Текст книги "Влюбиться во врага (СИ)"

Автор книги: Moretsuna yokubo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Фёдор подкатил столик к кровати, поставил стул, и усевшись на него, принялся разливать чай по чашкам.

– Возьми ложку и покорми его бульоном, – выдал наконец Достоевский.

– Не нужно, я сам, – запротестовал Ацуши и Осаму поправил подушку, помогая ему сесть. Затем сунул ему в руки ложку и чашку с бульоном и тот принялся осторожно хлебать горячее варево.

Фёдор в это время вскрыл стаканчик с черничным йогуртом, взял ложечку и стал аккуратно кушать. Дазаю ничего не оставалось, как только налечь на сушки, запивая их чаем.

Ацуши молча прихлёбывал бульон прямо из чашки, изучая поверх её бортика хозяина этого помещения. Теперь он мог разглядеть его получше и он показался ему даже красивым. Накаджима сразу понял, что этот человек иностранец, как только тот заговорил. В его речи был довольно сильный акцент, теперь же юноша видел, что и черты лица у него европейские, хотя в принципе, он вполне мог бы сойти за японца, если бы Ацуши уже не было известно о его акценте. Тонкие черты лица, бледная кожа, чёрные как смоль волосы. Да, он определённо был красив, и он наверняка иностранец.

– Не смотри так, дыру протрёшь, – заметил Достоевский, приканчивая второй йогурт. Лицо Накаджимы залилось краской, он молча уткнулся в свою чашку и больше уже ни на кого не смотрел, пока еда не закончилась.

Осаму хотел что-то сказать, но решил смолчать. Он понимал – Фёдору не совсем понятны отношения между ним и этим парнем и что он ревнует. Дазай успокоил себя тем, что постарается сделать всё, чтобы Фёдор понял, что ревновать нет повода.

Поев, Ацуши продолжал полусидя опираться спиной на подушку, руки его лежали поверх одеяла, и он слишком старательно на них смотрел. Повисло неловкое молчание, которое нарушил Дазай:

– Ну как ты, малыш?

Лицо Достоевского оставалось бесстрастным, лишь в глазах полыхнули молнии. Но Ацуши их не увидел, так как по-прежнему не отрывал глаз от своих рук на одеяле. Он ответил:

– Спасибо, получше, Дазай-сан. Голова уже не кружится.

Тут он поднял глаза на Дазая:

– Вот только меня, пожалуй, хватятся, а тогда… – он не договорил, опять опустив взгляд на свои руки.

– Но тебя нельзя отпускать, пока ты такой слабый! – возразил Дазай, – тебе надо лучше питаться, тебе что, совсем денег не дают? Или не кормят? Я видел, в чём ты был одет. В это время года так нельзя одеваться, иначе непременно заболеешь. О чём они там думают, я не понимаю?! Эдак, от них все агенты разбегутся.

Накаджима подавленно молчал. Он заметил, что гардероб Дазая претерпел разительные перемены. Он был одет не в тот нелепо-старомодный костюм с допотопным плащом и не в рубашку с дурацким галстуком. На нём были вполне современные стильные чёрные джинсы, тонкий чёрный свитер гольф, на который было надето элегантное серо-жемчужное, как крыло горлицы, кашемировое пальто с капюшоном, а кисти были затянуты в чёрные замшевые перчатки. Это показалось Накаджиме очень странным, ведь Дазай не снял перчатки даже во время еды, словно делал перекус на улице, хотя в помещении не было особо холодно. И вообще, это было очень странное место, странный и прекрасный хозяин, сотворивший с Дазаем такие странные превращения. Ох, обо многом хотелось бы расспросить Ацуши, но он боялся слово проронить в присутствии неприветливого хозяина. А тот доедал уже третью баночку. Они явно начинали ему нравиться, поскольку употреблять их в пищу этот анорексик стал совсем недавно, да и то по настоянию Дазая, который не мог допустить, чтобы его любимый ходил не евши. Был у Фёдора такой бзик. Одно время он решил устроить себе тренинги на случай голодовки и приучил себя подолгу обходиться без пищи. Потому и фигура его приближалась, скорее к стандартам узника концлагеря, чего Дазай никак не хотел допустить. Он всё-таки любил это странное существо с глазами, словно из драгоценного камня. Любил настолько, что постарался настоять если не на здоровом, то хотя бы на более-менее регулярном питании. И, по всей видимости, преуспел в этом.

