, оставив сушиться.

– Ты слишком чистоплотный для путешественника.

– Ты слишком шумный для хорошего хирурга, – он присел в медитативную позу на небольшой деревянный поддон возле храма и погрузился в глубокое успокоение, наслаждаясь шумом воды, дыханием ветра и шелестом травы. По телу пробежала рябь мурашек, от медленно открывающейся ему вселенной, каждый вздох дарил силы, каждый выдох наполнял его спокойствием. Маленькие белые духи деревьев спустились и весело загремели у его ног, взбираясь вверх по штанинам и карабкаясь по плечам, мотали ногами передразнивая друг друга и веселясь. Сквозь эту волшебную дрему, он улыбнулся, ничего не замечая вокруг.

– Похоже, вы нравитесь им, – послышалось откуда-то со стороны.

Стрэндж открыл глаза. Перед ним стоял старик, а прямо рядом с ним, стоя на двух лапах, возвышался японский макак, он цокнул языком и недовольно оглядел путника.

– Дед, пошли, что ты пристал, – сказало животное, высоким женским голосом, – Видишь, ему не до тебя.

Спрашивать, что японская обезьяна делает в Китае, почему говорит по-человечьи, и главное – почему она такая нахальная, Стивен не стал. Он похлопал глазами и посмотрел на старика, а потом на мелких духов, которые облепили его с ног до головы.

– Добрый день, – учтиво ответил Стивен.

– Добрый, добрый, – кивнул старик, – Эти духи абы к кому не идут, видимо вы особенный человек.

– Нет, едва ли, – Стрэндж учтиво улыбнулся, – Самый обычный человек.

– В форме храма Камар-Таджа?

Стрэндж поджал губы, стараясь как можно быстрее придумать, как бы ответить так, чтобы не солгать, и в то же время не привлекать к себе повышенное внимание.

– Вы ведь маг, верно? – спросил старик.

– А у вас есть говорящая обезьяна и вы видите кодама*, очевидно, вы тоже не рыбак и не пекарь.

Старик засмеялся беззубым ртом, и похлопал Стивена по плечу.

– Вы мне нравитесь, нравитесь, юноша. Пойдемте со мной, я покажу вам кое-что, – старичок помахал рукой, зовя вслед за собой.

Недоверчиво чародей подобрал свою сумку, и припустил следом, вниз по каменной лестнице, он ощутил всполох энергии, но промолчал, маленькие кодама не отставая бежали по пятам. Параллель реальности изменилась, они уже даже находились не в Китае, а скорее в соседствующей Японии, у одного из синтоиских храмов. Сезон дождей еще не начался, но в воздухе повисло ощущение грядущего дождя.

– Прошу, заходите.

– Вы… тут живете? – Стивен приподнял бровь, оглядывая храм.

– Да, уже очень-очень много лет, – старик кряхтя поднялся по ступенькам, он хитро улыбнулся. Его длинная белая борода падала аж до самой груди. Он был ну прямо как Гендальф, только маленький и улыбчивый.

– Мы ведь в Японии, верно? – чародей поглядел на обезьяну, и та фыркнула.

– Да, пожалуй, что так, вы хорошо ощущаете местность, юноша, – старичок присел за низкий столик.

Тут пахло благовониями и персиками, дедушка изучающе оглядывал Стивена, а потом указал пальцем на него:

– Вижу душа у тебя напополам поделена.

Стрэндж сдул невидимые пушинки со стола, он вздернул плечи, и доктор уже глядел колко и остро.

– Как вы узнали?

– Ты мечешься, – ответил старик и придвинул к нему пустую черную чашку, – Возьми ее.

– Зачем? – непонимающе уставился доктор.

– Так удобнее пить чай, – старик улыбнулся вновь, и Стивен невольно засмущался от собственной узколобости. И ведь верно, для чего еще нужна чашка.

– Извините, что это я, – чародей хмыкнул, рассматривая крошечную чашку.

– Хотя из этой чашки ты можешь испить не только чай, – дед погладил свою бороду, – Ты можешь испить коки*

– Мастер! – воскликнула обезьяна, – Это же просто человек, а вы хотите разрешить ему выпить коки?

– Помолчи. Если я разрешаю, значит есть причины, – старичок снова посмотрел на Стрэнджа, – Около храма есть лес. Если найдешь нужную тропу, значит и правда ты должен испить коки, а если не найдешь, то возвращайся.

