Текст книги "Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Нет, я не хочу так думать. У нас просто… произошло взаимное недопонимание, случающееся между всеми людьми. Но я знаю, что мы сможем разрешить все наши трудности.

Женя сжала зубы, зная, что должна удержаться от слез и признаний, хотя это было очень трудно.

– Хочешь, пойдем покатаемся верхом? – предложил Игорь. – Ты ведь, кажется, полюбила этот вид спорта?

Женя посмотрела на него и расхохоталась так, что слезы раскаяния наконец навернулись на глаза.

– С удовольствием… С большим удовольствием!

К вечеру они полностью помирились. Женя сейчас благословляла мужскую нелюбовь к длительным объяснениям – как и мужскую неспособность вполне понимать женщин, даже у умнейших представителей сильного пола.

– Игорь, – непринужденно сказала она мужу вечером, когда они уже собирались ложиться спать. – Во вторник мама празднует день рождения, и меня пригласили к ней к пяти. Ты пойдешь со мной?

Это был опасный момент – хотя на самом деле не очень опасный. Игорь не ненавидел свою тещу, он вообще был достаточно снисходительно-почтителен ко всем женщинам, чтобы не одаривать их полноценной ненавистью – но старался избегать общества Серафимы Афанасьевны, насколько возможно.

– Меня же не приглашали, насколько я понимаю, – проговорил Игорь. Он улыбнулся. – Я не хочу портить твоей матери праздник.

Женя кокетливо-сердито засмеялась.

– Что ты такое болтаешь!

Он засмеялся тоже. Как хорошо, что мужчины плохо запоминают даты, думала Женя, глядя на мужа.

Теперь в этот обман ловко укладывались и посещение маникюрши и парикмахера. Значит, она и перед Фросей отоврется.

***

Фросю Женя, как и Игоря, предупредила заранее, в понедельник. Фрося посмотрела на барыню с неодобрением. В последние дни из ее обращения с госпожой исчезли простота и приветливость: как будто Фрося была вынуждена жить рядом с морально нечистоплотным человеком, которого ей приходится терпеть как хозяина… хуже – как хозяйку.

Когда морально нечистоплотной становится хозяйка, рушится весь дом.

Но теперь уже ничего не имело значения, кроме события, предстоявшего Жене. Во вторник она встала довольно поздно, чтобы вечером иметь свежий вид. Да и неизвестно, насколько затянется бал у ее сиятельства. Женя слышала, что такие вечера у богачей продолжаются далеко за полночь.

Женя приняла ванну, вымыла и высушила волосы и, надев бальное платье, заколола волосы в простую прическу. Сейчас она даже радовалась, что Анна Николаевна предложила ей услуги своего парикмахера. Разве можно появляться на гранд-приеме в доме графини Шуваловой с прической, сделанной горничной Фросей!

Да Женя сейчас и не хотела просить Фросю о помощи.

Она покинула дом, взяв с собой несколько необходимых дамских мелочей – и самое главное: роман. Ее, по обыкновению графини, уже ждал экипаж. Анна Николаевна вела свою игру… или пьесу, развязки которой Женя не знала. Как и жанра этой пьесы.

Но ей меньше всего хотелось бы выступить в главной роли в драме.

“Ну уж нет, Анна Николаевна”.

Женя села в экипаж – сегодня в настоящую карету, как в первый, торжественный раз – и карета покатила. Женя представила себя со стороны, и что-то сжалось в груди.

Дама в черном экипаже, в красном – “как кровь ее сердца”, как бездумно уронила Анна Николаевна, которой только хотелось покрасоваться перед самой собою. “Mon ame a son secret, ma vie a son mystere, Un amour eternel en un moment conçu…”*

Когда Женя вышла из кареты, в ушах у нее все еще звучали эти строчки.

Она направилась к дому, все еще выглядевшему мирно и буднично в свете августовского дня. Хотя такой дом никогда не выглядел буднично, разве что для людей, лишенных “художественного смысла”.

“Дурак был Базаров, как можно лишать себя понятия красоты? Это все равно что обкарнать себя, отрезав лучшую свою часть”.

Женю пропустили в пустую переднюю, и к ней сразу же вышла Анна Николаевна. Графиня тепло обняла свою приятельницу. Она выглядела приветливой и спокойной, только синие глаза мерцали странным блеском.

– Ну вот и вы, моя дорогая. Я тоже еще не готовилась, займемся туалетом вместе.