– Ладно,– Фёдор встал и взялся за скобу столика, – объясни твоему юному другу ситуацию, а я пока пойду.

С этими словами он покатил столик прочь из комнаты.

Те двое проводили его взглядами и когда дверь закрылась, Осаму повернулся к парню, так же молча лежавшему на чистой постели.

– Ты, наверное, спать хочешь, так может быть поспишь пока, а я тогда пойду, – сказал он и покраснел.

Но Ацуши не склонен был отпускать вновь обретённого семпая вот так просто, потому несмотря на усталость, он схватил Дазая за запястье и глядя в глаза произнёс:

– Не уходите, прошу вас, Дазай-сан! Я с таким трудом вас нашёл, чего только не передумал! Посидите со мной, пожалуйста! Если можно… – добавил он, продолжая держать Дазая за руку.

И тут он понял, наконец, в чём причина ещё одного странного несоответствия в облике Дазая тому, к которому он привык. Его и без того немаленькие глаза стали круглыми, как плошки:

– А где ваши бинты, Дазай-сан? – прошептал он изумлённо.

Лицо Дазая пошло пятнами, он выдернул руку из пальцев Ацуши, будто они были раскаленными тисками, и вскочил с кровати.

– Что? Я сделал что-то не так? Простите меня, пожалуйста! Я оскорбил вас этим вопросом, я не должен был его задавать, простите, простите меня! Я дурак, но я просто хотел знать, куда вы меня привезли и кто этот красивый молодой человек, почему вы здесь живёте и… – слова застряли у Ацуши в горле под тяжёлым взглядом Дазая. Накаджима никогда не видел, чтобы тот так смотрел. Он вскрикнул и выставил руку, словно защищаясь. – Не смотрите на меня так, Дазай-сан! – взмолился он, – Я не хотел ничего плохого! Просто вы теперь совсем другой, даже на себя не похожи, только причёска прежняя, а так… Вы чужой какой-то. Знаете, – он сделал попытку откинуть одеяло, – я, наверное, пойду… Спасибо, что вы не дали мне замёрзнуть на улице, но ваш, – он замешкался, подбирая слово, – хозяин этого места, он… Кажется, не рад меня здесь видеть. Я… Лучше пойду… Лучше назад пойду. Я расскажу, что вы живы и прекрасно себя чувствуете, вот… Я…

– Никуда ты не пойдёшь, глупый мальчишка! – заявил Фёдор, врываясь в комнату.

Дазай повернулся к нему.

– Вообще-то, подслушивать некрасиво!

– А столбом стоять, как последний остолоп, красиво? А давать поводы для лишних вопросов и не давать ответа тоже красиво? А красиво ли будет то, что произойдёт после того, как этот юный следопыт, не получивший удовлетворения своей любознательности, и правда вернётся туда, куда хочет и расскажет им непонятно что? И как ты думаешь, что после этого предпримут те, кто этот рассказ услышит? – И так как Дазай продолжал молчать, он продолжил, – Если ты не знаешь, как правильно ответить этому юнцу, то придётся это сделать мне.

Он замолчал, выжидая от Дазая какой-либо реакции, но тот, пряча глаза, только молча упал на стул. Достоевский повернулся к Ацуши:

– Так тебя интересует, почему он здесь живёт? Я отвечу – всё очень просто, он сам сюда пришёл и захотел здесь жить. Именно здесь, и именно со мной. Ему здесь нравится, потому… – здесь он запнулся на секунду, а затем закончил, – что хочет всегда быть рядом со мной. Тебя устраивает такой ответ?

От лица Ацуши можно было бы зажигать спички.

– Послушайте, сенсей, я нижайше прошу простить меня за причинённое беспокойство, – здесь Ацуши прижал руки к груди, – я очень признателен Вам за то, что согласились милостиво предоставить мне помощь, когда я оказался в затруднительном положении.

Фёдор не отрываясь смотрел на него, ожидая, когда же наконец иссякнет этот поток извинений. Ацуши остановился, не решаясь продолжать, и Достоевский шевельнул губами:

– Дальше.

– Я понимаю, что это крайне невежливо, и поэтому ещё раз заранее прошу прощения…

– Хватит, – прервал его Фёдор, – что ещё тебе не ясно? Почему он хочет рядом со мной находиться и почему ему это нравится? А почему ты так обрадовался встрече с ним? Почему тебе нравится быть с ним рядом? Отвечай мне.

