Текст книги "Побочный эффект (СИ)"

Автор книги: Miss Doe

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 82 страниц)

– Вы считаете возможным легилименцию на расстоянии? – почтительно поинтересовался Снейп, чуть ниже опуская голову.

– Раньше я считал это невозможным. Но кто знает, чего можно ожидать от этого мерзкого старика? Возможно, он обладает этим навыком и решил обучить ему Поттера.

– Не думаю, что этого тупицу можно обучить чему-то подобному, – недовольно проворчал Снейп, – но полностью сбрасывать со счетов такую возможность, конечно, не стоит.

– В последнее время мне кажется, Северус, что между мною и мальчишкой существует какая-то связь. Если я ощущаю его присутствие в своём сознании, то, скорее всего, я точно так же могу проникнуть в его мозги.

– Думаю, вы правы, мой Лорд.

Снейп снова опустил голову, отгораживаясь от взгляда Волдеморта завесой из длинных засаленных прядей. «Ну, вот он и догадался, – подумал Снейп. – А этот идиот Поттер так и не научился защищать своё сознание».

– Ты должен помочь мне в этом, Северус. Находясь рядом с мальчишкой, ты можешь сделать его сознание более открытым и доступным для проникновения.

«Знал бы ты, что этот идиот и без моей помощи с готовностью откроет тебе своё сознание, – зло подумал Снейп. – Потому что считает, будто Избранному всё позволено и не желает осваивать окклюменцию. Предпочитает вместо этого совать свой мерзкий нос, куда не следует».

– Да, мой Лорд, – со сдержанной почтительностью отозвался Снейп. – Я сделаю всё, что в моих силах.

– А что в твоих силах, Северус? Как ты собираешься воздействовать на мальчишку?

– Думаю, мне стоит постоянно проникать в его сознание с помощью легилименции всякий раз, когда я буду непосредственно видеть его. Потер будет нервничать, пытаться закрываться, но, поскольку ему не знакома окклюменция, у него ничего не получится. А в ослабленное таким образом сознание вы, мой Лорд, сможете легко проникнуть в любое время, которое сочтёте подходящим.

– Ты прав, Северус, – Волдеморт казался довольным. – Приступай сегодня же.

– Сегодня уже довольно поздно, мой Повелитель, – осторожно возразил Снейп, – и я вряд ли увижусь с Поттером. Но с завтрашнего утра я буду потрошить его сознание при каждой нашей встрече.

На змеином лице Волдеморта отразилась какая-то мысль – его явно посетила идея, связанная с проникновением в сознание Поттера. Снейп почувствовал укол тревоги в сердце.

– И вот что, С-с-северус-с-с… В следующий раз, когда я тебе подам знак, – он небрежно указал на левое предплечье Снейпа, – это будет означать не вызов ко мне. Почувствовав боль, ты должен будешь оказаться рядом с Поттером и полностью раскрыть его сознание. Сделай его максимально доступным для меня, С-с-северус-с-с-с…

Голос Волдеморта становился всё выше и выше, поднимаясь до невыносимых свистящих звуков. Он вибрировал в ушах, отдаваясь в голове Снейпа звенящей болью. Казалось, весь мир состоял лишь из одного этого звука. Но Снейпу удалось пробиться сквозь эту вязкую пустоту в голове и, собрав волю, ответить, в который раз почтительно склонившись перед монстром:

– Да, мой Повелитель.

Наступившая тишина взорвалась резкими звуками, которые до этого казались неслышными – тиканьем часов, поскрипыванием стула, треском дров в камине… Волдеморт сидел перед ним, поигрывая своей волшебной палочкой в тонких червеподобных пальцах. Кажется, идея, пришедшая ему в голову, захватила его целиком, и в данный момент он с удовольствием обдумывал её. Судя по всему, комбинация в его мыслях складывалась удачно. А это не могло означать ничего хорошего ни для болвана – Поттера, ни для их общего дела.

– Ты свободен, Северус, – сказал Волдеморт, словно стараясь поскорее избавиться от присутствия Снейпа, мешавшего ему обдумывать планы.