* Идея-фикс (фр.)

* Дорогой друг, это ваша история, тайна вашей души (фр.)

* Какая очаровательная идея (фр.)

* Ничего общего с реальным Александровским садом в Москве это вымышленное место не имеет: в моем романе сад также назван в честь царя Александра I, поскольку такие наименования нередко повторяются.

* Туз – вельможа, знатный и богатый человек.

* Начало знаменитого сонета французского поэта Алексиса-Феликса Арвера (1806-1850), “Un secret”:

“Моя душа скрывает тайну, и моя жизнь скрывает тайну: это вечная любовь, что я постиг в один миг…”

========== Глава 35 ==========

Парикмахер Анны Николаевны проделал с волосами Жени все то же, что она делала сама – завил их и собрал на затылке, приколов темно-каштановый шиньон, и цветом, и мягкостью не отличавшийся от собственных волос клиентки.

Но волосы были убраны надо лбом и висками как-то так, что преобразилось все лицо. Волосы сделались пышнее, овал лица – благородней. Теперь и Женины очки в тонкой золотой оправе стали почти незаметными.

Анна Николаевна, с любезностью хорошей хозяйки уступившая очередь причесываться Жене, наблюдала за работой парикмахера не отрываясь. Она дала ему длинную нить белого жемчуга – вплести Жене в волосы. Так даже рта не открыла, чтобы возразить. Что в этом проку?

После манипуляций маникюрши Женины ноготки приобрели идеальный вид, в чем, однако, не было большого смысла – ей все равно предстояло снова надеть белые лайковые перчатки. Зато графиня, вдобавок к украшению в волосах, собственноручно повесила Жене на шею серебряное колье с рубиновой подвеской, походившей на каплю крови на ее тонкой шее.

– Это подарок, – улыбаясь, проговорила Анна Николаевна.

Тут Женя не выдержала и открыла рот, но графиня коснулась ее губ пальчиком, призывая к молчанию, и засмеялась.

– Это совершенные пустяки! Копейки в сравнении с тем удовольствием, что вы мне доставляете!

Анна Николаевна достала какие-то головокружительно пахнущие духи.

– Я хочу, чтобы на сегодняшнем балу все были от вас в восхищении, – проговорила она, смачивая духами Женины волосы, ямку под горлом и запястья. У Жени мурашки по спине побежали – и от холодного прикосновения душистого спирта, и от этих слов.

Графиня отступила от нее на несколько шагов и сложила руки, улыбаясь с видом невинности и восторга.

– Charmant! Сегодня вы будете королевой, – проговорила она. – Вы непременно затмите меня!

Несмотря на улыбку графини, от Жени не укрылось, как сверкнули глаза Анны Николаевны при этом замечании. Для нее невыносимо было даже в шутку предположить, что какая-то женщина может затмить ее.

– Ну, теперь я оставлю вас, дорогая, – сказала Анна Николаевна. – Мне нужно отдать последние распоряжения перед балом. У вас есть почти час – погуляйте по особняку, – обаятельно улыбаясь, предложила она. – Можете выйти в зимний сад, заглянуть в библиотеку, у нас прекрасное собрание книг…

Анна Николаевна торопливо направилась к двери. Но вдруг остановилась и опять посмотрела на гостью.

– Я бы вам посоветовала приготовить речь о спиритическом вопросе, – неожиданно произнесла графиня, как будто в самый последний момент вспомнила о важнейшей вещи. – Вы расскажете то, что рассказывали мне с глазу на глаз, целому собранию моих гостей. Я для того и позвала вас.

И она вышла, как ни в чем не бывало. Вот вам вся графиня Шувалова, Анна Николаевна – вынь ей да положь.

Жене осталось только схватиться за голову; она села, сжав в пальцах свои переплетенные жемчугом локоны, но спустя мгновение отдернула руки, вспомнив, что нельзя портить прическу.

“Черт бы тебя побрал!”

Оратор из нее был… неважный.

Нет, излагать свои мысли на бумаге Женя умела прекрасно. Она признавала это перед самой собою без ложной скромности. Но говорить – делать доклад! Перед знатью! О важнейшем духовном вопросе современности!

“Графиня, должно быть, полагает, что если я прекрасно пишу, я так же прекрасно рассказываю экспромтом, – мрачно подумала Женя. – И чем я подкреплю свое выступление? Неужели вытащу мои личные письма перед незнакомыми важными господами, перед мужчинами? У нее нет стыда, ей это все равно! Неужели непонятно, что серьезную речь о спиритизме нужно готовить еще тщательнее, чем адвокату выступление в суде!..”