– Простите меня, уважаемый сенсей, если я расстроил вашу милость своими глупыми словами, я очень, очень виноват, я…

–Да прекрати ты, наконец, свои дурацкие реверансы. Я задал тебе вполне конкретный вопрос, ответь мне на него.

На лице Ацуши были сплошное замешательство и непонимание. Он не мог понять, что именно хочет услышать от него этот странный и красивый чужеземец. В Японии не было принято задавать вопросы в такой прямолинейной манере, как это делал Фёдор, и Ацуши посмотрел на Осаму, ища подсказки. Дазай сидел, уткнувшись взглядом в пол, словно там была написана важнейшая в мире информация.

– Дазай-сан,– робко позвал он.– Почему вы молчите, Дазай-сан?

– Действительно, почему ты молчишь, любимый? Что ты должен был сказать? Что ты дал ему надежду на…

Продолжить он не смог, Дазай вскочил на ноги, глаза его сверкали, руки сжались в кулаки, он тяжело дышал. Фёдор подошёл к нему и встав рядом, посмотрел на него в упор.

– Считай меня кем хочешь, но твоя забота об абсолютно чужом человеке как-то странно выглядит, мой дорогой.

Дазай схватил его за плечи и умоляюще прошептал:

– Прошу тебя, милый, не здесь и не сейчас! Он абсолютно, понимаешь, абсолютно несведущ в таких вопросах, он как дитя малое! Если… он поймёт, то может сорваться и сбежать отсюда, а это никому не нужно! Он станет тигром, понимаешь? И его никто не остановит.

– Даже ты? – спросил Фёдор.

– Я могу не успеть, —признался Дазай.

Здесь они оба посмотрели на Ацуши, который сидел на постели с отвисшей челюстью и вслушивался в разговор.

– Простите, – отмер он, увидев, что оба замолчали и смотрят на него, – я не знаю как понять одно обращение к Дазай-сану, глубоко уважаемый сенсей, вы не могли бы мне разъяснить?

Фёдор приблизился к кровати.

– Ну, говори, какое это обращение.

Ацуши быстро взглянул на Дазая.

– Почему вы назвали Дазай-сана так, словно вы девушка? Вы же мужчина, сенсей, ведь так?

На этот раз Фёдор никак не смог скрыть своё изумление, так как эти слова Ацуши ввели его в ступор. Он медленно повернулся к Дазаю, который стоял с таким выражением, будто хотел сказать «Ну я же говорил!». Фёдор закатил глаза.

– Он что, не в курсе, что в мире существует однополая любовь?

– Какая любовь, сенсей? Простите, что не знаю Вашего имени, но мне кажется, что Вы ошибаетесь. Дазай-сан известный любитель женщин, о какой однополой любви Вы говорите?

– Он что, и правда такой наивный? Или просто не хочет верить в это по отношению к тебе? – спросил Фёдор.

Дазай смущённо кашлянул в кулак.

– Ну, скорее всего ты прав. В отношении меня для него это неожиданность. Только пойми это, пожалуйста, правильно! – он выставил руки предупреждающим жестом, посмотрев при этом на юношу. Затем быстро подойдя к кровати, сел на неё и положил руку рядом с ним на одеяло. – Ты же понимаешь, что такое нелегко сказать, Ацуши-кун, поэтому я очень боялся, что ты расстроишься, если я окажусь не таким, каким ты хотел бы меня видеть, но я правда люблю этого человека. Вот так обстоит дело. Нам надо теперь всем вместе придумать, что и как ты скажешь своим коллегам, когда вернёшься.

– А разве ты сам не можешь им сказать, Дазай-сан?

Дазай замялся:

– Не думаю, что такое сказать им будет удобно для меня, – взвешивая каждое слово проговорил он. – Тем более, что моего любимого человека не раздражает то, что всегда бесит этого перфекциониста с блокнотиком. Он всех вокруг пытается подогнать под некий непонятный идеальный образ, а это в принципе невозможно, – он немного помолчал, затем закончил, – я живой человек и мифическому идеалу соответствовать никак не могу, да и не хочу. Не думаю, что твои коллеги воспримут меня с моим нынешним мировоззрением. Скорее всего, они не поймут меня. – он опустил глаза, затем снова поднял их на юношу, на лице которого бродила напряжённая мысль. Дазай побледнел и попытался взять его за запястье, но тот увернулся и вскочил, самонадеянно полагая, что сумеет прорваться сквозь двойную преграду из Дазая и Фёдора.

