Текст книги "Влюбиться во врага (СИ)"

Автор книги: Moretsuna yokubo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– С кем? О чём? Сколько времени? Рассказывай всё подробно, почему я должен из тебя это вытягивать?

– Мы там были втроём с Акутагавой и Мори-саном. Мори-сан пил кофе, мы ничего не пили… С Акутагавой, – уточнил он.

– Я уже понял, что с Акутагавой, – буркнул Фукудзава. – Говорили о чём?

– О Дазай-сане, о Фёдоре-сенсее, о том, что я видел у них… И о том, что Дазай-сан и Накахара из Портовой мафии опять подрались.

– Я знаю, кто такой Накахара, – раздражённо перебил директор,– и они постоянно дрались, сколько знают друг друга. Это всё?

И, получив в ответ утвердительный кивок, задал новый вопрос:

– Где ты пропадал всю эту неделю? И что с тобой там происходило? Ты хоть понимаешь, что для сотрудника Вооружённого Детективного Агентства пропасть на неделю без предупреждения непозволительная роскошь?

– Я потерял сознание на улице, а потом предупредить вас не мог, у меня отобрали телефон, – личико Ацуши светилось простодушием. – Я был там, где живут Фёдор-сенсей и Дазай-сан. Они лечили меня, а потом Фёдор-сенсей привёз меня сюда, вот и всё. Вы не подумайте, Фукудзава-сама, Фёдор-сенсей очень хороший человек. Был бы он плохим, не стал бы просто так со мной возиться.

Накаджиме вдруг вспомнился один разговор с Достоевским, когда тот сказал ему однажды: «Правильно ведёшь себя, мальчик. Показное простодушие – лучшее оружие для тебя. Ты ведь далеко не так глуп, как хочешь казаться, но твой собеседник ловится на эту удочку и говорит тебе больше, чем хотел бы, уверенный в том, что ты всё равно ничего не поймёшь. Рядом с тобой он чувствует себя мудрым и проницательным, настоящим суперменом. Даже, – здесь Фёдор позволил себе усмешку, тонкую и снисходительную, – даже если он внезапно обнаруживает, что все барьеры уже сняты».

После этих слов он подозрительно быстро выскочил из комнаты, как будто Ацуши собирался за ним погнаться.

Накаджима понял тогда, что Фёдор поспешил уйти, потому что боялся опять не удержать на лице маску холодного превосходства, которая в присутствии Ацуши почему-то никак не хотела там держаться.

Фукудзава опять наполнил свою чашку, покосился на Ацуши, нахмурился, и вдруг взял её за ручку, как Накаджима.

Он отпил из чашки, опустив туда глаза, словно хотел там найти ещё ответ на какой-то вопрос, а затем поднял на Ацуши колючий взгляд, от которого у парня мурашки пробежали по спине.

– А что ещё хотел от тебя Мори? Только не говори мне, что он давал вам с Акутагавой своё благословение. Ты детектив, он мафиози. Что у вас может быть общего в жизни, да ещё у такого чистого и невинного создания, как ты? Ты и этот убийца, хуже сочетания не придумаешь, не говоря уже о том, что вас ничего с ним не может объединять, кроме непотребств, творимых в постели, когда там оказываются двое мужчин!

Выпалив эту гневную тираду, Фукудзава сделал большой глоток кофе, с абсолютным сознанием своей правоты. Ацуши сидел как громом пришибленный. Вот это да! Никакое простодушие не способно пробить эту броню. Столь трезвую и холодную голову таким не обмануть, и никакие доводы не помогут отвертеться. Он не зря стоит во главе агентства, с ним такое не пройдёт. Но как же Ацуши тогда защитит то, что хочет подарить ему Рю, единственный человек в мире, которому он точно не безразличен?