Но Анну Николаевну не интересовали ее затруднения.

Женя схватила со столика свою замусоленную тетрадь и, сжав губы, крупным шагом вышла в коридор. Она остановилась, оглядываясь.

Почти сразу к ней подошел лакей по имени Стефан.

– Вам помочь, мадам?

– Да, – резко ответила она. – Проводите меня в библиотеку, Анна Николаевна дала дозволение! И принесите мне бумагу и перо!

Прошло полчаса – тишина в доме была, как в могиле; к услугам Жени была вся графская библиотека, плюшевые кресла и полное одиночество. Она потребовала, чтобы ей принесли кофе покрепче: для прояснения рассудка.

Но все это было напрасно.

Часы тикали и тикали, и чем меньше времени оставалось до бала, тем меньше связных мыслей оставалось в голове у Жени. Что поделаешь, она была не публичный человек. При одной мысли о том, какому собранию ее скоро представят, у нее холодели руки и опускался желудок.

Женя до половины наполнила корзину для бумаг черновиками своего доклада, а толку было ничуть. Она представила себе, с какими лицами слуги графини будут завтра выбрасывать этот мусор – и не прикажет ли Анна Николаевна, для своего увеселения, оставить его ей? Эта женщина не гнушалась ничем, решительно ничем…

Потом Женя услышала шаги, смех и голоса. Кто-то командовал лакеями, обменивался приветствиями. Началось! Все, времени уже нет!

“Скажу ей, что ничего не вышло! И не буду я выставлять себя на позор и на посмешище всем этим графьям! Пусть удавится!”

Женя встала с дивана и оправила платье и прическу. Она стала ждать прихода графини. Два чувства сверкали на ее лице: вызов и обреченность.

Графиня не пришла – вместо нее явился Стефан.

– Ее сиятельство просят вас пожаловать в бальный зал.

Женя царственно кивнула.

– Иду.

Женя улыбалась – как Василий Морозов улыбался ей, прощаясь с нею навек; как улыбается полководец перед последним боем. Она взяла под мышку свою тетрадь и покинула библиотеку, следуя за Стефаном.

Она ожидала, что ее проведут в столовую, по Жениным представлениям, не уступавшую размерами бальному залу; но она ошибалась. Ее провели в настоящий бальный зал – величиною с хорошую квартиру, с бархатными портьерами, с золотом и лепниной. С музыкой, звуки которой донеслись до Жени из-за дверей, уже подчиняя ее своему ритму, сердечному ритму этого дома. С лакеями, разносящими на подносах шампанское. С нарядными дамами и господами во фраках и белых перчатках, увидеть которых Женя была совершенно не готова.

К ошеломленной дебютантке, на которую обратились все взоры, подошла улыбающаяся хозяйка, в ослепительном розовом туалете.

– Дамы и господа, с наслаждением представляю вам мою почетную гостью – Евгению Романовну Морозову, новую звезду нашего литературного небосклона, виновницу сегодняшнего торжества! – воскликнула графиня и зааплодировала.

И Жене зааплодировали все.

Она, не зная, что сделать еще, присела в реверансе, низко склонив голову. Несомненно, Анна Николаевна точно рассчитала этот шаг! Она нарочно позвала Женю последней, чтобы представить ее публике, будто артистку!

Графиня очутилась рядом и взяла Женю под свободную руку.

– Дайте, дайте сюда, – вполголоса проговорила она и избавила Женю от романа, который та не знала, куда деть – потрепанная ученическая тетрадка совсем не сочеталась с ее туалетом и со всей обстановкой.

Женя попыталась проследить взглядом судьбу своего романа, но тот уже исчез – поди теперь догадайся, которому из своих слуг графиня отдала его и как тот им распорядится.

А Анна Николаевна, между тем, повела ее по залу, представляя ей своих высокопоставленных гостей. “Князь такой-то”, “генерал такой-то” – у Жени от страха и расстройства словно уши заложило, а глазам вместо лиц представлялись какие-то блины над белыми манишками, хотя она была в очках и видела не хуже окружающих.

Господа кланялись ей, дамы кивали, а несколько женщин даже протянули руку. Женя пожимала белые перчатки с приклеенной улыбкой. Она знала, что выглядит сейчас глупо. Как, должно быть, над ней потом будут смеяться! Да вот, они уже смеются!