Дазаю удалось быстро схватить его за ноги, тот попытался вырваться, но… Сил у него было всё ещё мало, а держал Дазай его крепко, и он только шмякнулся животом на плечо своего семпая. Фёдор всё это время стоял и неподвижно наблюдал, скрестив руки на груди. Дазай быстро уложил пытавшегося сопротивляться парня обратно, и в целях безопасности, взял его за обе руки.

– Только не надо пугаться, я не позволю тебя обидеть, Ацуши, – мягко сказал он.

Ацуши издал нервный всхлип:

– Но, Дазай-сан, если всё, что вы сказали это правда, то получается, этот человек… Этот человек… – из глаз его брызнули злые слёзы, он приподнявшись, опять попытался вырвать руки, но Дазай сжал его ещё крепче. Тигра на волю выпускать было нельзя, а это всегда происходило, когда Ацуши думал, что ему угрожает опасность. Перед Дазаем теперь стояла нелёгкая задача – любой ценой предотвратить это превращение. Нелёгкая, но в принципе разрешимая, поскольку Дазай всё ещё оставался для парня обожаемым семпаем. Всё же дабы быть окончательно уверенным в силе своей способности, Дазай, отпустив одну руку юноши, быстро содрал зубами перчатку и взял руку Ацуши своей голой рукой. Но это была излишняя предосторожность, тот уже и не пытался вырываться, он просто лежал весь в слезах, оглушённый своей страшной догадкой. Он снова судорожно всхлипнул, и прошептал:

– Это ведь он, да, Дазай-сан? Это Достоевский?

Фёдор опять закатил глаза, засунул руки в карманы и покинул комнату. После ухода Достоевского слёзы у Ацуши прорвались, как водопад после тайфуна. Это было как-то совсем уж по-детски. Или по-женски. Дазай попытался вспомнить все известные ему способы успокоения плачущих девушек, но всё, что пришло в голову – это накормить плачущую даму чем-то сладким. Был у него когда-то случай, когда при нём плакала одна «леди». Осаму толком и не понял, что произошло, он просто пил в одном баре, а она выбрала его в качестве жилетки для своих слёз. Рыдала, просила увезти её на край света, где нет уродов, которые могли бы обидеть её. Он достал тогда из кармана пару мятных леденцов, которые стащил в каком-то магазине, хозяин которого нанял их с Куникидой для раскрытия чего-то там. Сейчас Дазай едва ли мог вспомнить имя этого человека, не то, что дело, которое ему поручали, но тогда, он дал леденцы той девушке и она успокоилась. Назвала его прекрасным собеседником, хотя он в основном молчал, и, чтобы показать насколько она считает его симпатичным, затащила в постель. Хотя «затащила» слово слишком громкое. Дазай никогда не был против подобных связей.

Он бы и не запомнил этот случай, если бы не столь своеобразный метод успокоения. Но сейчас у него не было с собой никаких сладостей, поэтому он решил использовать на Ацуши более старый проверенный метод – объятия. Он крепко обнял содрогающегося от рыданий юношу и начал гладить его по голове. Он мог бы отвесить ему пощёчину, как в прошлый раз, когда у того была истерика, но сейчас это парня могло просто отпугнуть. Дазаю это было не нужно. И он шептал слова успокоения, гладил его по волосам и спине и сжимал в объятиях, пока тот не затих, только изредка нервно подрагивая.

Заметив, что тот успокоился, Осаму уложил Ацуши обратно в постель и мягко произнёс:

– Ацуши, не бойся его, я обещаю, что он не тронет тебя. Он пообещал мне, что если ты не узнаешь где именно находишься – он отпустит тебя живым.

Паренёк судорожно схватил Дазая за руку так, словно боялся, что тот сию же секунду испарится, подобно туману над Йокогамским заливом.

– Дазай-сан, послушайте меня, Дазай-сан! – заговорил он быстрым и сбивчивым шёпотом, – вы оставили у себя дома столько вещей… Разных!

