Текст книги "Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

И тут же сам себя одернул.

Молодой человек поднялся из-за стола, надеясь, что не покраснел. Двое бездельников-журналистов, сейчас сидевших в кабинете вместе с ним, с живейшим любопытством смотрели на барышню. Однако с кресел, где они развалились, не встали.

Василий поморщился от этого хамства – оскорбительного прежде всего для самих невеж. Но прежде, чем поставить их на место, он поприветствовал визитершу. Вежливо и сдержанно, как незнакомку.

– Здравствуйте, сударыня.

Василий слегка поклонился, пожав руку в серой вязаной перчатке, в тон шапочке и кашне. У девушки были тонкие и совсем ледяные пальцы. “Замерзла”, – пронеслось у него в голове.

Он чуть не забыл, кто она такая и по какому делу явилась. Но, взглянув в блестящие круглые очки, сурово сдвинул брови и отступил, сложив руки на груди.

– Чем могу служить?

– Господин Морозов, могу ли я присесть? – спросила Евгения Прозорова.

Василий быстро огляделся, но никаких свободных стульев, кроме его собственного, в кабинете не имелось. Хотя были, конечно, стулья за столами двух его сотрудников, которые сейчас отсутствовали по причине болезни…

– Соловьев, уступите даме место, – сказал он, взглянув на одного из репортеришек, которые так и не шевельнулись, услышав просьбу посетительницы.

– Тут еще полно свободных мест, – возразил наглец, самым оскорбительным образом оглядывая с ног до головы то Василия, то стоящую даму. Это был сын богатого купчика, которого устроили в издательство по знакомству – притом еще и сам поэт, мнивший себя гением.

– Соловьев, вы меня слышали? – резко повторил редактор. – Встаньте и не позорьтесь!

Мальчишка вскочил, поправив брюки и пригладив длинные волосы.

– Подумаешь, – сказал он. – Мендель, пойдем!

Двое хамов вышли с видом оскорбленного достоинства.

– “Мендель”? – нахмурившись, повторила Женя.

– Да. Ваш собрат по перу, – с едва заметной иронией отозвался Василий. – Теперь их развелось очень много.

– Кого? – сказала Женя.

Менделей или писак?

Василий улыбнулся, предоставив ей ответить на этот вопрос самой.

– Сядьте, – сказал он, указав на освободившееся черное кожаное кресло. – И изложите ваше дело.

У него было много работы, но он сам не знал, отчего тянет. Отчего хочет заставить эту барышню, которая так долго портила ему жизнь, сделать первый шаг.

Женя села в кресло. И тут, почувствовав под собою опору, она словно утратила уверенность, поддерживавшую ее изнутри. Прикрыла глаза на миг.

– Как у вас жарко, – пробормотала девушка.

Она и вправду так и пылала.

– Снимите вашу накидку, – тут же предложил Василий. Спохватился, устыдившись себя, но было уже поздно. Скандалистка встала и сняла свою шапочку, потом кашне. Расстегнула отороченную мехом ротонду и огляделась.

– Туда, – Василий кивнул в сторону вешалки для одежды, стоявшей в углу. Женя благодарно улыбнулась, потом прошла к вешалке и аккуратно пристроила все снятые предметы гардероба.

Шапочку она уронила от волнения, и Василий чуть не бросился к ней на помощь. Остановил себя, стиснув зубы и выругавшись едва слышно.

Барышня вернулась в кресло, и Василий увидел, что на ней длинная черная юбка, жакетик и белая блузка с жабо. Все это плотно облегало ее стройную фигурку.

Молодой человек глубоко вздохнул и заставил себя думать о Лидии. Светлый, любимый образ на миг обнял его теплым облаком, а потом рассеялся.

Все, о чем Василий мог сейчас думать, была эта бессовестная девица в очках.

Он сел так, что между ним и Женей оказался стол.

– Что вам угодно? – сухо спросил редактор.

– Я пришла поговорить с вами насчет моей повести, “Предвечное блаженство”, которую я прислала вам под псевдонимом “Аврора”, – проговорила Женя. – Вы ознакомились с ней, не так ли?