Мысли в голове Ацуши заметались, как перепуганные птицы. Ацуши не хотел покидать агентство, как Дазай. Но о том, что же теперь будет, когда они с Рю будут вместе, он ещё не думал, а ведь это и правда проблема! Вы точно правы, Юки-сан… Внезапная догадка, уже вторая за этот вечер, пронзила мозг Накаджимы – Юки-сан! С чего бы это боссу мафии называть Фукудзаву столь интимно, употребив ласкательно-уменьшительное имя? А тот сразу рассердился и поволок его довольно грубо в кабинет, от глаз подальше… Ацуши, озарённый внезапной догадкой, посмотрел прямо в глаза Фукудзаве и всё так же прямодушно заявил:

– Вы, абсолютно правы, Фукудзава-сама! Мы ещё говорили об одной большой проблеме Мори-сана. – Он сделал крошечную паузу, взвешивая слова, а затем заявил, – эта проблема может стать проблемой для всего города.

– Ну! Я тебя слушаю! – Фукудзава подался вперёд.

– Я прошу простить меня, Фукудзава-сама, – Ацуши залпом допил свою чашку, – но я не имею права о ней говорить. Лучше бы вам самому с ним об этом побеседовать, он очень этого хочет.

Он поставил пустую чашку на столик, и поднялся.

– Прошу простить меня, Фукудзава-сама, но я не имею никакого права вмешиваться в личные, – он подчеркнул это слово, – отношения моего начальства. Мне бы со своими разобраться.

С этими словами он взял пальто, поклонился и вышел. А остолбеневший от такого Фукудзава, очнулся, злобно ощерился и с остервенением швырнул фамильную чашку с гейшами о стену.

***

Накахара вошёл в кабинет босса, сначала разминувшись в дверях с мадам Коё, подарившей ему на прощание улыбку гремучей змеи и изящно взметнувшей шлейф ленточек на зонте, прежде, чем милостиво почтить всех своим отсутствием.

Босс сидел за столом в обычной своей позе, но лицо его не было бесстрастным, как обычно. Оно казалось постаревшим на десять лет, в глазах застыла какая-то вселенская скорбь, и это выглядело пугающе и непривычно для вошедшего. Жалюзи на огромных, от пола до потолка, панорамных окнах кабинета были задвинуты, создавая в кабинете иллюзию уюта и интимности. Да и на что там было смотреть! Ну да, ночная Йокогама с высоты птичьего полёта ещё то зрелище, но Мори сейчас было не до зрелищ. Да и смотреть на этот пейзаж он предпочитал преимущественно при дневном свете. Он вообще недолюбливал темноту, хотя и был боссом такой организации, которая предпочитает заниматься тёмными делами.

– Вызывали, босс? – Чуя нетерпеливо потоптался на ковре, – что-то срочное?

Огай не спешил. Он уже в который раз разглядывал это тщедушное создание с копной рыжих волос, собранных сзади в хвост, и поражался тому, как в такой непрезентабельной оболочке может жить такая мощь, с которой не под силу справиться ни одному человеку в мире. Ни одному, кроме…

– Накахара-кун, я хотел поговорить с тобой об одном деле, о котором никто не должен знать, кроме нас с тобой.

Чуя подобрался, он был весь внимание.

– Секретное поручение, босс? – и получив кивок в ответ, со рвением заявил, – поручайте, босс, я всё исполню!

Мори бросил на него острый и внимательный взгляд. Руки его были без перчаток, и он нервно тёр ими друг о друга. Чуя поразился, насколько изменился босс всего лишь за прошедшие полдня. Перед ним был какой-то новый Мори, совсем другой человек, знакомый незнакомец.

– Я хочу поручить тебе кое-что, касающееся Дазая, – произнёс Мори, глядя на своего исполнителя.

Внутри у Чуи всё закипело и он, чтобы не выдать себя взглядом, уставился на носки своих шикарных лакированных туфель, бликовавших так, что смотреть было больно. Ярость и боль, мгновенно вспыхнувшие в мозгу Чуи, были столь огромны, что затуманивали разум.

Он что, посмеяться над ним решил, этот его босс? Да он слышать не может об этом ублюдке, и лучше бы при нём это имя вовсе не упоминать! Как напоминание, опять неприятно заныл затылок, место, куда пришёлся удар, смягчённый антигравитацией. Поскольку, на своё счастье, в тот момент Чуя незащищённой кожей Дазая не касался, способность сработала, и он отделался сильным ушибом и шишкой на затылке. Иначе последствия могли быть куда серьёзнее.

Однако, он в своё время дал присягу на верность этой организации и поэтому, подняв глаза на босса, выдавил:

– Что я должен делать, босс?