Испуганно округлившиеся глаза, молчание и сопение. Дазай пожал плечами:

– Ну и что? Фёдора надо было срочно спасать, не до вещей мне было. Ну, да, я знаю, там остались некоторые Федины вещи, но… Я думаю, он может и без них обойтись, он небедный человек, он просто новые себе купит, когда они ему понадобятся, хотя… – он помедлил, вспоминая, – есть кое-что, для него незаменимое. – Опять умолкнув, он пристально посмотрел на Накаджиму. Лицо последнего изображало самое напряжённое внимание. – Его нож, – сказал Дазай, – и шапка. Ну, может быть и пальто, хотя я не уверен. У него тут куча новых, а вот о ноже и шапке он сожалел. Они очень дороги ему, кажется это какие-то подарки, я не очень понял. Он сильно сокрушался, что их у него нет.

– А если ему как-нибудь вернуть эти вещи? – нерешительно предложил Ацуши.

– Ты всерьёз считаешь, что ему нужно вернуть эти вещи? – взгляд Дазая теперь был подозрительным.

– Ну, а почему нет, Дазай-сан? – Ацуши развёл руками, – в агентстве эти вещи всё равно никому не нужны, разве что как вещдоки, чтобы поймать вашего… друга.

Дазай откинулся на спинку стула:

– В таком случае, почему ты не хочешь, чтобы его поймали? Ты же у нас верный пёс или, простите, тигр Вооружённого детективного агентства, ты готов полураздетым ходить по улицам в дождь и снег и умереть за него! А теперь ты мне предлагаешь вернуть Фёдору его вещи? С какой стати?

Ацуши понял, что его семпай не верит ему, но ему действительно хотелось сделать для Осаму что-то хорошее. Пусть даже и не для него лично, но хотя бы для человека, который так важен ему, что он решился покинуть агентство.

– Можете мне не верить, – набычился он, – но я ничего от вас не видел, кроме добра. И до сих пор ничем хорошим вам за это не отплатил.

Дазай засмеялся. Как же Фёдору нравилось слушать этот низкий музыкальный смех. Всегда нравилось. И сейчас тоже, особенно когда шёл столь важный для него разговор. Он очень хотел бы получить снова обратно свои вещи. Они действительно были важны для него, он Дазаю об этом говорил, но то, что сказал этот малолетний дурачок… Надо же, какая привязанность, кто бы мог подумать. Хотя… К этому человеку другое невозможно чувствовать. Но это сугубо его личное мнение. Он слегка увеличил звук, чтобы лучше слышать разговор.

Отсмеявшись, Дазай посмотрел на своего подопечного, но уже немного другими глазами.

– Так ты думаешь, что я опекал тебя только потому, что меня назначили твоим опекуном, или потому что ты пару раз спас мне жизнь? Ты всерьёз так думаешь?

– К чему вы это говорите, Дазай-сан? – серьёзно спросил Ацуши, – за кого вы меня принимаете? Я, конечно, не очень много прожил на этом свете, и видел вообще не очень много. Но понятие о хороших и плохих вещах я успел утратить после того, как побеседовал с одним буддийским монахом. То, что он мне сказал, тогда показалось мне бредом, до сегодняшнего дня.

У Дазая была одна хорошая привычка – он всегда выслушивал внимательно и не перебивая всё, что говорил ему его подопечный. Поэтому он, подперев подбородок рукой, локоть которой упирался ему в ногу, уставил свой внимательный взгляд на парня и приготовился слушать. Он вообще любил слушать. Мало ли где может пригодиться эта информация. Такая поза семпая окрылила Накаджиму, сподвигнув его на дальнейшие откровения.

– Так вот, он тогда мне сказал, что не бывает людей плохих и людей хороших. Просто бывают люди, пребывание рядом с которыми либо укрепляет, либо разрушает тебя. И поэтому, если тебе рядом с кем-то неуютно, просто покинь его и подумай, может быть кто-нибудь другой будет счастлив рядом с этим человеком. Вы понимаете о ком я, Дазай-сан?

Дазай-сан, естественно, понимал. И был удивлён и рад тому, что его воспитанник именно так воспринял его союз с Фёдором. Ему только не понравилась нехорошая бледность его лица, странно горящие глаза и красные пятна на щеках. Он подумал, что Ацуши, наверно-таки простудился, принимая дождевую ванну.

