Текст книги "Лед у подножья (СИ)"

Автор книги: Midnighter54

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Мишель как-то слишком горестно вздохнула. Она опустила взгляд и вжала плечи, отчего стала совсем хрупкой и эфемерной.

– Да только даже у нас с тобой порой возникают недопонимания, – произнесла Избранная так тихо, что ее голос заглушал плеск волн умиротворенной реки.

– Я верю, что когда-нибудь мы перестанем ссориться. Ведь я верю в невозможное. Когда-нибудь мы будем понимать друг друга с полуслова, – пыталась убедить ее в обратном Эллисон.

Мишель выпустила из тонких пальцев локон и подошла к не работавшему ночью фонтанчику.

– Учесть ошибки прошлого ведь так не сложно, – покачала головой Избранная. – Но есть одно «но». Мы не учимся на них, повторяем из раза в раз. Потому мир постоянно стоит на краю, на грани катастрофы. По кругу все, из раза в раз. Война идет, по кругу все… О, как же я устала от этого. Война сметает годы за собой, уносит жизни, уносит мечты, разбивает на осколки счастье…

Эллисон не могла наблюдать за тем, как ее возлюбленная страдает. Она подошла к Мише, бормотавшей себе под нос:

– Ледяная Королева появилась неспроста. Как и ее предшественники до того. Все по кругу идет, все повторяется.

– Ты лучше помолчи со мной, – резко встряхнула ее Эллисон. – Унынием делу не поможешь.

Мишель растерянно заморгала, а потом присела на край фонтанчика, погрузившись в себя. Автогонщица примостилась рядом. Теперь она боялась нарушить тишину. Молчание оказалось единственным лекарством, способным вылечить душевные раны и успокоить нервы.

Неужели Мишель и вправду считала, что каждый день отнимает у кого-то жизни? Что Ледяная Королева бесчинствует где-то далеко, но она принесет страдания и разрушения и на эти земли, когда доберется до них.

Пиренеи… Могущественная страна, порвавшая с прошлым Хитлара. И, все равно, именно там появилась очередная угроза миру. Но Мишель зря считала эту случайность насмешкой судьбы. Не существовало бы зла – невозможно было бы определить добро.

Волшебная атмосфера оказалась разрушена под гнетом мрачных мыслей. Но тишина убаюкивала, успокаивала. В мрачных толщах Ра отражалась бледная Луна, вынырнувшая из-за туч.

Мишель тоже смотрела на водную гладь. Пожалуй, им и впрямь нравилось одно и то же. Эллисон хотела бы, чтобы они оказались одним целым, но не растворяясь друг в друге. И чтобы этот миг тянулся бесконечно. Чтобы сама вечность позавидовала им, встретившим друг друга светлым душам. По крайней мере, именно в это хотелось верить.

Эллисон подняла голову. Небо казалось не менее красивым. Как и прибрежные домики со странными крышами. Одно здание было покрыто черепицей, другое щеголяло флюгером, вертевшимся из-за ветра, третье же казалось выщербленным из камня бруском, ибо крыша его была ровной и плоской, как блин.

– Как здорово, что мы остались в тишине, – произнесла Мишель. Эллисон повернула к возлюбленной голову. В глазах Избранной больше не отражалась вселенская печаль. До следующей мрачной думы. – Размышлять над крышами… Ты ведь тоже думаешь о том, почему они получились такими разными?

– О да, я думаю о проектах, об индивидуальности, которую хотели заложить архитекторы. Когда-нибудь их не станет, но продолжение их самих будет стоять на этих берегах еще немало лет, пока безжалостное время не возьмет свое, – Эллисон расплылась в улыбке. – Ну вот, я опять говорю о мрачных вещах.

Она заметила в воздухе движение. Взмах крыльев, и еще, и еще.

– Смотри, голуби летят! – развернула подругу Эллис.

Две небольшие тени взметнулись ввысь, чтобы затем сложиться и спикировать на одну из пустовавших лавочек.

– Да нет, это были летучие мыши, – с сомнением произнесла Мишель. Затем повернулась, сталкиваясь взглядом с автогонщицей. – Разве нет? Нет?

– Нет, – кивнула Эллисон. – Это была птица. Я видела, как она махала крыльями.

Река зашумела, течение стало сильным, словно на город собиралась обрушиться буря. Но также быстро смолкла. И снова, и снова повторяла эти движения, словно переполняли ее бурлящие чувства, которые невозможно было выразить. Этим она напоминала Эллисон, упускавшую момент за моментом.

Мишель сидела с закрытыми глазами, покачиваясь взад-вперед. Она слушала самую притягательную музыку – музыку волн.

Эллисон же не могла быть такой безмятежной. Река подсказывала ей, что течение не стоит на месте, равно как и жизнь. Эллисон боялась, что такие чудесные моменты больше не наступят. Она боялась все испортить, но и дальше молчать не могла. Автогонщица развернулась, и девушки оказались друг напротив друга.

– Открой глаза, – попросила Эллисон.

Мишель доверчиво послушалась. Их взгляды встретились. Сердце ухнуло к пяткам. Эллисон не боялась участвовать в гонках или убегать от бандитов. Но в этот момент страх путал мысли, отчего автогонщице показалось, что она начала нести околесицу.

– Я принимаю все в тебе, – призналась Эллисон. – Я говорю и смотрю на тебя… и у меня мурашки по коже.

Мишель не засмеялась. Не перебила. Не сказала, что подруга пьяна, перегрелась или выжила из ума. Вот только приняла ли как данность эти слова? И не занялась ли самобичеванием?

Эллисон надеялась, что ее чувства приятны возлюбленной. Автогонщица надеялась на чудо, на понимание, на принятие… и потому покорно ждала ответа.

Она боялась, что ее не поймут. Но и не могла все выпалить как на духу. Скромная девушка занимала в сердце Эллисон больше места, нежели сражавшаяся за место под солнцем автогонщица. Первая натура была романтичной и любившей людей, вторая же забывала обо всем, кроме скорости.

И вот только встретив Мишель, неуверенно ступавшую по тонкой тропе, Эллисон поняла, что ей интересны не только одни гонки. И даже не столько они вдохновляют, волнуют, чаруют…

Эллис почувствовала, как дыхание сперло. Она совсем разволновалась, но вскоре смогла спокойно выдохнуть. Мишель переплела ее пальцы со своими.

– Я рада, что встретила тебя, – произнесла возлюбленная и улыбнулась нежной и открытой улыбкой. Расправив плечи, Мишель подалась вперед. Эллисон опустила взгляд на ее губы, такие манящие и притягательные. Но время, видимо, еще не пришло. Мишель лишь обняла ее крепко-крепко, обвив руками шею. Эллисон притянула ее к себе за талию.

«Найти человека, которому ты не безразлична, очень сложно. Но сказать ему об этом еще сложнее», – подумала автогонщица, посмотрев на опустевшую лавочку, где еще несколько минут назад ворковали голуби.

Когда же Мишель разомкнула объятия, то выглядела она все такой же счастливой.

– Пожалуйста, – прошептала она. – Давай останемся… не хочу уходить. Тут так красиво…

– Давай, – убрала одну из прядей за ухо Эллисон. – А что будем делать?

– Давай искать на небе линии твоего и моего имени.

– Хорошая идея.

И ночное небо тому способствовало. Мириады звезд вспыхивали каждую секунду. Достаточно было рукой соединить несколько ближайших – вот тебе и буква готова. А там и до имени недалеко…

Эллисон отыскала несколько созвездий, но и Мишель сумела ее удивить, показав Альдебаран и Сириус. Звезды только на первый взгляд казались одинаковыми. На индиговом полотне были рассыпаны самые разные огоньки, от ярких до тусклых, от теплых ламповых до холодных отстраненных. Некоторым звездам они давали имена и названия. Свои имена дали двум огонькам, тянувшимся друг к другу и поначалу казавшимся одним целым.

Это занятие так увлекло девушек, что они позабыли счет времени. Ведь им так нравилось делать одно и то же…

========== 6. Зачем не вовремя рисует время картины те, что забыты давно ==========

Сгустились сумерки за окном. Вот и еще один день прошел. Мишель смотрела на разыгравшуюся непогоду. Сегодня будет теплый дождь.

Зейн собирался уехать с губернатором. Он помогал с организацией ярмарки. После работы, в вечернее время губернатор отправлялся на переговоры то с арендодателями, то с участниками ярмарки, а то и с полицией. И вечером девушки, как правило, оставались одни. Слуги ходили за ними чуть ли не круглые сутки, все время выспрашивая, не нуждаются ли дамы в чем-нибудь особенном. Поход за пределы усадьбы сопровождался приставлением охраны. Для Мишель эти меры казались ребячеством, забавой богатых людей. Она не привыкла к такому обращения, требуя, чтобы к ней относились как к равной. Тем более что времена дворянства и боярства остались в далеком прошлом. Ну, может, просто приняли новые формы.

Себя же она не считала частью знати. Много чести. Даже во время похода в магазин чувствовала себя несколько неуютно. Все же она тратила не заработанные собственными потом и кровью деньги. Эллисон считала такие рассуждения вздором. Возможно, она была права.

Мишель перевела взгляд на спутницу и вложила свою ладонь в ее. Эллис многозначительно посмотрела на нее, и переглядывания заметил Зейн.

– Так вы теперь… вместе? – мотая головой, посматривая то на одну девушку, то на другую, спросил Зейн.

– Ты же никому не раскроешь нашу маленькую тайну? – попросила Мишель.

– О, конечно, нет.

Впрочем, ее куда больше беспокоила сохранность другой тайны. Уже на следующее утро после прогулки под луной Мишель удрала из усадьбы, сообщив слугам, что ей нездоровится. Эллисон тогда пошла с ней, но в первом же магазинчике они разделились. Мишель отправилась на поиски почты и нашла-таки. Заняв место в очереди, она собственноручно написала письмо, свернула лист бумаги несколько раз и запечатала в конверт. Бумагу, ручку и конверт купила на мелочь, которую у Эллисон попросила на проезд. До сих пор было стыдно за эту уловку.

Каждый день Мишель с нетерпением ожидала ответа. Но он все не приходил, будто где-то на невидимых Часах Судного Дня забыли перевести стрелки, отмерив несколько минут до наступления полуночи. А ведь Часы неумолимо тикали, напоминая, что в прошлый раз человечеству несказанно повезло.

Но Мишель старалась унять дрожь. Хотя она и не знала, что же делать дальше. Ожидание утомляло. Хотелось кинуться в бой, надрать кому-нибудь плохому зад, восстановить справедливость. Или же заняться собой, поучиться женственности у Эллисон. Но Мишель не могла озвучить просьбу, ибо стыдилась собственной слабости.

Они сидели на мягких подушках на полу и пили принесенный Зейном чай. Пока подруга и друг чокались, смеялись, Мишель пребывала в мрачных думах, из которых ее вывело любопытство. Она успела привыкнуть к размеренности жизни, комфорту. К пышным подушкам и мягкой постели. К ванной, после которой пахнешь розами и лавандой. К расчесыванию прядей по утрам. К принятию пищи три раза в день. К красивым абажурам, по ночам разгонявшим темноту. К резным ручкам дверей. К дорогостоящей красоте, которая царила в этих покоях.

Мишель очутилась в другом мире, который видела собственными глазами. Но ей хотелось посмотреть на другие миры, чужими очами. Например, на мир Зейна.

– Мое прошлое… – задумался парень. – Хм, я бы не сказал, что оно сильно отличалось от прошлого других детей. Я вырос в приличной семье. Папа с мамой принадлежали к богатейшим родам Тинтагеля, часто наведывались на губернаторские балы. Там и познакомились. Ллойд родился первым, и родители на радостях отписали ему все. Потом появился я.

– Эту историю мы знаем, – произнесла Эллисон. – Лучше скажи, почему ты такой жизнерадостный? Расскажи об учебе, о работе в поле. О мелочах, которые сделали тебя именно таким.

– Ну, что ж, – расплылся в улыбке Зейн, приступая к рассказу о своей жизни.

*****

С ранних лет Зейн учился работать. Отец восторгался красотой малыша, но мать считала, что из ребенка должен получиться настоящий мужчина. Родители долго спорили, а ребенок, меж тем, сидел на попечении семи нянек. В шесть лет Зейна пристроили к кузнецу Декстеру. Работа почти сразу не задалась. Подмастерье часто дул на пальцы и плакал. Декстер вернул чадо, провозившись с ним две недели.

Следом ребенка отдали на музыкальные курсы. В семь лет Зейн уже пошел в школу и родителей видел не так часто. В школе учились другие сельские ребята. Он особенно сдружился с Дастином Хоффманом и Лукасом Лейвой. Но были в жизни Зейна и тяготы. Том Форд, несносный сын сельского старосты, постоянно вставлял палки в колеса. Впрочем, издеваться он не мог хотя бы из-за того, что у Зейна были влиятельные родители. В Тинтагеле поговаривали, что когда его отца донимал один мальчишка в школе, то исчез не только он, но и вся семья. Дед был суровым человеком, хотя внуков любил безумно.

Форд гадил исподтишка. Чаще не говорил о всяких важных вещах, выставляя Зейна дураком на конкурсах или собраниях.

Блондин часто злился и пинал деревья. Его раздражало то, что его не принимали в качестве лучшего, да еще и то, что над ним часто потешались. Выручил Дастин.

– Знаешь, почему я никогда не унываю? Потому, что не принимаю всерьез их слова. Человек, который может смеяться над самим собой, не боится шуток и насмешек.

И Зейн ему поверил. Первое время было тяжело. Но блондин заметил, что злость владеет им все реже. Как-то раз, когда Форд выставил его дураком, рассказав, что собрание состоится в женской раздевалке, Зейн лишь посмеялся над своей недогадливостью в присутствии девчонок. И они уже не так сильно на него серчали.

Так минуло четыре года. Ллойд стал отдаляться от родителей, со своей компанией выбираясь на тусовки. Годы начали брать свое, и отец уже был не так хорош. Да и статус его подрос – дед передал имение в его управление. Обещал отдать свой участок тесть. Ими нужно было как-то управлять, в то время как в поле работать и приглядывать за крестьянами кто-то тоже должен был. Выбор пал на Зейна. Поначалу он помогал по мере сил, да всякими мелочами. То инструмент принесет, то обед. В двенадцать лет начал работать по четыре часа в день, а потом – и того больше. Но не забывал и про школу. Правда, на уроках чаще спал из-за усталости. Зато полюбил русский язык и ораторское искусство. По этим предметам у него были твердые пятерки.

Отец утверждал, что богатых можно или уважать, или бояться. Сам он придерживался второго варианта. Потому часто брал в поле розги. Но наказание не применял тогда, когда вздумается.

– Сын, как ты думаешь, кто из крестьян заслуживает наказания? – задал однажды вопрос отец.

Зейн, не задумываясь, выпалил:

– Тот, кто плохо работает!

Покачал головой отец и показал на мужчину солидного возраста, который кряхтел на каждом шагу, размахивая косой.

– Достопочтенный Фрэнк работает из рук вон плохо. Как ты думаешь, если я высеку его, будет ли он работать лучше? – с досадой произнес отец.

– Нет, – ответил Зейн. Он видел, как тяжело приходилось мужчине, хватавшемуся за спину.

– Тогда нельзя наказывать тех, кто плохо работает. Так кого же можно наказывать, сын?

И тогда Зейн прозрел. Он понял, что прежде чем сделать что-либо, нужно как следует подумать. В тот день ответ ему подсказало наблюдение. Он просто смотрел на то, как работали крестьяне, и заметил, что несколько человек делали частые перерывы, играли и смеялись, пока большинство работало.

– Нужно наказывать тех, кто сачкует, – произнес Зейн, теребя папу за мешковатую штанину.

– Это хороший ответ, – погладил его по голове отец. – Но как ты определишь, кто сачкует, а кто нет?

И вновь Зейн крепко-накрепко задумался. Долго он еще бродил по полю, пока не стемнело. Путь домой выдался разным: отец с трудом волочил ноги, а Зейн резво бежал. И тогда он понял разницу.

– Ты же работаешь, как крестьяне. Наравне с ними. И когда кто-то работает меньше тебя, когда кто-то уходит домой не таким уставшим, то ты наказываешь его! – воскликнул Зейн, придя к довольно логичному решению.

Отец, помедлив, кивнул.

И тогда малыш Зейн понял, что справедливую систему можно выстроить. Нужно лишь думать об этом и стремиться к ней. И еще – самому работать в поте лица, тогда и другие подтянутся.

Собственно, потому он помогал губернатору или Мишель. Он знал, что делает правое дело, а значит, после смерти ему воздастся. И если он будет сражаться за правое дело, то непременно победит.

*****

Последние слова Зейн произнес впопыхах. Губернатор поторапливал его.

– А ты чем занималась, Мишель? – спросил Зейн. – Ну, до того, как услышала легенду об Избранной.

– Училась в университете, – просто ответила девушка.

– Расскажешь мне потом, ладно? А то мы уже спешим.

Обняв девушек на прощание, Зейн накинул на плечи куртку и отправился догонять губернатора.

В комнате воцарилась тишина. Вернулись мысли о письме, блуждавшем по почтовым отделениям в поисках адресата. Только должно было оно прийти не к президенту, а к совсем другому человеку. Ее учителю.

Кроме Зейна и Эллисон, она доверяла только ему. Дэн мог решить ее проблемы, объяснить на пальцах элементарную вещь и даже подсказать, что написать президенту, чтобы ее не сочли за умалишенную.

Мишель хотела начать письмо президенту, но руки дрожали. Панический бег мыслей привел к не самой лучшей, довольно отчаянной идее: написать Дэну. А уж он-то разберется. И текст напишет. Он умный, начитанный, образованный, знающий многие тонкости. Миша может обидеть случайной фразой, ненароком написать глупость, а вот Дэн никогда так не сделает.

«Дорогой учитель! Я пишу Вам потому, что нахожусь в растерянности. Я не знаю, что писать президенту. Правда, не знаю. Я так боюсь показаться нелепой или глупой. Боюсь, что мне не поверят, и тогда война начнется внезапно, и это может стоить тысячи жизней простых людей. Меня тяготит эта ответственность, и я не могу понять, чем же могу помочь. Возможно, вы ошиблись во мне, и я не смогу спасти родную страну. Прошу, помогите мне. Расскажите, как нужно действовать. Какой текст письма составить. Я совсем растеряна. Ваша преданная ученица, Мишель».

– Эй, ты чего это раскисла, – потрясла ее за плечо Эллисон.

– Да так… Думаю о тексте письма. Пора бы его уже написать. Не хочу мешать господину губернатору, – произнесла Мишель.

– Что ж, ночью все равно письмо не уйдет. А киснуть незачем. Зейн правильную тему разговора выбрал. Нам стоит узнать друг о друге многое. Твой черед рассказать о прошлом, – подбоченившись, Эллисон приготовилась слушать.

Да только какие истории ей могла поведать заблудшая душа? Мишель хотела рассказать об универе, об учебе. Но подумала, что стоило начать с наименее приятного события, без которого история будет не полной.

– Итак, я расскажу тебе, как оказалась сиротой, – выдохнув, произнесла Мишель.

*****

Десять лет назад случилось то страшное событие. Наивная, добрая девочка, любившая под новый год загадывать желание, долгое время сидела в присутствии взрослых людей в форме. Жесткий стул казался жутко неудобным. Над ней склонилось безликое лицо полицейского. Зато приговор она запомнила на всю жизнь.

– Прости, девочка, но твоих родителей больше нет, – с сочувствием в голосе произнес полицейский.

Эту новость он узнал от врачей, бившихся за жизнь родителей, но безуспешно. Врач обессилел и не вышел к ожидавшей вердикта маленькой девочке.

Мишель не просто плакала, она выла как раненый зверь. А бессердечные взрослые упекли ее в детский дом до наступления совершеннолетия.

В тот страшный день разверзлись хляби небесные, и капли забарабанили по мокрому асфальту, оставляя дорожки слез. Маленькую девочку увезли в неприступную крепость, серую, монолитную, почти лишенную окон и солнечного света. Там она пробыла почти восемь лет…

Мишель делила комнату с тремя девочками. Одна, Кира, мечтала о встречах с мальчиками. Еще одна, Элен, была тихой и застенчивой, мечтала о приемной семье. Третья же называла себя «Липпи», подписывая рисунки этим прозвищем. Она с детства была глухой, потому родители отдали ее в приют, лишь бы не видеть ошибку природы.

– Что ты вечно красуешься перед зеркалом? – фыркала Кира, когда Элен вновь занимала место перед огромным зеркалом, больше каждой девочки.

– Я хочу, чтобы меня забрали приемные родители, – отвечала Элен.

И тогда Кира рассказывала страшилки, пугая все присутствовавших. То о кипящем котле, в котором варят кости детей. То о побоях и ремне, которым приемные родители любили хлестать детишек. То о рабстве, когда дети заменяли горничных, прислуживая по дому. А то и о кабале, когда детей отдавали за долги бандитам. Те глумились и потешались над теми, кто не мог дать сдачи.

Одно Мишель уяснила: с приемными родителями опасно вести диалоги. Потому она даже думать не смела о том, чтобы выбраться из детского дома.

К ней приходила семья только однажды. Девушка с конопушками и долговязый рыжий парень хотели взять ее к себе. Но, помня о рассказах Киры, Мишель забилась в истерике, и приемные родители отказались брать «капризного и чересчур громкого ребенка».

Когда Мишель исполнилось четырнадцать, их с Кирой поселили на последний этаж, где жили взрослые ребята. «Липпи» часто болела, и почти не жила в детском доме. А когда привозили, то выглядела она просто ужасно. Элен покончила с собой, оказавшись никому не нужной, в возрасте тринадцати лет.

– Нам нужно научиться выживать, – произнесла как-то раз Кира. – Я видела, как повариха избивала Элен, и из-за этого она покончила с собой.

Детские годы выдались голодными, когда Мишель считала за счастье впиваться в крысиную тушку. Она даже научилась не слышать писка зверька. Пока Кира не показала, как сворачивать голову, избавляя животинку от мучений.

Подростковые годы оказались борьбой за выживание. Мальчишки часто наведывались на женскую половину. Агрессивные, злобные, хмурые, они часто устраивали потасовки. Таскали за волосы девчонок, порой выдирали клочья волос. Взрослые награждали победителей ужином, поощряя такое поведение.

В пятнадцать лет Мишель поняла, почему. Она и до этого ходила на занятия, но как-то неохотно. Только чтобы забыться, отдохнуть от зловонных коридоров и обрыдлых рож мальчиков и взрослых. Она не помнила, что за день это был, зато запомнила погоду. Наверное, впервые тогда солнце проникло сквозь мутные окна.

Мишель увидела сообщение о призыве в армию. Цветастый плакат, рассказывавший о преимуществах службы в армии. Рядом красовалась бледная бумажка. Требовались бойцы для ринга, девушки и юноши. Но среди всех этих жестоких развлечений Мишель нашла и нечто обнадеживающее. Приглашение обучиться в университет. Квота была маленькой, желающих много. Конкурс – огромнейший. Зато можно было покинуть ненавистные стены уже через два года…

– И ты планируешь выйти отсюда? Запомни, отсюда мы можем выйти, только став игрушками богатых чуваков, – хохотнула Кира.

Она уже наносила густые тени и красила глаза черной тушью. Соседка смирилась с будущим, в котором она окажется лишь пустой игрушкой в постели какого-нибудь богача. Мишель же решила во что бы то ни стало избежать такой участи.

Ее по-прежнему донимали, но она ввязывалась в драки все реже. Предпочитала давать сдачи, только если совсем зарывались. Драки отнимали немало времени. А его было в обрез.

Каждую ночь Мишель запиралась в библиотеке и учила, учила…

Ей предстояло определиться с направлением. Русский язык давался хорошо, логика и обществознание – тоже неплохо. Технические науки прошли мимо, а даты по истории часто путались в голове. Экономика и вовсе оказалась темным лесом, ибо в детском доме царил коммунизм. Каждому давали еду, пусть и отвратительного качества. И не было различий. Даже если будешь хорошо драться или учиться – лучше в тарелку не нальют. Не к чему стремиться.

Поняв сильные стороны, Мишель ударилась с головой в учебу. Уже через год она стала лучшей ученицей детского дома. Беда была в том, что детских домов по всей стране было немало.

В те же пятнадцать лет Мишель увидела чудо. Огнедышащего парня, которого постоянно задевал один из местных придурков – Саймон. В то злополучное утро Саймон стал обугленной кучкой. А огнедышащий парень рвал и метал, пока его не усыпили. Следом его увезли из приюта, и больше никто о нем не слышал.

– Поговаривают, обладающих способностями лечат и отпускают жить в нормальное общество. Их ценят, им дают неплохую работу, – сообщила последний слух Кира. – Вот бы и мне открыть в себе какую-нибудь силу…

Иногда Мишель оставалась в комнате, и они пытались придумать что-нибудь интересное. То пытались поднять в воздух предметы, то пальцем зажигать свечи. Было весело, но безрезультатно. Будущая Избранная тогда не знала, что способна красть чужую способность.

И оставалась одна учеба. Из-за которой Мишель совсем забыла о подруге. Потому как-то раз, когда пришла после ночной зубрежки, то застала Киру рыдающей в постели. На ней было длинное платье до пят, а длинные волосы были красиво собраны на затылке. И ее кто-то обидел.

– Взрослые, – подруга содрогалась от рыданий, – это все они со мной сделали. Испортили меня. Трогали везде, где только можно.

Мишель прижала ее к себе. Гладила по вздрагивавшей спине. И не знала, чем еще могла помочь подруге.

– А давай… давай отомстим им? – как-то зловеще произнесла Кира. Взгляд ее казался полубезумным, ведь в полутьме ее очи блестели, словно сталь.

Мишель испугалась. Бить мальчишек – это одно. Нападать на охрану и сотрудников – совсем другое. Могут ведь и покалечить. И лекарствами напичкать. Будет потом пена с уголка рта свисать, а речь станет несвязной. Такое уже случалось с одним мальчиком, который каким-то чудом украл нож, а потом воткнул в шею охранника. В полубессознательном состоянии его увезли из приюта, но лицо врезалось в память. Безвольное, слюнявое, отрешенное.

– Давай покажем, что мы не такие уж красивые? Что мы пацаны в юбках. Что скажешь, а? – от горящего взгляда подруги становилось не по себе.

Но Мишель согласилась. Так она обкорнала себя до линии подбородка, а челку отстригла ровно над бровями. И проделала то же самое с Кирой.

Впрочем, довольно скоро ребячество закончилось. И Кира закрутила роман с одним из парней. В один из вечеров она заявилась к Мишель, читавшей учебник по логике. Подруга же попросила о кое-чем не вполне логичном.

– Миш, я совсем не умею целоваться, – всплеснула руками Кира. – А у меня свидание намечается. Пожалуйста, помоги мне потренироваться.

– Ладно, – пожала плечами Мишель. – Что ты от меня хочешь?

– Побудешь… ну… моим парнем?

Все это выглядело таким непонятным. Но Мишель прекрасно помнила, как отложила в сторону учебник. Она хотела казаться равнодушной, но ей с трудом удалось подавить волнение.

Кира притянула лицо подруги к себе и накрыла ее губы своими. И так несколько раз, пока подруга не попробовала высунуть язык. Мишель сочла это непристойным, но решила и дальше помогать Кире, приоткрыв рот. И когда их языки соприкоснулись, Кира ненадолго отстранилась, улыбаясь от уха до уха. И тут уже Мишель накрыла ее губы своими, сливаясь в поцелуе, прикрыв глаза. Лишь когда Кира стала поднимать ее свитер, Мишель опомнилась и отстранилась.

– Мы немного увлеклись, – смущенно пробормотала будущая студентка.

– Прости, – смущенно произнесла Кира. А затем собрала вещи и выскользнула в коридор.

Той ночью она так и не пришла, а наутро поблагодарила за урок. У нее все получилось.

Как и у Мишель, сдавшей экзамены на высокие баллы. Она поступила в престижный Авалонский университет и получила комнату в общежитии. Одноместную. Обняв Киру на прощание, не испытывая ни капли сожаления, Мишель покинула равнодушные стены, в которые почти не заглядывало солнце.

Авалон поразил блеском крыш и дымящими трубами. Пар, всюду пар. А еще – куча дирижаблей и паромобилей. Улицы просто кишели ими. А еще у Мишель появилась свобода. Она порой выходила в город, гуляла, смотрела на запрятанную за изгородь природу. Немало времени проводила за книжками.

А еще у нее появился любимый преподаватель. Очень умный мужчина, уверенный в себе и знаниях, которыми делился со студентами. Увы, мало кто его слушал по-настоящему, вдумчиво, пытаясь разобраться в смысле произнесенных фраз.

Мишель помнила, как познакомилась с «Миднайтером». Она стояла в очереди в столовой. Очередь двигалась медленно, студенты и преподаватели переступали с ноги на ногу, ожидая возможности сделать заказ.

– Мне не нравятся современные отношения. Этот мир, в котором ты боишься потерять только одного человека – того, который стоит впереди тебя в очереди, – произнес мужчина, стоявший за Мишель. Она развернулась и столкнулась с его лукавой улыбкой, тут же запавшей в душу.

Так Миша познакомилась с замечательным преподавателем. Он учил логике и ораторскому мастерству. Да, он был в какой-то степени теоретиком. Но он не отрывался от практики, не витал в облаках. Он рассказывал о заумных вещах будничным тоном и не старался удивить публику витиеватым слогом. Но самое главное, что дал Дэн – науку понимать. Он просил в первую очередь думать, а потом делать.

– Так вы избежите если не всех проблем, то многих, – любил повторять «Миднайтер».

На кафедре он часто вертел Часы Судного Дня. Говорил, что люди все время спешат, и ход секундных стрелок для них становится не таким важным. Потом под расстрел идут минуты. От часов отмахиваются уж совсем небрежно. И тогда наступает катастрофа.

– Каждый миг по-своему ценен. Но ты можешь понять это лишь в момент переживания, – объяснял простую логическую цепочку Дэн на обыденном примере. И Миша понимала, жадно ловила каждое слово, подробно конспектировала лекции, стараясь уловить течение мудрости.

Но на семинарах царила еще более веселая атмосфера. «Миднайтер» относился к студентам панибратски, опускаясь до их уровня. Мишель не одобряла такого подхода, считая, что таким образом учитель подрывает авторитет. Но он и не хотел казаться кем-то высшим, наделенным властью и правом наказывать.

– Сегодня я вам расскажу о борьбе полов, – как-то раз Дэн начал занятие с весьма щекотливой темы.

– Докажете, что следуя логике, все бабы – дуры? – заржал один из парней, сидевших на задней парте.

– Нет, что мужики – козлы, – прошипела блондинка с нарощенными бровями, чей папа владел парой заводов в Авалоне.

– О, нет. Я просто расскажу о том, что ущемление часто является не более чем фантазией воспаленного мозга, – ухмыльнулся Дэн. – Итак, возьмем банальную ситуацию. Семья. У пары родилось двое детей. Один из них – мальчик. Какова вероятность, что второй ребенок – тоже мальчик?

– Пятьдесят на пятьдесят, – безапелляционно заявила блондинка.

Мишель пробуравила ее недовольным взглядом. Вечно лезут такие… Но что-то в ее словах было такое, логичное, чего даже не скажешь по глупой мордашке.

– Верно, – кивнул Дэн. – Клэр продемонстрировала нам пример из логики. Хорошо. Но вот давайте чуть углубимся в частности. У нас какие могут быть варианты? Двое братьев, брат и сестра. Но может быть старший брат и младшая сестра, и наоборот. Сколько получилось вариантов?

– Три, – вырвалось у Мишель.

– В точку. Соответственно, шанс, что второй ребенок у пары мальчик, равен одному из трех. И это тоже логично.