Мори опустил взгляд на полированную столешницу, в которой отражался свет хрустальной люстры под потолком, такой же, как в домашнем кабинете Накахары. Только здесь она смотрелась более уместно, так как потолок был втрое выше и меньше было вокруг позолоты. Да и цвет ковра гармонировал по гамме со всем остальным. Но что взять с бывшего портового янки, который перейдя в Портовую мафию, изменил стиль одежды, приобрёл кое-какой лоск, но вот хороший вкус и чувство меры в нём никто не воспитал.

В своём стремлении к роскоши и комфорту у Чуи были замашки нувориша, весьма далёкие от изящества и стиля, в отличие от истинных аристократов, которым прививали это с детства. Да и откуда им было взяться у лабораторной крысы, искусственно созданной в одном из засекреченных военных институтов, которая сбежала оттуда, предварительно убив своих создателей и разрушив всё в диаметре двух километров вокруг?

Да, этот хрупкий невысокий юноша обладал неимоверной силой, будучи фактическим вместилищем для бога огня Арахабаки, но тело его было человеческим, и душа тоже. И душа эта теперь болела, как никогда.

– Два часа назад я лично взял в плен Фёдора Достоевского, – произнёс Мори, не отрывая глаз от полированной поверхности стола. Руки он положил ладонями на стол и Чуя обратил внимание, что пальцы босса почему-то дрожат, а лицо его, такое неожиданно усталое, было отчего-то печальным, словно он готов расплакаться.

– Он не ранил вас, босс? – обеспокоенно подал голос Чуя, сбитый с толку таким видом своего босса, обычно лощёного и моложавого, с кинжальным взглядом фиолетовых глаз, теперь выглядевших так, будто в них погасили свет.

– Со мной был Акутагава, – проронил Мори и опять замолчал.

Перед этим у него был разговор с Фёдором и то, что тот сказал ему о Чуе, обескуражило Мори настолько, что он теперь не знал, как с ним себя вести.

Он хотел помочь так неожиданно объявившемуся сыну, который может даже и не знал, что он его сын, но в от же время, попытаться узнать, какая же на самом деле у Фёдора способность. Он предпринял хитрый и рискованный шаг, отдав Фёдора в руки Эйса, одного из пяти глав мафии, называемого за глаза Картёжником.

Этот шулер, сколотивший состояние за карточным столом был тёмной лошадкой в мафии. Он попал туда недавно и быстро выбился в первые ряды, попросту купив себе место в исполнительном комитете. Мори подозревал, что за ним водятся весьма серьёзные грехи против организации, а мадам Коё шепнула, что так оно и есть.

Таким образом, Мори убивал двух зайцев. Ведь он знал, что Эйс попытается подавить Фёдора, подмять под себя, а Фёдор не позволит ему этого. Если карта Картёжника окажется бита, мафия только выиграет от этого, а устраняя Эйса, Фёдор выдаст свою способность, в чём Мори не сомневался.

Вот только не мешало бы Фёдора подстраховать, помочь вырваться из плена, да так, чтобы обиженный на папашу отпрыск не пострадал. Сделать это мог только тот, кому Огай доверял.

Чуя… Мори всегда смотрел на него как на автомат, послушно выполняющий приказы, но то, что он услышал от Фёдора… Разговор был трудный, сложный, но его надо было как-то продолжать, раз он хочет помочь своему сыну. Мори вздохнул, собираясь с духом, и сказал:

– Я слышал о вашей недавней драке с Дазаем, из-за чего она произошла?

Мори попытался придать взгляду начальственную строгость, но в то же время боялся, что Чуя сорвётся и замкнётся в себе, отказавшись выполнять задание. Дисциплина дисциплиной, но такой приказ шёл вразрез с чувствами самого Чуи, и здесь надлежало продвигаться осторожно, как по тонкому льду, в любой момент боясь провалиться.

И точно, он не ошибся. Чуя мгновенно ощетинился, и бросил исподлобья колючий взгляд, став при этом похожим на обиженного ребёнка, по ошибке напялившего одежду одного из взрослых.

– Это личное, босс! – процедил он, опять спрятав свой взгляд.

Мори вопросительно поднял бровь, будто не понимая, о чём речь. Он видел состояние Чуи, и начал успокаиваться, заметив, что тому этот разговор даётся ещё хуже, чем ему самому.

– В мафии нет и не может быть ничего личного, Накахара-кун, – голос Мори был вкрадчив и мягок, но фраза не оставляла места для неповиновения. Произнесённая истина была настолько непререкаемой, что Чуя даже поёжился, как от морозного ветра и переступил с ноги на ногу, продолжая молча упрямо смотреть на носки своих блестящих, словно полированный металл, чёрных лакированных туфель, будь они неладны, эти чёртовы штиблеты!

Мори поморщился, взглянув на этот блеск, от которого у него заболели уставшие за день глаза.

– Ты присягу давал, не забыл, а, Накахара-кун? – в голосе босса звякнул металл, – вот в этом самом кабинете ты отрёкся от всего личного для выгоды организации и обещал посвятить себя ей. О каком личном ты говоришь? Ты, член исполнительного комитета?

Мори замолчал. На Чую было жалко смотреть. Он стоял бледный, струйки пота текли по его лицу и стиснув зубы, он пытался совладать с собой. Его всего трясло, но он молчал, молчал из последних сил, чувствуя, что скоро не сможет больше сопротивляться этому. Груз противоречия, давивший на него, был такой силы, что даже божественное начало в нём не помогало, а скорей, мешало выдержать лицо. Он мог контролировать свою способность, но боль и ярость, клокотавшие в нём, упорно искали выхода. Если бы он был более гибким, более дипломатичным, но…

Накахара Чуя был резок и вспыльчив, характер имел взрывной, но душой кривить не умел. Ему это было слишком невыносимо, как невыносимо было сказать правду своему боссу, и невозможно было её не сказать. Отбивая неровный ритм стучащими зубами, он поднял на босса молящий взгляд, и встретился с жёстким взглядом Огая.

Мори видел и понимал, как ему тяжело сделать такое признание, но другого решения здесь не было, и он продолжал давить на Чую взглядом, вынуждая его к этому, поскольку так требовала ситуация.

И Чуя сдался. Слишком велико было давление. Он судорожно всхлипнул, затем выдохнул, зажмурил глаза и с губ его сорвалось полустон-полурычание:

– Да люблю я его!..

– Кого? – дёрнулся Мори, – Достоевского?

– Дазая, Дазая! – простонал Чуя, – при чём тут эта мерзкая крыса, которая отобрала у меня самое дорогое?!

Ноги его вдруг предательски подкосились, и он рухнул на колени. Руки, сжатые в кулаки, бессильно повисли, как плети, а из глаз хлынули злые слёзы.

– Попридержи язык, Накахара! – загремел голос Мори. – Эта крыса мой сын, и не смей о нём так отзываться…

Накахара вытаращил глаза, проглатывая слёзы. Что?! Босс, который только что говорил ему о долге и ответственности перед организацией, открыто заявляет о таком родстве?! Да ещё и требует уважения к своему отпрыску, на данный момент являющемуся одним из самых грозных врагов мафии?!

Но босс, его стойкий и непоколебимый босс, оказывается, тоже исчерпал свои силы и свою стойкость. Слишком тяжёлым был день, слишком многое так неожиданно обрушилось на него. Сначала этот оборотень, потом Юки, а теперь ещё и Фёдор, и Чуя, которого любой ценой потребовалось призвать помочь его сыну. Он же не бог, в конце концов! Да и у богов есть предел прочности, он только что стал этому свидетелем.

Да когда же он закончится, этот чёртов день?!

Мори Огай, грозный босс Портовой мафии сидел теперь, закрыв лицо руками, так что было впору подходить и утешать его. Со стороны могло бы показаться, что это искусная игра на чувствах прямодушного холерика Чуи, но это не было игрой.

Чуя не мог прийти в себя от изумления. Как же! Мало того, что у Мори, несмотря на всеобщий запрет, завёлся сынок, так этот сынок ещё и вытворяет такое, что даже мафии до него далеко. А Чуя, значит, всё же не зря подозревал этого выродка…

– Так я был прав, – он шмыгнул носом, заталкивая внутрь остаток желания заплакать.

