Текст книги "Влюбиться во врага (СИ)"

Автор книги: Moretsuna yokubo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Доброй ночи, Одасаку! Прости, что тревожу твой покой в это время суток, но мне очень нужно тебе кое-что сказать. Я хочу попросить прощения за то, что нарушил твой запрет. Не знаю, может быть Фёдор был и прав, может я действительно покарал зло, но я чувствую, что запутался. Я искал смысл жизни, когда был в Портовой мафии, я думал найти его в Вооружённом детективном агентстве, я ушёл отовсюду, когда понял, что ошибался, я теперь… – Осаму запнулся, не зная как сказать, словно живой Ода мог его слышать и порицать за поступки. – Понимаешь, Одасаку, – наконец решился он, – я неожиданно влюбился… Да, представляешь? И ты представить не можешь, в кого. Это наш бывший враг. Мой бывший враг. Я его люблю и верю ему. Но я не знаю, точно ли маньяком был тот человек… Дай мне знак, я не могу так больше. У него мания, он мнит себя Богом, но я то не Бог! Да и он тоже. Как мне узнать, правильно ли я сделал, убив того человека в подворотне?

– И за какой хрен ты его убил? – вдруг раздалось над ухом. Дазай вздрогнул и выпустил из рук шапку, упавшую в лужицу на гранитной плите. Осаму быстро протянул руку, чтобы подобрать её, но не успел, его опередили.

Изящная рука в чёрной перчатке почти неуловимым движением схватила шапку, поднеся её к глазам стоящего рядом человека. Осаму поднял взгляд и челюсть его мгновенно отвисла, а в голове пронеслось: «Только не он, только не он! Откуда он здесь взялся посреди ночи?! Чёрт рыжий!».

Да, это был он, Чуя Накахара собственной персоной, который так же ночью вздумал посетить кладбище с целью почтить могилы своих погибших товарищей. Волею судеб все эти могилы оказались на том же кладбище, где и могила Сакуноске. Ясное дело, что Чуя был удивлён, услыхав посреди ночи на кладбище, где, как он думал, он был один, бормотание живого человека, да ещё и кого! Конечно мимо такого посетителя он пройти не мог. Тем более, что они давно не виделись, да и видеться не особо хотели.

В свете серпа убывающей луны Чуя заметил в облике Дазая произошедшие за это время разительные перемены. И в стиле одежды, и ещё в чём-то, подслушанные последние фразы дали понять в чём именно. И эта шапка! Какого хрена он её с собой таскает? Обряд какой-то с ней на могиле собрался делать, что-ли?

– Так кого ты там грохнул, скумбрия ты тупорылая? Разнюнился тут как девчонка, тоже мне делов-то! Ты же себе выбрал по душе начальника! – здесь он потряс шапкой. – Послушался его, чем теперь недоволен?

Дазай поднялся на ноги и протянул руку к шапке:

– Отдай!

Накахара отвёл руку:

– Ты предал нас, портовую семью, ради этого сраного агентства, это я ещё как-то мог стерпеть, но теперь ты выходит и от них сбежал?! Да ещё было бы к кому! К этому… – Чуя запнулся, задыхаясь от злости, а затем выпалил к кому именно. – И сам стал таким же! Сроду я не думал, что ты… – он опять задохнулся от злобы и, замахнувшись на Дазая, отвесил тому смачную пощёчину так, что у того подкосились ноги и он упал на плиты. Накахара склонился над ним, потрясая перед ним шапкой:

– Это правда, то что я сейчас услышал? Ты живёшь сейчас с этим ублюдком? Все только об этом и говорят, да я не верил, а выходит это правда!

Дазай поднял на него бесстрашный взгляд:

– Ну правда, ну и что? Ты не имеешь права судить меня, ты понятия никогда не имел, что такое настоящая любовь и никогда сам не любил. Ты на это не способен, ведь ты не человек, Чуя. Тебе ли разбираться в страстях человеческих и наших слабостях. Прости, но это так.

Услышав последние слова, Чуя уже заносивший свой кулак для повторного удара, вдруг остановился. Никогда не было, чтобы Дазай говорил с ним так, как сейчас. Этот тон, эти слова! Рука Накахары медленно опустилась.

– Где же твои шуточки, Осаму Дазай? – произнёс он. – Почему ты не язвишь, не паясничаешь? Только твои слова почему-то больно слышать! И ещё больнее смотреть на тебя. Ты очень сильно изменился. Если бы не твой голос и не эта могила, я бы счёл тебя полуночным бредом.

Дазай прищурился:

– А ты, значит, обо мне мечтаешь по ночам, прекрасный Чу-у-уя? О, мой рыжик, вот ты и проболтался, мой мальчик! Прости, что разбил твоё сердце! А-ах, я разбил сердце Чу-у-уи! Прости меня, моя маленькая рыжая принцесска! Но я люблю брюнетов, ты не в моём вкусе! И глаза у тебя не того цвета и рост… Ты, кажется, ещё мельче стал за это время, Чу-у-у-уя!

Чуя не сдержался и саданул его под рёбра ногой. Дазай отлетел спиной в кусты буксуса.

– Пальто испачкаешь, – заявил Дазай, так, словно ему и больно-то не было. – Ну, или ногу об того, кем ты меня назвал. Не противно? Ведь не отмоешься!

Чуя, сжав в кулаке злополучную шапку, крепко съездил ею Дазая по лицу, и швырнул ею в него.

– Так ты такой и есть! – выдохнул он.

– Опять ты набрался, – поморщился Дазай, – и когда ты только трезвым бываешь, алкаш хренов?

Чуя, от которого и правда распространялся ощутимый запах спиртного, опять взорвался:

– Да какое твоё собачье дело, выпил я или нет?! Я никому не обязан отчитываться, почему я здесь и почему выпил, тем более тебе! – Он подскочил к Дазаю, и схватил его за шиворот, рывком вздёргивая на ноги. – Шляешься тут, сука, трезвенник хренов! Нюни распускаешь тут перед ним! Я бы на его месте из могилы встал бы, если бы ко мне пришёл вот такой дружок!

Дазай с трудом наклонился за шапкой, зажав рукой ушибленный бок.

– Спасибо, что шапку вернул, она ведь не твоя, – проронил он, сдерживаясь, чтобы не застонать от боли перед этим рыжим ублюдком.

Рыжий схватил его за грудки:

– Да как ты вообще мог? – он вперился в лицо Дазая. Тот ответил ему отстранённым и холодным взглядом, решив промолчать. Но Чуя ждал, и он сказал:

– Что я мог? Что не мог? Что вообще не так, кроме того, что я живу где хочу и с кем хочу, и кажется нашёл себя?

– Вот только легенды мне не рассказывай, скумбрия ты бинтованная, – сузил глаза Накахара, но поскольку пальто Дазая было расстёгнутым и держался он лишь за тонкий свитерок, оттянувшийся от шеи при этом, то он увидел… – Стоп! – от неожиданности Чуя отпустил свитер, затем рывком задрал его и застыл. – Ты куда бинты свои дел, клоун? Это что вообще такое?

Дазай попытался опустить одежду, но Чуя не давал, и он рывком ушёл в сторону, всё-таки вынудив рыжего опустить свитер вниз. К горлу Осаму подступил горький комок. Сейчас он получит очередную порцию насмешек. Чуе как-то довелось увидеть его шрамы и он долго изгалялся по этому поводу. Поэтому Дазай взял себя в руки, вспомнив слова Фёдора, что все существа кроме него, Фёдора Достоевского, недостойны оценить красоту его шрамов, а могут лишь смеяться, и вздёрнув подбородок, заявил ему:

– Заморозить меня хочешь? А потом что? Съешь, как мороженое на палочке? Ну давай, давай! Перчаточки пойди выбрось, небось уже весь издрожался от омерзения? И правильно, незачем лапать такую мерзкую тварь, как я! Помнится, ты так меня называл? Нажрался здесь, как свинья и устраивает пьяные дебоши! Зачем ты вообще ко мне подошёл?

– Ты ещё скажи, что я не имею права здесь находиться! Кладбище общее! – заорал Чуя, слегка приподнимаясь на носки, дабы хоть немного стать ближе к наглой морде этой шпалы.

– Ну да, общее, – ухмыльнулся Дазай, – а ты на нём орёшь посреди ночи. А если полиция мимо проедет? Или ты здесь битву народов готов устроить? Так я тебя сразу остановить не смогу, наделаешь делов, а Мори потом разгребай, как хочешь.

– Да какое твоё дело, что будет делать Мори?! – Чуя опять был на грани взрыва, – сходил, называется, на кладбище, помянул погибших! Лучше б я сегодня дома остался, хоть и день такой!