– Что такое, это кока? – он приподнял бровь.

– Иди и узнай, мальчик. Мы подождем тебя здесь.

Он нахмурился, посмотрел на старика, потом на загадочную обезьяну. Вселенная посылала ему странные знаки, но он решил уважать ее волю и покорно встал, направляясь к густым зарослям. Вокруг трещали цикады, прыгали кузнечики и иногда проползали змеи. Удивительно, но только недавно покинувшие его кодама вновь появились, и они, хватая Стивена за штанины, потащили за собой. Человечки весело прыгали по бревнам, скакали по траве и шумели меж собой, пока Стивен сжимал маленькую чашку в руке. Это не было странным или чудным, нет, все это казалось ему правильным и почти естественным. Он ощущал, как доктор так же сжимает в руке эту черную чашку и стремится вслед за маленькими духами, которые больше не тянули его за штанины, а просто повисли на ткани и весело качались при каждом его шаге. Сердце его стучало где-то глубоко в голове, отдаваясь резонансом во всем теле. По этой дорожке, что прочертили кодама вверх в гору, он шел безропотно и доверчиво, рассматривая деревья на своем пути. Каково же было удивление, когда эти маленькие паршивцы остановились на пустыре и весело запрыгали, показывая руками на землю. Никакой реки не было, только трава.

– Я не понимаю. Тут нет реки, вы дурите меня, – он вздохнул, присаживаясь на листву.

Духи зашуршали головами и приложили ладони к глазам, каждый из них сделал так по очереди, пока наконец он не дошел до истины такого действия, закрыв глаза. Издалека послышалось мерное дыхание ветра. Оно пронеслось прямо перед ним, перед глазами всплывали золотистые круги, а стоило открыть глаза, как он увидел золотистый поток, сползающий вниз по горам. Вода в этой реке напоминала скорее мед, густой и золотистый, это точно была не вода, все что угодно, но только не простая вода. Мужчина недоверчиво опустил чашку боком в этот поток и вытащил вновь, удивительная приятно пахнущая жижа струилась из чашки, вниз, нарушая все законы физики, теперь она будто сама создавала это течение жизни, вне зависимости от того сколько бы Стивен ее испил. Он прижался губами к краю черной чашки и нерешительно отхлебнул волшебной жидкости. Она проникала в каждую клетку его тела, заполняла все его существо и дарила удивительное спокойствие, сколько бы он не пил, оторваться не выходило. Казалось сквозь него проходит сама суть жизнь, в которой главная основа – это любовь. Его переполняло это удивительное, почти грохочущее чувство, и лишь когда сил пить уже не осталось, он оторвался, и чашка тут же распалась надвое в его руках, реки тоже не было, а вокруг и вовсе была глубокая ночь. Он ощутил какое-то странное единение себя, с самим собой и поглядев в отражение разбитой чашки увидел только самого себя, другого, измененного, будто собранного воедино, но только себя. Руки по-прежнему тряслись, но больше не болели. Он вдруг осознал, что наконец не испытывает той угнетающей, разрывающей его надвое силы. Его сердце было вновь целым, душа и разум тоже. Длинное путешествие по свету заканчивалось здесь. О проделанном нелегком и болезненном пути напоминала только разломанная надвое чашка, которой, по сути, он и был. Мужчина улыбнулся и положил ее в карман формы, спускаясь вниз по горам, там, где пролились капли коки, появились стебельки, а он ощущал наполненность и счастье. В мгновение жизнь стала такой простой, такой легкой, в нем: том кто когда-то лечил; том, кто владел магией; проснулся новый, удивительный человек, которого он пока не знал, но был рад ему.

– Ты вернулся, так поздно? – старик протянул руку за чашкой.

Стивен вытащил из кармана разбитый надвое сосуд и вручил его старику.

– Так значит, вас на самом деле было трое, – улыбнулся старик.

– Нет, двое, – отрицательно закачал головой Стивен.

–Трое, мальчик, трое. Чашка разбилась ровно надвое. Будь так, как ты говоришь, она лишь треснула бы.