Мори отнял руки от побелевшего лица и поднял на Чую покрасневшие сухие глаза.

– Присядь, мой мальчик, – кивнул он на простое, обтянутое красно-коричневой кожей полумягкое кресло, и когда тот, с трудом поднялся, и на подгибающихся ватных ногах добрёл до кресла и рухнул в него, спросил, доставая откуда-то из-под стола бутылку вина и два бокала:

– Так в чём ты там был прав?

С тихим звуком открылась бутылка, Мори налил вина в бокалы и придвинул один к Чуе.

– Выпьем, мой мальчик, нам это сейчас необходимо.

Чуя послушно взял бокал, отпил глоток и задрал брови:

– А хорошее вино у вас, босс. Прямо как у меня.

Мори кивнул, выпил всё содержимое бокала, чувствуя как приятным теплом разливается по жилам хмель, а на лицо возвращаются краски. Затем налил себе ещё, выпил и это, сопровождаемый удивлённым взглядом Чуи, и повторил вопрос:

– Так в чём же ты был прав?

Чуя уже успел немного отойти и от своего признания и от признания босса, да и выпитое вино подействовало как успокоительное. Что ж, в конце концов всё по-честному. Тайна за тайну.

Он вытащил из внутреннего кармана фотографию и выложил её на стол, как козырного туза. С неё смотрело на Мори лицо черноволосого парня в белой меховой ушанке. Лицо, случайно схваченное объективом, было немного не в фокусе, но сходство было несомненным.

Эти нос и губы, это надменное выражение глаз, немного другого разреза, но тоже метавших аметистовые молнии даже с фотографии такого качества, эти смоляные волосы, короче отцовских, но того же цвета…

У Анны были светлее, он не забыл. Если бы она не умерла при родах, кто знает, узнал бы он о Фёдоре, или нет. А теперь брошенный когда-то ребёнок сам найдя отца, объявил ему вендетту за своё одинокое детство.

Но он же не знал!

До сегодняшнего вечера он был свято уверен, что не имеет детей, пока этот белобрысый мальчишка не ляпнул ему то, во что сразу не хотелось верить. И Чуя виноват в том, что это не случилось раньше!

– Ах, так вот кто её похитил, – задумчиво произнёс Мори, беря в руки снимок, – а я-то думал, это Дазай по старой памяти сюда пробрался, чтобы взять себе портрет любимого.

И поймав удивлённый взгляд Чуи, устало и слегка пьяно усмехнулся:

– Ты же знаешь, Накахара-кун, он всегда каким-то образом всё узнаёт… Тебе он зачем понадобился? Узнать как выглядит? – Чуя кивнул, и Мори продолжил, – ну и давно ты понял, кто он такой?

Чуя помотал головой:

– Я не понял, пока вы не сказали, босс.

Мори вгляделся в эти, не умевшие ему врать глаза и махнул рукой.

– Ладно, не потей здесь, я знаю, что это была не просто драка. Зачем ты хотел его изнасиловать?

Дазай, несмотря на свой уход из мафии, был и оставался любимцем босса, и он в глаза всегда говорил, что только Дазая он видит своим преемником, и надеялся на его возвращение. Если босс не давал добро на действия против Дазая, то предпринявший их самовольно мог сильно огрести за это.

– Я не хотел, босс! – зачастил Чуя, – я просто сильно перепил тогда, я пьяный был, а то бы я никогда!

Мори, вдруг обнаруживший, что вино в бутылке закончилось, достал из мини-бара под столом другую, откупорил, но Чуе не налил.

– Тебе больше нельзя, раз у тебя такая слабая голова! – пояснил он, наполняя свой бокал доверху. – Да и потом, то, что я тебе поручу, надо делать на трезвую голову.

И Мори изложил подробно, чего он от Чуи хочет. Тот внимательно выслушал, затем

лицо его исказилось болезненной гримасой.

Мало того, что он теперь понимал как никогда, что в сравнении с сыном босса он ничто, и ему с Дазаем ничего не светит, так он ещё должен помогать этой русской шлюхе получать счастье с его любимым?!

– Но почему я, босс? Почему именно я, и почему именно задание, связанное с ним? Почему не кто-то другой, если для меня это так больно, что я даже имени этого нормально слышать не могу?!