Взрыв смеха в дальнем конце зала заставил ее вздрогнуть.

Она уже стояла одна, в красном платье – единственная женщина в красном платье на весь зал! – чувствуя себя опозоренной и совершенно несчастной. Женя заметила, что играют вальс, а несколько пар посреди зала танцуют. Остальные, и господа, и дамы, стояли в стороне и что-то с улыбками и смехом обсуждали. Целью этого вечера были явно не танцы, и не чтение – а что? Она, Женя? Кого Анна Николаевна хочет из нее сделать?..

– Мадам?

Женя обернулась, поспешно попытавшись придать выражению своего лица естественность и любезность.

– Вы танцуете?

Строгий и красивый господин лет сорока пяти, с черными усиками, поклонился ей, делая шаг в ее сторону. Он протягивал руку в перчатке с недвусмысленным намерением взять Женю за талию.

Она шагнула к этому господину, неловко опустив руку ему на плечо. В следующий миг ее уже закружили, неумолимо выводя в центр зала, под обстрел взглядов благороднейшей публики. Женя попыталась вспомнить, кто ее кавалер – конечно, его уже представляли ей, иначе он представился бы сам. Еще она пыталась понять, что ему от нее нужно; и при всем при этом ей приходилось следить за ногами, потому что она уже сто лет как не танцевала.

– Евгения Романовна, верно ли я слышал, что вы – ведущий голос спиритического движения в нашем городе? – спросил вдруг ее кавалер, не переставая умело кружить Женю по залу. Он учтиво улыбался. – И все ваши произведения посвящены спиритизму?

– Простите, сударь… не имею чести…

От растерянности Женя чуть не наступила этому незнакомому господину на ногу, но он вовремя предупредил ее неловкое движение.

– Простите, я не расслышала вашего имени! – заявила Женя, горя, как маков цвет. Она со стыдом и вызовом взглянула в черные глаза своего кавалера, а тот только рассмеялся: зубы у него были великолепные.

– Князь Завадский, – представился он.

Женя чуть вторично не наступила ему на ногу. Вся красная, рассмеялась, когда князь поддержал ее.

– Признаться, первый раз в жизни вальсирую с князем!

– А я, признаться, первый раз в жизни вальсирую с женщиной-литератором, которая является еще и спиритом!

Оба дружно рассмеялись; но этой фразой князь Завадский окончательно сбил Женю с ритма, хотя сам продолжал двигаться в танце, как ни в чем ни бывало – однако Женя остановилась. Учтивый кавалер остановился тоже; взяв Женю под руку, он отвел ее в сторону.

То ли лакей, то ли сам князь подставил ей стул, и Женя села. Ей хотелось провалиться сквозь землю.

Князь Завадский сел рядом.

– Простите, Евгения Романовна, я не подумал, что вы не привыкли к такому обществу…

– Конечно, нет! Я не аристократка! – резко ответила Женя, не поднимая головы.

Князь словно бы смешался на мгновение. Он чем-то напоминал ей Игоря – благородный, но не надменный, как граф Шувалов.

– Прошу вас, держитесь со мной запросто – мы люди простые… И вы неподдельно интересуете меня, – сказал князь с улыбкой. – Знаете ли, что вы едва ли не единственный человек, от которого я ожидаю свидетельства о подлинных медиумических явлениях? Большая часть рассказов о сверхъестественном – пошлый вздор, который с такою легкостью плодится…

Тут князь Завадский взглянул куда-то в зал, и у Жени мелькнуло подозрение – уж не о хозяйке ли вечера он говорил?

– Простите, князь, а чем вы поверите мои слова? – с улыбкой, маскирующей замешательство, спросила она. – Откуда вы знаете, что мое свидетельство – истинное? Спириты так часто бывают легковерны…

– Извините, – спохватилась Женя.

Князь засмеялся.

– Ничего, ничего. Вы совершенно правы в отношении большинства спиритов. Но не в отношении меня, – прибавил он, галантно беря Женю за руку и прикасаясь губами к кончикам ее пальцев. – Я всегда взвешиваю и свои, и чужие слова… Ведь вы не хотели этой вдруг обрушившейся на вас известности?

Женя от неожиданности отдернула руку.

Князь Завадский улыбался.