– Малыш, – Дазай обеспокоенно пощупал лоб Накаджимы, – надо бы тебе температуру измерить, может ты простыл и у тебя жар. Я вот сейчас Фёдора позову, пусть он тебя осмотрит, послушает…

– Нет! Дазай-сан, выслушайте меня! И не считайте это бредом, дослушайте до конца, что я хотел сказать! Этот монах сказал мне, что для сохранения гармонии в жизни и душевного покоя, не нужно водиться с людьми, рядом с которыми тебе неуютно. Я не могу чувствовать себя уютно рядом с тем, с кем счастливы вы. Извините…

Глаза у Ацуши почему-то опять были на мокром месте. Он в любой момент был готов опять заистерить и разрыдаться. Точно заболел, решил Дазай, и поднялся.

– Я очень прошу тебя, не надо со мной спорить. Есть вещи, в которых он разбирается лучше, чем я, именно поэтому я готов доверить ему здоровье и жизнь второго по важности для меня человека. И это ты. Не волнуйся, он ничего тебе не сделает, и вообще он не настолько плох, как думаешь ты. Да, у него не самая хорошая репутация, но он вынужден был так поступать, причём не со всеми. Позволь самому себе в этом убедиться.

Ацуши растерялся. Он очень хотел верить Дазаю, ведь он всегда старался защитить его, помочь, посоветовать, выслушать. А Достоевский… То, что он знал и чему сам был свидетелем, не давало возможности думать о нём хорошо. Но тем не менее, этот человек дал ему приют и пищу, а ещё чистую одежду, пусть это была и пижама. Зачем ему это? Ради Дазая? Он не понимал.

Осаму легко коснулся руки юноши, как бы успокаивая его этим мимолётным касанием.

– Я пойду приглашу его, а ты подожди. И когда он придёт не бойся, он тебе не враг. А если он немного резковато говорил с тобой, то это просто от смущения. Он всегда смущается при общении с новыми людьми и пытается это скрыть под маской высокомерия. На самом деле он не такой, ты сам в этом убедишься, когда узнаешь его поближе.

Он усмехнулся и с этими словами ушёл звать Фёдора. И столкнулся с ним в коридоре. Тот как раз шёл по направлению к этой двери, навесив на шею фонендоскоп. Дазай чуть не прыснул от такой картины, да побоялся, что Достоевский опять обидится, но всё же не удержался от едкого замечания:

– А где же наша шапочка и белый халатик? Боже, какая милая медсестра! Хотя нет, доктор, вот именно, доктор! Ты опять подслушивал, я же просил!

– Ну и что, что просил? – заявил Фёдор, – зато тебе теперь не надо меня звать. Сплошные плюсы. Цени! – и, назидательно подняв указательный палец, он ввинтился в комнату, где его ждал перепуганный Ацуши.

Фёдор приблизился к кровати и, присев на стул, поинтересовался:

– Ну-с, больной, давайте-ка я вас послушаю. А затем поставим вам градусник. А то мне кажется, ты действительно перемёрз в этой луже, не самое лучшее время и место для купания, надо сказать. Давай, расстёгивай пижаму, а я тебя прослушаю.

– А-а-а… Может не надо, сенсей? Я просто… Просто чуть-чуть полежу, и пойду. Куда-нибудь. Если я Вам мешаю… – и вместо того, чтобы расстегнуть пуговицу, он схватился рукой за воротник, туже затягивая его на груди, пытаясь закрыться. Достоевский закатил глаза.

– Не будь стыдливой девчонкой. Ты взрослый парень, и я не питаюсь такими как ты. Я всего-навсего пришёл посмотреть не простыл ли ты после водной процедуры нынешним вечером, вот и всё. Давай я тебя послушаю и измерим температуру, я не хочу, чтобы у Осаму были поводы для беспокойства.

Поводы для беспокойства! Значит всё-таки ради Дазая. Ну ладно, раз так, то он пожалуй не будет делать Ацуши что-то плохое, иначе Дазай расстроится. Ацуши задрал пижаму до подбородка, Фёдор прослушал его дыхание. С этим всё было в порядке, и он приказал опустить одежду.

– А ну-ка, горло покажи, – потребовал он, и посмотрев, хмыкнул, – ну, всё понятно. Ангину подхватил. – Фёдор сунул ему термометр, затем посмотрел на цифры, сунул градусник в карман, и сказал, – 37,8°. Неудивительно, что Осаму забеспокоился. Тебя лечить надо. Уколы делать, иначе не выздоровеешь. Такое твоё человеческое естество, тигрёнок.

