Текст книги "Влюбиться во врага (СИ)"

Автор книги: Moretsuna yokubo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Глава Крыс вздрогнул. Первым его желанием было отдёрнуть руку, но потом он вспомнил слова Осаму о доверии и решил больше не нарушать эту тонкую связь, возникшую между ними. Он лишь едва заметно улыбнулся, прикрыв веки.

Осаму расстегнул воротник рубашки, оголяя шею с довольно заметным шрамом, подавшись вперёд и отпустив ладонь Фёдора, позволяя тому дотронуться до отметины. И тот медленно опустил руку и коснулся рубца на шее Осаму. Он провёл по нему пальцами.

– Когда ты сделал это впервые? – тихо спросил он.

– Это было ещё когда я входил в мафию. Спустя некоторое время после того, как я там оказался…

– Тебе нравится смерть? Или же тебя слишком тяготит жизнь в этом мире? Что такого произошло, что убило в тебе желание жить, Осаму? – русский смотрел холодно и требовательно. Но вместе с тем нежно гладил его по щеке, как котёнка, которого хотят приручить, – Кто стал причиной? – продолжал свой допрос Достоевский, – Это ведь человек, верно? Тебе причинили боль? Ты разочаровался в жизни? Из-за чего?

– Как много вопросов… – на лице суицидника появилась улыбка, тусклая и пустая, как и вдруг изменившийся взгляд уже приоткрытых глаз. Дазай начал путанно рассказывать: – Сначала пришло осознание. Перевернулось мировоззрение и привело к тому, кем я сейчас являюсь. Всё больше событий помогали поверить в это. Люди, окружение и мир, в котором мне приходится жить. Сказать, что есть что-то одно, конкретное, что привело меня к этому? Хм… – он задумался.

Фёдор чуть заметно напрягся. Он убрал руку и взглянул Осаму в глаза.

– Почему в погоне за смертью ты избегаешь её намеренно, когда оказываешься у пропасти? – задал он наконец самый главный вопрос.

– Потому что я хочу умереть от рук человека, благодаря которому эта жизнь перестала иметь смысл. Чьё проклятие везения заставляет существовать, – взгляд сверкнул, – Прекратить моими же руками.

– Ты считаешь виновным себя? Как глупо, – Фёдор фыркнул, – милый мой падший ангел, не ты причина своих страданий, – он поднялся на ноги.

– Кто же иначе? – взгляд стал заинтересованным, – рассажи мне!

– Те, кто дали тебе эту жизнь, – он подошёл к окну, – я понимаю твоё стремление умереть и не осуждаю тебя, но я хочу объяснить тебе природу твоих страданий, раз ты сам, я вижу, не понимаешь.

– Объясни же мне, о великий сенсей! – выдавил он с насмешкой в голосе.

Фёдор хмыкнул.

– Почему ты покинул мафию?

На несколько секунд в воздухе повисла тишина, позже прервавшаяся ответом детектива:

– Меня направили слова одного человека.

– Это сделало тебя счастливее? – вновь задал вопрос Достоевский.

– Счастливые люди к лезвию не тянутся! – ответил Осаму, – Кажется.

– Тогда какой смысл был в том, что ты ушёл? – русский продолжал смотреть в окно.

– Ты предлагаешь мне вернуться обратно? – усмехнулся Дазай, ехидно сощурив глаза.

– Ещё чего, – Фёдор вскинул подбородок, – я хочу объяснить тебе, что твоя душевная боль не является твоей виной. Когда твои попытки случались чаще? Сейчас, или во времена твоего пребывания в мафии?

– Не помню, чтобы записывался на приём к психологу, – опять ехидная реплика.

– Ты сам согласился, – заявил глава Крыс, – я жду ответа на вопрос, Осаму, – его голос зазвучал нотками металла. Он опять прикусил кожу на указательном пальце, уставившись на отражение Дазая в оконном стекле.

– Сейчас, – прозвучал краткий ответ.

– То есть, тебе было легче, когда ты убивал? – Фёдор по-птичьи склонил голову набок.

Парень напрягся. Не такого вопроса он ожидал, точно не такого.

– Могу я не отвечать?..

– Нет, не можешь, – последовал холодный ответ.

– Ну, возможно это и так, – решил снизойти Дазай.