– Ну да, об такое дерьмо, как я, глазыньки бы не марал, – съязвил Дазай. – Ну ладно, пойду я, а то меня ждут. А ты поминай себе, кого ты там поминал.

И он хотел развернуться, чтобы уйти, но Чуя цапнул его за рукав:

– А тебе уже память отшибло, кого я здесь поминаю? – прошипел он. – Или у тебя уже от любви все мозги повылазили? От этой твоей хвалёной любви, которую я никогда ни к кому не почувствую!

Дазай застыл, пытаясь вспомнить, затем вспомнил и похолодел.

========== Очарование Господа. ==========

Крохотный сад – горе неразделенного.

Голос любимого глохнет сквозь трубы.

Страх издыхания тела влюблённого —

Краской пионов помечены губы.

Он улыбается светом фиалок:

«Я подарю дорогое спасение.

Очарования Господа мало?

Осуществится его появление».

Белый матовый абажур призрачно-теневым кругом отражался на потолке, бросал размытые пятна света на белые обои с золотыми ромбовидными арабесками, на поблёскивающие старинным золотом корешки антикварных томов в старинном шкафу, украшенном по верху богатой резьбой; на золочёную резьбу спинки огромного чёрного кожаного кресла, в котором сидел Чуя, казавшийся в нём таким маленьким и незаметным. Свет бликами бил в глаза с поверхностей старинного золочёного письменного прибора, играл на золоте нитей, которыми были затканы парчовые шторы цвета бычьей крови.

Старинная настольная лампа с грибовидным абажуром белого матового стекла, шапкой нависавшем над чёрной точёной ножкой, придавала золотистые отсветы ярко-рыжим волосам хозяина всего этого пафосного великолепия, который рылся в ноутбуке, что-то бормоча сквозь зубы. Эта лампа играла мягкими отсветами на трёх высоких чёрных пыльных бутылках и двух пузатых бокалах с высокими ножками. Один бокал, полупустой, стоял на столе, украшенном богатой резьбой по бортикам столешницы и на ящиках, другой был в руке у Дазая, расположившегося на китайском толстом ковре, устилавшем пол этого кабинета. Не последним предметом в помещении была также трёхъярусная хрустальная люстра, свисавшая с белого с золотой лепниной потолка, и нужная скорее для красоты, поскольку верхний свет был выключен.

Дазай лениво потягивал из бокала вино, налитое из одной из запылённых бутылок и от нечего делать изучал лепные узоры на потолке, пока Чуя продолжал свои поиски, тихо матерясь себе под нос.

Дазай ухмыльнулся и заявил, пьяно растягивая слова:

– Ой не царское это поведение, Чу-у-у-уя, ой не царское! В такой шикарной обстановке и такие некрасивые слова! Или ты думаешь, я глухой? Я ещё не такой старый, чтобы не слышать, как ты материшься. А комнатка у тебя ничего, ремонтик классный сделал. Наверное много денежек сюда вбухал? Да только видимо, пока ты их зарабатывал, заработал себе ещё и дальтонизм! Хотя, тонким вкусом ты никогда не отличался! Поместить в одну комнату такую цветовую гамму! Чем ты думал? Бордовые шторы, синий ковёр, белые стены в золотых ромбах, прям как рабица из золота, да ещё и такая огромная люстра! На кой она тебе в кабинете? Ты ж всё равно кроме этой лампы ничем не светишь! Это же не бальный зал, в конце концов. Или это комплекс Наполеона в тебе взыграл, а, Чу-у-у-уя? Да и в этом кресле ты не смотришься, вот так зайдёт кто-нибудь неподготовленный, так ему придётся тебя с лупой отыскивать!

– Да твою ж мать! – повернулся к нему Накахара, – я вообще для кого тут роюсь, как мусорная собака…

– Рыжая собака, – вставил Дазай, – или нет, скорее щенок. – Он скорчил шутовскую рожу, выпучив глаза и вытянув губы трубочкой, а затем с наигранным испугом произнёс, – ой, прости, мысли вслух! Так ты продолжай, ищи-ищи! У тебя там хоть получается? Очень много мусора, да?

– Блять! – Чуя заскрипел зубами, – единственный мусор в моём кабинете…

– В кабинете! – хихикнул Дазай.

Чуя закрыл глаза и шумно выдохнул, вдруг осознав, что каждая его реакция на подколки Дазая вызовет только новые и новые подковырки. Он открыл глаза и продолжил:

– Так вот, единственный мусор здесь это ты, другого нет! И я, блять…

– О, так ты это признаёшь, да? – снова оживился Дазай. – Наконец-то ты согласен с тем, что являешься блядью, не так ли?

– Да ты заткнешься?! Дашь договорить, наконец, пьяная ты рельса! Я для кого это всё нарыть стараюсь?! Мне это на хрен не нужно! Ты этого мудака завалил, а я тут, блин, ищи!

Дазай пьяно захихикал и залпом опустошил бокал.

– Бармен, плесни-ка мне ещё! – он поднял руку с бокалом и тихо прыснул, глядя на Чую, который, как ни странно, выглядел даже более спокойным, чем всего минуту назад.

Чуя прекрасно помнил, каким Осаму становится, когда выпьет. То был весёлым, даже слишком, то вдруг мрачнел и с грустной улыбкой изучал свой стакан. Когда они были напарниками, Чуе всего несколько раз довелось выпить с ним и Дазай его разочаровал настолько, что он с тех пор старался с ним не пить. Пил Дазай не вино, как его напарник, а виски, шутки его становились ещё более язвительными и жестокими, а когда он напивался в хлам, Чуе лично приходилось тащить его домой под пьяные смешки Дазая, прерывающиеся руганью самого Накахары и дазаевским философствованием на тему того, как губительны женщины для мужчин. Он часами мог говорить на эту тему, приводить факты, подтверждающие его слова, а потом внезапно выдавал что-то вроде: «И тем не менее, женщины настолько прекрасны, что с одной из них я бы хотел уйти из этой жизни!».

Чую всегда бесили такие разговоры, слишком уж глупо это звучало. Но сейчас, увидев, что Дазай снова становится невыносим, Накахара даже обрадовался. Вот если Дазай ещё и о губительной сущности женщин заговорит, то можно будет успокоиться. Обычно после речей о дамах Дазая смаривало и Чуя мог вздохнуть с облегчением. Похоже, только, толкать такие речи Дазай пока не собирался. Да и вообще теперь кто его знает, о чём он любит болтать по пьяной лавочке, подумал Чуя и как в воду глядел.

Вместо этого Дазай пьяно улыбнулся и выдал:

– Я бы в таком кабинете даже не умер, не то, что не работал бы. И как ты это всё переносишь? Столько золота и так блестит… Аж глаза слезятся.

– Слезятся? – прищурился Чуя, – ну так поплачь и перестанут слезиться.

– Фу, какой злой Чуя! Нехорошая собачка! Рычишь, кусаешься… Вот нет, чтоб ручку полизать, – продолжал пьяные издевки Дазай.

– Ну, ручки ты будешь дамам вылизывать, ты у нас всегда любитель. Был, – добавил Чуя, в тайной надежде навести бывшего напарника на разговоры о бабах, лишь бы тот поскорее уснул и заткнулся. Он, конечно, мог бы просто дать ему кофе, но после «Romanee Conti» кофе было бы явным моветоном. Хотя в принципе, лакать вино без закуси уже был моветон. Сыр и фрукты, лежащие нарезанными на тарелке, остались не тронутыми. – Алкаш! – буркнул Чуя, – а ещё меня алкашом обзывал…

Дазай надулся и отвернулся, изучая статуэтки, украшающие собой бюро, находящееся рядом с книжным шкафом. Тут Чуя ударил по клавише в последний раз, подождал, всматриваясь в экран и произнёс:

– Вот он, твой мужик, – он повернул экран ноутбука к Дазаю, – ну, смотри, он?

Дазай попробовал скосить глаза, не поворачивая головы, но попытка рассмотреть изображение закончилась тем, что ему всё-таки пришлось повернуть голову к Чуе. Он молча смотрел на экран. Смотрел так долго, что Накахара уже стал терять терпение.

– Ну?! – не выдержал он, – я долго буду вот так держать?

Дазай оттопырил нижнюю губу:

– Да ради бога, не хочешь – не держи, мне-то что? – он был сама оскорблённая невинность.

– Это он или не он? – спросил Чуя.

– Ну-у-у… – протянул Дазай, – я не зна-аю… Темно было…

– Да ты издеваешься! – вспылил тот, – сначала меня просишь найти тебе полицейскую сводку за позапрошлую неделю, найти всё по трупу в подворотне в определённом районе города, сидишь тут издеваешься надо мной, вылакал почти три бутылки превосходного вина, кстати очень недешёвого, а когда я нашёл сведения по тому трупу, ты заявляешь, что не можешь его узнать! Что ты от меня вообще хочешь?!

Дазай захохотал, запрокинув голову, и свалился на ковёр, потеряв равновесие. Он поднялся, сел и икнул.

– Да, Чуя, я и раньше знал, что ты вместилище всех пороков, но впридачу ты ещё и жмот! Для бывшего напарника винца тебе жалко! А на вот это жилище варварского царя ты не зажал деньжат! Нет, ну где ты всё-таки достал такую несуразную люстру? Это же люстрища, целый монстр из золота и хрусталя! Ты, наверное, спёр её там же, где и свою позорную шляпу, Чу-у-уя?

– Не смей оскорблять обстановку моего дома, Дазай, – с достоинством ответствовал Накахара, – это мой дом и он мне нравится, у тебя и такого нет.

Дазай опять рассмеялся в ответ, издевательски сощурив глаза:

– Дом, милый дом! Боже, как трогательно! Я сейчас разрыдаюсь! Просто истеку слезами от умиления! Такой шикарный, такой огромный, такой пустой и холодный! Дом! Дом, в котором нет тепла, да он у тебя на антикварную лавку похож, а не на уютный дом.

– Ты ещё предложи мне себя в качестве грелки, – ухмыльнулся Чуя. Он прекрасно понимал, почему Дазай так бесится по поводу его дома. У него ведь действительно нет своего угла. Но Чуя не обижался, лишь буркнул, – ну, ты, клоун! Тебе совсем неинтересно, что я там нашёл?

– Ой, ну что ты там нашёл, золочёный Чуя, давно бы уже выдал что там написано, а вместо этого рассказываешь мне, какой я несчастный бездомный паяц! Зато меня есть кому согреть, – пьяно улыбаясь, он подобрал с ковра шапку Фёдора, слегка подмокшую и в брызгах грязи, и с гордостью напялил её себе на голову.

– Тоже мне велика радость! Напялить на голову чужую грязную шапку и сидеть в чужом доме на полу, пить дорогое вино и хамить хозяину. И почему я только тебя до сих пор не прогнал? – брови Чуи вопросительно приподнялись.

Дазай застыл и посмотрел на Чую, как будто видел его впервые. Он смотрел на него молча и молчание это затягивалось.

– Ты стал другим, Чуя, – наконец промолвил он, – тебя что, больше не бесят мои подколки?

– Нет, – покачал головой Накахара, – я же понимаю, что ты вынужден жить в чужом жилье, хотя наверняка хотел бы иметь своё, пусть даже и бедное и плохонькое. Я не знаю как тебе живётся там, где ты живёшь теперь, надеюсь, что неплохо. Хотя… Я даже представить себе не могу, как можно жить вместе с этим, с чьей шапкой ты носишься.

– Ну она мягкая и в ней тепло, – жалобно проныл Дазай, – и она шампунькой классно пахнет… Его шампунем, – посерьёзнел он и вздохнул.

– А ещё её хозяин убийца, с руками по локоть в крови, который, кстати, и тебя пришьёт, если ты ему разонравишься. – Глаза Чуи были серьёзными и сострадательными.

– Ох, боже мой, держите меня, праведник выискался! Тоже мне, невинная овечка! Или тебе напомнить, что мы с тобой в мафии делали, какая на нас лежала работа? – Дазай ехидно блеснул глазами, но Чую и это напоминание не побеспокоило. Он и сейчас, как и когда-то вдвоём с Дазаем, оставался ликвидатором Портовой мафии.

– Маразмом не страдаю, – спокойно отрезал он, – но всё же до бессмысленных массовых убийств никогда не скатывался. Меня и моя слава как-то устраивает, я в боги не мечу.

Дазай фыркнул:

– О-о, ну конечно, зачем тебе туда метить! Ты же Бог с рождения! Ками-сама, великий Арахабаки, единственный в своём роде синтетический гомункул! Крыска ты лабораторная, вот ты кто.

Неожиданно Чуя звонко расхохотался. Он смеялся долго и громко, не в силах остановиться. У него аж слёзы от смеха выступили. Дазай весь скрючился от обиды. Он сел по-турецки на ковре спиной к хозяину дома. И вид у этой спины был такой несчастный, такой обиженный и одинокий, что Чуе расхотелось смеяться, и он, вытерев слёзы, произнёс:

– Я бы, конечно, мог напомнить название организации, которой управляет тот, с кем ты живёшь, но… – тут Чуя сделал паузу, чтобы набрать в грудь воздуха, но Дазай рывком повернулся к нему, не вставая с ковра. Лицо его было заплаканным и злым.

– Ну давай, давай, добивай меня ещё ты! Я и так думаю, что может быть убил невинного человека, хотя Одасаку я пообещал совершенно другое! Я не виноват, что он действует на меня гипнотически, я люблю его и мне хочется ему верить, но… – Дазай всхлипнул и проглотил комок.

Накахара лишь выдал джокондовскую улыбку. Он-то прекрасно знал, что делает с человеком любовь. Поэтому он произнёс примирительным тоном:

– Да ладно уж, не сомневайся, не бесись понапрасну. Тот жмурик действительно был маньяком, хорошо, что ты его завалил, сэкономил правительству расходы на его досудебное содержание. Четыре года для вынесения приговора… Странное, однако, у нас законодательство, – Чуя покачал головой, – хотя конечно, мы же гуманисты, мы боимся засудить и казнить невиновного! Прямо как ты сейчас. Сначала убиваешь, безоговорочно веря, что этот человек преступник, а затем казнишься, что мог лишить жизни невинную жертву. Откуда такие мысли? Ты не доверяешь новому хозяину? Ты же его любишь, ты живёшь с ним, у него и ему же и не веришь? – Чуя наклонился, внимательно вглядываясь в лицо бывшего напарника.

– Не смотри на меня так! – лицо Дазая болезненно искривилось и слёзы хлынули, как из прорвавшейся запруды льётся вода в сезон дождей. Дазай закрыл лицо руками, плечи его вздрагивали, ему было стыдно, что Чуя видит эти слёзы, но сдержаться он не мог. Внезапно он почувствовал на своих плечах мягкие успокаивающие прикосновения. Открыв лицо, он увидел рядом глаза Накахары.

– Ну и чего ты ревёшь? Успокойся, этот жмур того не стоил, он и правда маньяк. Был. Его долго не могли поймать, но как раз тогда дело по его поимке было в стадии разработки. Вы только ускорили процесс и я даже не буду спрашивать, откуда твой Фёдор узнал о планах полиции. Видимо, он давно планировал его убить, просто хотел, чтобы это сделал ты.

– Ты правду говоришь? – всхлипнул Дазай сквозь слёзы, – просто очень уж всё красиво получилось. Мы пошли на поиски грешника, – при этих словах Чуя еле сдержал улыбку, а Дазай шмыгнул носом и продолжил, – а выходит, что Федя знал, где его искать, ну и я подумал… Уже потом подумал, – уточнил он, – что это мог быть первый попавшийся человечишка, который просто…

– Сидел в засаде в подворотне в полпервого ночи, – закончил Чуя, – и ждал, пока случайный припозднившийся подросток пробежит в эту подворотню и вот тут он его и прикончит. Нет, ну сначала он поступит с ним, как и все маньяки-педофилы, а уж потом прикончит! Да и после смерти ещё мог над трупом надругаться! Тебе и дальше жаль того, кого ты грохнул? Смею тебя заверить, ты не напрасно потратил пулю.

Чуя прижал Дазая к себе и стал успокаивающе поглаживать по спине. Глаза его были так близко, что Дазай видел в них каждую точку на радужках, каждый сосудик. Тёмные длинные ресницы слегка вздрагивали, мраморно-белая кожа казалась светящейся, тонкие обычно бледные губы теперь были розовыми и рот чуть приоткрылся, то ли от волнения, то ли… Он даже и не думал, что Накахара может быть таким красивым, когда проявляет ласку и заботу, почти таким же красивым, как… Нет! Дазай вырвался из этих объятий и вытер кулаком нос.

– Ну, спасибо за информацию, бывший напарничек! Благодарю тебя за вино, и за тёплый приём…И за то, что помянуть со мной усопших не отказался!

– Ну сегодня же годовщина, – печально улыбнулся Чуя, – вспомни, сколько их тогда полегло. И кто только навёл этого Тацухико на нас тогда? Знал бы, убил бы!

Дазай как раз знал и делиться этим знанием не собирался. Это было дело рук Фёдора и ровно шесть лет назад Осаму впервые увидел Достоевского. Но Накахаре говорить об этом ни в коем случае нельзя. Поэтому он счёл, что лучше всего будет в этом случае переключить внимание собеседника.