Стрэндж коротко поклонился и прихватил сумку с пола. Повернувшись, в храме уже никого не было, разве что статуя божества с длинной бородой и маленькая каменная статуэтка обезьяны, а перед ними разбитая надвое черная чашка. Чародей невольно улыбнулся, он достал из сумки палочку благовоний и поджег, разнося дым сандала, укладывая рядом с чашкой маленький розовый персик, который нашел в горах. Кодама вновь набежали, теперь облепив статую и разбитую чашку, а он улыбнулся и достал двойное кольцо, проделывая золотистое отверстие в пространстве, ведущее его на Гавайи.

***

Эверетт в очередной раз проснулся от преследующего его кошмара. Мужчина судорожно огляделся по сторонам, вдыхая и выдыхая. Он стер пот со лба и закрыл глаза. Это копьё никак не давало ему покоя. Оно преследовало его в видениях почти каждый день. Росс зло нахмурился и подсокчил с кровати. Больше бороться с собой он был не в силах. Линии контракта становились все призрачнее, все слабее, и сейчас лишь немного напоминали о себе. Его срок жизни подходил к концу, и не было разницы, умрет он сегодня или завтра. Эверетт усмехнулся, оглядев спальню Стивена, провел рукой по одеялу и чуть улыбнулся. Мужчина достал кольцо и в очередной раз осмотрел его в лунном свете. Волк мягко устроил свой подарок на тумбочке. Стивен ни о чем не узнает, а он, родившись рабом, живши им, умрет наконец, как равный. Блондин поднялся с кровати, надел рубашку и брюки, повязал галстук и накинул пиджак на плечи. Он сложил кобуру и коммуникатор на стуле и с горечью усмехнулся.

– Мой последний день, больше времени не осталось.

В Санкторуме было тихо. Сейчас солнце медленно распускало над горизонтом свои огромные крылья и Эверетт, не желая ни с кем прощаться, просто пошел в хранилище. Он осторожно повернул ручку и с удовольствием и облегчением проследовал вглубь этой обители. Какая разница, как именно настигнет его смерть? Имело лишь значение то, что он успел сделать, а за этот год он сделал больше, чем за все 243 года своей жизни.

Фамильяр подошел к коробу и облизнулся, когда внезапно услышал легкий смешок за спиной. Волк тут же повернулся и оскалился, смотря на своего нового знакомого.

– Ты кто такой? Что ты здесь делаешь? – мужчина подобрался, готовый защищаться даже голыми руками.

– Меня зовут Локи, – трикстер усмехнулся, – Я твой друг, поверь мне.

– Что? Серьезно? Рогатый идиот внушает мне, что он мой друг? Я в это, по-твоему, поверю?

Однако бог не оскорбился, он лишь сложил руки за спиной и злорадно оскалился, подходя ближе и нежно заговорил:

– Копьё, прекрасное копьё. У тебя всегда был отличный вкус.

– Что? – Эверетт повернулся вслед за движениями божества, – Откуда ты вообще знаешь меня?

– До сего момента я лично с тобой знаком не был, дорогой мой, но… от твоего имени до сих пор трепещат многие люди и не только. Ты не тот… кем считаешь себя, поверь мне на слово.

– Я… не понимаю…

– Каково чувствовать себя рабом? – оскалился Локи, стукнув рукой по стеклянному коробу, – Каково прогибаться и верно служить? Каково им умереть, скажи мне, мой дорогой друг…

– Ты несешь какую-то ересь, рогатый!

– Быть может и так, – он пожал плечами, – Но ведь ты хочешь это копьё, верно? Оно зовет тебя в своих снах, ты видишь себя держащим его, вскидываешь над головой… а люди бегут по твоему зову, готовые убить всякого на своем пути. Я ведь прав?

–Кто ты такой, Локи?

– Я бог… озорства, – глаза его весело блеснули, – И я твой большой фанат. Поверь мне.

– Бог озорства… мой фанат? – он нервно хохотнул, – Я, верно, что-то упускаю из виду?

– Если я скажу тебе, что никаких дальних берегов нет, что все твое служение это лишь обман – ты поверишь мне?

– Я…

– Ты сомневаешься, – он зарычал, – Тогда возьми копьё в свои руки и узнай все сам. Оно принадлежит тебе по праву, можешь не сомневаться.

Эверетт поджал губы. Копье в витрине начало стучать о стенки и вибрировать, оно слишком хотело вернуться к своему любимому хозяину. Росс неуверенно поднес руку к стеклу и стенки его тут же рухнули. Волк ощутил, как тяжелое оружие легло в его руку. Длинное метательное копье с острым наконечником. Он заморгал, мотнув головой, ощущая, как в голове рвутся вспышки странных видений, как контракт буквально трещит, пытаясь до последнего сковывать его. Эта тяжелая цепь, с которой он, казалось, родился, треснула и обвалилась. Эверетт рухнул на пол, удерживаясь лишь с помощью копья, и мир вокруг него сжался кольцом. Плитка под человеком пошла трещинами, а хранилище задрожало.

– Проснись, – усмехнулся Локи, весело вскричав, – Проснись мой древний Бог!

Комментарий к Проснись, молю, проснись.

Прошу в комментарии, вот вам и сюрприз такой, да мухахахаха))))

Я даже не в Москве, но с бетой все равно работаем для вас)

========== И имя мне было… ==========

Он впервые открыл глаза с рассветом, когда в камне вырезали имя, и было оно Упуаут.

На высоких берегах Нила он видел, как всходила заря человечества. Вместе с ней встал и бог, дав себе обещание до конца времен следить за этими созданиями, защищать и воевать с ними плечом к плечу. Он вставал к каждому восходу солнца и засыпал с закатом. Великий, могучий воин. Люди молились ему, люди создали его. Они придавали ему сил. Бой, когда земля окрасилась кровью, когда Египет восторжествовал и стал великим правителем всех земель. Он был у истоков их побед. Он нес их знамя и ему принадлежали их жизни.

Песок окрашивался багрянцем от крови их врагов, а бог всегда шел рядом с фараоном. Тот волк, что был высечен на множестве пирамид, и тот, что выписан в свитках: на нем был его профиль. Когда он выл, людей переполняла доблесть; когда он рычал, они рычали тоже; а стоило ему рвануть с места, как они рвались вслед за ним, наполняемые отвагой и доблестью. Люди сами не ведали, откуда в них было столько жажды драться насмерть, но тот восторг, каким наполнялись их души на поле сечи был его заслугой. Египет прославился, он поднялся с колен и стал великой империей отчасти именно из-за Упуаута. Однако, однажды время боев прошло. Это произошло тогда, когда они возомнили, будто нет им равных во всем белом свете, а ведь свет был таким огромным.

Тогда они впервые предали бога. Людское племя, в котором он души не чаял. Все они, умирающие так быстро, резвились у его ног и всех ему подобных и они смотрели на них с нежностью и заботой, однако вот время Упуаута прошло, когда войны закончились. Его перенарекли, и дали новую работу. Лодка, что плыла в Дуат, управлялась волком. Новое хобби, новая задача. Пусть она была не столь прекрасна, как война, но все же, это было по-своему хорошо. Ровно до тех времен, когда волка сместил шакал. Прошло всего двести лет, а бога перестали помнить, перестали почитать и любить. В те времена он еще не ведал, что люди не только смертны, но и частенько забывают своих великих богов. Упуаут был предан теми, кого так страстно любил и хотел защищать, ведь именно для этого его и создали, и придали форму, вдохнули в меня бессмертную жизнь.

Вот тогда он и озлобился. Великий волк скалил зубы на всех тех, кем был обижен и занялся тем, для чего был создан. Войной. Он злорадно смеялся, перейдя в новую религию. Отныне имя ему было: Арес.

Впрочем… греки оказались ему не рады. Арес был слишком зол и агрессивен, он всегда хотел решать все исключительно войной, хотел лить кровь и пить ее. Ему придали новую форму, и мужчина с радостью принял ее. Светлоглазый и сероволосый – он был великим воином. Грозный, злой, вооруженный мечом и щитом. Всякий раз, когда он кричал, солдаты кричали вместе с ним; когда он выставлял оружие вперед, они делали тоже самое. Пусть греки и презирали его, однако во время войны молились так, как никому другому – и Арес с покровительством приходил на их поле сечи, взяв в подручные столь же озлобленную и ироничную богиню раздора Эриду и кровожадную Энио. Вместе они творили ужасающие вещи, которые люди потом вспоминали лишь стыдливым шепотом.