– Но за всё время, пока ты принадлежишь к агентству, ты никого не убил собственными руками?

Осаму молча переваривал услышанное.

…молчание – знак согласия, не правда ли?

Фёдор победно хмыкнул, поскольку детектив продолжал молчать. Затем вновь заговорил:

– Тогда как насчёт того, чтобы наказать какого-то преступника? Я уверен, в этом районе найдётся какой-нибудь маньяк-насильник, который орудует прямо сейчас. Суд всё равно приговорит его к казни, так почему бы не ускорить этот процесс? Благодаря тебе он не сможет причинить зло ещё кому-нибудь, – он повернулся к Дазаю, впившись взглядом прямо в его глаза. На губах его опять красовалась ухмылка.

В голове Дазая пронеслись воспоминания о том времени, когда было позволено своими руками совершать нечто ужасное. Он помнит, каким был, как люди отзывались о нём, как изумлялись его жестокости, говоря о нём с содроганием. А ему нравилось это. Нравилось, что его боялись, считали непобедимым, не то, что теперь. И можно было бы опять не спрашивать разрешения наказать, а быть самому карающей дланью, судьёй и палачом! Опять!

Всё это туманило рассудок.

– Освободись, Дазай, – продолжал вещать голос Фёдора, – и освободи мир от грешника. Не бойся последствий, никто не узнает об этом.

Это явилось последней каплей. В одно мгновение рушатся все запреты и за управление садится новый водитель. Вернее хорошо забытый старый. Это можно заметить, увидев, как пустые глаза Дазая загорелись и потемнели. Ребёнку дали возможность сделать то, что он так давно хотел, но не признавал и скрывал.

И вот теперь, с позволения Бога наружу выбралось нечто ужасное – Осаму Дазай, тот самый, которого знали в мафии.

Маска сменилась, сменился и управляющий. А кукла только рада была обрести такого хозяина, пусть даже и потеряв при этом свободу.

Губы Достоевского победно искривились.

– Одевайся, – тихо скомандовал он.

Всё как в тумане. Дазай, сам не понимая как это произошло, добрался до спальни и выполнил приказ Фёдора чисто автоматически.

Спящее сознание безмятежно, поскольку за свои действия отвечать не может.

Достоевский терпеливо ждал, пока Осаму соберётся и лишь разглядывал свой складной нож, который хозяин квартиры вернул ему вместе с одеждой. Ему и самому было трудно соображать, он сам до последнего не верил, что ему удастся проделать это с Дазаем. А ещё труднее было думать о том, сможет ли он драться, в таком состоянии, если это будет необходимо. Раненое плечо неприятно ныло, напоминая о себе, но главе Крыс, как и всегда, было наплевать на боль.

Он наконец-то раскрыл тёмную сторону Осаму Дазая. И он даже не ожидал, что это получится так легко, хотя древней техникой гипноза владел с детства.

Когда-то давно Дазай дал обет не убивать не разобравшись одному человеку, а теперь, кажется, с минуты на минуту может произойти нечто, что разрушит некогда данное обещание.

И речь совсем не о том, что об этом вдруг узнает агентство, вовсе нет. Просто он может вспомнить это чувство, чувство удовлетворения от того, что лишил кого-то жизни, и даже войти во вкус – вот в чём ужас.

В мгновение парень оказался у двери, распахнул её одним сильным толчком.

Фёдор пришёл в экстаз от вида такого Дазая. Он действительно больше нравился ему, когда играл на тёмной стороне. Достоевский прекрасно помнил каким он был тогда и сравнивая того Осаму с теперешним, разочаровывался.

Это ощущение опасности, исходившее от Дазая приводило его в восторженное состояние. И даже сейчас он был в радостном возбуждении. Даже если вдруг дело так и не дойдёт до конца, даже если Дазай остановится в самый ответственный момент, он был рад видеть эту его тёмную половину.

Ведь именно сейчас это был человек, который не пытался показаться лучше, чем он есть. Он шёл рядом с Достоевским, делая краткие, уверенные шаги и убрав руки в карманы, а самое главное – на лицо его не была натянута фальшивая улыбка, не покидавшая его с момента перехода на светлую сторону.

Выйдя на улицу, Осаму молча посмотрел на Фёдора.

