Текст книги "Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Женщине жить с нелюбимым и грубым человеком – хуже быть не может.

– Саша, а как тебе кажется… – начала Женя, решив перевести разговор на другое. И тут из гостиной раздался голос матери.

– Евгения, иди сюда!

Женя посмотрела на Сашу. Ничего хорошего такой тон не предвещал.

Она вошла в гостиную и поняла, что ее худшие опасения оправдались.

– Евгения, что это мне рассказали про какую-то Аврору? – произнесла Серафима Афанасьевна, глядя на нее в упор своими застекленными глазами. – Нелли сейчас сказала мне, что ты появлялась в издательстве, где служит ее знакомый. Как ты посмела это сделать?

***

Женя почувствовала за спиной присутствие Саши. Та вошла и остановилась, прислонившись к косяку, молча сочувствуя ей.

“Ах, хоть бы ты ушла! Как я буду при тебе ругаться с матерью!..”

– Что значит – как посмела? – переспросила Женя, стараясь не отводить глаз от сердитого материнского лица. – Что в этом предосудительного?

– Как – что предосудительного!

Серафима Афанасьевна резко встала. Обеими руками пригладила волосы, высоко поднятые от ушей.

– Ты моя дочь, Прозорова! Ты девица! – негодующе сказала она. – И ты пишешь… какие-то неприличные истории, один бог знает где их черпаешь – в своей праздной испорченной голове!..

– Сима, – начала встревоженно Нелли Георгиевна. Госпожа Прозорова махнула на нее рукой.

– Помолчи, Неля!

– Кто тебе сказал, что я пишу неприличные истории? – спросила Женя.

Ей было жутко, немного стыдно и вместе с этим забавно слушать мать – Женя уже давно перестала стыдиться своего писания.

– Да вот… Нелли сказала, – Серафима Афанасьевна кивнула на хозяйку. Она вдруг остановилась и прикрыла глаза.

Серафима Афанасьевна покраснела; она собиралась с силами, чтобы докончить.

– Ей Филипп Андреевич сказал, что к ним поступила… игривая история. Эротический рассказ, сочинение госпожи Прозоровой, пишущей под псевдонимом “Аврора”, – Серафима Афанасьевна мучительно, с придыханиями выговорила эти слова.

Женя продолжала прямо смотреть матери в лицо. Писатель не может стыдиться себя, какого бы пола, семейного положения и возраста он ни был.

– Мама, я не писала ничего неприличного, – ровным голосом сказала она.

Нет, не писала! Женя уже давно оправдала про себя каждую свою строчку. Пусть даже… некоторые ханжи и сочли бы ее за такое сочинение бесстыжей.

Этим ответом было что-то переломлено.

Серафима Афанасьевна – с красными пятнами на щеках, со вздрагивающими строгими губами – несколько мгновений смотрела в глаза дочери. Потом сделала к ней несколько легких шагов и дважды ударила Женю по лицу.

Тыльной стороной ладони, легко, по каждой щеке – так что даже больно не было, только горячо. Женя ощутила запах материнских духов, пронесшийся мимо ее носа.

– Серафима, голубушка! – воскликнула Нелли Георгиевна, совершенно потерявшаяся при виде этого наказания. – Женя!..

Женя прижала ладони к горящим щекам. Мать возвышалась над нею недрогнувшей Немезидой – и, по-видимому, вдобавок к своему поступку еще ждала от дочери извинений.

– Я тебе этого никогда не прощу, – пробормотала Женя, чувствуя себя такой униженной, словно ее ославили “бесстыжей” на весь город. Нет, даже если бы Василий и вправду натешился с нею, а потом бросил на позор, Женя и то не была бы так унижена. Василий, по крайней мере, воздавал должное Жениным достоинствам…

– Это я тебе этого никогда не прощу, – цедя слова, сказала Серафима Афанасьевна. – Разве мы затем растили тебя, чтобы ты вот так нас осрамила? Я тебя под замок посажу!

– Сима, – снова сказала Нелли Георгиевна.

Серафима Афанасьевна яростно повернулась к ней, словно госпожа Виргинская отвлекла вражеский огонь с Жени на себя.

– Неля! Вот ты скажи, разве это не возмутительный поступок? И что теперь делать?