– Да ты всех готов убивать, похищать, чтобы было кого поминать потом! – возмущение Дазая выглядело максимально естественным. – Меня вот похитил, к примеру! Схватил прямо с кладбища, в машину затолкал, тиран ты такой! Синяков мне наставил! Как я теперь объяснять буду, где я их взял? Федя же точно не поверит, что у нас ничего не было!

– А это ничего! – улыбнулся Чуя, – я ему сам расскажу, что ничего у нас на было и быть не могло. – И он с угрожающей ухмылкой скрестил руки на груди.

Волосы на голове Дазая чуть не подняли шапку.

– Ты… Что сделаешь? – испуганно переспросил он.

– Да ничего особенного, – продолжал улыбаться Чуя, – просто отвезу тебя к нему и расскажу, что у нас ничего с тобой не было. Мне-то он поверит.

– Да как тебе такое в голову взбрело?! Ты в своём уме?! – от испуга Дазай протрезвел. – Неет, нет, ты что! Тебе туда нельзя! – усиленно замахал он руками.

– А что ты так переполошился? – спокойно двинул плечом Чуя, – боишься, что я узнаю где ты теперь обитаешь? Тебе другого бояться надо, бойся вот в таком состоянии на улицу выходить. Одарённый-то ты, конечно, одарённый, это да, но когда ты пьян, то дар твой весьма ничтожен. Откуда ты знаешь, кого повстречаешь на улицах, пока доберёшься? Значит так, – он хлопнул ладонями по ковру, на котором оба сидели, – я тебя с кладбища утащил, я тебя и до дома доставлю. И это не обсуждается!

– Чуя, ну пожалуйста, – Дазай заломил руки, – я не могу, я не имею права!

– Ты боишься, что он тебя убьёт, за то, что ты раскрыл его штаб-квартиру? – бровь Чуи слегка приподнялась, – ну конечно, чего ещё можно ожидать от нелюди, которой всё равно скольких человек убить, одного или несколько миллионов. Ты глупец, если думаешь, что он тебя пощадит, когда поймёт где ты был.

– Ничего он не поймёт, – заявил Дазай, – и не такой уж он и убийца, каким ты хочешь его представить. Он никого не хотел бы убивать, если бы… – тут он запнулся. До него вдруг дошло, что никто кроме него в мире не владеет этой страшной тайной. Тайной, доверенной ему Фёдором в минуту откровения. Это была большая тайна об эсперах, и доверять её ещё кому-либо было нельзя. Хотя, с другой стороны, если то, чего хочет Фёдор, сбудется, то получается, что и Чуя, и Ацуши, такой милый невинный мальчик, они погибнут. Либо переродятся в обычных людей, без каких-либо способностей. Хотя нет, с Чуей это не получится. Почему он раньше об этом не подумал?

Он поднял глаза на Накахару:

– Чуя, ты позволишь мне позвонить с твоего телефона? – И тут же поспешил объяснить, – я просто свой дома оставил.

– Чтобы твой милёнок тебя не выследил? – ухмыльнулся Чуя. Дазай был сама воплощенная невинность.

– Ну, а ты как думал? Я что, на кладбище ради встречи с тобой пошёл? Откуда же мне было знать, что и тебя там чёрт носит в одно время со мной? Да я вообще на кладбище не специально ходил, я домой возвращался, у меня вообще другие дела были.

– Какие это у тебя могут быть дела среди ночи? И как это он тебя отпустил? Не знал, значит, что ты уходишь?

– Нет, – помотал головой Дазай, – он был занят, а я не хотел его отвлекать.

Чуя прищурился:

– И чем это таким интересным он был занят, что меньше чем через неделю совместной счастливой жизни его любимый сбегает от него посреди ночи?

Дазай был до крайности изумлён.

– Откуда ты знаешь, сколько мы с ним вместе? Ты что, следишь за мной? Тебе не даёт покоя мой уход из мафии? Но я не могу туда вернуться. Не могу и не хочу! – Упрямо закончил он.

Чуя опять сел в кресло, выдвинул ящик стола и достал оттуда сигарету. Стоит ли говорить, что сорт, который он курил, был одним из самых дорогих. Дазай поморщился от запаха дыма и погонял его рукой. Он и раньше не любил эту Чуину привычку, а вот Фёдор совсем не курил.

– Так ты дашь мне позвонить? – он опять смотрел на Чую с видом мальчика-отличника, только что получившего награду за отличное окончание первого класса начальной школы. Чуя опять выдохнул дым, слегка оттопырив нижнюю губу, от чего струя пошла к потолку. Дазай проследил за ней взглядом. – Говорят, табачный дым вреден для хрусталя, – как бы между прочим заметил он, – хрусталь от него желтеет.