Снейп быстро встал, поклонился Повелителю и, резко развернувшись, стремительно направился к двери. Ему сейчас хотелось оказаться как можно дальше и от этой комнаты, и от существа, в ней находившегося. На пути к выходу он снова не встретил ни одной живой души. Малфой-мэнор казался неживым. Обитатели замка словно замерли, затаившись и боясь лишний раз вздохнуть, чтобы не напоминать о себе тому, кто сидел сейчас в комнате на втором этаже, задумчиво глядя в каминное пламя, зловеще отражавшееся в красных нечеловеческих глазах.

Снейпа устраивало это безлюдие. Ему сейчас совершенно не хотелось разговаривать ни с кем из обитателей замка. Он хотел как можно скорее оказаться в Хогвартсе, чтобы там, в своей комнате, обдумать и проанализировать всё услышанное сейчас.

Снейп понимал, что рано или поздно Волдеморт догадается о своей связи с Поттером и постарается использовать её в своих целях. Каким образом он это сделает – сейчас предсказать невозможно. Да он и не Трелони, чтобы предсказывать. Главное – что рано или поздно это должно было случиться. А заносчивый кретин Поттер так и не соизволил научиться закрывать своё сознание от подобных вторжений, предпочитая вместо занятий окклюменцией рыться в его, Снейпа, воспоминаниях. Мысль об этом снова больно резанула Снейпа, заставив его хищно ощериться в тот момент, когда он взялся за ручку входной двери. Драккл его подери! Почему его до сих пор так жгут эти воспоминания? Почему прошлое не отпускает его из своих цепких объятий? Может быть потому, что он сам не хочет, чтобы память стёрла их – ведь вместе с ними сотрутся и другие воспоминания, от которых он избавляться ни в коем случае не хотел?

Пройдя по пустынному подземному коридору, Снейп заглянул в слизеринскую гостиную. Там сейчас тоже никого не было. Убедившись, что всё в порядке, он наконец вошёл в своё жилище, запер дверь и поудобнее уселся в любимое кожаное кресло у камина. Вытянув ноги к огню и позволив себе полностью расслабиться, Снейп, тем не менее, продолжал обдумывать всё произошедшее в этот вечер.

Привычно раздражающие мысли о Поттере плавно перетекли в совершенно другие размышления. Что там Волдеморт говорил об ощущении присутствия мальчишки в своём сознании? Снейпу тогда ещё захотелось съязвить, мол, не беспокойтесь, Хозяин, у меня те же проблемы. Только в моём мозгу периодически хозяйничает полусумасшедшая девчонка, верящая в нарглов, морщерогих кизляков и бундящих шиц. Правда, впускаю я её туда почти добровольно, а вынуждаете меня к этому вы своими Круциатусами. Но, тем не менее, я понимаю вас, мой Лорд.

Снейп ухмыльнулся этим мыслям, но ухмылка быстро сошла с его лица. Что он там почувствовал во время Круциатуса? Что девчонка прониклась к нему жалостью и сочувствием? С чего бы это? Что такого она узнала о нём, чтобы испытать такие чувства? А что, если она так же проникает в его сознание, как он в её? Да нет, бред. Снейп точно знал, как действуют подобные зелья. Ведь это её кровь была в нём, а не наоборот. Следовательно, она не могла проникнуть в его сознание. Тем не менее, Снейп решил всё же поискать в библиотеке свидетельства тех, кто использовал зелья, в состав которых входила кровь другого человека. Он должен чётко знать, возможна ли в принципе подобная связь, которую он заподозрил между собой и Лавгуд.

И всё же… Отчего девчонка сочувствует ему? Это было настолько странно, насколько же и непонятно. Впрочем, и сама она более чем странная. Кто разберёт, что там творится в голове у сумасшедших? Снейп ожидал, что её жалость вызовет в нём гнев. Ведь жалость унизительна, разве нет? Но вместо этого Снейп с удивлением ловил себя на том, что никакого гнева на девчонку у него нет и в помине. Напротив, Снейп совершенно неожиданно для себя ощутил, что ему приятно это сочувствие. Что оно поддерживает его и согревает изнутри. Согревает слабо, неуверенно, словно пламя от свечи, которое не в силах рассеять холод и мрак, но и не позволяет им одержать окончательную победу. Это было не тепло, а скорее надежда на него, слабая и по-детски трогательная. Такая раздражающая и неуместная. Совершенно неуместная, когда дело касается его, Снейпа.