Достоевский был искренне рад тому, что Дазай сейчас настоящий. Он действительно хотел сорвать с него маску и увидеть его истинное лицо. И был очарован как тем, что ему открылось, так и тем, что ему удалось высвободить это.

– Указывай дорогу, – парень немного сбавил темп, теперь следуя за ведущим.

– Доверься сердцу, Дазай, и иди туда, куда подскажет тебе твоё чутьё, – ухмыляясь отвечал Достоевский.

Осаму молча кивнул, продолжая шагать в том же направлении. Он быстро пробежался взглядом по местности и, задумавшись, чуть было не запнулся о камень.

Сам Дазай чувствовал себя мягко говоря, паршиво. Однако со стороны этого не было видно. Он только изредка мог качнуться, сохраняя равновесие и всё хотел вытащить руки из карманов, чтобы прикоснуться к давно уже болевшей голове. Делать он этого не стал, но руки его часто подпрыгивали при таких мыслях.

Фёдор внимательно наблюдал за ним, отмечая насколько Осаму дёрганый. Он начал задумчиво грызть ногти, а затем спросил:

– Ты не хочешь этого? Если есть хоть малейшие сомнения, нам стоит вернуться.

Да, он хотел заставить Дазая сменить лояльность. Да, он восхищался своей работой. Но он никогда не был дураком. Он прекрасно понимал, что если после у Дазая появятся сомнения, вся вина ляжет именно на Достоевского. И тогда-то хрупкое доверие, которое он с таким трудом выстроил, рухнет в один момент. И тогда Осаму точно не пожалеет его.

Дазай одарил его холодным, полным абсолютной уверенности взглядом.

– Я не собираюсь оборачиваться, – проговорил он, неотрывно смотря тому в глаза. Он вновь пошатнулся, в этот раз удержавшись рукой за стену.

Фёдор хмыкнул и направился к подворотне, замаячившей невдалеке. Он был просто уверен, что в этом месте он найдёт чем потешить Дазая. И не прогадал.

Осаму вошёл в подворотню, быстро оглянувшись по сторонам и не отвлекаясь на разглядывание её блеклой серости. Дыхание отдавалось прерывистым эхом в ушах и только сейчас Дазай заметил, как на улице, оказывается, прохладно, ветер пробирает до костей, подталкивая скорее возвратиться в уютную комнату.

Но вернутся они нескоро.

Детектив убрал с глаз мешавшую чёлку, а затем громко выдохнул, вглядываясь в темноту подворотни.

Фёдор смотрел туда же. В неосвещённом луной месте стоял человек. Это был мужчина на вид лет тридцати пяти – сорока. Высокий рост, худоба, бледность, короткая, не особо аккуратная стрижка.

Достоевский знал его судьбу. Он вообще слишком много знал о «бедных грешниках», коими называл подобных этому мужчине людей.

– Нам попался забавный экземпляр, Дазай, – произнёс он обращаясь к своему спутнику, – но скучный. Позволь мне кратко рассказать тебе о нём. Родился и вырос в неполной семье, всю жизнь скитался по подработкам, собирался устраиваться на работу в школу, но ему отказали по состоянию здоровья. Через некоторое время им же были уведены четверо детей, на данный момент считающиеся пропавшими без вести. Были убиты в его же доме. Между прочим я искал его, – признался парень.

– Именно он сегодня должен расплатиться за свои деяния? – произнёс Дазай, уставившись на будущую жертву рыбьим взглядом.

– Как посчитаешь нужным, – заявил Фёдор, – но он в любом случае умрёт.

– Значит я просто помогу приблизить этот момент, – он негромко кашлянул в кулак и повернулся к Фёдору, подняв на него снулый взгляд. Он наверняка взял с собой что-нибудь для решения этой проблемы. Не голыми же руками Дазаю справляться.

Достоевский взглянул на ещё больше побледневшего мужчину и выудив откуда-то пистолет, произнёс:

– Очень удобная подворотня. Знаешь почему? Отсюда есть лишь один выход. Он же и вход, – и отдал оружие Осаму.

– И правда, – на лице детектива сверкнула внушающая ужас улыбка. – Одни плюсы.

Оглядев оружие, Дазай снял его с предохранителя, оттянул затвор и прицелился.