Спустя века он отошел чуть назад – но великий бог, которому не было равных в боях, кого боялись все боги Олимпа и на которого смотрели на него лишь искоса или с ненавистью, позволял себе вести себя так, как он того захочет. Тогда он впервые познал чувство великой любви. О, это была самая прекрасная богиня. Самая красивая, добрая и нежная. Его кровожадное сердце таяло рядом с Афродитой. Бог говорил рядом с ней тихо, ласково снисходительно относился к ее выходкам и глупостям, прощал даже ее измены. Война и любовь. Дети у них получились все равно что соль с перцем: они перенимали либо его черты, чему он, конечно, не очень радовался, либо ее. Любимый сын Эрот, что больше всех был похож на Афродиту, но перенял отчасти и его характер, всегда забавлял бога своими выходками, когда стрелял из своего лука в самого Зевса. Что же, за эти шутки малыша и отдалили от Олимпа; зато он ласково и даже кокетливо пристроился в человеческих сердцах, побуждая людей на любовь и страсть.

Фобос и Деймос же любили отца до беспамятства, и они всегда носились с ним рядом, будто шавки. Однако вот сам сын Зевса их не слишком любил, позволяя Страху и Ужасу весело околачиваться рядом лишь во время войны. Злую же шутку с ним сыграла богиня мудрости, обведя его вокруг носа и тогда мужчина, рыча, отступил, плюнув на всех мудрецов, лишенных способности любить. Что проку от твоего ума, если мудрость в тебе лишь напускная?

Все пошло прахом с появлением Афины. Его сестра, отождествление разумной войны и дипломатии, стала для Ареса, жаждущего битв, врагом номер один. Они часто сталкивались в битвах, и, к несчастью, он всегда проигрывал, не просчитывая свои ходы и нападения как его белокурая сестра. Горечь примешалась в его сердце к обычной злобе, а преданный во второй раз людьми, он так и вовсе пришел в бешенство, обещая стереть их. Помпеи заливались огнем и градом, умирая по его воле, и тогда бога свергли, изгнав с Олимпа.

Однако он не унывал, уже увидев прекрасные перспективы в рядах кровожадных и суровых римлян.

Вот уж где ему были взаправду рады. Этот народ Марс обожал. Умные, ловкие, суровые воины – великие центурионы. Он был не просто в почете у этого народа: они его обожали. Возводили в его честь храмы, отдавали ему жизни с гордостью. Он был родоначальником Рима; тем, кто создал их народ. Поэтому Рим с легкостью поставил на колени половину мира. Его умоляли поддерживать урожай и скот, его умоляли о победе в битве. Римляне считали за честь иметь хоть что-то общее с богом войны. Тогда он обрел свое великое, одно из самых могущественных оружий всех времен и народов. Копье Марса. Самое любимое, почти всесильное. Солдаты били о щиты своими копьями в его честь, и Марс приходил. Марс всегда приходил к ним с радостью и восторгом. Его знак отныне обозначал мужчин, его имя носила планета. Он занимался почти всем; поднял на ноги великую нацию. Марс собственноручно выковал для них щит, способный защитить от любой напасти, ярко-алый, как кровь, закрывающий большую часть тела. Люди же в очередной раз поклонились и покорно выковали еще одиннадцать таких. С тех пор эта империя не знала никаких бед. Она громила всех. Однако люди, есть люди… Живя в радости и роскоши они очень скоро обленились, и перестали нести в себе былое величие. Это обидело его до глубины души, но бог войны уже научился находить выход. Мужчина просто натравил по щелчку пальца на Рим все мирские несчастья, начиная от саранчи, и заканчивая засухой. Медленно, но верно, великая империя сама встала на колени, а затем и вовсе пала.

