Текст книги "Влюбиться во врага (СИ)"

Автор книги: Moretsuna yokubo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Дазай осторожно положил ладонь Достоевского на стол, нежно поглаживая её.

Он не будет издеваться над хрупкими руками главы организации сейчас, нет.

Хоть и очень хотелось… Осаму выяснил, интересную особенность, что его безумно порадовало. И злоупотреблять этим нельзя.

Ещё придёт время.

Фёдор продолжал внимательно изучать выражение его лица, пытаясь определить чего ему ожидать от противника. Почему-то именно этому человеку он хотел позволить прикасаться к себе. Даже появилось секундное желание переплести его пальцы со своими, но Фёдор его с лёгкостью подавил. Не нужно показывать Осаму свои слабости. Бог должен быть безупречен.

А его коварный недруг уже смотрел на Фёдора. Спокойная, отчасти расслабленная улыбка, чуть приоткрытые карие глаза, и в целом достаточно умиротворённое выражение лица – так сейчас выглядел детектив, успешно не показывая своего внутреннего ликования.

Свободной рукой он взял свою полупустую чашку, поднося остывший кофе ко рту.

Достоевский улыбнулся. Улыбка вышла вымученной. Он не смог уже скрывать, что сбит с толку. Не того он ожидал от этой встречи. Совсем не того.

Так, так, так, спокойствие, только спокойствие! Надо попробовать перевести тему.

– Похоже, у нас закончился кофе, – на Фёдора глядели невинные карие глаза.

– Я даже и не думал, что ты так любишь кофе, – облегченно ухмыльнулся Достоевский, пряча руку под пальто.

– Это всё дурное влияние работы, – вздохнул Дазай, переплетая пальцы своих рук в замок и с некой заинтересованностью наблюдая за действиями Достоевского.

Дазай не заметил ничего, когда касался рук Фёдора, вернее, так выглядело со стороны.

Достоевский не должен знать о небольшом открытии детектива.

– Уже полдвенадцатого, думаю тебе пора, – Фёдор опять укусил фалангу пальца.

– Так надоела моя компания? – Осаму усмехнулся, приподнимаясь из-за стола.

– Отнюдь. Я просто не хочу тебе проблем, ничего более, – Фёдор тоже поднялся. Он обошёл Осаму и остановившись позади него, мягко коснулся плеч. Было даже слышно как он улыбнулся и, наклонившись к его уху, прошептал:

– Закрой глаза.

Дазай очень удивился таким словам Достоевского, но просьбу выполнил.

– Закрыл…

Эти слова сопровождались тихим выдохом.

На глаза Осаму легла полоска мягкой ткани, концы которой Фёдор завязал узлом на затылке пленника.

– Моя дверь для тебя всегда открыта, – тихо произнёс Достоевский.

– Даже если вдруг она захлопнется, у меня есть окно, – Осаму протянул руку чуть назад, взявшись за запястье Достоевского, а другую вытянул перед собой, неуверенно шагая в темноту.

Осторожно придерживая того за плечи, глава Крыс медленно повёл Дазая непонятно куда.

Детективу лишь оставалось послушно идти с Фёдором, не понимая, чего и ожидать.

Зато Осаму смог красочно прочувствовать то, что всё как-то быстро переменилось: Фёдор сам пригласил (а если быть точнее, похитил) Осаму, детективу завязали глаза, он когда-то так же поступал с Достоевским.

Дазай и оглянуться не успел, как перестал контролировать ситуацию вовсе.

Но, похоже, его это не особо беспокоило.

Сейчас Осаму интересовало то, что собирается делать Достоевский. Внезапно голове стало легко и прохладно. Шапку снял, понял сыщик.

Послышался скрип открывшейся двери. Дазая легонько подтолкнули вперёд, продолжая поддерживать за локоть.

– Осторожно, дальше ступеньки, – произнёс мягкий голос прямо над его ухом.

Детектив внутренне подобрался. Конечно, споткнуться о какой-нибудь маленький порожек и разбить лицо, потянув за собой ещё и Фёдора, не хотелось вовсе.

Дазай приподнял руку, отводя её в сторону и надеясь нащупать хоть какую-то опору. Но где-то внутри он признавался, что чувствует себя сейчас крайне беспомощным. Похоже, на это Достоевский и надеялся.