– Сима, я не читала этого рассказа, не могу судить, – ответила госпожа Виргинская. Она снова приобрела вид королевы, доброй, но слегка возмущенной поведением подруги – сама она, без сомнений, никогда не давала своим красивым царственным детям пощечин, даже мысли такой не могло бы возникнуть.

– Вот если бы я увидела этот рассказ напечатанным, – произнесла Нелли Георгиевна и взглянула на Женю словно бы с некоторым лукавством.

Женя в другой момент обрадовалась бы ее поддержке, но сейчас была только раздосадована. Разве госпожа Виргинская не понимает, что этим только еще больше настроила мать против нее? Хотя Нелли Георгиевне, наверное, и много дела нет, у нее свои дети.

– Никогда этого не будет! Слава богу, еще не поздно, – заявила Серафима Афанасьевна, вздернув дрожащий подбородок. – Я сама поеду в редакцию и добьюсь отмены публикации! Если это сочинение и вправду принято!

Она взглянула на дочь.

– Ты слышала, Евгения?

Женя кивнула.

Ее просто мутило. Какое право ее мать имеет так с ней поступать? Какое право?..

– Поехали домой, – заявила Серафима Афанасьевна. – Я немедленно займусь этим делом!

– Сима, останьтесь хотя бы на чай, – мягко вмешалась тут госпожа Виргинская. – Я поговорю с Женей, мы ведь почти не виделись в лицо. Мне очень интересно знать, как она живет.

– Ну… хорошо, – уступила Серафима Афанасьевна.

Она достала из потайного кармашка отороченный кружевом платок, промокнула лоб. Погрозила пальцем дочери. А та посмотрела поверх угрожающей руки на хозяйку дома – госпожа Виргинская улыбнулась ей и подмигнула.

Она как будто рассчитывала “выгадать время” для Жени!

Напрасно, все напрасно. В любом случае, повесть далеко еще не готова к печати – а значит, Серафима Афанасьевна обязательно успеет.

Хозяева и гости сели пить чай, но беседы почти не получилось. Госпожа Виргинская, деликатно обходя тему сочинительства, попыталась навести разговор на Жениных поклонников, но после нескольких резких реплик обеих Прозоровых – у Жени, в ответ на замечание матери, огрызнуться вышло ненарочно – беседа совсем увяла. Нелли Георгиевна и Саша пытались выражать Жене сочувствие взглядами, но от этого стало только хуже.

Наконец удерживать гостей стало нечем. Серафима Афанасьевна решительно встала и оправила пышную юбку.

– Ну, мы пойдем, Неля, – с искусственной бодростью и любезностью заявила она. – Спасибо тебе за угощение, за прием, очень рада, что у вас все так безоблачно!

Госпожа Прозорова бросила уничтожающий взгляд на Женю. Потом посмотрела на Сашу и улыбнулась.

– До свидания, Александра.

Саша взглянула на нее очень неодобрительно, и Серафима Афанасьевна нахмурилась. Неужели она думала, что Саше понравится, как унизили ее подругу!

– До свидания, Серафима Афанасьевна, – холодно сказала она. Женя в этот миг гордилась Сашей и благодарила ее про себя.

Прозоровы оделись под присмотром хозяйки, потом она отворила дверь и подарила им на прощанье еще одну свою улыбку.

– Желаю удачи, – сказала госпожа Виргинская. Сказала непонятно кому, но посмотрела после этого на Женю.

До самого дома мать и дочь молчали, сидя на скамеечке в повозке. Места было достаточно, но они все равно тяготились близостью, каждая стремясь отодвинуться как можно дальше в свой угол. А может, это только Женя стремилась. Мать сидела прямо, точно изваяние, и глядела перед собой вдовьим гордо-страдающим взглядом.

– Отправляйся в свою комнату, и чтобы носа не смела высунуть, – приказала Серафима Афанасьевна дочери, как только они оказались дома.

Женя молча села прямо на пол в прихожей.

Серафима Афанасьевна несколько мгновений смотрела на нее сверху вниз – дескать, что это еще за новая выходка? – потом хмыкнула и отправилась к себе. Душистая юбка ее хлестнула сидящую Женю по лицу.

Девушка зажмурилась, чувствуя, как к глазам горячо подступают слезы; она стала хватать ртом воздух, как всегда, когда готовилась заплакать… и вдруг перестала.

Женя встала, сбила с одежды капли: снег, который они с матерью принесли ботинками, уже растаял. Потом Женя одернула юбку, промокшую до самых панталон, и обругала себя за ребячество.

Еще посмотрим, чья возьмет, мадам Прозорова! У вас достойный противник!

Женя закрыла глаза и увидела лицо Василия. Она улыбнулась, представив, как потемнеет его взгляд, когда в редакцию ворвется ее разъяренная родительница и попытается его атаковать.

Хотя даже Серафима Афанасьевна не решится “ворваться” во владения Василия Морозова.

***

– Чем могу быть полезен, сударыня? – спросил Василий, вставая навстречу Серафиме Афанасьевне.

Удивление в его глазах уже сменилось холодным достоинством. Конечно, он понял, по какой причине сюда явилась эта дама и чего будет требовать.

– Я по личному делу, – слегка задыхаясь от возбуждения и гнева, сказала Серафима Афанасьевна.

– Могу ли я попросить вас выйти, господа? – спросила мадам Прозорова, оглядывая редакцию. – Это очень деликатный вопрос! Прошу вас, имейте уважение!

Сидящие в кабинете переглянулись, кто-то что-то шепнул соседу, но просьбу дамы выполнили. Весь состав редакции поднялся из-за столов и покинул кабинет, оставив “интересную пару” наедине. Своим поступком Серафима Афанасьевна сразу необыкновенно возбудила их любопытство. Василий Морозов возбуждал любопытство всех, кто имел с ним соприкосновение. А уж теперь было, было отчего удивиться и на что посмотреть.

Не все коллеги Василия Морозова были так воспитаны, чтобы отойти от кабинета подальше.

Серафима Афанасьевна уже села, не дожидаясь предложения. Она обмахивалась платком. Василий участливо ждал, глядя на нее – будь госпожа Прозорова чуть повнимательней, она разглядела бы за этим учтивым выражением искру насмешки, иногда мелькавшую в темных глазах.

– Господин Морозов, я пришла требовать отмены публикации сочинения моей дочери, – наконец проговорила госпожа Прозорова, понизив голос. – Оно позорит наше честное имя. Я не… Я никогда не думала, что у меня родится такая дочь. Это просто…

– Вы читали это сочинение, мадам? – прервал ее Василий.

Госпожа Прозорова посмотрела на него с удивлением.

– Нет, конечно.

Василий Морозов чуть отклонился назад. Вид его стал высокомерным, словно он этим незаметным движением надел на себя броню.

– Так на каком же основании вы утверждаете, что оно позорно?

– Я знаю Евгению, – изумленно ответила Серафима Афанасьевна. – Что она могла написать?

От нее еще требовали каких-то объяснений!

И тут Василий Морозов встал.

И тут произошло нечто необычайное.

* Конечно, имеется в виду институт благородных девиц – наиболее престижным считался Смольный.

========== Глава 17 ==========

Серафима Афанасьевна ахнула и вжалась в кресло. Ей показалось в этот миг, что она попала в страшный сон. Как иногда реальность кажется нам неверной, ускользающей от чувств.

Василий Морозов раздвоился – вернее, от разгневанного молодого человека, стоявшего за столом, отделился белый его двойник. Это происходило постепенно. Серафиме Афанасьевне, смотревшей на Василия вытаращив глаза, представилось, будто вначале изо рта и откуда-то из-за ворота одежды редактора выплыли плотные белые облачка… или выползли, как белая кисея. Из них сформировалось лицо, потом стали выступать шея и плечи…

Медиум сел на стул. Не будь под ним стула, Василий свалился бы под стол в обмороке, не только от крайнего удивления из-за того, что он творил, но и от истощения.

– Господи, господи ты мой, – прошептала Серафима Афанасьевна.

Она подняла руку и осенила себя крестным знамением. Кто-то в коридоре тихонько простонал от ужаса. И было отчего.

Фантом достиг роста медиума, а потом превзошел его ростом, вознесшись головою чуть не под самый потолок. Теперь он обрел натуральные цвета – это был Василий Морозов, только выше его на аршин*. Он сделал шаг к Серафиме Афанасьевне.

Женщина закрыла глаза и обмякла в кресле. Это положение могло бы быть почти комичным, если бы не было так страшно – напротив нее, без чувств, точно так же свесился со стула медиум.*

Ни он, ни его посетительница не увидели вспышки, ярко осветившей комнату.

***

Фотографический аппарат Григория Менделя, с которым он неустанно подкарауливал свою жертву, сегодня оказался при нем, к его полному торжеству. Но более одной фотографии сделать не удалось. Фантом, произведенный Василием, не вынес света* и разрушился почти мгновенно. Он распался, как сахарная башня или гипсовая статуя: ввалился нос, лоб, потом он переломился посредине и обвалился на пол.

А потом словно растаял.

Василий Морозов еще несколько мгновений был в том же, казалось, полумертвом состоянии, потом одна рука его шевельнулась. Он открыл полные недоумения глаза и приподнялся.

– Что случилось?

Серафима Афанасьевна все так же лежала напротив него в кресле.

– Мадам!..

Василий хотел встать, но колени задрожали. Он чувствовал себя так, точно получил сотрясение всего организма.

И тут Серафима Афанасьевна очнулась. Она вскрикнула и вжалась в кресло при виде Василия, который сделал к ней движение.

– Не подходите!..

– Послушайте, – начал Василий, не зная, что может ей сказать. Его бы кто успокоил сейчас! Медиум перевел взгляд на дверь и увидел несколько потрясенных физиономий. Менделя среди них уже не было.

– Василий Исаевич! – воскликнул второй редактор, когда Василий встретился с ним взглядом. – Это поразительно! Как вы это сделали?

– Василий Исаевич медиум, – благоговейно сказал кто-то третий среди общего молчания. – Господа, это же исторический момент!

Говоривший протиснулся в дверь – остальные не решались двинуться ни вперед, ни назад, боясь приблизиться к Василию и одновременно боясь потерять его из виду.

– Милостивый государь, вы наш российский Юм*, наше национальное достояние! Как же вы это скрывали? – произнес в восторге этот смельчак – средних лет толстячок, как только что выяснилось, спирит. – Почему вы не устраиваете сеансов? Кому, как не вам, это делать!

Василий посмотрел на своего почитателя так, точно ему нанесли кровное оскорбление.

– Я не верю в спиритизм, – глухо сказал он. – Оставьте меня в покое!

Он вдруг с коротким стоном уронил голову на руку – почувствовал, видно, что уж теперь-то его не оставят в покое. Из частного лица он превратился в ходячее чудо.

– Василий Исаевич, но это же просто безумие, – сказал растерянный и огорченный спирит.

Темноволосая голова, лежавшая на локте, не шевельнулась.

– Сударь, вам бы пойти к доктору, – крикнул кто-то снаружи. Этот человек не очень хорошо рассмотрел, из-за чего вся шумиха, и понял только, что что-то неладно с редактором.

– Доктора Василию Исаевичу! Проводите его, кто-нибудь! – подхватил второй редактор. – Я сам, господа!

Он решительно протиснулся в кабинет, раздвинув остальных. Впрочем, теперь уже любопытствующие, осаждавшие дверь, подались назад, поняв, что сеанс окончен.

– Василий Исаевич, вставайте, голубчик, – редактор бережно поднял своего коллегу под локоть. – Вам нужно временное освобождение от работы! Медицинское свидетельство о болезни! Вы же совсем плохи!

Спирит, все еще остававшийся в кабинете, поддержал Василия с другой стороны. Василий не сопротивлялся – он был бледен, его пошатывало, и он невольно опирался на сочувствующих сотрудников. О Серафиме Афанасьевне, все еще находившейся в кабинете, все забыли. Она и сама не помнила, где находится – только в ужасе, растеряв все мысли, отошла в угол и безмолвно следила за сменой событий.

На пороге Василий Морозов вдруг сердито высвободился, точно очнувшись.

– Господа, ничего не нужно! Я вполне здоров!

– Нет, нет, вам нужно к доктору, – сказал теперь спирит. Ему явно не хотелось расставаться со своим чудотворцем. – Я сам вас провожу! Господа, не беспокойтесь, я позабочусь о Василии Исаевиче!

Бедный Василий произнес про себя проклятие. Но сопротивляться сейчас не было никакой возможности. Он знал, что буря разразилась – и что он против нее не выстоит. Он был только маленький человек, которого избрали своим орудием грозные силы.

И он был действительно великий человек. Один из тысяч, удостоенных этого звания, и один из тысяч достойный его.

Серафима Афанасьевна тихонько вышла следом за толпой, увязавшейся за Василием. Впрочем, довольно скоро толпа рассеялась по кабинетам; но гудение голосов не смолкало. Этот случай будет у всех на устах еще очень, очень долгое время. Быть может, эта история переживет самого медиума.

***

“Юм или не Юм? Вот в чем вопрос!

В редакции издательства “Пегас” в два часа дня восьмого числа сего месяца произошел необыкновенный случай. Служащие издательства, все как один, наблюдали явление, противоречащее всем законам природы!

Редактор издательства В.И.Морозов во время разговора с посетительницей самопроизвольно устроил для своих сослуживцев спиритический сеанс, подобно какому-нибудь английскому Юму. Очевидцы утверждают, что Морозов обмяк на стуле, будто в обмороке, и от него отделилось словно бы белое облако, из которого и сформировался его телесный двойник. Он с угрожающим видом подступил к даме, с которой редактор только что беседовал о литературной карьере ее дочери, отчего сия дама также впала в бесчувствие. Как зловеще, господа!

Фантом был сфотографирован мною в таком виде, в каком представился всем свидетелям этого загадочного события. Свет, произведенный фотографическим аппаратом, воздействовал на фантом самым пагубным образом: он тут же растаял, подобно туману. Что же это было?

Тот вопрос, который каждый из достопочтенных читателей задает себе в эту минуту, я задаю себе сам. Не связан ли сей необыкновенный случай с дамой, находившейся около господина Морозова в тот час – а может, с ее юной дочерью, делающей первые робкие шаги на литературном поприще?

Вы во власти нетерпения, господа! Но вашему покорному слуге удалось узнать имя дочери: это некто Евгения Прозорова, девица, связанная с господином Морозовым узами дружбы и взявшая себе псевдоним “Аврора”. Вот она, таинственная муза! Вот страстный дух, вдохновивший нашего отечественного Юма! Торжествуйте, господа, нам открылась новая истина!

“Нет, нет, довольно с нас лжецов! Довольно дешевых фокусов!” – в негодовании воскликнете вы. Преклоняюсь перед проницательностью и здравостью суждения моих читателей. Невольный свидетель в высшей степени таинственного явления, я и сам в сомнениях: не есть ли это новый обман?

И какие отношения в действительности связывают юную писательницу Аврору с редактором “Пегаса”?

Оставайтесь же со мною в этом расследовании, а я остаюсь с вами. Вместе мы добьемся истины.

Г. Светоч”.

Ниже помещался крупный снимок фантома, справа от которого был виден лежащий в обмороке Василий Морозов. Серафима Афанасьевна в кадр не попала.

И фантом, и медиум получились нечетко – фантом чем-то напоминал фотографический дефект. Фотография выглядела значительно менее убедительной, чем само явление. Но читающая публика была в массе своей непритязательной и падкой на сладкое – такие вот новости.

Эта статья появилась на первой странице “Русского слова”* на другой день после замечательного явления. Газету расхватали, как горячие пирожки. Таинственный журналист “Г. Светоч” стал известен половине города.

Василий Морозов – тоже.

Своим знакомым, родственникам и друзьям Василий Морозов стал известен вторично – теперь уже в новом качестве. В дверь дома Морозовых уже в день выхода статьи позвонили не менее десяти раз.

“Василий не принимает! Он болен!” – снова и снова с яростью выкрикивала через дверь его бедная жена, охранявшая покой Василия – после чего возвращалась к страждущему мужу, которого ввиду его состояния освободили от работы. Но и Лидия понимала, что Василий недолго сможет так аристократически “не принимать”.

Несмотря на то, что он был и в самом деле болен.

***

Вечером этого дня в дверь дома Прозоровых тоже раздался звонок.

Открыла Женя. Мать ее после пережитого страха лежала с компрессом на голове, и ей было уже не до того, чтобы следить за блудной дочерью.

– Игорь Исаевич?

Брат Василия молча протянул девушке свежую газету. Женя все это время была около матери и не слышала, что Василий за прошедшие сутки приобрел такую славу: однако она почти не удивилась. Только сердце болезненно екнуло, когда она увидела свое имя в статье.

– Что, Игорь Исаевич? – спросила Женя. Она проглядела заметку и посмотрела Игорю в глаза. – Да вы проходите в дом! – спохватилась она.

Старший Морозов не двигался с места. Он глядел на нее со странным выражением – со смесью изумления, восхищения и горечи.

– Вы знали, Евгения Романовна?

Она кивнула.

– А вы?

Игорь шагнул вперед, медленно, словно бы устало. Вошел, и Женя закрыла дверь.

– Нет, – сказал он. – Я ничего не знал.

Приник к косяку, прикрыв глаза и заслонившись ладонью. И этот жест, и сам он так были похожи на Василия, что у Жени захватило дух.

– Мадемуазель, вы не откажетесь выйти со мной на прогулку? Я не представлен вашим родителям. Может быть, вы представите меня сейчас?

Женя попятилась.

– Что?..

В этих серо-голубых глазах было что-то такое знакомое. То же чувство, что и в глазах Василия, хотя и более северное, приглушенное. И, конечно, Игорь жаждал узнать от Жени то, чего сам не знал о брате.

– Хорошо, снимите калоши и пройдите в гостиную. Я позову маму, – решилась наконец Женя.

– Мама! – крикнула она, проведя с собою своего аристократического гостя. – Мама, пришел Игорь Исаевич Морозов, брат Василия! Можно ли мне выйти с ним на прогулку?

Мать все еще лежала с обложенной компрессами головой – и так и не потрудилась встать, услышав о том, кто пришел.

– Да хоть с самим дьяволом, – донеслось до Жени и Игоря с дивана.

Женя виновато и сконфуженно посмотрела на гостя, а тот понимающе склонил голову. Нахмурившись, показал на заметку в газете, которую Женя так и не выпустила из рук. После этого Женя попросила Игоря Морозова подождать в прихожей, пока она оденется.

Идя на свидание, при каких бы то ни было обстоятельствах, она хотела выглядеть как можно лучше.

Женя приготовилась быстро – ей так никто в этом и не помешал; потом спустилась к Игорю.

– Идемте, Игорь Исаевич.

Она открыла ему дверь, но он не вышел – сперва пропустил ее. Вышел следом, и Женя заперла дверь. Вопросительно уставилась на своего спутника.

– Идемте куда-нибудь, где можно поговорить в тепле, – сказал он. – Я надеюсь на долгий разговор, Евгения Романовна.

***

Женя и Игорь некоторое время шли молча. Игорь теперь был мрачен и отстранен – а может, и нет: казалось, он напряженно думает под этой маской безразличия, ищет выражения своим чувствам и не может найти. Женя про себя задумалась, каковы его религиозные чувства. И насколько Игорь Морозов был потрясен, узнав, что его брат – медиум…

– Евгения Романовна, эти… явления действительно начались из-за вас? – спросил наконец Игорь.

Он смотрел на нее теперь пытливо. Как будто пытался “добыть” что-то из нее, по выражению кого-то из классиков.

– Да, я так думаю, – честно ответила Женя. – А вы ведь, кажется, хотели отвести меня в тепло? Чтобы мы горло не простудили?

Игорь словно споткнулся на какой-то своей мысли; он неловко ступил, покачнувшись, и рассмеялся.

– А вы непросты, Евгения. Признаться, я всегда думал, что вы… то есть все вы, спириты… занимаетесь обманом. Быть может, некоторые поэтические натуры обманывают также и себя. Вы же знаете, как легко сочинители принимают желаемое за действительное.

Женя оскорбленно подобралась. Игорь все так же пытливо смотрел на нее. Он с шуршанием сложил газету, которая теперь перешла в его руки.

– И я был почти убежден, что вот это… враки, – сказал Игорь, показав на заметку.

– А я думаю, что нет, – ответила Женя, возвращая ему такой же открытый взгляд. – Я думаю, что вы просто слишком умствуете, Игорь Исаевич, вы и вам подобные. Такие доказательства сверхчувственного, какие предоставляют нам спириты, кажутся вам вульгарными в своей простоте и смехотворными в своей материальности. Разве не так?

– А как еще я должен думать? – спросил в ответ Игорь. – Я поехал к брату, прочитав эту статью… я к вам сейчас от него, Евгения. Мне открыла его жена, в слезах… убитая. Сказала, что у сослуживцев Василия была коллективная галлюцинация, в результате чего Василий оскандалился на все учреждение, а сам он заболел. Сейчас у него горячка, был доктор и определил сильную внезапную простуду, а также нервное расстройство и расстройство других систем. Простите, это не для дамских ушей. Ну и как назвать такое? Чудом?

– Как он сказал? Коллективная галлюцинация? – переспросила Женя, которую прямо по ушам ударило это выражение. – Галлюцинация?..

– И газетная ложь, – сказал Игорь.

– А это тоже газетная ложь? – спросила Женя, ткнув пальцем в фотографию.

Игорь пожал плечами.

– Евгения Романовна, неужели я должен вам рассказывать, как легко произвести такой эффект? Этот фантом вполне может быть… да хоть куском накрахмаленной материи.

– Игорь Исаевич, вы изо всех сил сопротивляетесь самым очевидным выводам, – сказала Женя.

– Я просто хочу сохранить голову на плечах, – отозвался он, не глядя на нее.

– А помните ли, что говорится в Библии? То, что было сокрыто от мудрых и ученых, открылось младенцам, – заметила Женя.

Игорь махнул рукой.

– Евгения, сейчас мой брат приобрел самую печальную известность, – сурово сказал он; на высоком благородном лбу появились морщины. – Я не знаю, что за… проходимец сочинил о нем такую статью, что за Иуда работал с ним в редакции, но имя Морозовых сейчас треплет весь город. Как и ваше, – сказал он, бросив взгляд на девушку.

Женя с грустью улыбнулась.

– Игорь Исаевич, мне, как видите, мало что осталось скрывать… думаю, злые языки уже наплели о нас с Василием всякого. Поэтому я расскажу вам, что было между нами в действительности. Пусть уж лучше я, чем газета.

И она рассказала. Опустив совсем немного подробностей. Рассказывать это было почти как говорить о ком-то постороннем: наверное, то была привычка к сочинительству, привычка отстраняться от героев истории.

А может, Игорь сделался для нее своим, вторым Василием. Хотя Василием в такие минуты она смущалась безумно; Игорем же почему-то нет.

Женя закончила рассказ как раз тогда, когда впереди показалась вывеска какого-то кафе или ресторана. По-видимому, Игорь вел ее как раз туда. Если он все еще об этом помнил.

Девушка посмотрела на своего спутника – она чувствовала, что немного покраснела. Он тоже: Игорь не сводил с нее глаз. “Боже мой, неужели это такой целомудренный человек?” – подумала Женя.

– Верите ли вы мне? – спросила она.

– Не смею не верить, Евгения Романовна, – медленно сказал Игорь. Он, словно в великом удивлении, медленно проговаривал каждое слово.

Он замолчал на несколько мгновений.

– А письма эти у вас есть? – спросил молодой человек.

Конечно, он же еще совсем молод! Ему не больше тридцати!

– Одно, – тихо ответила Женя. – Второе у вашего брата. Вернее сказать, он его уничтожил сразу же, как получил.

Игорь кивнул.

– Я знал, – тихо сказал он.

– Что знали? Что Василий так поступит? – спросила Женя. – Или же знали, что он и вправду медиум?

Игорь молчал.

– Вы более готовы принять мои слова, чем показываете, – заметила девушка. – Знаете, Игорь Исаевич…

Она вдруг прижала руку к сердцу.

– Вот здесь я это чувствовала, – сказала Женя в волнении. – Вот здесь. Все время.

Игорь чуть улыбнулся.

– Вы писательница, – тихо сказал он.

Женя почувствовала обиду, но ничего не сказала. Игорь кивнул на вывеску кафе впереди.

– Вот обещанное место, – сказал он. – Кофейня, там всегда тепло, правда, это недешевое заведение…

– У меня есть деньги, – сухо сказала Женя.

Игорь рассмеялся.

– Не думайте обо мне так плохо, Евгения. Я вас угощаю, чем пожелаете. Я и так виноват: застудил вам горло.

Женя вдруг очень смутилась. Снова она вспомнила, что перед нею – молодой, полный сил мужчина. И, вероятно, полный страсти.

Он – Морозов…

Она для него – уже Евгения…

“Тебе это очень понравится, мама, – неожиданно насмешливо подумала Женя. – Да вот только теперь все зависит от меня”.

В кофейне, с каким-то русским названием, оказалось и вправду тепло. Уютно. И, что лучше всего, малолюдно.

– Сюда ходят какие-нибудь ваши знакомые? – с беспокойством спросила Женя, когда кавалер усадил ее за столик.

Он сел напротив.

– Даже если и ходят, что с того? – спросил Игорь. Ей показалось, что он задет ее словами. – Я вас фраппирую*?

Ох уж эти гордецы Морозовы!

– Скорее я должна вас фраппировать, – сказала Женя. – Я просто воплощение всех женских недостатков.

Она сама не знала, почему сказала это. Но с вызовом посмотрела в глаза Игорю. Он мягко улыбнулся.

И вдруг взял ее за руку.

– Как сказали в одном знаменитом романе Тургенева вашему тезке, – тихо произнес Игорь, – вы напрашиваетесь на любезность, Евгения Романовна… Но со мной вам это ни к чему.

Он поцеловал ей руку.

– Вы замечательная женщина. И роман ваш очень талантлив.

– Терпеть не могу Базарова, – сказала Женя. Скорее потому, что была слишком смущена.

Игорь засмеялся.

– Базаров бы вас тоже возненавидел, – сказал он. – Теперь Базаровы давно уже не редкость, теперь общество фраппируют спириты.

Тут их отвлек официант. Игорь предоставил Жене сделать заказ самой. Она, стесняясь, заказала только кофе с пирожным, и тогда Игорь последовал примеру дамы.

– Почему вы не заказали ужин? – спросил он. – Здесь хорошая кухня.

Женя опустила глаза.

– Игорь Исаевич, это просто неприлично, – сказала она.

– Неприлично, если я Игорь Исаевич, – тихо ответил ее кавалер.

Женя вздрогнула. Нет, встречи с мужчинами – это слишком волнующе, слишком опасно. Боже мой, куда он так спешит, прямо гонит лошадей!

– Игорь… Исаевич, на что вы намекаете? – спросила она.

– Я бы хотел чаще видеться с вами, – сказал Игорь Морозов. – И уже на других правах.

Такая прямота изумила и оскорбила ее.

– Так сразу? – спросила Женя.

Игорь опустил глаза. Он был заметно старше Василия, но так же привлекателен. И, несомненно, походил на него темпераментом.

– Евгения Романовна, я мог бы… ждать, кружить около вас, если бы вы были пансионеркой, а я мальчиком, – тихо сказал Игорь. – Но вы давно женщина. Я увидел это в вашем романе, в вашем образе мыслей. С вами ни к чему скрывать свои намерения.

– Вы осмеливаетесь так говорить потому, что я рассказала вам о Василии, – произнесла Женя, глядя на него исподлобья. – Вы считаете, что я… развращена!

– Я считаю, что вы женщина, – сказал Игорь. – И это лучший комплимент, который я могу сделать вам…

Он прервался.

– Так вы будете звать меня Игорем?

– Да, но пока только это, – резко сказала Женя.

Она все еще не могла прийти в себя.

– Игорь, я не могу понять, зачем я вам? Разве я красива? Разве равна вам по происхождению? Неужели вам до сих пор не встретилось лучшей женщины?

– Мне до сих пор не встретилось женщины, равной мне умственно и нравственно, – просто сказал Игорь. – И да – вы красивы, Евгения.

“У мужчин, наверное, какие-то другие глаза – вот уже и этот считает, что я хороша!”

Женя отвернулась, чтобы скрыть свое замешательство. Она была в таком смятении, что охотнее всего вскочила бы и убежала отсюда. В таких битвах она сражаться еще не умела!