Ацуши с недоверием смотрел на новоявленного доктора.

– Уколы? – переспросил он, – а долго?

Фёдор пожал плечами:

– Дней пять, не меньше. Если не доверяешь мне, пусть тебе твой семпай делает, мне всё равно.

– А может… Может и без уколов можно? – Ацуши посмотрел умоляюще, – я их с детства боюсь.

– Тебе их часто делали? – с неожиданным, как показалось Накаджиме, участием спросил Фёдор.

Ацуши помотал головой:

– Нет, только однажды, но это было так больно, так больно! И мне это не понравилось…

– Ну, я не знаю, – протянул Фёдор, —в таком случае может и таблетками обойдёмся. Но если они не помогут…

– Конечно помогут! – с жаром воскликнул Ацуши, воспрянув духом от перспективы избежать уколов. Фёдор внутренне ликовал. Кажется, ему удалось наладить контакт с этим мальчишкой. Второй по важности человек… Ну хорошо, хоть не первый. Первый конечно же он и это радует.

Достоевского даже удивило то, как легко Ацуши поверил ему, думая, что уколы действительно нужны. Мысленно Фёдор потирал руки. Этот мальчик такая лёгкая добыча! Он фыркнул, вспоминая как нежно Дазай с ним говорил. Сам глава Крыс даже не думал, что нежность в принципе нужно проявлять к кому-либо, кроме Дазая. Разве кто-то ещё, кроме Осаму заслуживает нежного обращения? Даже не от Бога Фёдора, а от кого-либо. Так заслуживают ли? Определённо нет.

Накаджима выглядел уже менее напуганным. Он смотрел на Достоевского с некой надеждой вперемешку с почти животным страхом, никак не желающим оставить его. Юноша как мантру повторял «Он не опасен, он не опасен, он ничего мне не сделает», и в то же время непроизвольно вспоминал смеющуюся крысу на экране пульта управления Моби Дика. В воспалённом сознании Ацуши у этой крысы был голос Фёдора, хотя его смех на самом деле кардинально отличался от того, что был записан для знака его организации. Но Ацуши никогда не слышал его смеха. Он не знал каким может быть этот человек и опасался сближения с ним. Если Дазаю с ним и хорошо, то для Ацуши он всегда будет представлять угрозу.

Слова того давешнего монаха крепко засели в его лохматой белобрысой голове – никто не может считаться однозначно плохим или хорошим. И если с кем-то хорошо тебе, то вовсе не факт, что данный человек для остальных не зло. Ацуши будет ему доверять лишь до определённых пределов. Зря они все думают, что он молод и глуп, с годами этот недостаток проходит, а теперь, после того, что Ацуши увидел здесь (знать бы ещё где это!), он, казалось, стал старше лет на десять.

Тем временем, пока в голове юноши прокручивались все эти мысли, Фёдор положил на одеяло две таблетки и протянул воду в стакане. Он что-то говорил, но Ацуши, занятый своими мыслями, не слышал его. Он так задумался, что пропустил откуда взялась вода. Фёдор, вроде, не выходил… А может она всегда здесь была? Может с потолка накапала? Он поднял глаза. О! Какие прелестные тучи на потолке! Какая пушистость, какие оттенки! От тёмно-синего до нежно-голубого… Как лепесток льна… Где и когда он видел лён? А, вспомнил! На картинке в книжке. Только почему-то этот лён фиолетовый. А нет, это не лён. Это глаза. Глаза злейшего врага и убийцы, которые сейчас смотрят на него поверх стакана, и эти таблетки в руке. Кто сказал, что это не яд? Ах да, Дазай-сан…

– Так ты будешь пить лекарство? Мне долго здесь стоять? – голос был требовательным, а фиолетовые, как цветы, глаза смотрели раздражённо. Рука с таблетками была у самого рта парня и он их просто слизнул.