Фёдор медленно вёл его куда-то, лишь осторожно придерживая и никак больше не пытаясь помочь. Температура воздуха, запахи вокруг менялись слишком быстро. Сначала холод и сырость, запах плесени, потом сухой воздух полный пыли и, наконец, лязг двери и лёгкий свежий ветерок.

– До встречи, – тихо произнес Фёдор на прощание и отошёл от Дазая.

Снова лязг двери и Осаму остался один в пустом переулке за каким-то складом.

– До скорой встречи, Фёдор, – запоздало ответил он, снимая повязку.

Осаму держал перед собой ту самую чёрную ленточку, так хорошо знакомую ему. Именно её он использовал, когда завязывал глаза Фёдору. Он невольно улыбнулся, аккуратно сворачивая её и убирая в карман.

«Пригодится ещё…»

Через минуту Фёдор услышал из-за двери звук удаляющихся шагов, неторопливо покидающих переулок.

========== Встреча шестая. Меланхолия. ==========

Чёрный и синий. Что можно сказать об этих цветах? Если бы об этом спросили Осаму Дазая он бы ответил: «это цвета меланхолии». Уж кому как не ему знать об этом чувстве? Возможно, оно преследовало его всю жизнь, заставляя увидеть насколько жалок этот мир, насколько он грязный, чертовски грязный, в нём нет места тёплым чувствам, оттенкам жёлтого или красного. Хотя красного в жизни Осаму было в избытке. Слишком яркий цвет, для кого-то символ любви. Символ страсти, сжигающей всё вокруг, выжигающей дыру в сердце, испепеляющей внутренности и после оставляющей лишь пустоту. Пустой скелет, обтянутый кожей, чтобы скрыть от посторонних глаз ужасающие обгоревшие кости, зачем-то выдержавшие натиск огня.

Чёрный. Он всегда остаётся. Какой бы цвет не смешал на палитре Осаму, всегда получалася чёрный. Он хватался за красный, что изредка появлялся в его жизни, верил в то, что он не станет чёрным вновь и лишь спустя время видел, что этот красный на самом деле кровь. Горячая, яркая, струящаяся по венам, стекающая по изрезанным запястьям, так или иначе преобретала тёмный оттенок.

Чёрный. Всю жизнь его преследовал чёрный. Будь то одеяния его подчинённых или цвет его собственного костюма, время суток или же чёрные как вороново крыло волосы того, кто вновь приносил в жизнь Дазая красный. Чёрный. Так или иначе в жизни вновь появлялся чёрный. Синий и чёрный, отличная компания.

Уныние. Всё что было с ним всегда. Обнимало со спины и ласково шептало на ухо слова о ненужности. Смутное чувство одиночества и лишений, осознание собственной неполноценности. Выжженные внутренности и обгоревший скелет.

Он всегда доставал из глубин пепла, лежащего внутри скелета, черную маску украшенную узором синего цвета. Она кривила тонкие губы в неестественной улыбке и словно сама по себе отпускала шуточки. Говорила за него, что всё прекрасно, лгала о хорошем настроении и ей верили. Верили в то, что она и есть настоящий Дазай и порой от этого парня охватывала злость. Он хотел разбить, уничтожить эту маску вместе с телом, в котором она хранилась но каждый раз ему мешали.

Суицид. Наверное единственный способ уталить боль в обгоревших костях. Кто-то сказал бы, что это боль души, но внутри нет ничего, что могло болеть. Болят лишь рёбра, на месте где было когда-то сердце. А было ли? Осаму хотел сломать свою же грудную клетку. Вырвать приносящие боль кости и уснуть. Уснуть, навсегда забывая о боли погружаясь во мрак. Чёрный и синий, боль и уныние. Ему хотелось навсегда утонуть во тьме, не видеть, не слышать, не ощущать этих чувств. Лишь тишина и покой. Навсегда утихшая боль.

Солнце только начало подниматься из-за горизонта, а на улицах Йокогамы уже было довольно людно. Люди в деловых костюмах спешили на работу в свои тесные офисы, вперемешку с ними куда-то спешили работники сферы услуг. Они довольно чётко выделялись на фоне друг друга и наблюдающий за ними Достоевский даже слабо улыбнулся, отметив такой контраст. Хотя в его нынешнем положении было не до улыбок.

Он сидел под мостом на берегу реки, опершись спиной о бык моста и зажимая рукой кровоточащую рану в плече. Снова красный. С его стороны было опрометчиво недооценивать огнестрельное оружие, тем более если оно находится в руках мафии, но винить себя за это он не собирался. Бог слишком идеален, чтобы быть в чем-то неправым.

Голова начала кружиться, а веки наливаться свинцом. Фёдор не боялся смерти. Он сталкивался с ней уже достаточно для того чтобы изучить досконально и понять что её нет. Глупо бояться того, чего не существует. И он не боялся. Не боялся, но умирать всё же не хотел. Ему было ещё слишком рано очищаться от грехов, как он это сам называл.

Очищение. Белый, цвет непорочности и чистоты. В этом мире нет белого, Фёдор ясно это видел. Серый и красный, красный и чёрный он всегда пытался избавиться от них. Добыть белый из красного, так может только Бог.

Грехи и очищения. В этом мире нет белого, лишь цвет греха, красный. Достоевский не любил красный. Очищение через кровь, лучший способ достичь иделала. Пройти сквозь туман, дойти до пьедестала, оставив за собой след из трупов и любоваться белоснежным миром над которым он сидит как истинный Бог. Видит все грехи, все тёмные пятнышки на белом полотне. Вычистить их. Избавить мир от греха. Довольно интересная цель для жестокого Бога.

Мир начал отдаляться, словно отпуская главу Крыс на свободу и тот смирился. Покорно упал но холодную землю, теряя связь с реальностью. Он не сопротивлялся, не пытался оставаться в сознании. Он прекрасно знал: Богу не позволят уйти так рано.

Вместе с рассветом у моста появился один тип, в очередной раз одержимый идеей суицида.

Прекрасный день чтобы умереть. Вернее не в дне дело, Дазаю любой день хорош, лишь бы отойти на тот свет, да желательно без очереди. А вообще, прокручивая «без очереди» в голове, Осаму невольно задумывался, что именно из-за очереди из желающих его всё время выкидывает обратно, в наш мир, будто на весь город одна «свободная касса», а желающих покинуть сей прекрасный мир отодвигают люди, подошедшие «только спросить».

И ведь не знал детектив, что сейчас на его место невольно чуть не пробрался его старый знакомый.

Ключевое слово «чуть». Но судьба не намерена отпускать ни того, ни другого.

Так что взгляд детектива, ещё даже подняться и оценить мутный глаз солнца, проглянувшего сквозь йокогамский смог не успевший, опустился вниз и наткнулся на отдыхающего на песочке бездомного.

Вновь чёрное, вновь красное. Красная кровь, слишком хорошо заметная на белой рубашке, чёрное пальто, чёрные волосы. Чёрный, красный и белый. Что-то заставило грудную клетку болеть опять. Словно там действительно есть сердце, а не выжженная пустошь. Что-то знакомое в этом человеке на земле…

«И шапка как у Достоевского…» – подметил Дазай про себя. И тут что-то заставило его присмотреться повнимательнее.

В одно мгновение глаза его широко распахнулись и Дазай почувствовал, как в грудь толкнулась вязкая боль. Перепрыгивая разом через несколько ступенек и мгновенно оказавшись рядом с тем, кого сперва принял за бомжа, Осаму склонился над лежащим и взял его за запястье, чтобы прощупать пульс.

Жив…

Достоевский дышал слабо, а кровь продолжала медленно покидать его тело. На белоснежной одежде уже давно расцвели рубиновые узоры, от которых она выглядела лишь более жутко. Тёмные прядки волос разметались по бледной коже. Тонкие обескровленные губы были полуоткрыты и из них при каждом выдохе вырывалось маленькое облачко пара. В Йокогаме уже становилось холодно.

Сейчас Фёдор выглядел крайне беззащитным и Осаму мог бы легко лишиться большинства своих проблем, хотя бы просто оставив его здесь, но станет ли он это делать?

Судорожный вдох чуть громче предыдущих и еле слышный выдох. Пульс становился слабее, но по-прежнему не исчезал. Богу не суждено освободиться сегодня.

И вот, теперь на плечах Дазая лежал выбор, за который он будет винить себя всякий раз, когда услышит о новых жертвах этого человека.

Достоевский лежит возле его ног, сам того не осознавая и находится на грани жизни и смерти. И самое забавное – решать его судьбу доверили суициднику, который сам не прочь оказаться на месте Фёдора. И вообще может взять лежащего на руки и осуществить вместе с ним переход в вечность, пока тот ещё тёпленький.

Оставить главу организации помирать и скинуть половину проблем, и тем самым уберечь жизни многих людей или спасти?..

Как бы это глупо не звучало, Осаму определённо спасёт Достоевского, хотя бы потому, что считает такую смерть не подходящей Фёдору. Если Достоевскому и суждено умереть то только не так.

В одно мгновение плащ сдернут, чтобы зажать им рану поверженного врага, а Достоевский поднят на руки. Он висит на руках детектива безвольной куклой. Чёрные как смоль пряди скрывают лицо, но даже слабые рассветные солнечные лучи позволяют увидеть, что на его лице отражается боль. Фёдору плохо и он даже не в состоянии был этого скрыть, как делал всегда.

Дазай остановился, с интересом вглядываясь в лицо Фёдора. Он впервые представал в таком виде перед Осаму, и детектива изнутри распирали противоречивые чувства.

Хотелось… Много чего хотелось, вообще.

Но Дазай лишь бережно прижал Достоевского к себе, чувствуя как внутри всё наливается непривычной теплотой.

«Боже, Федя, что ж ты сделал со мной?..»

Рубашка Осаму была запачкана кровью, но он не обращал на это внимания. Дыхание Достоевского становилось всё слабее, а кожа и так всегда бледная, побелела до синевы. С кончиков пальцев безвольно повисшей руки, сорвалось несколько рубиновых капель. Выглядело это довольно эстетично и в иной ситуации Дазай обязательно бы это заметил. Но сейчас он припустил как мог обходным путём, торопясь чтобы предмет восхищения не умер у него на руках.

Осаму осторожно прижал Фёдора к груди, не отпуская рану. Надо бы придержать обвисшую руку, но он почувствовал что если попытается это сделать, то уронит тело и упадёт сам. Тяжёлый, блин, хотя с виду кожа да кости!

Хорошо, что дом уже близко. Ещё и дождик стал моросить.

Вообще Дазаю сейчас наплевать на погоду, тяжесть и то, что он весь в крови. Жизнь человека в его руках ускользает с каждым мгновением – вот, что важно. И он не даст ему умереть, как бы потом ни жалел об этом поступке. Если судьба, мразь такая, вновь не дала ему покинуть сей мир прекрасный – то это не просто так. Видимо, именно для этого она привела Фёдора именно сюда.

Ну наконец-то он у порога своего дома, открыл дверь и занёс раненого в помещение. Уходя он забыл застелить постель, но это даже к лучшему. Фёдор положен на одеяло прямо в обуви. Осаму лишь осторожно раздел его выше пояса.

Ну, что же. Пора вытаскивать его с того света.

***

Первое, что Фёдор почувствовал когда очнулся, была жуткая головная боль. Настолько сильная, что парню было трудно даже открыть глаза. Но всё же сделав усилие над собой, он разлепил веки и уставился в потолок. Сразу за этим пришло осознание того, что он находится не в своём штабе.

Он осмотрелся. Отличная память помогла практически мгновенно идентифицировать помещение и Достоевский ухмыльнулся. В комнате он был один, значит ему ещё предстоит найти хозяина квартиры. Если он конечно же сейчас вообще дома.

Фёдор попытался сесть и тут же упал обратно от резкой боли, пронзившей плечо. «Так не пойдёт», – промелькнула мысль. И наплевав на боль, он заставил себя встать. Итак, он узнал эту квартиру. Но как, твою мать, он здесь оказался, да ещё в какой-то чужой рубашке. Нет, она была чистая и не порвана, хоть и изрядно заношена. А его вещи где? Надо разыскать хозяина и поговорить с ним, у Фёдора к нему есть куча вопросов, и он просто обязан дать ответ.

Со стороны, как он помнил, кухни доносились звуки, так что Фёдор медленно направился именно туда.

Дазай резко обернулся, услышав звуки шагов, и недовольно нахмурил брови. Только ведь очнулся, а уже пытается расхаживать, хотя лицо бледное как мел, под глазами чёрные круги ещё больше, чем обычно, взгляд какой-то плавающий. Как он на ногах стоит? Ему же, сразу видно, хреновее некуда, ему лежать надо! И словно услышав мысли хозяина, его раненый гость пошатнулся в дверном проёме и стал падать. Дазай тут же подскочил и подхватил своего гостя, усаживая его на подушку у столика для приёма пищи.

– И зачем ты встал? – с лёгким укором произнес Осаму. Фёдору не следовало вставать с постели в таком состоянии. Ему вообще хорошо бы и не двигаться, не то что ходить. Достоевский едва улыбнулся в ответ и опустил голову. Он сидел опершись спиной о стену и сложив руки на коленях. – И как это произошло? – уже более мягко поинтересовался Осаму, обернувшись к гостю. Ему действительно было интересно, как раненый Достоевский оказался под мостом.

На другом краю стола лежал бежеватый плащ детектива. Однако его сейчас можно было спутать с половой тряпкой, по нечаянности угодившей на стол. Его сплошь покрывали подсохшие и подсыхающие кровавые пятна. Рядом лежала и окровавленная рубашка, и не было ясно, чья она.

Перед Фёдором на столе появилась чашка с чаем, над которой поднималось лёгкое облачко пара.

Достоевский поднял глаза на Дазая и вновь улыбнулся:

– Если ты о том, почему ты меня нашёл в таком месте и в таком виде, то скажу только одно – хотел забрать у одних людей своё. – Он взял в руку чашку и сделал глоток ароматного напитка, чуть прикрыв глаза.

– Ну и как, – хозяин дома тяжело выдохнул, убирая что-то с плиты, и повернулся с лёгкой усмешкой, – забрал?

– Да, – кивнул Фёдор глядя в чашку, – можно назвать это и так.

– И это что-то было настолько важно, что могло стоить твоей жизни? – чайные глаза посмотрели на русского, – Не откажешься от еды?

– Отказался бы, если бы мог, – вздохнул Достоевский.

На столе появились две тарелки с тофу. Осаму не ожидал, что гость очнётся так рано и планировал поесть в одиночестве, но раз Фёдор здесь, то пообедают они вместе.

Дазай поставил рядом чайник и присел напротив, подняв взгляд на Достоевского. Фёдор сидел с каменным лицом, но Дазай и не надеялся на другую реакцию.

– Приятного аппетита, – пробормотал Достоевский, принимаясь за еду. Для него было немного неожиданно такое проявление заботы к его персоне, потому он чувствовал себя немного неловко. Но на его лице это никак не отражалось. Абсолютное спокойствие, как и всегда, хотя внутри бушевала целая буря. Он поймал себя на том, что избегает смотреть в глаза Осаму, и не мог понять почему его смущает такое действие.

– И тебе приятного, – ответил хозяин, наблюдая за своим невольным гостем. – Знаешь, есть кое-что забавное, – он принялся за еду, – если бы не эта ситуация, я бы сейчас тоже не сидел здесь.

– Вот как, – гость старался казаться равнодушным, – ты хотел совершить очередную попытку, да?

– Ты как всегда прав, – кратко ответил Дазай, отведя взгляд в сторону окна.

– Как жаль что я помешал тебе, – а в голосе, тем не менее, не слышно и капли сожаления. Он спокойно продолжал свою трапезу, мысленно даже радуясь, что не дал Дазаю умереть.

И сейчас обоим не хватало искренности. Такие моменты бывают в каждой их встрече и они прекрасно осознают это. Вот-вот должен случиться переломный момент, который наконец сможет изменить атмосферу.

– Не страшно. Не сегодня, так завтра, – обыденным тоном произнёс Дазай, а затем посмотрел в глаза Достоевскому, – помнишь, ты спрашивал, что нас объединяет? Кажется, одним из таких пунктов является отсутствие страха смерти.

– Только есть кое-что различное в этом отсутствии страха смерти, – Фёдор отодвинул слишком быстро, по его мнению, опустевшую тарелку, – ты стремишься к смерти, жаждешь её, а я… Я прекрасно осознаю, что смерти нет, – он улыбнулся, склонив голову набок.

– «Освобождение», так ведь? – последовала лёгкая улыбка.

– Верно, – Фёдор болезненно улыбнулся и сделал глоток успевшего остыть чая.

– Тогда ты ещё и прекрасно осознаёшь, что когда-нибудь я добьюсь того, чего так желал.

– Твоё дело, – попытался пожать плечами Достоевский, но тут же скрипнул зубами от боли, – однако я бы советовал выбрать что-то поэфектнее простого утопления.

– И что же? – Дазай тоже опустошил тарелку, снова переходя к чаю и подливая его собеседнику.

Фёдор сделал задумчивое лицо, а после улыбнулся, слегка безумно:

– Например, стоя на сцене театра осыпать зрителей лепестками роз и полоснуть себя по горлу.

– Оставь мне свой номер, пожалуйста, я буду обращаться по поводу идей для красивого самоубийства, – он сделал глоток чая, – ты в них лучше разбираешься и моей смерти, похоже, больше хочешь.

Фёдор рассмеялся:

– Вовсе нет. Я хочу чтобы ты освободился от грехов, не покидая своё тело. Редкий случай, – он тоже глотнул чая, – прекрасный напиток! —заметил он, – так заваривать чай умеют только в Японии! А насчёт идей… Я сказал первое что пришло в голову, но ты ведь не хочешь чтобы после твоего самоубийства у людей были только неприятные воспоминания, не так ли?

– Освободиться от грехов, не покидая тело? Это какая-то новая акция в твоём наборе? Почему я о ней раньше не слышал? – хихикнул детектив.

– Сложно объяснить, – Фёдор поставил пустую чашку на стол, – а насчёт номера… Ты говорил серьезно?

– Если тебя заинтересовала идея обмена номерами, то даже не знаю. Не поставишь ли ты мне какой-нибудь жучок?

– Меня поразила та невинность с которой ты произносил это предложение. Я вот как раз думал о том, не попытаешься ли ты с помощью номера отслеживать меня, – произнёс Достоевский.

– Вот мы уже и думаем об одном и том же, – усмехнулся Дазай, потянувшись к чайнику, – Не откажешься?

– Нет, – качнул головой Фёдор. – От такого чая откажется только полный кретин.

Чашки вновь наполнены ароматным напитком, столь похожим своим цветом на глаза хозяина.

Осаму протянул одну Фёдору, другую поднёс к губам и, закрыв глаза, сделал глоток.

– Сколько прошло времени? – поинтересовался Фёдор, отпивая из чашки.

– Шесть часов, – ответил тот. И вдруг вспомнив о чём-то, Дазай встал со своего места, прошёл к полкам и достал пачку свежего печенья. Того самого, которым он угощал Фёдора в прошлый раз.

– Шесть часов… – задумчиво повторил Фёдор, глядя в чашку, – мне вот только одно интересно, – он поднял взгляд на Осаму, – почему ты спас меня?

– Ох… Я сам ещё не до конца осознал, почему поступил так, – сказал Дазай, уткнувшись в чашку.

И правда, как бы он не пытался найти оправдание, единственно верного ответа отыскать не смог…

– Какой ты сегодня откровенный, – скривил губы Фёдор.

– Какой есть, – слабо улыбнулся в ответ ему японец.

– Дазай, – он поднял взгляд на собеседника, – а где мои вещи?

– В ванной комнате, всё ещё грязные, – Осаму отхлебнул чая, – ты это к чему? Переживаешь, что я с ними что-то сделаю?

Фёдор попытался подняться, но из-за головокружения чуть не упал.

– Мне нужны мои вещи, – произнёс он глядя в пол, – там кое-что важное.

– Постой, – Дазай беспокойно придержал собеседника за запястье, когда тот вновь попытался встать, – я сейчас всё принесу, только не вставай.

Детектив поднялся со своего места и прошёл в ванную комнату, часто оборачиваясь.

Фёдор послушался. Он не стал предпринимать новых попыток подняться и выглядел почти спокойным. Только то, как нервно он грыз ногти выдавало его.

Дазай ненадолго задержался ванной и поспешил вернуться на кухню. Он положил перед Фёдором вещи и сел опять на место. Достоевский обшарил все карманы и складки, но похоже не нашёл того что искал. Лоб его покрылся испариной.