Василий кивнул, стараясь держать себя в руках. Он опустил глаза, сосредоточив внимание на стоящем на столе стакане с карандашами.

– Да, Евгения Романовна. Эта повесть нам не подходит по нескольким причинам, которые я указал на полях вашей рукописи. Поэтому ваша повесть отклонена. Что-нибудь еще?

Женя опустила глаза и поправила юбку. Василий взглянул на ее пламенеющие щеки и почувствовал прилив жара и стыда при мысли о том, что эта барышня сейчас скажет. Однако он ошибся.

– Милостивый государь, – четко и сухо сказала писательница, подняв свои зеленые глаза. Глазищи у нее были огромные. – Вы никак не обозначили причины, по которым моя повесть отклонена. Вы сделали мне несколько незначительных замечаний, начиная… – тут она достала из сумочки тетрадь и открыла на месте, заложенном закладкой, – с препоследней страницы. Взгляните, – тонкий палец замер на первом подчеркнутом слове.

Василий вскочил, поддернул за лацканы свой пиджак, потом снова сел.

– Мне нет нужды глядеть, сударыня, – так же сухо сказал он. – Выспренность, – он загнул один палец. – Неправдоподобие персонажей, – он загнул второй. – Наконец, порнографический характер* некоторых сцен…

Женя открыла рот и прижала к нему ладонь. Она покраснела еще сильнее, хотя думала, что сильнее уже невозможно. Ах, мерзавец! Порнографический характер, значит!..

– Я думаю, Василий Исаевич, вам известно, что это не мое начинание, – проговорила она охрипшим голосом. – Русские литераторы еще с восемнадцатого века пишут о любви, и достаточно смело. Куприн… Пушкин…

– Вы равняете себя с ними? – оборвал ее Василий.

Женя закусила губу, испытывая огромное желание ударить его своей сумкой по голове.

– Ну что вы, – тихо сказала она. – Даже не думаю равнять. И я зашла в описании любви не далее, чем наши старые писатели-романтики, послужившие мне образцами. Я уверена, что вы заметили…

– Да, – оборвал ее Василий. – Погодин… Баратынский… Кукольник… Я заметил, на какие образцы вы опирались, Евгения Романовна. Но подражательство – это не творчество.

– А, теперь новый упрек, – сказала Женя. – Подражательство! Вы уж выберите что-нибудь одно! И скажите, возможно ли писать без всяких образцов?

Василий провел рукой по вспотевшему лбу. Эта девица определенно сведет его с ума.

– Сударыня, мне некогда с вами торговаться, – сказал он сквозь зубы. – Нам не подходит ваша повесть! Это неплохая стилизация, но не более! Ничего более сердцу и уму! И людей таких, как вы изобразили, не бывает!..

– Только потому не бывает, что вы их не видали? – с едва заметной усмешкой спросила пигалица-писательница.

Василий вышел из себя.

Он резко встал и наклонился над нею через стол, оперевшись на столешницу ладонями.

– Мадемуазель, а что вы в жизни видали? – произнес он, впиваясь взглядом в лицо девчонки. – Вы пишете о любви, а сами… Что вы можете знать о чувствах женщины?

– О, разумеется, ничего, – саркастически сказала Женя. – Совсем ничего! Скажите, господин Морозов, рожали ли детей Мопассан или граф Толстой, описывавшие в своих романах рожениц?

– Вы переходите всякие границы!.. – в ярости воскликнул Василий.

Он уже не помнил, что снаружи их могут услышать.

Женя встала с кресла, обогнула редакторский стол и приблизилась к молодому человеку вплотную.

– Это вы уже давно перешли со мною всякие границы, – тихо произнесла она. – Когда вы это поймете?

От ее нахальства он на миг онемел. А потом вдруг ощутил бешенство, которое отразилось в его взгляде, в нервном движении, так что новоявленная зеленоглазая Аврора в очках испугалась и попыталась отступить. Но Василий ей не дал. Он положил руки ей на плечи и сжал их.

– Вы пишете о поцелуях, – дрожащим голосом произнес он, глядя не в глаза Жене, а на ее губы. – А сами ничего об этом не знаете.

– Откуда вы зна… – начала Женя, но эта фраза оборвалась писком. Рука беспомощно взлетела и обвисла. Василий жадно прижался губами к ее губам, одной рукой зарывшись в пышную прическу посетительницы, а другой обвив ее талию и крепко прижимая девушку к себе. Она слабо застонала от его натиска, сделала попытку его оттолкнуть, но не смогла.

А потом вдруг собралась с силами и вырвалась. Или, может быть, Василий сам ее оттолкнул.

Несколько мгновений они глядели друг на друга как безумные, тяжело дыша.

– Я не…

Женя поднесла руку к губам.

Она не знала не то что сейчас думать, а с какой ноги сейчас ступить. Василий отвернулся, поправляя волосы.

– Вы негодяй, – жалко дрогнувшим голосом сказала девушка. – Я всегда это знала…

– Замолчите и уходите отсюда!..

Василий по-прежнему не смотрел на нее. Он боялся, что девица обнаружит, как она его распалила. Она, наверное, этого не понимала, и хорошо.

– Ну хорошо, – сказала Женя с испугом: наверное, почувствовала его состояние. Попятилась. – Только вы рассмотрите это еще раз…

– Уходите и больше здесь не появляйтесь!..

Женя вздрогнула, вжав голову в плечи от его окрика. Потом прошла к вешалке и оделась, отвернувшись от Василия. Затем вернулась к креслу, где остались сумочка и тетрадь.

Василий уже немного успокоился, и теперь мог смотреть на нее. Женя уже более уверенно взяла свою тетрадь и шлепнула ее на редакторский стол.

– Рассмотрите это еще раз, – шепотом сказала она.

Потом, не получив никакого ответа, повернулась и, мягко ступая, прошла к выходу. Покинула кабинет и закрыла за собой высокую тяжелую дверь. Прислонилась к ней на миг, облегченно вздохнув.

– Господи боже мой, – шепотом сказала она. – Я теперь не знаю, что и д…

Тут Женя почувствовала, что на нее смотрят. Подняла голову и встретилась взглядом с одним из юнцов-журналистов, сидевших в кабинете Василия…

Юнцов-журналистов…

Наглый длинноволосый мальчишка, которого назвали Соловьевым, широко улыбнулся барышне и издевательски поклонился, держа руки в карманах. Потом загоготал.

– Ты помнишь ли чудное мгновенье, Аврора?

Женя вытаращила глаза. Юнец недвусмысленно указал на кабинет и подмигнул. Несомненно, он все слышал… а может, даже и подглядел…

Женя прижала к груди сумочку и бросилась бежать. О господи, что она наделала. Что она наделала!

* В начале двадцатого века “порнографической литературой” в России могла быть названа литература, включающая эротические сцены даже небольшой степени откровенности.

========== Глава 12 ==========

Василий ничего не слышал из того, что произошло в коридоре – он слышал только гул в своей голове. Молодой человек некоторое время сидел, закрыв лицо руками, и поочередно проклинал то себя, то Женю. Нормальное существование было возможно только без нее. Врываясь в его жизнь, она всякий раз закручивала ее волчком, и закручивала волчком его самого, так что он чуть ли не чувствовал, как от него отлетают куски…

Именно в такие минуты сумасшедшие убеждения этой барышни – убеждения в способности личности к “распадению” на духовные и материальные составляющие – казались ему правдоподобными.

Василий никогда бы не согласился признать себя сверхъестественным существом, допустить среди нормальных физических и химических законов то, что сразу отбросило бы мышление в эру чудес. То, что разладило бы его мыслительную машину. Но после свиданий с Женей он именно и чувствовал себя такой разлаженной машиной…

Василий глубоко вздохнул, потом дернул за витой шелковый шнурок, висевший над его столом. Ему нужно работать, какие бы треклятые обстоятельства этому ни мешали. Еще три часа до окончания рабочего дня.

Раздался топот, и из подсобного помещения явился лакей; он остановился на пороге, почти по-военному вытянувшись в струнку.

– Василий Исаич?..

Василий улыбнулся. Этот служащий, кажется, благоговел не только перед его образованностью и положением, но и перед его фамилией.

– Чаю, Иннокентий, – приказал он. – Послаще и покрепче.

– Слушаю, Василий Исаич.

Еще до возвращения человека Василий успел заново погрузиться в работу.

Иннокентий, из дверей увидев склоненную над бумагами голову господина редактора, подошел к столу на цыпочках, поставил на его край поднос с дымящимся стаканом чая в высоком подстаканнике и удалился, неслышно прикрыв за собою дверь.

Василий окончил намеченную на сегодня работу за полчаса до ухода со службы. Потом стал наводить порядок на столе. Почти сразу ему под руку попалась голубая тетрадь, и почти сразу он вспомнил, кому она принадлежит.

– Чтоб тебя…

Язык отказывался выговорить ругательство в адрес дамы, и Василий обругал себя. Потом взял Женину тетрадь и, вооружившись карандашом, проверил кончиком пальца, заточен ли он.

Править придется много.

Но когда он начал чтение, решимость “беспощадно зарезать” барышню стала таять. Василий не мог перед самим собою, как грамотным редактором и человеком с литературным чутьем, не признать, что писала девица хорошо.

***

Василий отправился домой позднее всех. Почему-то он пережидал, пока все уйдут, точно боялся встретиться со своими сотрудниками лицом к лицу. Хотя днем, когда к нему приходила Женя, в издательстве почти никого не было. И говорили они наедине, за закрытой дверью.

Василий шел пешком, как обычно, для моциона. Тетрадь Жени Прозоровой лежала у него в портфеле, потому что он просто не мог оставить ее среди своих бумаг на столе. Точно эта рукопись обличала какое-то его преступление.

Что ж, он и в самом деле совершил преступление. Теперь голова была свободна от дневных забот, и Василию не за что было больше спрятаться.

“Один только поцелуй, – подумал он. – Это никогда больше не повторится. Никто не знает…”

Василий вдруг сдернул с руки перчатку и поцеловал обручальное кольцо. Он носил его всего два месяца, и это ощущение было прекрасно – ощущение единства с дорогой женщиной, как будто он носил ее с собой, куда бы ни отправлялся. Но сегодня, взглянув на свое кольцо, Василий впервые не почувствовал тепла.

“Лидочка…”

Она явилась перед ним – нежная, но какая-то холодная. Это потому, что он сам стал холодным.

Дальше он шел без всяких мыслей – просто со скверным предчувствием, ощущением вины, чувством зыбкости настоящего и зыбкости самого себя, как будто его “личностные составляющие” ускользали из-под его власти.

Евгения Прозорова опять его “раскачала”.

Лидия открыла ему сама, и тут же, еще не дав раздеться, обняла, целуя в щеки, в шею, в губы. Василий не успел даже снова почувствовать себя виноватым. Лидия была нежной женой, но всегда немного стыдилась его и редко начинала ласкать его сама, да еще и так бурно.

– Лидочка, что-нибудь случилось?

Она еще раз поцеловала его в холодную щеку.

– У тебя улыбка… просто прелестная, – шепотом сказала Лидия, коснувшись пальчиком его губ. – Ты принц. Нет: ты пленяющий всех восточный царь…

– Лида, милая… что с тобой?

Он растроганно обнял жену, а та, глядя на него сияющими голубыми глазами, сняла с Василия шляпу и взъерошила его волосы. Потом ласково пригладила их, рукой снова разобрав на пробор.

– Это просто я только сейчас поняла, какая я счастливая, – шепотом сказала его жена. – Счастливая, что ты – мой.

Она с восторженным смешком прижалась щекой к его пальто, потом еще раз улыбнулась мужу, уже через плечо.

– Скорее раздевайся, дорогой, ужин готов.

Лидия ушла. Василий несколько мгновений простоял на том же месте, как наказанный. Ему было так стыдно, что сводило челюсти.

А еще ему было страшно.

Наконец молодой человек заставил себя раздеться, а потом двинуться следом за женой. Он сейчас не мог смотреть на нее, и радовался отсрочке. Он преувеличенно долго переодевался, мыл руки и лицо, прислушиваясь к тому, что делается в комнатах. Лидия и прислуга звенели тарелками, переговаривались; у Лидии был счастливый голос.

Голос женщины, уверенной в своем муже, от которого зависит вся ее жизнь.