Чуя посмотрел на него и пожал плечами:

– Велика важность! Куплю себе новую люстру, – он опять замолчал, и лишь продолжал выпускать длинные струи дыма в потолок.

Дазай встал. Он уже протрезвел и потому твёрдо держался на ногах. Он стащил шапку с головы, неловко помял её в руках, а потом развёл руками и сказал:

– Ну что ж, позвонить, я так понимаю, мне не позволят. Ну тогда я пошёл? А то он с ума сходит, наверное… Где я, да где я. – Дазай нервно хихикнул. – А отвозить меня не надо, я и сам дойду. И ты ошибаешься, никто меня не тронет, никому я не интересен, да ещё и ночью.

Чуя хмыкнул:

– Это в таком-то прикиде? Ну-ну! Неинтересен… Можешь думать так и дальше. – Чуя фыркнул, – ты выглядишь, как отбившийся от тусы мажорчик. На такого любой грабитель купится. Они ж не знают, что кроме шмоток на тебе ничего нет и в карманах ветер свистит. Когда ты был одним из нас, у тебя баблишко водилось. А теперь оно у тебя только чужое! – Чуя удовлетворённо выдохнул, бросил окурок в хрустальную тяжёлую пепельницу в виде кристаллов льда и победно скрестил на груди руки.

Дазай вспыхнул:

– Вот ещё мне здесь рыжие шлюхи не говорили, что я за пять иен продался! Не ожидал я от тебя такого, Слизняк!

Чуя скрипнул зубами, пальцы до боли сжали резные подлокотники.

– Повтори, как ты меня назвал… – ноздри его раздулись от гнева. Он чувствовал – ещё одна дерзость со стороны Дазая, и он не выдержит. Ещё будучи напарниками, они периодически обзывали друг друга даными когда-то кличками. Чуя обзывал Дазая скумбрией (и это в лучшем случае), а Дазай Чую окрестил слизнем, но если первый постоянно обзывал его рыбьей кличкой, да так, что тот уже привык и не обращал внимания, то Дазай кличку Чуи вслух произносил редко. Почти никогда, потому что рыжий настолько её ненавидел, что услышав её, абсолютно терял над собой контроль. И если Дазай произнёс это вслух, то это означало, что он крайне взбешён, что на людях показывал редко. Накахара понял, что попал в самое больное место в отношениях Дазая с этим его… у Чуи язык не поворачивался назвать это гнусное имя. Имя существа, которое получило то, что не должно было получить. И Чуя с ума сходил от бешенства и отчаяния, что допустил это. Этого просто не должно было произойти! Почему это случилось?! Почему?!

А Дазай уже разворачивался к выходу, бросив напоследок:

– Ни секунды больше здесь не останусь! Чтобы меня обзывать продажной шлюхой!.. Надо же, а сам-то кто!

Но первого шага сделать не успел. Называть Чую продажным у Дазая, сначала предавшего мафию, а потом и агентство, причин не было. Просто ему не было чем попрекнуть Накахару в ответ, а очень хотелось!

Накахара был быстрым. Он двигался подобно порыву ветра и Осаму даже не заметил, как этот порыв одним толчком уложил его на пол и прижал, крепко держа его запястья. Дазай не успел толком опомниться, как его губы были нагло захвачены в плен, не давая ни вдохнуть, ни отстраниться. От шока он опомнился довольно быстро и первым делом попытался укусить Чую за губу, но тот воспользовался моментом и проник в его рот своим языком, удерживая рукой подбородок, и не давая сомкнуть челюсти. В голове у Дазая вертелось множество вопросов. «Зачем?»; «Почему?»; «Как я упустил этот момент?»; «Только ли желание насолить Фёдору управляет Чуей?». Да, почему-то именно это Дазай посчитал причиной поступка Чуи. Желание насолить Достоевскому и ничего другого. Однако долго размышлять он не собирался, воспользовавшись моментом, когда его руку отпустили, попытался ударить Накахару. Но тот ловко прижал его кисть коленом к полу и только яростнее впился в его губы, покусывая их, и надеясь постепенно угомонить вырывающегося Дазая, а заодно умерить свой любовный пыл, который выдавал один хорошо ощущаемый Дазаем признак возбуждения ниже пояса Накахары.