– Нет, только не это! – страдальчески прохрипел он, и лицо его исказила гримаса отчаянья.

Дазай поднял руку, в которой было то, что Фёдор искал.

– Она?

– Что ты хочешь за неё? – тихо поинтересовался Достоевский, глядя на маленькую чёрную флешку в руке Дазая.

– Ты научишь меня играть на виолончели, – произнёс он кратко. Из такого огромного количества желаний Осаму выбрал уроки музыки от самого Фёдора Достоевского… Звучит может и нелепо, ведь он мог выбрать что-то, что принесло бы выгоду, а выбрал именно то, что способно перевернуть представление о Дазае с ног на голову.

Ему не нужно всё это.

– Неожиданно, – признался Достоевский, – но флешка мне нужна сейчас, а не тогда, когда ты научишься играть, – произнёс он, мысленно добавив: «если вообще научишься».

– Значит, – Дазай говорил спокойно, смотря собеседнику в глаза, – я отдам тебе её прямо сейчас, – он мягко коснулся руки Достоевского, чувствуя как по телу парня пробежала дрожь, вложил флешку и осторожно, но крепко сжал кулак Фёдора, оставляя в нём то, что именно он хотел получить.

Фёдор смотрел прямо в прекрасные чайного цвета глаза. Такие прикосновения казались ему слишком интимными и почему-то смущали даже больше, нежели те поцелуи, что дарил ему Дазай. Но Достоевский своё смущение постарался не выдавать. Он лишь сильнее сжал заветную флешку в руке и на губах промелькнула полуулыбка-полугримаса боли от того, что пошевелилось раненое плечо.

В ответ последовала слабая улыбка.

– Пожалуйста, не забудь, – произнёс негромко детектив.

Фёдор задумчиво смотрел на предмет в своей руке и на длинные пальцы Осаму, его красивые кисти, которые продолжали лежать на запястьях русского.

– Я ведь должен отблагодарить тебя за спасение, да? – вкрадчиво проговорил раненый, не в силах сбросить с себя вязкий обволакивающий гипноз этих глаз.

– К чему ты ведёшь? – Осаму продолжал держать Фёдора за руки, лишь чуть крепче сжал запястья собеседника.

Фёдор, положил одну руку на затылок Дазая и, притянув того к себе, соединил их губы в поцелуе. Такой жест с его стороны был неожиданным и он прекрасно понимал это, но его такие мелочи уже не заботили.

Он целовал нежно, осторожно, будто пробуя Осаму на вкус.

Широко распахнув глаза от неожиданности, ещё толком не понимая, что произошло, Дазай непроизвольно сжал его руку. Он ответил на поцелуй, чувствуя при этом, как неизъяснимая теплота возникает где-то глубоко внутри.

Достоевский переплёл с ним пальцы рук. Он прекрасно осознавал что делал лишь до того момента, когда коснулся губ Осаму. Дальше всё происходило словно в тумане. Их языки переплелись, Фёдор непроизвольно опустил руку с затылка ниже, на спину, скользя пальцами вдоль позвоночника Дазая, заставляя его прогибаться. Его глаза были закрыты, он полностью отдался чувствам, позволив себе немного расслабиться рядом с человеком, которому не решался довериться полностью даже сейчас.

Дазай, не надеявшийся даже на простое «спасибо», был обескуражен.

Он почувствовал, что его сердце колотится так, словно вот-вот проломит грудную клетку, чтобы выпрыгнуть вон из груди, прямо к ногам коварного русского обольстителя.

Он нежно коснулся локтя вытянутой руки спасенного гостя и плавно провёл пальцами вниз к запястью, переложив руку себе на плечо, приглашая приобнять себя.

Эти прикосновения заставили Фёдора вздрогнуть. Он уже забыл о боли в простреленном плече, на бледных щеках проступил лёгкий румянец.

Голова кружилась, он уже не соображал от чего – то ли от слабости и жара в теле, причиной которых было ранение, то ли от того, что ему начинало не хватать воздуха, настолько затянулся этот поцелуй. Он просто не мог заставить себя оторваться от губ своего врага. Слишком силён его внутренний порыв, чтобы взять себя в руки. Как и каждый раз, когда он видел возможность освободить кого-то от греха. Желание вершить слишком сильно в нём, только сейчас оно отличается от того странного желания отдать кого-то в руки смерти, назвав это громким словом “освобождение”. Сейчас это что-то столь сильное, что даже сам Бог Достоевский не способен это не то что контролировать, а даже дать этому имя.

В это время Дазай чувствовал, что тоже не в состоянии прервать то что они делают. Ведь на его глазах совершалось чудо – перед ним открывался новый человек. Тот Фёдор, которого Дазай никогда ещё не видел, да и вообще, пожалуй, никто не видел.

Они оба не могли бы понять, что происходит, если бы не чёткая определённая реакция тела у обоих. Она случалась каждый раз, когда дистанция между ними исчезала вот как теперь. И эту реакцию каждый почувствовал у себя в паху и понял, что может случиться дальше.

Осаму осторожно отстранился и поднес к губам ладонь Фёдора, смотря ему в глаза. Он давно уже заметил, что его взгляд действует на Достоевского гипнотически, и не хотел упускать шанс.

Фёдор смотрел на Осаму слегка затуманенным взглядом. Он улыбнулся, пусть и не совсем искренне. А умел ли он искренне? Сколько себя помнил Достоевский, его улыбка похожа на оскал, на улыбку безумца, но это его ни сколько не напрягало. Грешникам не должно быть дела до улыбки Бога.

От прикосновений Дазая парню хотелось чего-то странного, необычного. Он не знал этому названия, поскольку такое чувство ранее не испытывал.

Возбуждение.

Достоевский не до конца осознавал это. Слишком необычно. Он хотел привязать Дазая к себе, поблагодарив таким способом, но в итоге поддался чувствам. А это для Бога как-то непривычно. Он беспокойно заерзал на месте, почувствовав внизу живота помеху, и всепонимающий Дазай понял его состояние и успокаивающе улыбнулся в ответ.

Он смотрел в фиалковые глаза, не решаясь что-либо сделать или произнести.

Вот-вот чарующая тишина перерастёт в неловкую.

Раненное плечо слегка ныло, но Фёдор этого даже не замечал. Человек рядом с ним был слишком тёплым, а успевшему замерзнуть Достоевскому только это сейчас и нужно было. Тепло.

Господи,

Как же

Прекрасно.

Именно этого не хватаёт Осаму. Моментов, ради которых стоит жить.

«Сделал правильный выбор», – отдалось в голове детектива.

Он наклонился чуть вперёд, заключая того в тёплые объятия и стараясь согреть его своим внутренним теплом.

Фёдор сидел тихо, словно уснул в объятиях Осаму. Он действительно грелся возле него, только он не знал как должен вести себя. В объятиях он никогда не оказывался и даже когда Дазай обнимал его насильно не считал это полноценными объятиями.

Он даже не думал, что такая вещь ему вообще может понравиться и ему будет хотеться её. Но почему-то именно сейчас хотелось. Сейчас, когда его враг позволил ему жить дальше, хотелось отблагодарить его так, как тот хотел. А ещё хотелось тепла. И приручить Осаму. И Достоевский не знал какое желание важнее.

Возможно, он вёл себя правильно, просто сидел и наслаждался лаской со стороны детектива.

«Всё же он слишком привязан к тактильным контактам», – пронеслось в голове.

Дазай медленно приподнял одну руку, касаясь волос Фёдора. Дазаю казалось, что он слишком давно этого не делал. Оттого и приятнее вновь коснуться волос этого человека, нежно их перебирая. Он чувствовал очертания повязки под рубашкой сидящего рядом. Главное – быть осторожным и не причинить тому боль.

Фёдор вдруг понял, что ему приятны эти прикосновения, эта тишина, которую нарушает лишь звук биения сердца Осаму и его ровное дыхание.

Для него это было неожиданно. Совершенно странно и непонятно. Дазай заставлял его расслабиться и в то же время Достоевский чувствовал напряжение каждый раз, когда он Дазая видел.

Спокойствие.

Необычное, приятное чувство, когда тебе совершенно безразличны все проблемы мира, кроме одной – как сделать так, чтобы то, что происходит, не заканчивалось?