Та обстановка, в которой они находились, а также щекотливость самого задания, давали ему право так говорить с боссом, приказы которого обычно не подлежали обсуждению.

Поэтому уже изрядно захмелевший босс, не стал пенять ему на несоблюдение дисциплины, а лишь грустно покачав головой, сказал, глядя прямо в наполненные болью голубые глаза Накахары:

– Почему, говоришь? А почему меня ненавидит тот, кого я люблю?

Чуя смотрел в бывшие так близко глаза босса в красных прожилках из-за выпивки, тот распространял вокруг кислый запах винного перегара, и лишь горько и устало улыбался.

– Может потому, что вы его бросили, босс? – предположил Чуя, думая, что это он о Фёдоре.

Но босс покачал головой и сказал:

– Я его не бросал, он ушёл от меня и основал это своё агентство!

Чуя почувствовал, что уже ничего не понимает. При чём здесь агентство? Фёдора в агентстве и близко не было, когда оно возникло, да и Дазай к его основанию отношения не имеет, тогда о ком это он? Лицо его нахмурилось, но тут же озарилось, как вспышкой. Он вспомнил, как бывший напарник ему когда-то рассказывал о давно прекратившихся отношениях Мори и Фукудзавы. А точно ли они прекратились?

– Мой любимый меня не любит, мой преемник ушёл от меня, – вещал ему пьяненький Мори, – мой сын меня не любит, а я им всем помогаю! А почему? Загляни в свои почему, Накахара-кун, загляни! Тогда ты ответишь на свой вопрос.

Мори назидательно помахал указательным пальцем перед лицом Чуи и спросил:

– Подбросишь меня до дома? Не хочу, чтобы меня в таком виде увидел кто-то ещё. Тем более, – он замешкался, сделав паузу, затем икнул и выдавил:

– Я т-тебе д-доверился и такое… вот!

Он опять икнул и попытался сфокусировать взгляд на Чуе, попробовал встать, но чуть не упал и Накахаре пришлось подхватить его, мысленно радуясь, что это не Дазай и он ни капли собственных сил на поддержку босса не потратит.

Не то, чтобы у Огая не было водителя, и не то, чтобы Чуя уж очень хотел поработать бесплатным возницей, но прихоть босса это закон. Даже если его приказ звучал как предложение или вопрос он всё равно оставлся приказом, а невыполнение приказа приравнивалось к предательству.

Именно поэтому Накахара, не проронив ни слова, помог шатающемуся из стороны в сторону Мори (ну и накидался же он!) добраться до машины, а затем так же молча доставил его домой.

И только лишь открывая входную дверь, Мори на пороге повернулся к подчинённому и абсолютно трезвым голосом сказал:

– Когда всё сделаешь, предоставишь мне видеоотчёт, что с ними всё в порядке.

Дверь захлопнулась, впустив Мори в дом, а Чуя, не сдержавшись смачно плюнул в угол с досады, и ушёл, сдвинув шляпу на затылок.

Комментарий к Plan of heavenly beauty.

Ёсицунэ и Сидзука – персонажи известной японской пьесы о любви. Он был ниндзя и влюбился в свою жертву, после чего сбежал с ней, и инсценировал её смерть, совершив самоубийство и испачкав своей кровью её кимоно.

Янки – может кто не в курсе, но в Японии так называют гопников.

Да, я сделала Мори и Фёдора родственниками. Я уже почти год думаю об их странном внешнем сходстве, и кроме того, что им влом было придумать разный дизайн, у меня появилась версия, что они родственники. Я долго думала, как это будет смотреться, но в итоге решила, что смотреться это будет нормально. Всех несогласных/недовольных/не понимающих того, что происходит, прошу пройти на выход. Я устала от ваших отзывов, в которых вы открыто пишете, что не понимаете происходящего, но смеете меня критиковать. Если ты чего-то не понял, то это не повод прибегать к критиканству.