Он лишь усмехнулся, отныне используя людей лишь как оружие в своих целях, уже зная путь выверенный и правильный. Люди в его руках превращались в кровожадных убийц. Сульде вел Чингисхана и монголов вперед, на покорение всего мира. Что же, великая Золотая Орда смогла держать в узде почти весь континент. Однако Сульде смотрел на свой народ скорее со снисхождением, просто потакая им. К несчастью для великой орды, богу начали нравиться те, кого они захватили. Божество с умилением смотрело на детей славянского народа, и как бы невзначай, тихо, украдкой прибилось к ним, отныне нося имя Чур – сначала в шутку, а позже укрепившись и в корне всего народа. Пусть он уже не был так силен и могуч, как прежде, но с радостью отвечал за раздел границ. Его звали, когда шла беда; его звали, когда детям было страшно; его звали, когда не могли решить, кому что достанется. Бог легко делил между своими любимыми все, из-за чего они ссорились. Он частенько приходил к детям и рисовал на земле длинную линию; он оберегал этих людей от горя и защищал их. Тогда Чур и познакомился с ритуальными, сладкими кострами, влюбившись всем своим сердцем в этот запах добра и света. Люди смеялись и танцевали у пламени, пели и любили. Чур же, сидя на своем деревянном идоле, с нежностью смотрел на славян как бы украдкой, слегка подталкивая их ко всем начинаниям. Он подпирал рукой щеку всякий раз, когда дети, прыгая вокруг него, звали на выручку. Мужчина, облаченный в волчью шкуру, шел спасать своих детей будто пастух – овец. Он отгонял нечистую силу и боль. Божество впервые за столько веков было безмерно счастливо. Однако, в этот раз не люди не хотели расставаться с ним, и не он с ними, но грянуло Крещение, и его идолы начали уничтожать. Чур, напуганный и сердитый, пытаясь вразумить и остановить безумие, с живым ужасом наблюдал, как люди гибли вместе с его изваяниями. Его любимые и забавные дети. Тогда в сердце бога поселилась великая печаль. Печаль была настолько всепоглощающая и умерщвляющая его, что мирный бог обернулся великим зверем. Этот могучий страж бежал так далеко, как только мог, пока не добрался до Франции. Охваченный горем и злобой, волк осел в Жеводане. Он убивал и жрал людей, истреблял эти мелкие полчища мерзко пахнущих французов, что не хотели мыться и предпочитали скорее зарастать плесенью. Грязный народ. Жеводанский зверь истреблял всех, кто приходил по его душу, убивал охотников и солдат, убивал мужчин, женщин и стариков, не трогая лишь детей. Тогда он и познакомился с народом фамильяров. Порождение ведьмовской культуры, они были, по его мнению, мелкими и слабыми. В их рядах, как он с усмешкой заметил, отсутствовали лишь волки. Были все, кроме таких же, как он. Его пять дней пытались убить, на шестой же в бой вступил маг. Тогда он впервые познал силу этой странной науки. Огромные цепи сковали его буйное, сумасшедшее тело, заставляя принять человеческий вид. Бог войны плевался и рычал, скованный по рукам и ногам, не понимая, как какая-то цепь способна в принципе сдержать его грозное тело и душу. Дальше же жизнь, кажется, решила так и вовсе поизмываться над ним. Мужчина взял со стола небольшую лопатку и чернила, вызывая у божества ужас. Он дергался в пленивших его цепях, не зная и не ведая, для чего человеку нужны эти инструменты. К несчастью, тогда его тело познало надругательство: странное, и самое ужасающее. Всякий раз, как длинные иглы оставляли черные полосы под кожей, он умоляюще выл, прося на всех языках мира остановиться. Бог войны впервые за XIV веков плакал и кричал так истошно, что мир вокруг болезненно сотрясался. Он орал до хрипоты, загоняемый медленно, но верно в клетку собственного тела. Его воспоминания с каждой прочерченной линией раба все больше тускнели и слабели. Он лишь украдкой слышал с треноги, на которой его распяли, как этот человек, общаясь с его любимой, тихо обещал:

– Контракт продержится максимум 244 года. Это его предел, самый большой предел, – он выдохнул дым табака, – Потом…

– Мы убедим его, что самое большое счастье – это иметь любимого мага. А если он не поверит, то к тому времени его тело износится, и тогда он уйдет в дальние берега. Вот и все. Мы позаботимся о нем, Фламель, я обещаю, – женщина улыбнулась.

– Боюсь… – он покосился на божество, – этого может быть недостаточно. Если начнется война, у него сорвет крышу. Мы ведь не, абы кого пленили.

Блондин тихо рассмеялся, покрывшись человеческой испариной. Он с яростью посмотрел на мага и грозно заговорил что-то на латыни. Фламель судорожно сглотнул и прикрыл глаза, отворачиваясь.

– Что он сказал, дорогой?

– «Я пожру всякого, вставшего у меня на пути. Я принесу смерть и раздор. Я мор, голод, я война и смерть».

– Что это значит? – она тихо и нервно сглотнула.

– Это он обещает сделать, когда пройдут три века.

– А иначе он уничтожит мир?

– Да. Боюсь, что да, – Фламель потер рукой лицо, – Он бог войны, а это значит, что люди просто убьют друг друга под его началом.

Медведица чуть кивнула, морща лоб, и, прихватив его руки, поклялась:

– Я позабочусь о нем. Обещаю, я буду заботиться о нем до тех пор, пока жива.

– Тогда начни с воспоминаний. Ему нужны воспоминания фамильяра, и с этим можешь справиться только ты.

– Как только ты закончишь контракт, милый.

Чародей, прихватив свой инструмент, сел на стул перед треногой, и не обращая внимание на просьбы и мольбы бога, его угрозы и яростные крики, выбивал линии на его теле, делая рабом. Бог войны ощущал, как дух его сковывал тяжелыми цепями этот контракт, как опоясывающие щиколотки линии вбивают последние гвозди в его жизнь, лишая самого драгоценного – свободы. Марс, зажмурившись, последний раз яростно завыл, и когда человек наконец закончил, бог рванулся в цепях, напоследок решив отомстить ему в полной мере за то унижение, что он пережил, прежде чем его разум полностью угаснет. Волк, все же сумев сорвать одну из цепей, сжал челюсти вокруг чужой головы под истошные и дикие вопли женщины. Животное быстро и дико разделало ее мужа, потроша уже мертвое тело, и заглотило, оставив на память о себе лишь алый камень, который волк сплюнул, злорадно скалясь, и смотря на полностью уничтоженного фамильяра.

Медведь, обезумев, рванулся вперед из-за всех сил и прижав лапой за горло к стене, с ревом и болью вбил в его сознание последний гвоздь.

Эта сцена была последней, что помнил великий и всезнающий Марс. Он стал рабом, и с этого времени ходил среди фамильяров как равный им. Ничем не отличающийся. Знал лишь то, что хотел пуще всего на свете свободы, и сейчас бог открыл глаза с яростной злобой. Остатки его контракта пали, освобождая разум от заточения. Марс утробно и бешено рассмеялся, а потом оскалился. Скандинавский плут, язвительно улыбаясь, проговорил:

– Марс проснулся. Скажи, великий Бог войны, не хотел бы ты отомстить за свое пленение?

– О, – низко выдавил мужчина, сверкая глазами, – Я убью их всех. Мир умоется в слезах и крови.

Блондин, шествуя вперед, коротко касался древком пола. Однако звук этот, будто колокол, разносил в душах людей Нью-Йорка желание убивать. Все, кто оказывался рядом, без причины цеплялись друг другу в глотки. Обычные клерки и домработницы без зазрения совести хватали своих друзей и детей и били об стены, резали ножами и старались измельчить в блендере руки своих детей. Мужья до конвульсий избивали жен и своих домашних животных, с утробным хохотом терзая и мучая их. Бог войны вышел на улицу, касаясь своим оружием асфальта, и всякий, кто был рядом, с диким воплем радости и злобы бил витрины, громил магазины и вырезал людей, что были в нем.

Над городом сгрудились кроваво-красные тучи, ознаменовавшие собой начало конца. Наташа вскочила, прилипнув к окну, она с ужасом закричала:

– Быстро! Вон из башни! – девушка затряслась как осиновый лист на ветру, – Спасайтесь, бегите куда глаза глядят!

– Что? – улыбнулся Старк, – Зачем?

– Бегите! Бегите так быстро, как только можете, так далеко, как только сможете!

Старк прислушался к ней лишь тогда, когда увидел, как небо затягивалось алыми тучами, извергающими пламя.

– Это как в Помпеях.

– НьюЙорк и стал Помпеями! Бегите! – взмолилась девушка, – Бегите!

Она, больше не терпя ни секунды, со слезами на глазах побежала вперед, оборачиваясь вороной, и с истошным карканьем полетела вперед, прочь от грозовых туч; к тому, кто единственный был способен остановить Эверетта. К Стивену Стрэнджу, в его храм, где был портал. Она молилась Ма, и, охваченная ужасом и страхом, летела только вперед, боясь даже на секунду прикрыть веки.

Комментарий к И имя мне было…

Трам-пам-пам. Вот мы и подошли к адской бездне, а главный экшн в следующей главе. Жду ваших комментариев.

========== Возвращение в НьюЙорк ==========

Птица цвета смоли неслась на крыльях вперед, и громко каркая, налетела на спокойно отдыхающего мага. Стрэндж, с легкостью отбив атаку палкой, встал у шезлонга, держа свое оружие на готове.

– Ты что, совсем больной? – Наташа стерла кровь с губы.

– Ты сама виновата. Я спокойно лежал и никому не мешал, знаешь ли.