Мужчина начал невнятно что-то бормотать, не в силах сдвинуться с места и только в ужасе уставившись на своего потенциального убийцу.

Достоевский безумно улыбался, наблюдая за всей этой картиной. Он уже был даже немного благодарен тому, кто подстрелил его тогда и несмотря на то, что боль во всём теле с каждой минутой становилась всё сильнее, он был рад. Наверное впервые за долгое время искренне рад. Но воздействовать как-либо на Осаму он не стал. Тот должен сам принять решение.

– Н…Нет. Я… – пытался произнести что-то смертельно перепуганный мужчина, но Дазай перебил его, приложив палец к своим губам.

– Тише. Я не просил последних слов.

Раздался выстрел.

Фёдор засмеялся. Тот самый приятный мелодичный смех, который когда-то нравился Дазаю. Он всё с той же улыбкой смотрел на убитого лишь одним точным выстрелом преступника и смеялся вновь и вновь. В этой ситуации его действительно веселило буквально всё. Дазай, как наивный котёнок, идёт за тем, чьи речи кажутся более правильными, более убедительными. Четыре года назад это был его друг, а сейчас сам Фёдор. Он бы даже не подумал, что обещание данное другу так легко можно нарушить. Он поверил словам Достоевского о преступнике, о том, кем является этот человек, но ведь глава Крыс вполне мог бы и соврать.

Наконец он успокоился и тихо произнёс:

– Всё становится интереснее …

Осаму, простоявший всё это время молча облокотившись о стену и прикрыв глаза, тоже подал голос:

– Даже слишком, – на выдохе произнёс он, ощущая неприятное тянущее чувство в груди, одновременно с удовольствием от совершённого.

За ним закрепилось ещё одно предательство.

– Вот значит в чём причина… Я кажется понял… – Фёдор снова засмеялся.

На самом деле ему и самому было трудно стоять. Голова шла кругом, ноги были ватные, но почему так было, он не понимал. Только слишком жарко стало вокруг, а боль, пульсировавшая во всём теле заглушала даже его собственный смех.

Он опустился на колени и уже не смеялся, а пытался хрипло вдохнуть и подавить кашель. Стало вдруг трудно дышать.

Ему показалось на миг, что каждая клеточка его тела отравлена ядом, а затем в голове вновь зазвучали слова: «ты лишь прикрываешься именем Бога, ты не Бог!»

Он согнулся пополам в попытке вдохнуть, унять боль и дрожь во всём теле. Такое было с ним впервые. От того, что он не мог понять что же происходит, становилось только хуже. Нет, он не боялся, ему было просто не по себе. Вдруг он ощутил, как по рубашке что-то потекло, но не то смех, не то кашель, скрючивший его пополам, не давал возможности даже посмотреть что это. Боль, пульсируя, нарастала, накатывала волнами, давила и не отпускала ни на миг, темнело в глазах, а воздух, который он вдохнул, не мог выдохнуть.

Дазай тем временем, смотрел на Фёдора, заходящегося в необыкновенно звучном и одновременно пугающем, именно сейчас, смехе. Быстро спрятав пистолет, он наклонился к Достоевскому, мгновенно оценив его состояние.

– Пора возвращаться, Фёдор, – он осторожно взял его на руки, – Я отнесу тебя домой.

Тот немного успокоился оказавшись на руках у Осаму. И хотя горло продолжал раздирать кашель, он всё равно почувствовал себя чуть лучше. Но голова продолжала кружиться, заставляя парня задуматься о причинах. Желудок скрутило спазмом и он весь сжался чуть не заскулив от осознания собственной беспомощности, вновь будучи скрученным приступом кашля, от которого рубашка на плече почему-то стала ещё мокрее.

«Слабый. Ты лишь притворяешься Богом», – непрерывно звучало в его голове. Захотелось сбежать от этой истины. Вновь стало холодно, тело пробила крупная дрожь. Да он и до этого чувствовал себя не очень, но сейчас всё было просто ужасно.

На мгновение ему показалось, что он потерял сознание, но почти сразу удалось сфокусировать взгляд на лице Дазая.

Что же с ним творится?

– Ты же меня не слышишь, кажется? – тихо начал Осаму, убаюкивающим голосом, – Даже если это не так, ничего не изменится, правда? Закрывай глаза и чувствуй себя в безопасности рядом со мной, – он мягко поцеловал его в лоб, и только от одного прикосновения уже почувствовал жар Фёдора, – Я ужасный человек, но обещаю позаботиться о тебе. Это обещание я уж точно не нарушу, можешь мне верить. В этой жизни я, кажется, сделал слишком много всего плохого, чтобы иметь хоть малейшее право ослушаться. Знаешь, я же ведь просто ухватился за возможность изменить что-то, хоть попытаться…

Фёдор обхватил его лицо руками:

– Дазай… – хрипло позвал он, – ты всё делаешь правильно. Что бы ты ни сделал… – он сглотнул, – всё правильно, Дазай…

Было действительно тяжело говорить и понимать, что именно пытаются донести до него, но Достоевский всё же был не настолько слаб. Это ранение действительно подпортило ему жизнь. Ему даже показалось, что он вполне мог бы умереть, но смерть не примет бога, пока тот не исполнит своё обещание данное ей.

Дазай, тем временем, заметил что рана опять открылась и кровоточит.

– Тише, – прошептал он, обнимая Фёдора, – Я здесь, я слышу тебя и ты даже не представляешь, как сильно я ценю сказанное тобой. Даже если это ложь, даже если что-то не так, как может показаться. Представляешь, я… Я почувствовал себя счастливым человеком рядом с тобой, – он говорил с мечтаельной улыбкой и с ноткой печали в голосе.

– Счастливым… – повторил Фёдор, утыкаясь носом в шею Осаму. Ему показалось, что это просто бред. Рядом с ним просто невозможно быть счастливым. Это просто его сознание опять играет с ним в эти игры. Почему-то в голову пришла мысль, что его организм может быть истощён. Он плохо помнил когда что-либо ел, кажется, ещё когда очнулся у Дазая. Но припомнив сколько до этого голодал, он подумал что, пожалуй в последний раз ел слишком давно.

Фёдор продолжал дрожать, теперь чётко поняв, что его организм просто решил устроить ему бунт. Как же не вовремя…

– Счастливым. Это невероятное чувство, – пальцы детектива с лёгкой дрожью скользнули в волосы Достоевского, – Мы уже совсем скоро будем дома. Потерпи чуть-чуть, милый.

В ответ лишь слабый кивок.

– Что со мной? – тихо спросил Фёдор. Он был просто уверен, что Дазай знает. Желудок вновь сжался, а вслед за ним и его хозяин, рефлекторно пытаясь унять боль.

– Это моя вина. Ты ослаблен и болен и мы давно ничего не ели, – перед ними уже показалось знакомое здание общежития детективного агентства. Вообще-то Дазай очень рисковал, пронося Фёдора в то место, где по соседству жили все его коллеги, которые как раз в это время охотились на Достоевского, и могли их увидеть.

– Болен… – эхом отозвался тот. Вина… Кажется Дазай всё время чувствует себя виновным. – Неужели ты всю жизнь такой?.. Бредёшь под гнётом вины… Её нет, Дазай. Ты грешен, но не виновен, – тихо промолвил он.

Дазай вошёл внутрь и совсем скоро оказался в своей комнате вместе с Фёдором на руках.

– Ты вновь заставляешь меня задуматься, Фёдор, – он улыбнулся уголками губ.

Дазай прошёл в комнату и осторожно уложил Фёдора на ложе.

Тот сразу же лёг на бок и свернулся клубком. Вообще-то ему было ужасно неприятно оказываться перед Дазаем в таком положении. Не хотелось выглядеть слабым. Но он прекрасно понимал, что так даже лучше для его плана. Всё складывается как нельзя хорошо и нужно лишь немного потерпеть. Потерпеть и он достигнет желаемого. Он ведь уже привык, нужно просто подождать.

– Просто подождать…

– Я принесу лекарства, – Дазай привстал и прошёл к шкафу в поисках аптечки. Кое-как отыскав её, положил рядом с больным.

Сначала, под мышкой больного оказался градусник, затем у губ появился стакан с водой, которую Фёдор отпил, но много выпить не мог. Затем почувствовал на своём теле руки, расстёгивающие рубашку. На грани сознания почувствовал, как они обрабатывают его рану и меняют повязку. Веки были настолько тяжёлыми, что невозможно было поднять их, поэтому он не видел что делает с ним этот человек, а лишь догадывался, что с ним делают.