========== Восхождение из тьмы. ==========

Чёрное-чёрное, как плащ демона, безлунное небо прихлопнуло город плотным колпаком, абсолютно не греющим и не защищающим от резких порывов ледяного ноябрьского ветра. Он свистел и забивал дыхание, не давая лёгким сделать вдох сырого воздуха, наполненного солёными брызгами чёрных волн, яростно избивавших парапет йокогамской набережной за то, что смеет противостоять их желанию затопить город.

Чёрными-пречёрными птицами носились в мозгу Дазая мысли, бились в панике о черепную коробку, вопили противными каркающими голосами: «Мёр-р-ртвый! Мёр-р-ртвый!»

Фёдор пропал ещё с вечера, и теперь, в Час Быка, в самое тёмное время суток, Дазай, не сомкнувший глаз, стоял на этой набережной, в опасной близости от волн, грозивших поглотить его, сделай он ещё пару шагов им навстречу.

Дазай был в курсе всех перемещений Достоевского. Своим подчинённым Фёдор никогда не докладывал, куда он собирается идти, но Дазай был другое дело. После того, как ему стали сниться кошмары, все как один связанные с Фёдором и его смертью, он вообще превратился в самую настоящую няньку и не давал Достоевскому и шагу ступить самостоятельно. Какой-то дикий животный страх овладел его разумом, мешая мыслить ясно. Он даже заставил Фёдора спать в шапке, чтобы быть уверенным, что маячок всегда будет при нём.

И вот теперь, когда пульсирующая точка на экране сначала резко изменила курс, затем переместилась в порт, и застряв там на пару часов, продолжила своё путешествие, но уже по морю, Дазай не знал что и думать. За то время, пока Фёдор, или его шапка, находились в порту, он обнаружил на дороге пустую машину с пробитым колесом и понял, что его возлюбленный в опасности.

Его мозг, обычно ясный и проницательный, был парализован ужасом, а жуткие картины из его кошмаров упорно рисовались воспалённому воображению, обретая реальные черты.

Куда, куда могли его везти по морю в такую погоду? Точка доползла до нейтральных вод, и остановилась там. И это в шторм, рискуя перевернуться и затонуть! Наверное тем, кто его похитил, он не нужен живым, а скорее всего, Достоевский уже мёртв, потому что сигнал от маячка в шапке пропал. Пропал около полутора часов назад. Скорее всего, его сбросили в море, и даже если он был жив в этот миг, и даже не связан, Фёдор ведь не моряк, и шансов выжить в бушующем море у него нет.

А если он умер, то больше не имеет смысла влачить дальше жалкое существование. Без него.

Дазай вспоминал бледные тонкие запястья, прижатые к кровати его руками, гибкое тело, распятое на простыне и извивающееся от желания под его поцелуями, в истоме прикрытые тёмными веками глаза, его губы… То требовательные, то нежные, которых больше нет и не будет на этом свете, и которые ожидают его за гранью жизни, только надо перейти эту грань…

Перед тем, как оказаться в порту, лицом к лицу с бушующей стихией, он принял лошадиную дозу снотворного и запил всё это виски. Теперь-то уж точно, верная смерть! Прекрасный способ суицида, совершенный способ.

В своей жизни Дазай плакал дважды: когда родился и когда на его руках умер Одасаку. Сейчас, похоже, наступил третий раз, когда слёзы совершенно не желали перестать стекать по щекам горячими ручейками, стынущими на холодном ветру. Вокруг темно, на море буря, ни зги не видать. Лишь чёрное, бурное водное полотно, перетекающее на горизонте в грифельно-чёрное небо.

Опять этот чёрный! Похоже тьма будет преследовать его всю жизнь. Но он уже не против. Одасаку был прав. Он вечно будет блуждать во тьме и даже тот, кто показал ему хоть немного света, пусть своего, тёмного и страшного для глупых людей, теперь был лишь погасшей точкой на экране.

Чёрные птицы кричат всё громче, их вопли уже почти заглушают грохот волн.

Перейди, перейди! Прыгай быстрее! Давай же, он ждёт!

Перед глазами мелькают их чёрные перья, когтистые лапы, распущенные веером хвосты, разинутые орущие клювы. Они налетают на него и клюют в затылок, заставляя двигаться вперёд, ведь там в волнах освобождение, там он!