Он резко поднялся и быстро зашагал по комнате, нарезая круг за кругом, стараясь справится с этим внезапно накатившим на него чувством. Что за бред лезет ему в голову? Кажется, он действительно сходит с ума, что неудивительно – с кем поведёшься, от того и наберёшься. Наконец он сумел-таки вызвать в себе злость на себя и на собственную глупость – чувство, вполне понятное и привычное для него. А заодно и гнев на девчонку, заставившую его испытать подобное смятение, пугающее своей необычностью и неуместностью.

Примерно на шестидесятом круге злость, кипевшая в Снейпе, окончательно заглушила все остальные чувства. Наконец-то он пришёл в норму, хвала Мерлину! Снейп остановился у стены, грохнул в неё кулаком и устало опустился в кресло.

Мысленно обозвав себя идиотом, Снейп призвал из шкафа початую бутылку огневиски и стакан. Он давно уже отказался от этого «лекарства», осознав его бесполезность и обманчивость производимого им эффекта. Но держал у себя это «зелье», чтобы иногда с его помощью расслабляться в те моменты, когда он точно знал – никто ему не помешает и его присутствие никому не понадобится. Эта бутылка была открыта им в нынешнее Рождество, да так и стояла в шкафу, ожидая своего часа.

Наполнив стакан, Снейп посмотрел на огонь сквозь густо-насыщенный янтарный напиток и сделав большой глоток, отставил стакан. Горло мгновенно обожгло, но вслед за этим приятное тепло разлилось в груди, согрело желудок и заставило кулак, сжимавший сердце, отпустить хватку. Гнев прошёл. Голова прояснилась.

Удивляясь тому, до чего же смогла довести его одна-единственная сумасшедшая девица, Снейп какое-то время сидел перед камином, уставившись в огонь. Да, такого с ним не случалось никогда. Видимо, после того, как в его голове потопчется эта Лавгуд, там случаются какие-то остаточные явления, на время превращающие его, Снейпа, в полного болвана. Пора прекращать это. Он не должен так распускаться только лишь от того, что какая-то малолетняя дурочка неизвестно отчего вздумала его пожалеть.

А что, собственно, произошло? Чего он так испугался? Того, что девчонка жалеет его лишь потому, что напридумывала себе о нём драккл знает, чего? Или он боится как раз совсем другого – потерять то ощущение зыбкого, слабого, неуверенного тепла, так некстати возникшего у него в душе?

Снейп в несколько глотков допил огневиски из стакана и отправился спать. Уснул он на удивление быстро. Мысли о странном поведении Лавгуд вытеснили из головы всё привычное, терзавшие его еженощно вот уже полтора десятка лет, и спасительный сон беспрепятственно завладел им, принеся временное облегчение.

Комментарий к Глава 14 https://sun1-96.userapi.com/jy8VoFF3GLxaBR6lyHUt04qret1DtInH8jaGhg/MJWVAuFF-VE.jpg

====== Глава 15 ======

Richard ClaydermanWinter Sonata Within TemptationAre You the One ApocalypticaThe Shadow Of Venus Craig ArmstrongIf You Should Fall Весь первый вечер, проведённый дома, Луна говорила без умолку. Ей столько всего нужно было рассказать папе! И про свои занятия в ОД, и про то, чему она уже научилась на этих занятиях, и про предавшую их Мариэтту, и про порядки, которые завела в школе Амбридж, заняв пост Дамблдора, которого так и не сумели арестовать направленные к нему Фаджем авроры.

Ксенофилиус внимательно слушал дочь, сопереживая каждому её слову. Как же, на самом деле, выросла его девочка! Этого не замечаешь, когда она живёт рядом, и ты изо дня в день видишь её. Но когда твоя дочурка возвращается к тебе раз в полгода, изменения сразу бросаются в глаза. В воспоминаниях она остаётся маленькой девочкой, трогательной и такой беззащитной. А домой приезжает повзрослевшая Луна, уже почти девушка, человек с вполне сформировавшимися убеждениями, который готов постоять за себя.