За ужином Василий почти сумел забыть о том, что сегодня случилось, и даже почти избавился от чувства вины. Особенно когда узнал, что с Лидией ничего не произошло, что она “просто счастлива”. Хотя бы об этом беспокоиться не придется.

Василий вдруг заметил, что большая часть того, что говорит ему улыбающаяся жена, проходит мимо него, как будто он слушает ее через непроницаемое стекло. Он не мог погрузиться в этот разговор, как погрузился в спор с Женей Прозоровой. В ее речь, в ее присутствие он просто ухнул, как в колодец. А сейчас он был один.

– Вася, ты слушаешь меня? – позвала его встревоженная Лидия.

Он улыбнулся и заставил себя вспомнить, о чем с ним только что говорили. Все-таки он каким-то защитным чувством это улавливал.

– Конечно. Ты говорила о Зое и ее цветах.

Лидия просияла и продолжила с жаром рассказывать о своей сестре и ее скучной семейной жизни. Она думала, что Василий сейчас с ней, в том же мире, где сейчас она. А Василий вдруг подумал, что никогда не смог бы обсуждать с Лидией литературный труд, как с Женей Прозоровой. Лидия оценивала писательскую работу “снаружи”, поверхностно, как большинство читателей – и как почти все женщины. Понимать, как “создавать людей и жизнь, и, более того, уметь это выразить было ей не дано.

Ночью Лидия первая прижалась к нему, без прежнего стеснения обняв его, целуя, пытаясь соблазнить. Василий сейчас хотел бы остаться один – но заставил себя откликнуться. Он заставил себя ласкать жену, и пришел почти в изумление, видя, с какой готовностью и восторгом она ему отдается, предлагает полными горстями то, что он не готов взять. Вскоре он приобщился к жене, но только телом: тело его требовало и получило удовлетворение, но душа была холодна.

Лидия заснула у него на груди, улыбаясь и обнимая его. Ее душистые светлые волосы щекотали ему подбородок и нос. Она была хороша, она была прекрасна, но ее жасминово-ромашковый аромат вдруг стал тягостен Василию, точно у него в объятиях лежала чужая женщина.

Он осторожно опустил голову жены на подушку и убрал со своей груди ее руку, все еще бессознательно претендовавшую на него.

***

Утром он вел себя так неестественно – видно, оттого, что пытался быть ласковым – что Лидия заметила это и встревожилась, почти обиделась. Но больше встревожилась.

– Васенька, у тебя на службе неприятности?

– Нет, – резко ответил он, радуясь, что не приходится больше притворяться. – То есть да.

Лидия ахнула.

– Небольшие неприятности… не беспокойся, Лида. Милая, – он с улыбкой притянул к себе растерянную жену и посмотрел ей в глаза. – Все проходит, как говорил Соломон.

Он поцеловал ее, потом еще раз, и наконец Лидия успокоилась. А Василий вдруг подумал, что старик Соломон был прав. Все, что было между ним и Лидией, уже прошло.

Василий чувствовал себя холодным и готовым к трудностям этого дня. Но его ожидал такой сюрприз, что встряска полностью выбила его из колеи.

Лидия сама причесывала его – Василий решил доставить ей такое удовольствие. Жена сделала ему пробор, а потом вдруг вскрикнула.

– Вася, боже мой!

– Ну, что такое?

Он обернулся почти сердито, но при виде лица Лидии испугался.

– Лида, что?..

– Кто-то обрезал тебе волосы, – прошептала она почти с суеверным ужасом. – Погляди, какого клока не хватает.

Сердце Василия быстро застучало. Жена провела ладонью по его голове за ухом, чем и встревожила его еще сильнее, и рассердила снова. Как будто он мог увидеть свои уши!

– Дай зеркало, – резко сказал он, в предчувствии какой-то пакости.

Скосив глаза, Василий сумел убедиться в правоте жены. За ухом срезано было так много, словно над ним кто-то зло подшутил. Теперь нужно идти к парикмахеру стричься. Только бы в издательстве не заметили!

– Вася, это ты сделал?.. – спросила Лидия из-за его спины. Он слышал ее голос и не имел никакого желания видеть ее лицо.

– Нет, – ответил он, и тут же спохватился.

Лидия несколько секунд испуганно молчала.

– А вдруг ты это сделал бессознательно?

Василий нашел в себе силы обернуться и посмотреть в глаза жены. Он отчетливо видел в них мысль, сообщенную Лидии Евгенией Прозоровой: физический медиум. Физический медиум. Жизнь опять становится с ног на голову…

– Лида, забудь об этом, – сердито приказал Василий. – Это чепуха. Слышишь?

Лидия медленно кивнула. Теперь она боялась еще больше: подумала, что Василий не вполне психически здоров…

Муж молча прошел в прихожую, и Лидия последовала за ним. Он оделся, не говоря ни слова и избегая смотреть на нее. Только под конец взглянул на жену – Лидия ждала ободрения.

– Будь покойна, Лида. Все хорошо.

Он притянул к себе Лидию, и она, вздрогнув, крепко обняла его. Морозовы поцеловались, потом Василий поднял свой портфель и быстро вышел.

Женя в этот ранний час была еще не одета – она сидела на кровати и медленно накручивала на пальцы темный локон, похожий на сувениры, которыми обмениваются влюбленные. Лицо Жени было почти детским от испуга.

Она еще раз приложила к своим волосам эту прядь – нет, никакого сомнения, это были не ее собственные волосы. Эти были темнее и жестче.*

* Для сравнения можно обратиться к опытам Крукса с медиумом Флоренс Кук: ее фантом, Кэти Кинг, оставлял на память участникам сеансов куски материи, вырезанные из своего платья. Впоследствии сам медиум обнаруживал, что его платье пострадало – материализация, конечно, не нарушает законов сохранения материи и энергии. Другой исследователь спиритизма, профессор Шарль Рише (физиолог, нобелевский лауреат, 1910-е годы) однажды срезал локоны у медиума Евы Карьер и материализованного ею фантома-египтянки одновременно, после чего исследовал их под микроскопом.

========== Глава 13 ==========

Был уже конец января, и морозы прошли. Но, несмотря на это, было много простудившихся. Инфлюэнца по городу ходила особенно тяжелая.

Но Женя продолжала выходить по своим делам, и родители ей не препятствовали. Серафима Афанасьевна, должно быть, махнула на дочь рукой, решив, что хуже уже быть не может…

“Может, мама, еще как может”, – думала Женя.

Она сидела в любимом кафе напротив Саши – здесь, несмотря на морозы и заразу, по-прежнему собиралась публика, но более хмурая и деловитая, чем летом. И Саша была далеко уже не тою беззаботной барышней, какой была летом.

– Третий месяц, Женька, – сказала Саша.

Она обнимала ладонями чашку с чаем, чтобы согреться, и лицо у нее было осунувшееся и невеселое. Саша в прошлом месяце подхватила простуду и переболела очень тяжело, несмотря на свое когда-то прекрасное здоровье.

Женя сочувственно молчала, не зная, какими словами тут можно ободрить. Саша в своем уже постылом браке сильно сдала. Но на ней эта болезнь не так сказалась, как может сказаться на ее будущем ребенке.

Вдруг все собственные заботы показались Жене детскими.

– Вы что… никак не могли? – шепотом спросила она. – Ираклию, может быть, убеждения не позволяли?..

– Принимать меры? – тут же поняла ее подруга. Она усмехнулась. – Какие у него убеждения? У моего благоверного одна вера – в жизнь с комфортом. О будущем Ираклий никогда не задумывался.

Саша приложила руку к животу. На лбу ее появились складки.

– Господи, Женя, мне так страшно, вдруг с ним что-нибудь…

Женя потянулась к руке Саши, и та с готовностью схватилась за руку подруги.

– Не умирай раньше смерти, Сашенька, ты ведь всегда была очень здорова, – шепотом сказала Женя. – Вот увидишь, с твоим малышом все обойдется.

– Я-то была здорова, а вот Ираклий, – страдальчески сказала Саша. – Он чем только в детстве не переболел! Господи, как поздно я это выяснила!..

Она уткнулась лицом в ладони и на несколько секунд замолчала. Вместо кокетливого капора или шапочки на голове у нее сегодня был теплый пуховый платок – само по себе это ничего не значило, конечно; но у Жени вдруг появилось чувство, что Саша начала “обабиваться”.

Но когда Саша отняла руки от лица, она была спокойна, хотя и уныла по-прежнему. Даже смогла улыбнуться. Госпожа Зыкова сделала глоток чая.

– Ты-то как живешь?

“Ты не поверишь. Просто не поверишь”, – подумала Женя.

С тех пор, как она бежала из издательства, оставив Василию свою рукопись для оценки, Женя не смела в “Пегас” и носа казать, боясь пересудов. Ей было так страшно, что вокруг имени Василия Морозова и ее собственного возникнет скандал, что они попадут в газеты…

Женя знала, что большинство журналистов – бесчестные люди. Если только тому коллеге Василия, который узнал об их поцелуе, придет в голову пустить слух среди своих… или самому воспользоваться случаем, чтобы сделать себе имя…

С тех пор прошло три дня. Женя ни о каком скандале не слышала. Но ведь у нее и возможности такой не было – ее круг общения еще сузился после того, как она потеряла Сашу.

“Если только вокруг имени Василия поднимется шум, это будет настоящий ужас, – подумала Женя. – Если только выплывет правда о его способностях… И его гордость, его фамилия…”

– Женька, ты что задумалась? – спросила Саша. – Беда какая-то?

Женя покачала головой. Она боялась сейчас затронуть Сашу – той следовало очень беречь себя в своем положении.

– Да нет, все хорошо, – сказала она. – Дописала вот роман, – со слабой улыбкой похвасталась Женя.

– “Я вас любил”? – с оттенком прежней насмешки спросила Саша. – Дашь почитать?

– Не могу. Уже отдала в печать, – со вздохом ответила Женя.

Она сгорбилась, поставив подбородок на руку, и перед глазами у нее снова проплыла сцена свидания с Василием Морозовым. Женя вдруг покачнулась от страха, вообразив свою рукопись в руках этого человека, на глазах у его коллег, на глазах у его жены. Господи, к чему может привести эта ее жажда славы…

– Ну ты сильна, мать моя, – с каким-то даже уважением сказала Саша, оправившись от удивления. – И как, тебя напечатают?

– Пока это решается, – сказала Женя. – Но надеюсь… что да…

Вдруг ей расхотелось этого – расхотелось всякого признания, всякой известности. Чем больше известности приобретет она, тем больше угроза для Василия. Уже нельзя это отрицать. Но, может быть, Василий перестанет заниматься ею – и больше никаких неприятностей у него не возникнет?

Жене хотелось только продолжения этих “неприятностей”… Только подтверждения того, что Василий – медиум… Что это не плод ее воспаленного воображения…

– Посмотри-ка, кто сидит вон за тем столиком, – вдруг сказала Саша. – Да посмотри же!

Женя обернулась.

На мгновение на нее словно напал столбняк. Саша была удивлена такой встречей, но далеко не так удивлена и испугана, как Женя. Через два столика от них сидел Миша Кацман, и о чем-то оживленно разговаривал с длинноволосым юношей, которого Женя несколько дней назад встретила в издательстве… С юношей по фамилии Мендель…

“Ну конечно, ведь все евреи держатся друг друга! Но то, что Кацман знает Менделя – это же катастрофа! – подумала Женя. – Ведь Кацману известно, что такое Василий Морозов!”

Она присмотрелась к лицам – голосов отсюда не было слышно. Лица у обоих молодых людей были распаренные, красные, Кацман энергично жестикулировал, но это ничего еще не значило. Они могли обсуждать вопрос, не имевший никакого касательства к Жене и Василию.

И тут, совершенно неожиданно, Жене вспомнилось, как она отказала Мише Кацману в этом же кафе осенью. Конечно, тот ничего ей не предлагал; но отказ был выражен ею и понят им ясно. Миша Кацман был очень умный молодой человек.

– Женя, ты чего? – спросила Саша.

Она потянула ее за рукав.

Женя повернулась к ней. На лице у нее была такая же готовность к худшему, как и у Саши.

– Ничего, – ответила она.

– Поздороваться к нему не подойдешь? – спросила Саша.

Женя улыбнулась. Повела плечом в сторону Мишиного приятеля.

– А ты?

Саша покачала головой.

– Не понимаю, что мы все в нем находили, – шепотом сказала она. – Он же не наш, совсем не наш! Они даже по духу совсем не наши!

– Прежде всего – по духу, – сказала Женя.

Саша несколько мгновений молчала.

– Вы с ним что-то не поделили, Женька?

Женя покачала головой.

“Очень надеюсь, что нет…”

И вдруг Кацман, сидевший к ним лицом, заметил ее с Сашей.

Женя поняла это по жесту Саши, призывавшей ее сохранять спокойствие. Сама Женя не решалась обернуться, чтобы не привлечь внимания еще и Менделя. Ей ни в коем случае нельзя это сделать.

Женя понимала, что происходит за ее спиной, по Сашиному лицу. На нем вначале отразился испуг, потом удивление. Саша проследила взглядом за кем-то, а потом облегченно вздохнула.

– Ушли! – приглушенным голосом сказала она подруге. – Ушли, а ведь он узнал меня! Но делал вид, что мы незнакомы!

– Он, конечно, и меня узнал, – мрачно пробормотала Женя.

– Женька, ты ему дорогу перешла? – спросила Саша с явным испугом.

Женя печально улыбнулась и перевела разговор на другое. Благо Саше было о чем рассказать. Разговаривая о бесчисленных Сашиных семейных неурядицах, Женя временно забывала о том, какую карусель закрутила сама.

***

– Я на самом деле кое-что слышал о нем, – сказал Миша.

Приятели остановились в скверике неподалеку от кафе. Было холодно, и они стояли, сунув руки в карманы, подняв воротники пальто. Миша Кацман сосредоточенно смотрел сквозь оконное стекло на Сашу и Женю, все еще сидевших за своим столиком и занятых разговором.

– Неужели? – спросил длинноволосый остролицый Мендель. Сейчас в нем не было той наглости, с какой он держал себя с Женей Прозоровой, когда она приходила в издательство. Казалось теперь, что этот молодой человек только подражал поведению Соловьева, своего богатого русского приятеля – а может, переменял свою манеру в зависимости от ситуации.

– Да, действительно, – сказал Миша. – У этого господина Морозова, Гриша, есть некоторые способности, необъяснимые современной наукой. Я думаю, если ты постараешься, ты можешь набрать превосходный материал.

Мендель в ответ издал какой-то простуженный звук. В своем кургузом пальтеце он мерз, шапка не налезала на уши, красневшие среди распущенных длинных волос. Миша с жалостью посмотрел на него. Так недолго и заболеть, а у бедняги Гриши и без того денег нет.

– Курить хочешь?

Мендель бледно улыбнулся.

– Спасибо, Миша.

Он вытащил сигарету из протянутой пачки.

Друзья закурили; Мендель при этом не отрывал взгляда от Жени, сидевшей к нему почти спиной. Могло показаться, что этот молодой человек апатичен и сообщение Миши Кацмана не произвело на него никакого впечатления – но взгляд его сощуренных светлых глаз изменился. Теперь он был серьезным и цепким.

– Странно, что никто этого до сих пор не видел, – заметил Мендель, затягиваясь между своими словами. – Я уже полгода служу рядом с Морозовым, и он никак себя не обнаруживал. Никто не поверит, если я напишу о его способностях, вот в чем дело.

Приятели внимательно посмотрели друг на друга.

Миша улыбнулся. Конечно, Гришу беспокоило не столько то, какая доля правды будет в его статье о медиумизме. Он беспокоился, как бы не попасть в беду из-за клеветы. Василий Морозов человек в свете далеко не последний.

– Видишь ли, Гришенька, – медленно произнес Кацман. – Тебе нужна сенсация. И публике нужна сенсация. Правда никому не нужна…

Он задумался.

– Я наблюдал любопытные вещи, – так же медленно продолжал Миша. – Так называемый медиумизм у нашего Василия вылезает наружу от сердечных чувств к некоей знакомой нам барышне. Ну, или, может, – он тонко улыбнулся, – не только сердечных…