Фёдор был бы рад сейчас просто уснуть. Было настолько паршиво, что даже ощущать связь с реальностью не хотелось вовсе. Спать, спать, спать…

… – А теперь… – Осаму, вошедший обратно в комнату, не успел закончить фразу и остался стоять с упаковкой таблеток в руках и взглядом, направленным на спящего.

Он тихо опустился на пол и осторожно консулся лба Достоевского. Затем протянул руку к градуснику и вынул его. Увидев цифру, он лишь тяжело вздохнул. Результат неутешительный, и это, чёрт возьми, очень плохо.

Кажется, у него просто нет выбора…

Он отыскал тёплый плед, присел на колени и бережно завернул в него Достоевского, смахнув волосы с горячего лба и взял его на руки.

Да, пожалуй, это будет единственный выход.

Комментарий к Позволение Бога.

Я чувствую, что устану отвечать на каждый отзыв потому на вопрос “что происходит” отвечу сейчас. Происходит пиздец о котором я предупреждал ещё глав пять назад. А я честный фикрайтер: пообещал пиздец – сделал пиздец.

========== Цена доверия. ==========

Когда Фёдор очнулся, первое что он увидел был потолок, показавшийся странно знакомым. Во всём теле ощущалась слабость, но температура кажется спала. Достоевский напрягся, пытаясь вспомнить, откуда ему знаком этот потолок. И вспомнил. Это был его собственный кабинет, он же и спальня в штабе Крыс. Он моргнул и захотел встать, но столкнулся с новой проблемой. Кто-то, лёжа головой на его животе, мирно спал. И у этого кого-то были слишком знакомые черты лица.

Дазай спал, не чувствуя пробуждения хозяина помещения. Он слишком устал и вымотался, пока вывел Фёдора из критического состояния.

– Дазай, – тихо позвал Достоевский и осторожно потряс того за плечо.

Осаму вздрогнул и резко поднял голову, о чём сразу же пожалел, поскольку виски пронзило огромной тупой иглой. У него даже в глазах потемнело, он поморщился, посмотрев на Фёдора заспанными глазами, а затем вспомнив что произошло, уронил болевшую голову на постель.

– Доброе утро, – хрипло пробормотал он.

– Сейчас утро? – удивился Фёдор, – надо же… Это ты принёс меня в штаб?

– Принёс, – он саркастически скривил рот, – Меня даже пускать не хотели!

Глава Крыс улыбнулся:

– Напомни мне похвалить их за хорошую работу, пожалуйста. И… Спасибо тебе, ты уже во второй раз спасаешь мне жизнь.

– И чуть не лишился своей, – проворчал Дазай, взглянув на Фёдора, – Я не мог поступить иначе.

– Будто она тебе так уж дорога! – Фёдору наконец удалось сесть на постели.

– Но это было бы больно, ты же знаешь, я не люблю боль, – Осаму прикрыл глаза, – Хорошо, что твои подчинённые такие мазилы.

Фёдор прищурился:

– Скорее всего они не хотели в меня попасть. Так как же ты всё-таки прошёл?

– Дазай Осаму куда угодно пройдёт. Ну, а вообще-то, я поставил им кое-какие условия…

– Ммм? – Фёдор приподнял бровь.

– Пропуск и разрешение остаться здесь взамен на твою ду-ушу… – протянул тот.

Достоевский только вздохнул и повёл плечами, проверяя насколько сильно болит рана. И недовольно поморщился, потому что она всё ещё болела, хоть и не так сильно как раньше.

– Твои коллеги будут злиться, если ты не появишься в вашем офисе в ближайшее время, – произнес он.

– Будут злиться, – эхом отозвался суицидник, – да ещё как! – Он зевнул, потирая усталые глаза.

– Можешь спокойно возвращаться к ним с информацией, которую собрал здесь, пока я был без чувств. Они будут просто счастливы, – произнёс Достоевский.

Осаму молча поражённо уставился на него, задрав брови. Фёдор мерил его ледяным взглядом.

– Ты… Всё ещё не научил меня играть, – Дазай попытался придать голосу уверенность, однако тот чуть заметно дрогнул.