В душе Ксенофилиуса в этот момент боролись два чувства – гордость за дочь и сожаление о том, что его маленькая Луна, его капелька, так быстро выросла, не дав ему до конца насладиться своим отцовством. Впрочем, к чему грустить? Для него она навсегда останется маленькой девочкой, требующей заботы, внимания и опеки. Никто не может отнять у него права защищать свою девочку и помогать ей во всём, чем он только сможет. Пусть даже она так многому научилась у Гарри Поттера! В том числе и вызывать Патронус.

Когда Луна показала отцу своего серебристого зайца, гордость за дочь окончательно взяла верх над грустью. Не каждому дано умение в таком возрасте вызывать Патронус. Сам он справился с этим уже после окончания школы, когда познакомился с Пандорой, которая, собственно, его этому и научила.

Расшалившись, Ксенофилиус взмахнул своей волшебной палочкой, произнося слова заклинания. Его патронус тут же запрыгал по кухне, словно играя в догонялки с патронусом Луны. Она замерла, глядя на эту беготню широко раскрытыми от восхищения глазами. Нет, определённо, её папа – самый удивительный человек на свете. У него даже патронус необычный. Понаблюдав, как её заяц медленно тает в воздухе вместе с папиной демимаской, Луна перевела на отца восторженный взгляд:

– Папа! Папочка! – Луна кинулась отцу на шею, вызывая у того прилив бурной радости пополам с нежностью. – Какой же у тебя чудесный Патронус! Ни у кого таких нет! Как тебе это удалось?

– Сам не знаю, – пожал плечами Ксенофилиус, счастливый тем, что ему удалось вызвать восхищение дочери, как в детстве, когда она восторгалась его милым волшебным фокусам, на которые он не скупился, только бы порадовать дочь. – Ты ведь понимаешь, что форма Патронуса не зависит от нашего желания. Он просто появляется, только и всего.

– А какой Патронус был у мамы? – спросила Луна и тут же осеклась, испугавшись того, что причинила папе боль.

Но Ксенофилиус продолжал улыбаться, весь отдавшись воспоминаниям о том дне, когда у него наконец-таки получилось призвать свою серебристую демимаску. Пандора на радостях тоже вызвала своего джарви – магического зверька, напоминающего хорька-переростка. Их патронусы резвились, прыгая по комнате, а они с Пандорой счастливо смеялись, гордые тем, что могут вызывать защитников не в виде обычных животных, а в форме магических существ. Они оба в который раз убедились тогда, что их встреча была не случайной и что не зря они выбрали друг друга.

– Маминым патронусом был джарви, – ответил Ксенофилиус. – Давай-ка мы с тобой запустим их ещё разок! – озорно предложил он.

– Давай! – радостно согласилась Луна.

Их совместное «Экспекто патронум!» привело к мгновенному появлению серебристо мерцающих фигурок обычного зайца и очень редкой, загадочной демимаски. Зверьки носились по кухне, пытаясь то поймать друг друга, то убежать один от другого. Луна громко хохотала, глядя на их забавные игры до тех пор, пока оба патронуса не растаяли у неё на глазах. Ксенофилиус улыбался. Сегодня вечером всё было почти, как прежде. Он развлекал свою маленькую Луну, свою капельку, которая видела в нём всемогущего волшебника и свято верила в то, что её папе всё подвластно. Он, как когда-то, давным-давно, сумел вызвать счастливый смех дочурки, от чего сам испытал огромную радость. Сегодня всё было почти, как прежде… Кроме одного. За столом не было Пандоры, улыбавшейся, глядя на их с Луной шалости. Эта мысль на миг омрачила радость Ксенофилиуса от общения с дочерью, но он постарался отогнать её подальше, чтобы не дать ей испортить такой чудесный вечер.

Лишь глубокой ночью, лёжа в постели без сна, Ксенофилиус позволил привычной тоске вновь вернуться к нему и завладеть мыслями. И, засыпая, привычно послать в пространство всё тот же полувопрос-полувсхлип: «Ах, Пандора! Что же ты наделала?»