В то же мгновение глаза из раздражённых превратились в испуганные. Фёдор дёрнулся как от удара током, роняя стакан. Он отдёрнул руку как от огня и, прижав её к груди, с испугом уставился на Ацуши. Тот в удивлении застыл, пытаясь понять что сделал не так и глядя Достоевскому в глаза, в надежде найти там ответ. Он понял, что то, что в начале он принял за испуг, было самым настоящим страхом. Ужасом. Личным ужасом Фёдора Достоевского. Он выглядел сейчас как загнанный в ловушку зверёк и был таким хрупким, что Ацуши запросто мог его убить. Но убивать он его конечно же не собирался. В таком испуганном Фёдоре он увидел что-то знакомое, странное, даже родное. Он учуял в нём родственную душу. Раньше он и подумать не мог, что кого-то вроде Фёдора можно напугать простым прикосновением. Что же ему пришлось пережить, если он боится таких мелочей?

– Простите… – Сказал Накаджима, – Я больше Вас не коснусь, не бойтесь.

Не бойтесь! Мысленно Достоевский хохотал. Не бойтесь. Да чтобы ему, Богу, бояться чего-то подобного? Бред. Да, прикосновения были ему неприятны, но не до такой степени. Маленький глупый мальчишка, ты ещё не знаешь кому здесь стоит действительно бояться. Он бы хищно облизнул губы в любой иной ситуации, как делал это обычно. Однако Фёдор, поняв, что он на правильном пути, упрямо продолжал играть роль запуганного ребёнка и, заикаясь, пробормотал:

– Не трогай… П-пожалуйста…

– Не буду, – тут же заверил его Ацуши, – не бойтесь, пожалуйста, всё хорошо. Только таблетки я не запил… Можно воды?

Так, значит мальчонка купился! Ну что ж, продолжим. Ещё один испуганный взгляд, перед тем как отойти к столу, где стоит поднос с графином для воды и несколько стаканов. Тот разбился… Придётся убирать, причём самому, мальчишка никого не должен видеть. Только его и Осаму, больше никого. Здесь никого больше нет. Он бы наплевал на все эти сложности, если бы не Осаму и его странная привязанность к этому мальчишке. Но в данный момент это очень выгодно, ведь кроме Осаму никто не в состоянии нейтрализовать этого тигра. Не то, чтобы Фёдор его боялся, просто он не любил когда ему мешают. А малый мог помешать. Он подвинул поближе стул возле кровати и, поставив на него стакан с водой, отошёл. Под ногами хрустели осколки. Дьявол возьми, придётся теперь идти за совком и метёлкой, и кто бы ему сказал где этот Иван их держит? Придётся спрашивать, терпеть рядом с собой эту тупую безмозглую рожу, с этой тупой улыбочкой. А где Осаму? Фёдор предполагал, куда тот мог исчезнуть и зачем, но всё же волновался, удастся ли ему то, что он задумал.

***

Дазай очень любил гулять по ночной Йокогаме. Особенно в старом районе с его лавчонками, пагодами и узорными мостиками возле молитвенных ворот. Возле старого кладбища с могилами самураев и ещё одной могилой под старым раскидистым деревом. Эта могила была очень важна для него, хоть бы и потому, что являлась единственной могилой близкого ему человека. Просто друга, но самого близкого и задушевного, ближе которого у него больше не было.

Когда он погиб, его никто не смог заменить, хотя он взял под своё крыло этого тигрёнка, но это было не то. А ещё Фёдор. Он стал для него почти всем. Настолько, что Дазай нарушил обет, данный в своё время покойному другу.

И теперь Дазай, посреди глубокой ночи, пробравшись тайком в офис агенства за ножом и шапкой Фёдора, и беспрепятственно добыв всё, что хотел, пришёл на кладбище к этой могиле. Возле могилы Оды Сакуноске не было места для сидения, только площадка вымощенная плитами и серое надгробие с именем и датами.

Он сел на мокрые после дождя плиты на подогнутые под себя ноги, как обычно садятся в Японии верующие, собираясь молиться. Украденную из агентства шапку Фёдора он нацепил себе на голову, не из-за резкого ветра, а просто потому, что она ему нравилась. Теперь он снял её из уважения к покойнику, перед которым жестоко провинился. Он обещал ему, что никогда впредь никого не убьёт, прежде чем разберётся, стоит ли лишать его жизни. А здесь он не стал разбираться. Он просто поверил на слово, что эта человеческая особь настолько грешна, что недостойна жить. Он понимал, что в ту минуту не мог не поверить, ведь приказ исходил от любимого, но… Подспудно он чувствовал, что разобраться всё же был должен. И теперь он, преодолевая спазмы в горле, произнёс: