Текст книги "Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Что?..

Игорь попятился, глядя на его светлость вытаращив глаза. Потом схватил в горсть свои прекрасные густые волосы, продолжая глядеть на князя с таким же выражением.

– У графини Шуваловой? Жены графа Шувалова?..

– Да, у Анны Николаевны Шуваловой, – сказал князь, пришедший в еще большее изумление при виде такого поведения. Чем Игорю Морозову не угодило это респектабельнейшее и знатнейшее семейство?

Игорь со стоном сел на скамейку. В этот миг ему казалось, что он все четыре месяца брака жил с чужой и враждебной женщиной.

Князь сел рядом, с выражением почтения и сочувствия.

– Игорь Исаевич, у вас какие-то личные счеты к Шуваловым? Простите, возможно, я по незнанию проявил бестактность…

Игорь рассмеялся, откинув голову. Князь с волнением пережидал, пока минует этот припадок, похожий на истерический.

– Ваша светлость, – успокоившись, сухо сказал Игорь. – Граф Шувалов четыре месяца назад застрелил на дуэли моего брата. Вам не кажется, что это может служить некоторым основанием для личной неприязни?

– Ах, вот как!

Князь взволнованно выхватил из кармана душистый батистовый платок и промокнул лоб и виски.

– Прошу простить меня… Я и подумать не мог…

Несколько мгновений молчали оба, каждый не находя слов и мыслей.

– Вашего брата? – вдруг, метнув взгляд на Игоря, воскликнул князь, точно под влиянием внезапного просветления. – Василия Исаевича Морозова? Медиума?

Он привстал, оперевшись на трость, с видом человека, которому вдруг приоткрылась дверь в иной мир.

Игорь вскочил, не в силах терпеть долее. Глаза его сверкали, губы подергивались. Руки он сжал в кулаки.

– Да, Василия Исаевича Морозова, – процедил осиротевший брат и муж. – Моего брата, из жизни которого весь город устроил балаган. Я так полагаю, не без участия вашей светлости и других владетельных особ. Бедному Василию не давали покоя с тех самых пор, как о нем вышла газетная статья, в которой его назвали медиумом. И вызов на дуэль был спровоцирован оскорблением из-за этой же статьи!

– А вы полагаете, что эта статья была целиком ложна? – спросил князь, когда Игорь замолчал. Он внимательно слушал его, но, казалось, только ждал для себя возможности заговорить. – Вы не наблюдали у вашего брата медиумических способностей? Евгения Романовна при нашей с нею встрече подтвердила, что Василий Исаевич был медиумом, и признала, что является убежденным спиритом…

Игорь рассмеялся.

– Цирк! Бродячий цирк!..

Князь побледнел. Это уже переходило за границы проявлений горя, которые мог себе позволить благородный человек.

– Игорь Исаевич, я человек, который отвечает за свои слова, – холодно сказал он, глядя на Игоря в упор своими черными глазами. – И таковой была, насколько мне представляется, ваша супруга. Мы придерживаемся спиритических воззрений, поскольку имеем возможность убедиться в их истинности. Мне удивительно, что человек, являющийся близким родственником величайшего медиума нашего времени, не подвергся его положительному влиянию.

– Положительному?..

Игорь сел снова – князь сел тоже, пристально глядя на него. Игорь засмеялся беззвучно и страшно, закрыв лицо руками, качая головой.

– Господа, вы положительно сходите с ума. Вот что в вас положительно, – смеясь, проговорил он. – Ваша светлость, в вашем высоком кругу никто не заболел психически в результате ваших изысканий? Ничуть этому не удивлюсь.

Игорь отнял ладони от покрасневшего лица и уставился в белое от гнева и потрясения лицо князя. Тот как раз и без помощи Игоря вспомнил о несчастной графине. Но то, что среди спиритов попалась душевнобольная женщина, не означает и не доказывает, что они все таковы!

– Да, Игорь Исаевич, недавно ее сиятельство графиню Шувалову поместили в психиатрическую лечебницу, – холодно сказал князь. – По-видимому, она была давно тяжело больна. Но это несчастье с такою же степенью вероятности могло произойти и без наших занятий.

– А вы высчитывали эту вероятность?

Игорь глубоко вздохнул, проведя ладонями по лицу. Он чувствовал себя полностью опустошенным. Ему сейчас хотелось только погрузиться в вечный сон, освободившись от сонма дураков, населяющих землю.

– Вы глупы, ваша светлость, – сказал он. – Ваше счастье, что вы этого не понимаете. Но это вас не оправдывает.

Князь стиснул набалдашник своей трости, его черные усы-стрелки задрожали.

– Вы… нарываетесь на дуэль, – проговорил он. – Не так ли?

Игорь усмехнулся.

– А хоть бы и так? Вам-то какая разница, господин спирит? По вашим представлениям, что жив человек, что мертв, все едино, поэтому для вас чужие жизни – игрушки… Это только мы со смертью теряем все.

Он посмотрел князю в глаза.

– Вы глубоко ошибаетесь, – сурово сказал тот. – Спириты полагают, что существование духа полностью определяется тем, какую жизнь человек вел на земле. Мы убеждены в существовании столь ужасной посмертной участи, в сравнении с которой вечное забвение – блаженство. В этом мы солидарны с христианской церковью. Но мы верим в прогресс, возможный для каждой души при ее неустанной работе над собою.

Игорь улыбался, слушая князя так, как слушал бы ребенка.

– Разве вы не согласны со мною в том, что без идеи души человеческое существование бессмысленно? – спросил князь.

– Нет, не согласен, – сказал Игорь. – Смысл жизни придают наши дети, наш вклад в прогресс человечества. Так было всегда. Это только вы, господа мечтатели, увлекаетесь странными для остальных вещами и возлагаете на них свои надежды.

Теперь терпеливо улыбался князь.

– Игорь Исаевич, я на своем веку поездил по свету, – сказал он. – Полагаю, что побольше вашего. Уверяю вас, что далеко не все люди таковы, как вы говорите, даже более того, такова меньшая их часть. У множества народов совершенно иные представления о времени, нежели у европейцев, они не желают никакого прогресса и даже не имеют о нем понятия. Общее у всех людей одно – сознание себя в вечности, желание утвердить себя в вечности.

Он помедлил. Свел свои красивые брови и потер переносицу.

– Я не буду драться с вами на дуэли, говорю вам прямо. Вы мне симпатичны и я вам очень сочувствую… и надеюсь…

– Ну уж нет, – сказал Игорь. – Не делайте дурака и из меня! Я никогда не стану спиритом!

– Я закрою глаза на ваш тон. Будем считать, что вы сохранили лицо – я понимаю ваши чувства, – холодно сказал князь. – Но я напомню вам, что у нас есть по крайней мере одно важное общее дело.

Игорь уставился на него во все глаза.

– Это какое же?

– Роман вашей жены, – сказал князь. – Роман, который она посвятила вашему брату и в котором изложила свои духовные воззрения. Ваш долг добиться его публикации – тем более, если вы верите, что это единственный след Евгении Романовны на земле.

Игорь рассмеялся.

– Вы не видите в своих словах парадокса? Если я верю, что посмертия не существует, то чего ради я буду добиваться публикации романа, в котором утверждается обратное?

– Ради Евгении Романовны, – сказал князь. – Предупреждаю: если вы не поможете мне в публикации ее романа, я займусь этим сам.

– По какому праву? – вырвалось у Игоря.

– По праву человека, принимавшего в вашей супруге участие, – холодно ответил князь. – По праву ее духовного брата. Вы никак не сможете помешать мне в этом.

– Это почему? – сказал Игорь.

– Потому что роман сейчас у Шуваловых, – ответил князь, вставая с места. – Бедная Анна Николаевна хотела взять публикацию на себя, но теперь из-за своей болезни не сможет этого сделать. Я добуду рукопись у графа… и даю вам слово, что роман Евгении Романовны увидит свет, – закончил он, пристально посмотрев на Игоря.

Его светлость не спеша оправил пиджак, смахнул невидимые пылинки с белого твердого воротничка. Казалось, князя совсем не заботит отношение Игоря к этому делу – а тот стоял и краснел с ощущением вмешательства в свою интимную семейную жизнь. И ведь Игорь действительно никак не смог бы воспрепятствовать князю в его предприятии. Какая ирония!

– Ваша светлость, я хотел бы заняться публикацией романа моей жены вместе с вами, – сухо сказал он. Прокашлялся и, побледнев, прибавил:

– Если вы позволите. Приношу извинения за свою резкость.

Князь улыбнулся – улыбка придала ему еще больший шарм. Он поклонился, притронувшись к шляпе.

– Извинения приняты. В таком случае, не будем медлить – если вам позволяет время, нанесем визит графу завтра же.

========== Глава 39 ==========

Князь предуведомил его сиятельство о визите от своего лица.

Неизвестно, подозревал ли что-нибудь граф – но он дал согласие принять князя Завадского в своем доме на другой день в шесть часов вечера. Его светлость был не такого калибра персоной, с которой можно не посчитаться.

Игорю послали на службу записку, в которой князь сообщал ему о согласии графа принять их. Он деликатно умолчал о том, что не упомянул Игоря в качестве своего спутника. Что ж, брат Василия Морозова мог бы догадаться об этом и сам.

Князь ожидал Игоря в своем экипаже. При появлении своего враждебно настроенного компаньона его светлость приоткрыл дверцу, взблеснувшую золотом фамильного герба.

– Садитесь.

Он не улыбался.

Игорь поместился на алом кожаном сиденье, нахмурив брови и сложив руки на груди.

– Что такое?

Он предчувствовал какую-то каверзу, и предчувствие его не обмануло.

– Игорь Исаевич, вам нежелательно сопровождать меня, – понизив голос, сказал князь. – Это будет недипломатично. Вы, надеюсь, не забыли, что ваши отношения с графом теперь вдвойне осложнены? Его жена в тяжелом состоянии, и в этом его сиятельство склонен усматривать вину вашего семейства. Едва ли он захочет слушать вас…

Игорь иронически улыбнулся.

– Почему же вы сказали об этом только сейчас?

Князь Завадский пожал плечами, едва заметно улыбнувшись в ответ.

– Вы едва ли стали бы слушать меня.

Игорь кивнул.

– Совершенно верно.

Он с шумным вздохом потер рукой в перчатке подбородок, подпертый высоким воротничком.

– Я не склонен сейчас к дипломатическому вилянию, – хмуро проговорил вдовец. – Если граф считает меня виновным в своем несчастии, я виню его втройне. Это будет трусостью – спрятаться за вашу спину, и я так не сделаю.

Князь усмехнулся.

– Вы смелый человек, Игорь Исаевич. Но сейчас в вас говорит не смелость, а отчаяние. Вы втайне надеетесь умереть от руки графа, поскольку вам не удалось умереть от моей, не так ли?

Игорь заслонился рукой от его проницательного взгляда.

– Трогайте, – сказал он сквозь зубы.

– Трогай! – звонко повелел князь; снаружи крикнули “Но!”, и раздалось цоканье копыт. Городские улицы поплыли мимо окон кареты.

Потом его светлость повернулся к Игорю и вполголоса, так же сурово, как его невольный помощник, сказал:

– Не надейтесь, я не допущу дуэли и на этот раз. Это донкихотство порою слишком дорого всем обходится. У вас ведь, кажется, есть еще близкие на земле?

– Да, ваша светлость, – неохотно ответил Игорь, не глядя на князя.

– Прошу обращаться ко мне “Виссарион Борисович”, – сказал тот, так же строго, без попыток фамильярничать. – Нам предстоит сотрудничать, Игорь Исаевич, так что излишние условности только затруднят дело.

– Как вам угодно, – безразлично сказал Игорь.

Его сейчас не волновало предсмертное произведение жены – волновала только честь своего семейства, двигало вперед только желание сохранить контроль над своей интимной жизнью. Хотя если роман его жены будет опубликован, ни о каких тайнах речи уже не пойдет…

Так думал князь Завадский, глядя на своего бледного хмурого спутника, который упорно молчал, что-то копя в себе.

Князь жалел его, этого благородного человека, подобного ему самому во всем – кроме взгляда на важнейшее, что могло быть в его жизни и жизни его близких: посмертие. В таких людях, как Игорь Морозов, воспитанное с детства благородство имело привкус отчаяния.

Князь однажды почти решился заговорить со своим спутником, но передумал. Сейчас не следовало отрывать его от его мыслей. О том, какой прием может ждать их в особняке графа Шувалова, Игорь Морозов знает и сам. Хотя, возможно, и не знает.

Игорь Морозов не видел, что случилось с женою графа… по вине его жены. Князь покачал головой и уткнулся лицом в ладонь. Какую боль все причиняют друг другу!

Когда карета остановилась, Игоря пришлось тронуть за рукав.

– Прибыли, – шепотом сказал князь. – Приготовьтесь, Игорь Исаевич.

Игорь дернулся и взглянул на него так, точно перед ним сидел сам граф Шувалов. Его светлость улыбнулся.

– Я вам не враг.

Игорь только сжал губы и, ничего не ответив, отвернулся. Князь отдал приказ въезжать в открытые ворота, чувствуя себя опекуном, приставленным к большому ребенку. Те, кто не знал положений спиритизма и оснований, на которых строилось это учение, были поистине подобны детям, как бы ни был солиден их возраст и образование!

Наконец экипаж остановился окончательно. Дверца распахнулась.

– Выходите, Игорь Исаевич.

Игорь молча выбрался из кареты.

Князь вышел следом, решив не обращать сейчас внимания на это демонстративное поведение. Им обоим в эту минуту никак не следовало размениваться на ссору, даже на взаимную неприязнь.

– Прошу вас, будьте благоразумны, – прошептал князь Игорю. Тот дернул головой.

– Прошу не беспокоиться, – отрывисто сказал вдовец.

Его светлость покачал головой, но промолчал. До парадной двери они дошли бок о бок, хотя Игорь все порывался выйти вперед, наверное, бессознательно. Однако перед самою дверью князь быстро заступил ему дорогу, и, таким образом, в конце концов все равно оказался первым.

Встретивший их дворецкий с глубоким почтением поклонился обоим господам. Игоря он даже не приметил как следует – князь Завадский сразу же и без усилий затмил его одним своим появлением.

– Здравствуй, Иван, – сказал его светлость с небольшой благосклонной улыбкой. – А что, его сиятельство сейчас у себя?

– Изволят… ожидать вас в кабинете.

Старый дворецкий кашлянул и снова согнулся в поклоне. А потом с каким-то изумлением взглянул на Игоря. Это был вышколенный слуга, но сейчас он отчего-то не совладал со своими чувствами – неужели узнал в Игоре Морозове брата своего брата? Или разом припомнил безумные события последних недель?

Князь с небрежной грацией бросил слуге свою шляпу; Игорь с некоторым опозданием тоже отдал ему свою.

Не обменявшись больше ни словом, мужчины быстрым шагом направились в кабинет хозяина.

Лакей открыл им почти бесшумно – тяжелая ореховая дверь только чуть скрипнула, повернувшись на петлях. Игорь сразу ощутил запах табачного дыма, растекавшийся по этому дому, видимо, преимущественно отсюда. Здесь было накурено так, что Игорю пришлось сделать усилие, чтобы не чихнуть.

Князь был невозмутим.

– Ваше сиятельство, позвольте представить вам моего спутника, Игоря Исаевича Морозова. Возможно, вы не представлены друг другу? Прошу простить меня – я не смог предуведомить вас о том, что появлюсь вместе с товарищем.

Стоявший у окна спиною к ним граф, который начал поворачиваться при этих словах, замер вполоборота к обоим визитерам.

Потом резко повернулся и уставился на Игоря так, как будто тот явился один.

– Какого черта?..

Он покраснел. Граф Шувалов был из породы… полнокровных людей, которых раздражить мог любой пустяк. А сейчас он был далеко не в лучшем состоянии для беседы с братом Василия Морозова и мужем Евгении Морозовой.

– Ваше сиятельство, я пришел… по делу, – сказал Игорь, в последний момент проглотив недопустимое: “пришел потребовать”. – У вас сейчас сохраняется роман моей покойной жены. Прошу выдать мне его.

Граф несколько мгновений таращился на него так, точно ему предложили сплясать канкан.

– Какой роман?.. Вы в своем уме? Убирайтесь сейчас же вон!

У Игоря дернулась щека; он шагнул вперед, но тут князь Завадский ловко заслонил его собою.

– Граф, вы нас очень этим обяжете, – проговорил он с любезностью и вместе с тем с угрозой, которую едва можно было почувствовать. Но граф почувствовал. Он покраснел еще больше и рванул воротничок, точно тот душил его.

А потом его сиятельство вдруг как-то сник, точно отчего-то утратил задор – не то оробел, не то потерял желание ввязываться в драку.

– Какой еще роман? – угрюмо спросил он, опустив глаза. Граф побарабанил длинными красными пальцами по столу, и Игорь вдруг кожей ощутил: знает. Помнит, где… Но отчего-то тянет время… что за черт?

– Роман госпожи Морозовой под названием “Предвечное блаженство”. Рукопись, сшитая из нескольких ученических тетрадей, – пояснил князь Завадский с такою же угрожающей любезностью. – Прошу вас отыскать его и вернуть нам. Русская литература проиграет, если лишится этого произведения.

Граф Шувалов едва ли был большим любителем русской литературы, как и литературы вообще; но спорить он не стал. Однако и отвечать – тоже. Просто угрюмо сел в кресло, не предложив сесть своим гостям.

– Я не могу вам его… вернуть, – проговорил он, словно бы с презрением; но больше с усилием. С насилием над собой. Лицо его сиятельства пошло красными пятнами.

Князь нахмурился и подался вперед; это уже не походило на упрямство ради упрямства, здесь было что-то другое.

– Почему не можете, граф?

Граф Шувалов пронзительно взглянул на него своими зелеными глазами, которым, однако, всегда словно бы не хватало жизни.

– Я бросил его в камин. Еще неделю назад.

Игорь пошатнулся, как будто его ударили; хотя до сих пор он даже не задумывался о важности Жениного труда. Князь побледнел.

– Сожгли? – сказал он.

Граф кивнул, не поднимая глаз.

– Да. Сжег, – отрывисто сказал он. – Вы можете потребовать с меня компенсации.

“Но почему?”

Ответ был очевиден обоим. Добиваться более подробных оправданий от человека, который был сейчас хуже, чем вдовец, было унизительно и для его дворянского достоинства, и для достоинства его гостей. По вине Морозовых, по вине этого романа граф стал мужем сумасшедшей, которую, возможно… до сих пор любил.

– Нет, компенсации не нужно, – проговорил князь. Он посмотрел на Игоря, взглядом приказывая ему держать себя в руках. Но тот уже достаточно укрепился, чтобы сохранять свое достоинство, каких бы усилий это ни стоило.

Они поклонились и молча вышли.

Уже за дверью особняка, в саду, Игорь нашел в себе силы заговорить. Наедине с графом у него будто челюсти онемели.

– Ну, вот и все. Кончено.

Князь улыбнулся грустно и светло.

– Я склонен верить, Игорь Исаевич, что ни одно дело на земле не гибнет. Творения духа неуничтожимы, как неуничтожим сам дух.

Игорь склонил голову.

– Прощайте, князь, – угрюмо сказал он.

– Нет, – возразил тот со спокойною уверенностью. – До свидания – до свидания, когда вы осознаете истину. И сейчас я непременно доставлю вас домой.

Игорь не стал возражать; но мысленно он со своим спутником уже простился. Дорога от графского особняка была довольно длинной, но весь этот путь они промолчали – каждый заключившись в себя.

Князь молчал терпеливо. Время, думал он, вот что нужно каждому семени, чтобы прорасти.

========== Эпилог ==========

Анна Николаевна опять мучительно плохо спала. Несколько раз она вскрикивала во сне, а один раз проснулась и зарыдала. Уже в третий раз фельдшерица, дежурившая за стеной изолятора, в который поместили ее сиятельство, прибежала к Анне Николаевне и стала ее успокаивать.

– Полноте, голубчик Анна Николаевна. Спите спокойно, никто вас тут не тронет…

– Ах, нет… Вы ничего не понимаете…

Графиня нисколько не обижалась, что к ней обращаются вот так запросто. Напротив, казалось, если бы кто-нибудь назвал ее “ваше сиятельство”, она вздрогнула бы от ужаса; графине становилось легче от ласки этой простой женщины, но страх ее не покидал. Она не находила покоя.

– Он придет за мной, придет. Мне негде спрятаться, – плакала Анна Николаевна, обхватив руками колени, вокруг которых сбилась ее длинная полотняная белая рубашка. Белокурые волосы графини, которые некому было больше завивать, растрепанными прядями ниспадали на сгорбленные плечи.

– Никого злого мы до вас не допустим, миленькая Анна Николаевна, – ворковала фельдшерица, гладя больную по плечу. – Вот увидите. Я слово такое знаю: как скажу, вся нечистая сила разбежится.

– Правда?

Графиня затихла и с доверчивостью ребенка воззрилась на свою утешительницу.

– Правда, правда, – улыбаясь, кивала фельдшерица. Анна Николаевна тоже улыбнулась.

– Ах, скажите мне это слово, я сама буду нечистого отгонять…

– Нельзя: слово тайное, в нем тогда только сила, когда его без нужды не говорят, – все так же улыбаясь, сказала добросердечная полная фельдшерица. – Вы усните, голубчик, а я вас посторожу. Никого до вас не допущу, вот крест.

И она бестрепетно перекрестилась, потом перекрестила Анну Николаевну.

– Спите, спите.

Анна Николаевна послушно легла и натянула до подбородка простыню, которой укрывалась из-за жары.

– Вы такая добрая… – сказала она с улыбкой.

Казалось, она не помнит, как зовут ее утешительницу, но та ничуть на это не обижалась.

– Спите, миленькая, господь с вами.

Когда больная притихла, низенькая круглая фельдшерица встала и, слегка переваливаясь, вышла из палаты. Закрыв дверь, она помрачнела. Села на свой стул и покачала головой, подперев кулаком щеку.

“Ох ты, болезная… И не помогает ничего, и, видать, уже не поможет”, – подумала она. На своем веку фельдшерица повидала множество таких несчастных, которых помещали в клинику не для лечения – а затем, чтобы сбыть их с рук. Почти все они были неизлечимы. И эта, хоть и графиня, ее сиятельство: никакими консилиумами, дорогими лекарствами, диетами и ваннами нельзя было вернуть ей здравый рассудок.

А Анна Николаевна уже опять проснулась и тихонько всхлипывала, свернувшись калачиком и дрожа. От того, что ее преследовало, никак нельзя было укрыться. Это снова и снова проникало сквозь стены, входило в нее и мучило; а может, и вовсе никогда не выходило. Рвотная тоска одолевала Анну Николаевну, неизбывная тоска, как будто предсмертная.

Но эта тоска все не прекращалась, больная все не умирала.

– Оставьте меня, не мучайте… Неужели я это заслужила? – прошептала графиня. Она уткнулась лицом в подушку, дрожа, пытаясь спастись, укрыться.

– Чем я это заслужила? Я всегда была добра, любила бога, – шептала Анна Николаевна, переворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди. В этот миг она всецело верила своим словам.

Анна Николаевна вытянулась на спине и уставилась в окно. Его оставили открытым, чтобы больная дышала свежим воздухом. Теплый ветерок овеял ее лицо, и Анна Николаевна улыбнулась: ей наконец полегчало.

– Там так хорошо… Почему мне нельзя туда?

Она увидела, что на подоконнике кто-то сидит, какая-то ночная тень, и улыбнулась своему гостю, обрадовавшись, что уже не одна.

– Вы кто?

Евгения Морозова бесшумно соскочила с подоконника и направилась к ней. Анна Николаевна не сразу узнала, что это она: на Евгении Морозовой не было очков, так что открылось бледное, с тонкими чертами одухотворенное лицо, и ничего больше не заслоняло красивых зеленых глаз. Женя была одета в темную амазонку и цилиндр, очень шедшие к ней.

– А, здравствуйте, – сказала графиня, с растерянной улыбкой садясь в постели. – Я вас не ждала.

Женя улыбнулась и приблизилась к Анне Николаевне вплотную. Она двигалась легко, грациозно и бесшумно, как будто плыла по воздуху.

– Вы мне рады?

Графиня склонила голову к плечу и свела брови, как будто размышляя. То мечтательные, то безумные глаза ее приобретали все более осмысленное выражение.

– Вы умерли?

Женя, все так же улыбаясь, опустила голову и разгладила рукой в перчатке сбившуюся под графиней простыню. Потом покачала головой и сказала:

– Нет.

Анна Николаевна счастливо и зябко поежилась, положила голову на колени и сказала:

– Как это хорошо.

Женя ласково погладила ее по волосам, и больная как будто просветлела. Чувствовалось, что сейчас ей легко, совсем легко.

– Вы поправитесь, обещаю, – сказала Женя.

– Как грустно, что Пьер сжег вашу книгу, – пожаловалась графиня. – Я так хотела ее поставить на полку и всегда иметь при себе! Это самая очаровательная история в моей жизни!

– А почему вы думаете, что Пьер ее сжег? – спросила Женя.

– Мне приснилось, – хлопая ресницами и растерянно улыбаясь, сказала Анна Николаевна.

Женя с мягкой улыбкой поправила выбившийся из прически темный локон.

– Спите сейчас. Все у вас будет хорошо.

Анна Николаевна улеглась, подложив руку под щеку. Но глаз не закрыла, продолжая смотреть на Женю.

– Я хочу увидеть, как вы улетите, – попросила она. – Улетите, пожалуйста!

Женя засмеялась.

А потом улетела.

***

Лидия, бывшая Морозова, а теперь Краснова, шла домой из клиники, которую посещала по беременности. Лидия была в мрачном настроении. Она была передовая женщина, выполнявшая все гигиенические процедуры, необходимые беременным, и не стеснявшаяся обсуждать с врачами нюансы своего состояния; но болезненные симптомы, опасные для нее и для ребенка, не проходили.

Странно. У нее постоянно возникали галлюцинации, отличавшиеся необычайною четкостью: раздражен был не только зрительный центр, а еще и обонятельный, и другие. Видения Лидии имели плотность, запах и температуру. Ей особенно часто представлялось, что она видит своего покойного мужа – галлюцинация пыталась говорить с нею, пахла одеколоном Василия и дотрагивалась до нее теплой рукой; но Лидия каждый раз зажмуривалась и встряхивала головой, и видение уходило. Однажды этот прием не помог. Галлюцинация осталась, и тогда с Лидией случилась настоящая истерика – она заплакала, швыряясь в образ Василия вещами, и, наконец, он пропал.

Лидия боялась за свой рассудок. Она знала, что такие душевные болезни не лечатся – ей прописывали массаж, моцион, успокоительные средства, но, видимо, недостаточно сильные, чтобы поправить ее расстроенные нервы. Более сильные были попросту опасны для ее ребенка.

Лидия села на скамейку, поглаживая округлившийся живот. Она мысленно твердо пообещала себе, что этот ребенок родится здоровым.

“Как хорошо, что Веня ничего не знает…”

Муж ее и вправду ни о чем не подозревал – видел, что жена похудела, стала нервной, но приписывал это только ее состоянию. Лидия очень надеялась, что правда не выплывет наружу – узнав, что ее преследует образ мертвого мужа, ее нынешний муж мог не только взревновать, а еще и заподозрить какую-нибудь чертовщину. Он ведь был раньше спиритом, а у них у всех… мозги немного набекрень. Даже у тех, кто как будто бы вылечился от своего увлечения.

Лидия поднялась и направилась дальше, твердой походкой. Она была намерена бороться до конца.

Вечером муж спросил ее, как ее здоровье.

Лидия отважно улыбнулась.

– Я была сегодня у врача. Доктор говорит, что беременность протекает хорошо.

Ротмистр Краснов нахмурился. Что-то несостыковывалось в словах жены.

– Тебе же вроде бы что-то прописывали от нервов. Или нет?

Лидия махнула рукой.

– Это было давно. Сейчас я вполне здорова.

Она деланно улыбалась. Ей больше всего было страшно, что муж оставит ее, беременную, когда обо всем узнает. Но тот не стал вдумываться в ее слова: обрадовался им и, обняв жену, чмокнул ее в щеку.

– Какая ты у меня красавица!

Лидия заставила себя польщенно засмеяться, хотя губы ее дрожали.

Но будущую мать минула беда – с этого же дня, как будто ее слова, сказанные мужу, имели магическую силу, галлюцинации прекратились полностью. Она выздоровела совершенно.

***

Саша очень горевала по своей подруге – и после Жениной смерти характер Саши изменился. Она стала чувствительнее, нередко впадала в задумчивость и даже начала вести дневник, чего с нею никогда не бывало.

Мысли ей приходили неожиданные. Вместо событий дня, вместо наблюдений, касающихся своего маленького сына, Саша рассуждала на темы, над которыми раньше смеялась или попросту предпочитала не задумываться.

“Вот люди, – писала она, устроившись вечером в кресле, со своей тетрадкой в твердом коленкоровом переплете. – Каждый на что-то надеется, на что-то, в чем не признается ни себе, ни другим, потому что засмеют. Давеча, к примеру, мы ходили в церковь. Я смотрела на лица людей – боже мой! Стоят слушают пение, смотрят на образа, вид благолепный, плачут даже. А выйдут из храма – и вся благость тут же из голов повыветрится. Потому что тут опереться не на что, в этом обещанном свете и неопределенном блаженстве: что это такое? Как это понять и как этого хотеть?”

Саша запустила пальцы в густые пшеничные волосы и вздохнула. Потом продолжила.

“Людям нужно что-то гораздо более зримое, земное. Вот почему так мало искренне верующих”.

Саша подождала, пока подсохнут чернила, потом хотела закрыть тетрадь. Но вдруг замерла, сосредоточенно глядя перед собой. Такое выражение бывает у поэтов, которых посещает вдохновение.

Вместо того, чтобы закрыть и убрать свой дневник, Саша перевернула исписанную страницу; ей открылся чистый разворот.

Она обмакнула перо в чернильницу, стоявшую рядом на столике, и быстро поставила вверху страницы заглавие, состоявшее из двух слов:

“Предвечное блаженство”.

Она написала эти слова собственной своею рукой, но смотрела на них с таким удивлением, точно только что проснулась.

– Вот это… да, – прошептала Саша. – Вот это… да!

– Саша, Валя зовет! – крикнула ей мать из соседней комнаты.

– Бегу, бегу!

Саша бросила тетрадь и побежала к проснувшемуся сыну.

Через короткое время она вернулась и плюхнулась в кресло, схватив на колени дневник. Щеки ее горели от возбуждения. Саша снова обмакнула перо в чернильницу и открыла тетрадку на прежнем месте.

Она начала писать, быстро и гладко, как будто под диктовку – так пишет только человек, переполняемый готовыми, зрелыми мыслями и уже уложивший их во фразы. Ни стиль, ни описываемый предмет ничуть не были знакомы Саше, но ее это, казалось, сейчас не смущало.

Через пятнадцать минут Саша перестала писать.

Встряхивая усталой рукой, она с изумлением пробежала глазами по исписанным страницам. Несколько листов, без единой помарки.

– Ну спасибо, – слегка усмехнувшись, сказала Саша кому-то невидимому; или просто себе под нос. – Ну привет… Мне, вообще-то, стирать пора…

Она бросила тетрадку и вскочила.

– Вот это да-а, – прошептала Саша, покачнувшись на носках и сцепив руки на затылке. – С ума сойти…

Она вдруг восторженно засмеялась, снова схватила тетрадку и прижала ее к груди. К счастью, в комнате больше никого не было и никто не удивился ее странному поведению. Саша подошла к своему комоду и с какой-то нежностью убрала дневник в верхний ящик, под стопку белья.

– До завтра, – сказала она тетрадке, прежде чем задвинуть ящик.

***

Через две недели Игорь с удивлением получил письмо от Александры Зыковой, в котором она просила его о встрече, чтобы сообщить нечто необычайное.

“Еще одна!” – с раздражением подумал он.

Но отказывать подруге Жени не годилось. Игорь пригласил ее для разговора в Александровский сад, где уже произошло столько трагических для его семейства развязок.