Как же кружится голова! И ног больше не чувствуешь, словно он сам уже получил крылья, и готов к взлёту. Сейчас, сейчас! Погодите, он только разгон возьмёт! Разбежится, подпрыгнет и взлетит прямо вон в ту волну, нет, выше! Сейчас!

Дазай отступил назад на несколько шагов для разбега, затем начал разгоняться, приближаясь к кипящим волнам, ничего не видя уже, кроме них. Ему казалось, что он бежит, но на самом деле обмякшие ноги не слушались его, заплетаясь и путаясь, спотыкаясь в мокром песке.

Сейчас! Подожди, милый, я уже иду! Иду! Лечу!

И на самом пике вдруг обо что-то резко ударился животом, и это что-то с силой швырнуло его навзничь, прямо на мокрый холодный песок.

Разум помутился, Дазаю показалось, что он уже находится там, куда хотел попасть, а его зрение, расфокусированное от горя, слёз и выпитой отравы, неожиданно уловило подсвеченный портовыми фонарями, принятыми за потусторонние светильники, до боли знакомый силуэт.

У него ещё хватило сил на улыбку, которая, по его мнению, была торжествующей и ядовитой, а на самом деле, слабой и беспомощной, и которая тут же угасла, потому что сознание покинуло его.

***

Зачем в доме нужен свет, если тьма кромешная заволокла всю его жизнь, всё бытие… Последние сутки отняли у него остатки сил и воли. Запершись дома, чтобы никто не увидел, он позволил себе наконец, дать волю слезам, выпуская наружу свои боль и отчаяние.

Словно зародыш в лоне матери, скрючился он на своей кровати, роскошной и широкой, но холодной и пустой, как горная вершина.

Несколько бутылок из-под вина валялось по всей комнате, на кровати, полупустая бутылка была в руках. Он за неё уцепился, как младенец за погремушку, но хмель не брал его, не желал дарить спасительное беспамятство, помогающее уйти от проблем.

Никогда в жизни не было у него такого адски тяжёлого дня, никогда ещё на него не сваливалось разом такое количество неожиданных и важных новостей.

Он чувствовал себя как сломанная игрушка, заброшенная и никому не нужная. Все самые дорогие для него люди в один день ясно и чётко озвучили ему своё желание никогда больше с ним не пересекаться. Его вечно все бросают, старая история повторяется.

Да до каких же пор это всё будет продолжаться, когда уже разорвётся этот порочный круг?! Кто избавит его от этой всеобщей ненависти, кто?! Он никогда не страдал таким желанием, как Дазай, не предпринимал постоянных попыток умереть, но сейчас существование потеряло для него всякий смысл, он его больше не находил.

Видимо правдивы были всё же предупреждавшие его не вступать в разговоры с… сыном. У него, наверное, все-таки есть та страшная способность сводить своими разговорами с ума, вот он его и… заболтал.

Ну да ладно, уже всё равно. Смысл жизни утерян, все его ненавидят, сейчас опустеет последняя бутылка и…

– Это какого ты тут ревёшь, как дура-девка? Набросал бутылок, а я себе чуть ноги не вывернул, ступить негде! Ты что творишь?

Гром голоса, взорвавшего милую уютную тьму, в которой так удобно жалеть себя, лить никому не видимые слёзы, топить своё горе в бутылке, будучи уверенным, что нет свидетелей, раздался так неожиданно для Мори, что он не успел даже понять, откуда этот голос, такой знакомый, родной и желанный. Он инстинктивно потянулся на гром этого голоса, когда из тьмы вдруг прилетела молния, больно хлестнувшая его по щеке, потом по другой, а потом ухватившая за шиворот и повлёкшая его в ванную.

Зажегся свет, больно ударив по истерзанным алкоголем глазам, голова оказалась под сильной струёй холодной воды, бьющей из-под крана. Мори задёргался, чтобы вырваться, но попытки были пресечены на корню. Ему просто надавали по рукам и строго прикрикнули, чтоб не мешал процессу приведения его в человеческий вид.

Вода уже начала своё освежающее действие, и Огай наконец понял, кому принадлежит этот голос, но по-прежнему избегал смотреть на своего добровольного похмельщика, боясь, что его не до конца протрезвевший мозг выкидывает с ним странные штуки, выдавая желаемое за действительное.