Луна уснула быстро. Перед сном по её губам бродила лёгкая улыбка, а мысли путались и расплывались, приятно укачивая на своих волнах. И лишь один вопрос в этом зыбком неуловимом потоке не терял своих чётких очертаний: «Интересно, какой всё же у НЕГО патронус?»

Луна проснулась поздно. Весеннее солнце пробивалось в окно сквозь тонкую ткань штор, манило к себе и звало поскорее выйти из дома. Луна распахнула шторы, и перед её глазами открылся вид на долину, расстилавшуюся у подножия холма, на котором возвышался их дом. Дорожка, петлявшая по двору, сбегала к калитке, призывно приглашая пробежаться по ней вниз по склону, согреваемому робкими лучами апрельского солнца. Склон этот уже начал слегка зеленеть нежными проростками юной весенней травки, только-только проклюнувшейся на свет и будто оглядывающейся в нерешительности – стоит ли расти дальше или всё-таки, лучше спрятаться под усеявшими холм камнями от возможных ночных холодов.

Из окна Луне не был виден ручей, пробегавший у подножия холма, но она хорошо помнила, какой холодной и прозрачной бывает в нём вода по весне. Ей очень захотелось спуститься к нему, чтобы послушать его радостное журчание и полюбоваться прозрачными струями с резвящимися в них стайками пресноводных заглотов, у которых как раз должна наступить пора нереста.

Но Луна не стала спешить. Впереди у неё был долгий весенний день, и ей хотелось насладиться им медленно и вдумчиво, по капле смакуя все его чудеса и удовольствия. Спустившись в кухню, она убедилась, что папа уже позавтракал. Судя по неработающему печатному станку, он решил сегодня устроить себе выходной. Всё-таки Пасха. Луна не стала выяснять, где он сейчас. Быстро позавтракав и наскоро приведя себя в порядок, Луна поднялась наверх, в комнату отца.

Ксенофилиус сидел за столом, на котором беспорядочно громоздились кучи бумаг вперемешку с какими-то коробочками, книгами, камушками и непонятными деталями неизвестных приспособлений. Он был так поглощён работой, что не услышал шагов дочери и потому подпрыгнул от неожиданности, услыхав её:

– Доброе утро, папа.

– Доброе, доброе… – рассеянно пробормотал он.

– Пап, пойдём гулять, – позвала Луна.

– Сейчас, капелька, – Ксенофилиус неохотно оторвался от пергамента, на котором перед этим что-то быстро строчил, словно боялся не успеть записать посетившие его мысли. – Вот только закончу…

– Тогда я пойду к ручью, – сказала Луна, – а ты приходи, когда освободишься.

– Хорошо, – облегчённо выдохнул Ксенофилиус, заметно успокоенный тем, что ему дали возможность беспрепятственно изложить толпящиеся в голове идеи. – Я скоро присоединюсь к тебе.

Луна с улыбкой взглянула на вновь углубившегося в работу отца и вышла из дома. Она медленно шла по петляющей тропинке, ведущей к калитке, жадно впитывая все детали окружавшего её пейзажа. Лёгкий ветерок доносил до Луны запахи пробуждающейся от зимнего сна земли, молодой зелени и каких-то неизвестных цветов, уже успевших распуститься под тёплыми лучами весеннего солнца. Эти запахи разливались по телу Луны, текли у неё под кожей, тихонько бурлили в венах, словно зелье в котле, поставленном на медленный огонь… Никогда раньше Луна не обращала внимания на эти тонкие весенние ароматы, не замечала их. А теперь… Теперь она чутко раздувала ноздри, вдыхая воздух, наполненный этой потрясающе нежной, волнующей смесью, и с её душой, да и с телом происходило что-то странное, пугающее, но одновременно такое сладкое и трепетное.