– Забавно. Ты переводишь тему… – Достоевский укусил фалангу указательного пальца, – как много ты успел узнать?

– Ты думаешь, я пришёл сюда ради того, чтобы копаться в бумагах или шерстить твой комп? – Осаму внимательно посмотрел в глубину аметистовых провалов. Чёрт, как много бы он дал, чтобы их выражение было совершенно другим, таким как было у него дома, когда они…

– А разве это не так? – Фёдор слегка склонил голову.

– Всё намного хуже… – Дазай зябко передёрнул плечами, на него словно сквозняком потянуло. Странно, ведь в комнате не так уж прохладно…

Достоевский внимательно наблюдал за ним, а затем протянул руку и коснулся щеки Дазая:

– Ты никогда не понимал моих шуток…

– Твои шутки пугают меня так же, как и я сам, – Дазай подвинул голову ближе к рукам Фёдора.

– Глупый, – улыбнулся Достоевский.

– Ещё какой, – глаза Дазая прикрылись, сердце стало биться чаще. Странно, но голова вроде стала меньше болеть.

– Так что ты говорил насчёт «не научил играть»?

– Виолончель. Ты обещал меня научить. Ты же помнишь наш договор?

– Я помню, – улыбнулся русский, – я помню…

***

Достоевский сидел на стуле посреди комнаты, сжав виолончель коленями, с умиротворённым и счастливым лицом.

– Итак, – обратился он к сидящему напротив Осаму, – что главное в игре на струнных?

– Правильное положение рук?.. – неуверенно предположил Дазай.

– Тоже верно. Но главное талант и желание учиться, а ещё – наличие хорошего инструмента, – ответил Достоевский и тронул струны смычком. – Сейчас я исполню одну известную композицию Альфреда Шнитке, смотри внимательно и запоминай свои ощущения! – сказал Фёдор и запрокинув голову назад, закрыл глаза. Ему было до сих пор больно двигать раненой рукой, но радовало уже то, что ею Фёдор мог кое-как удерживать инструмент, потому и согласился показать Дазаю свою игру уже сейчас. Смычок вновь коснулся струн и комнату заполонили низкие басовитые звуки.

Осаму склонился чуть вперёд, поставив локти на колени и положил голову на ладони, внимательно слушая. Композиция в исполнении Достоевского была прекрасна, с этим не поспоришь, даже в какой-то момент детектив почувствовал, что выпадает из реальности. Как бы он хотел слушать вечно эту игру! Что и говорить, музыкальным талантом глава Крыс обладал недюжинным, и даже так называемая абстрактная музыка в его исполнении звучала мелодично.

Но музыка стихла, Фёдор открыл глаза и умиротворённо посмотрел на Дазая. Он любил музыку и она отвечала ему взаимностью, принося успокоение и уверенность его душе, забирая прочь все страхи и сомнения. Он – Бог! И музыку исполняет тоже божественно, это видно по реакции восторженного слушателя, замершего в восхищении талантливой игрой. Осаму не отрываясь глядел на музыканта, словно ждал продолжения игры, а когда опомнился от впечатления, восхищенно вздохнул. Нет, никогда не повторить ему это, ни за что! Ведь даже под страхом смерти не признается он Фёдору, что на самом деле ему с самого детства наступил медведь, да сразу на оба уха. Причём особо крупный экземпляр…

– Что-нибудь запомнил? – поинтересовался Достоевский.

Дазай поднялся, чтобы взять второй инструмент, предназначавшийся ему. Ни за что Фёдор не узнает, как же он боится! У него в душе была самая настоящая паника, но на лице это не отражалось. Он прошёл к инструменту, как на эшафот, но что поделать, повод задержаться здесь уже был выбран, и другого у него не было. А теперь, бешеным зайцем в мозгу скакала мысль: «Только бы он не понял, только бы он не понял!»

– Нужно сесть как ты, – детектив попытался повторить позу своего учителя, – взять смычок, поставить пальцы и… – Дазай попытался воспроизвести мелодию.

– Ты даже не запомнил ноты, – нахмурился Фёдор, – ну ладно, не всё сразу, тем более, что, я так понимаю, ты ранее и в руках этого инструмента не держал. Странная, однако, у тебя блажь. Попробуй изменить угол, под которым ставишь смычок.

– Вот так? – Осаму изменил положение руки.

– На три градуса выше, – сказал Фёдор, внимательно наблюдая и кусая свои тонкие музыкальные пальцы. Дазай подчинился. – Неплохо, – прокомментировал его сенсей, – а теперь попробуй повторить мелодию ещё раз.

– Так… – Дазай попробовал извлечь из инструмента звуки, но… то что он извлёк, можно было смело использовать в качестве акустического оружия.

Фёдор резко поднялся и, осторожно уложив свою виолончель на стул, подошёл к Дазаю. Он встал позади него и положил руку на кисть, в которой тот держал смычок.

– Синхронизируй движения рук, – сказал он и осторожно повёл смычком по струнам, – давай я покажу, что это вполне возможно, ну же, расслабь кисть.

Дазай кивнул и обернулся, пытаясь взглянуть тому в глаза.

– Хорошо, как скажешь, сенсей!

В тот день они обучались до самого вечера, наслаждаясь обществом друг друга. И на другой день было то же. Их занятиям никто не мешал, видимо повинуясь строгому приказу начальника, только хмурый парень по имени Иван приносил им поесть, при этом одаривая детектива мрачными взглядами. Им обоим нравилось – одному обучать, другому обучаться, они обменивались тёплыми взглядами, но и только. Даже не целовались, хотя Дазай с ума сходил от желания, но видел, что Фёдор занят только уроком, и подавлял в себе свои стремления, к учёбе не относящиеся.

Как Фёдор ни бился, его ученику не удавалось сыграть правильно ни одной ноты, и Достоевский, увидев это, произнёс:

– Прости, Дазай, но наши занятия пора завершать, у меня много работы.

– Постой! – вырвалось у Дазая. – Прошу, в последний раз покажи мне заключительную часть! Я не успеваю переставлять пальцы…

– Ладно уж, – вздохнул Достоевский и взял в руку смычок. Он играл нарочно медленно, чтобы Дазай смог увидеть абсолютно каждое его движение, а завершив поинтересовался:

– Запомнил?

– Можешь показать моими руками? – попросил тот, робко и смущённо улыбнувшись.

– Дазай, почему ты не возвращаешься домой? – прищурился Фёдор, – я очнулся больше двух дней назад, но ты по-прежнему остаёшься в моём штабе. Почему? Потому, что хочешь научиться играть, не имея музыкального слуха? Или ты думал, я такой идиот, что этого не пойму? Скажи, что тебе от меня нужно?

– Ты любишь торопить события. Всё скажу, но для начала хотелось бы, чтобы ты выполнил моё желание, – и он загадочно улыбнулся.

– Тогда давай так: я выполню твою просьбу сейчас, несмотря на то, что очень спешу, но прежде ты дашь мне ответ, – предложил Достоевский.

– Я не уверен, что хотел бы уйти. – Осаму посмотрел в прекрасные фиалковые глаза. Они не были холодными. Фёдор выжидательно смотрел на него, скрестив руки на груди. Больше всего он боялся, чтобы эмоции, вспыхнувшие в нём, не отразились в глазах. Он боялся поверить в то, что услышал. Неужели же его план удался? Осаму не хочет, не хочет уходить, не хочет расставаться с ним! Наоборот, использует выдуманные причины, чтобы не уходить.

Хотя, Фёдор знал, что если бы Дазай вздумал уйти, он сделал бы всё возможное и невозможное, но не отпустил бы…

Он почувствовал, что стало вдруг трудно дышать, и опять в горле стоит вязкий противный ком. Как перед прыжком в воду…

– Ладно, – Фёдор поднялся и подошёл к Осаму – давай-ка попробуем, – он вновь протянул руку, чтобы положить её на почти полностью забинтованную кисть.

Но Осаму перехватил ладонь, вложив в неё смычок и накрыв своей.

Фёдор вздрогнул. Его руки снова коснулись… Такое странное чувство, от которого мурашки по коже. Ему действительно приятны эти прикосновения и тем не менее он выдернул руку, смычок упал на пол.

Дазай поднял голову, взглянув на него с наигранным непониманием и с трудом пытаясь сдержать ухмылку, подобрал смычок и вложил его в руку сенсея.