Выйдя за калитку, Луна продолжала задумчиво спускаться вниз, к ручью. Теперь к окружавшим её ароматам примешивался запах талой воды, мокрой земли и каких-то неизвестных трав, растущих только по берегам водоёмов. Воздух стал более густым, свежесть – более насыщенной. Луна подошла к ручью и заглянула в воду. Прозрачные струи слепили отражающимися от них солнечными зайчиками. Чешуя снующих в воде пресноводных заглотов на солнце отсвечивала серебром. Луна зажмурилась, блаженно подставляя лицо мягким, совсем не жгучим солнечным лучам. Опустив руку в поток, она ощутила обжигающий холод, от которого тут же заломило пальцы. Луна вынула руку и провела ею по лицу, приятно охладив горячие щёки. Отчего они такие горячие? От солнышка или от мыслей, бродивших в голове Луны точно так же, как бродил по её телу воздух, напоенный весенними ароматами?

Луна уселась на нагретый солнцем камень недалеко от воды и закрыла глаза. Мысли её потекли плавно и лениво, растворяясь в солнечном тепле и окутавших Луну запахах и звуках. Ей вдруг почудилось, что кто-то подошёл неслышными шагами и тихонько уселся рядом с ней на камень. Луне не нужно было открывать глаза, чтобы понять, кто это был. Она отчётливо ощутила запах – так пахло в кабинете зельеварения. Травы, непонятные ингредиенты, лекарства… И ещё – смешавшийся с ними тонкий и резкий запах опасности. Так мог пахнуть только один человек. Сердце Луны на мгновение остановилось, а потом заколотилось часто-часто, разгоняя по жилам кровь, отравленную весенними ароматами.

Луна осторожно прижалась к сидящему рядом человеку, удивляясь собственной смелости. И, к своему удивлению, почувствовала, как его рука легла ей на плечо. От этого почему-то стало жутко и неимоверно приятно. Сразу защемило под ложечкой и что-то сжалось в животе, ошеломив Луну никогда ранее не испытываемыми ощущениями.

Луна прижалась к сидящему ещё сильнее. Она физически ощутила щекой жёсткое сукно его мантии. Рука, лежавшая на её плече, сильнее прижала её, а вторая, свободная, забралась в волосы, нежно поглаживая их и вызывая ощущение сотни мурашек, пробегающих под кожей затылка. Луне было сказочно хорошо, но хотелось большего. Осмелев, она подняла лицо и потянулась губами к тонким, бледным, плотно сжатым губам, которые, совершенно неожиданно для неё, вдруг приблизились, обожгли её лицо своим дыханием, холодным, как вода в ручье, но таким же желанным и притягательным. Она уже почти касалась этих губ, когда у неё за спиной прозвучал голос отца:

– А, вот ты где, капелька. Отличное местечко.

Луна вздрогнула и открыла глаза, не понимая, где она и что с ней происходит. Она постепенно приходила в себя, с сожалением чувствуя, как тело покидают те восхитительные ощущения, которые она только что испытала. Хорошо, что папа не сразу подошёл к ней, а, точно так же, как она, наклонился к ручью, дав Луне возможность привести в порядок лицо и мысли. Луна с трудом поборола досаду на отца, который своим появлением нарушил её мечты. Впрочем, она довольно быстро справилась с собой и улыбнулась – папе, апрельскому солнышку, мирно журчащему ручью и … Северусу. Тому Северусу, который в её мечтах заставил Луну пережить нечто такое, чего она никогда не испытывала и чему не знала названия.

– Пойдём, погуляем, – предложил Ксенофилиус.

– Пойдём, – охотно согласилась Луна.

Они долго бродили по холмам, болтая обо всём и ни о чём, слушая звуки пробуждающейся природы и любуясь её неброской красотой. Оба чувствовали себя по-настоящему счастливыми. Во время прогулки Луна иногда представляла Северуса, гуляющего вместе с ними. Что говорил бы или о чём бы молчал мрачный профессор зельеварения в их несерьёзном обществе? Луна вдруг подумала, что они с отцом почти ровесники. Интересно, им было бы о чём поговорить друг с другом? Вспоминали бы они свои школьные годы?

Луна тут же осеклась. Вряд ли Северус стал вспоминать свои школьные годы, тем более в обществе папы. Слишком тяжёлыми они были для него. И, скорее всего, его бы злило их с папой общество и лёгкая, пустая болтовня. Луна погрустнела. Как же мало общего было у них с профессором. Сколько всего отделяло их друг от друга. И какими нереальными показались ей утренние мечты. А ведь, кажется, она бы всё отдала за то, чтобы эти мечты стали реальностью. Луна взглянула на идущего впереди отца. Нет, конечно, не всё. Жизнь папы – ни в коем случае не отдала. А если бы вдруг кто-то заставил её выбирать между ними? Кого она бы выбрала – папу или Северуса? Сердце Луны болезненно сжалось. Она даже остановилась, испугавшись собственных мыслей. Не дай Мерлин ей когда-нибудь оказаться перед таким выбором! Луна с ужасом осознала, что чёткого ответа на этот вопрос у неё нет. Совесть подсказывала, что, конечно, нужно выбрать отца. Но… Это значило обречь на смерть Северуса. А выбрать Северуса означало предать папу.

Луна чуть не застонала вслух от навалившейся на неё тяжести, словно сделать подобный выбор нужно было уже сейчас. Ей стоило большого труда взять себя в руки и быстрым шагом догнать отца, чтобы тот ничего не заметил и не стал расспрашивать о причине её бледности и учащённого дыхания. Луне не хотелось врать папе. Она и так чувствовала себя сейчас виноватой перед ним. Хвала Мерлину, Ксенофилиус как раз говорил о том, чем они будут заниматься будущим летом, а посему не заметил состояния дочери.

Они гуляли почти до самого вечера. После ужина Луна отправилась в свою комнату и начала рисовать на потолке портрет Джинни рядом с уже имеющимся портретом Гарри. Она решила, что изобразит всех своих друзей, чтобы они всегда были рядом даже тогда, когда они не в Хогвартсе. Ах, как же ей хотелось нарисовать там ещё одного человека! Но Луна понимала, что этого делать нельзя, чтобы избежать удивлённых папиных расспросов.

Приходилось довольствоваться портретом, который Луна нацарапала на свитке с домашним заданием по Заклинаниям. Она всегда носила его в сумке, а по вечерам, лёжа в постели за синим пологом, часто доставала его и подолгу вглядывалась в лицо изображённого на нём человека. Человека, которого так хотелось отогреть, прижать к себе, защитить, укрыть от боли… И который казался таким далёким и недоступным, что хотелось плакать.

Луна вздохнула, разложила на столе краски и полезла на стремянку с палитрой в одной руке и кисточкой в другой. Во время рисования она забывала обо всём на свете. Это состояние было лучше, чем полёт. Оно давало ощущение безграничного счастья. Вывел Луну из этого состояния резкий толчок, будто кто-то ударил её по затылку. Луна вздрогнула, выронила кисть и уцепилась освободившейся рукой за стремянку, судорожно сжимая в другой руке палитру с красками. Северус выпил зелье. Он идёт к Тому-Кого-Нельзя-Называть.

Луна мгновенно оказалась внизу и замерла, усевшись на край кровати, в ожидании того, что последует далее.

Состояние души профессора Снейпа было Луне не в новинку. Она уже знала, что почувствует и увидит вслед за тем, как он выпьет зелье и отправится на встречу с чудовищем.

Вместе со Снейпом Луна постучала в дверь Малфой-мэнора. Теперь всё, происходившее со Снейпом, виделось ей совсем не так чётко, как в первый раз. Просто в первый раз ей было не до деталей. Тогда её ошеломило произошедшее. Сейчас Луна относилась к этому гораздо спокойнее. Насколько вообще можно было быть спокойной, ощущая себя Северусом Снейпом, пусть даже наполовину.

Пока профессор преодолевал холл и лестницу, пока им овладевал тревожный холодок от вида пустого мрачного коридора, Луна всё время чувствовала, что его душу гложет что-то помимо ожидания встречи с Волдемортом. Какое-то странное чувство… досады? Обиды? Луна не смогла дать ему точного названия. Но оно беспокоило его, точно заноза, засевшая в сердце. Засевшая давно и, кажется, уже переставшая напоминать о себе, но, будто вновь потревоженная неосторожным прикосновением. Чувство это поднялось откуда-то из самых потаённых глубин души Северуса и теперь ядом разливалось по телу, заставляя Луну мучительно доискиваться его причины, почти забыв об опасности, непосредственно грозящей профессору. Опасности, притаившейся за дверью, перед которой он сейчас стоял, ожидая разрешения войти.

Задумавшись, Луна почти пропустила начало беседы. О чём они говорят? Всё происходящее в комнате виделось Луне слишком нечётко и расплывчато. Привычно пугающее нечеловеческое лицо Того-Кого-Нельзя-Называть она теперь воспринимала почти так же, как Северус. Их ощущения полностью совпадали. И её, так же, как и его, уже не страшила угроза, исходящая от этого монстра. Впрочем, нет. Были некоторые отличия. Она боялась за Северуса больше, чем он сам опасался за себя.

Так о чём же они говорят? Гарри… Дамблдор… Легилименция… Раньше Луна не знала, что это такое. Но теперь она наполовину Снейп, и ей понятно, о чём идёт речь. Волдеморт недоволен. О, вот она уже мысленно и назвала его по имени, как это делал Северус. Очень недоволен. Кажется, сейчас последует наказание…

«Круцио!» Луна почувствовала, как тяжело Северусу. Он из всех сил пытался удержать в целости окклюментный барьер. Она уже знала, что это такое. Ей так хотелось помочь ему! Но девочка Луна никогда не занималась окклюменцией, а потому помочь ничем не могла. Она могла лишь мысленно повторять: «Держись, Северус! Миленький, пожалуйста, держись!»

И вот теперь, когда он на коленях корчился перед Тёмным Лордом, а его душа была полностью открыта для Луны, она отчётливо увидела всё, что отравляет её все последние дни. На фоне привычной, будничной боли, мелькали картины, которые жгли его, как огнём. Занятия с Поттером окклюменцией. Омут памяти, в который он отправляет свои самые скверные воспоминания каждый раз перед началом этих занятий. Воспоминания, которые тот ни в коем случае не должен увидеть. Внезапный вызов к Амбридж. И Поттер, которого он застаёт нырнувшим в Омут памяти по возвращении от неё.

Сейчас, будучи наполовину Снейпом, Луна совершенно точно знала, что именно видел Гарри. Сейчас это были не только воспоминания Северуса, но и её личные воспоминания. Они жгли её, точно раскалённым железом. Гнев, стыд, дикая злость, ненависть… Смех, словно удары бича… И самое, пожалуй, страшное чувство – чувство, что его предали. Почему Лили сразу не освободила его от заклинания? Почему оставила висеть вниз головой на потеху всем собравшимся и, вместо этого, стала препираться с Поттером? Почему в уголке её рта притаилась тень улыбки, словно ей понравилась «шутка», которую сыграл с ним Поттер? Неужели он и впрямь нравится ей? И его, Снейпа, смутные подозрения не беспочвенны?

Луне, в отличие от Гарри, не нужно было присматриваться к деталям. Будучи сейчас Снейпом, она охватывала всю картину целиком, в комплексе – все события, ощущения, звуки и запахи, все эмоции – всё, что навеки отпечаталось в его мозгу. Она, как и Снейп, не знала, до какого момента Гарри успел просмотреть его воспоминания. Но она-то, Луна, точно знала, что случилось после того, как ушла Лили, обидевшись на выкрикнутое им в отчаянии «грязнокровка». И Луна содрогалась от ужаса и стыда, ощущая себя мальчишкой, висящим вниз головой без штанов перед радостно хохочущими, улюлюкающими зрителями. Ох, какая же ненависть душила её в этот момент! Какой гнев и ярость разрывали её сердце! И какой же растоптанной она ощутила себя, когда пытка, наконец, закончилась, мальчишка, которым она была, оказался лежащим на земле у ног своих мучителей и в лицо ему полетели собственные застиранные подштанники.

Тот факт, что всё это Гарри увидел в Омуте памяти, вызывал в ней, как и в самом Северусе, такую бурю отвратительных чувств, что Луне стало физически плохо. К счастью, Круциатус Волдеморта не продолжался слишком долго, иначе, как показалось Луне, у неё бы просто лопнула голова или разорвалось сердце.