– Вы совсем непохожи на особу, которой вас хотели нам представить, – вполголоса проговорил он. – На барышню, отбросившую приличия ради минутной славы. Я вижу, что вы очень умны и целомудренны.

Женя нахмурилась.

– Я не барышня, и я не…

– Целомудренны – то есть не выставляетесь напоказ, – объяснил князь. – Это красное платье, что на вас сегодня, – вроде той газетной статьи, из которой я узнал о вас, сударыня. Я теперь вижу ясно, что вы не давали интервью этому господину Светочу. Он оболгал и вас, и медиума, но мне видно с определенностью, что его ложь построена вокруг истины.

Взволнованная Женя открыла рот, чтобы ответить – беседа приняла неожиданный оборот. Но тут им помешали. К ней приблизилась графиня Шувалова; собеседники тотчас же отвернулись друг от друга, точно виноватые.

– Eugenie, ну что же вы! – воскликнула Анна Николаевна. – Идемте, пора!

– Куда? – спросила бедная Женя.

– Вы же обещали мне речь, – сказала графиня. – Помните? Ведь вы ее, конечно, подготовили?

– Нет, – сказала Женя. Присутствие князя вдруг придало ей храбрости. – Я ничего не обещала, Анна Николаевна, и я не готова к такому выступлению. Это должна быть речь века, – проговорила она, глядя в сначала растерянные, а потом загоревшиеся гневом синие глаза графини.

– Ну погодите, я вам это припомню, – прошипела Анна Николаевна и быстро скрылась в толпе гостей, словно князя тут и не было.

Женя воззрилась на князя, безмолвно спрашивая совета и моля о поддержке. Он коснулся ее локтя.

– Не беспокойтесь, Евгения Романовна, это… обычное дело, – морщась, сказал князь, теперь уже, несомненно, подразумевая графиню Шувалову. – Попасть в фавориты к Анне Николаевне, а потом оказаться в немилости за какой-то пустяк. Но Анна Николаевна отходчива…

В черных глазах его, однако, была тревога, не соответствующая его словам.

“Анна Николаевна обещала мне издать мой роман, обещала мне Букина – а теперь ничего этого уже не будет”, – подумала Женя.

– Князь, а как ваше имя? – спросила она, только чтобы получше опереться на своего единственного знакомого здесь.

– Виссарион Борисович, – ответил тот.

Князь пожал ей руку, чувствуя ее состояние.

– Хотите, я принесу вам шампанского?

“Нет, не бросайте меня!” – чуть не крикнула Женя. Но сумела улыбнуться и кивнуть.

Князь встал, поклонился и отошел.

Женя осталась сидеть, так и не смея подняться со стула, чтобы сделать тут какие-нибудь самостоятельные шаги; но Виссарион Борисович вскоре вернулся. Он подал Жене бокал шампанского.

– Прошу вас.

– Благодарю, – ответила Женя, не зная, как увильнуть от питья, чтобы не обидеть его. Но князь снова ее выручил.

– Евгения Романовна, знаете ли вы, что здесь в зале есть люди, которые такого же мнения о вас, что и я? – с улыбкой спросил он. – Хотите, я сам представлю вам их?

Женя с радостью поднялась.

– Я буду счастлива!

Князь повел ее по залу, держа под руку. Он начал вводить ее в общество намного тактичнее, чем это делала хозяйка, и Женя вскоре обнаружила, что здесь действительно немало людей, разделяющих ее взгляды и Виссариона Борисовича. Это были все такие люди, что у нее голова закружилась без всякого вина.

Женя поставила свой бокал на столик, видя, что какая-то очень почтенная дама лет шестидесяти протягивает ей руку.

– Княгиня Батурина, Мария Федоровна, – вполголоса проговорил над ее ухом князь Завадский.

– Позвольте пожать вашу руку, госпожа Морозова. Я надеюсь, что вы не растаете, как фантом вашего вдохновителя, – с улыбкой проговорила пожилая княгиня; седые букли, лежавшие на открытой морщинистой шее, придавали ей сходство с портретами Екатерины Второй. До этого княгиня Батурина лорнировала Женю, но сейчас смотрела на нее серьезно и уважительно, несмотря на шутливый тон.

Женя, ощутив себя польщенной, ответила на рукопожатие; княгиня пожала ей руку коротко и твердо, как мужчина. Эта дама с екатерининской осанкой слегка склонила перед Женей голову.

Женя ощутила прилив восторга. Она забыла о том, что не пьет, и опять схватила со столика свой бокал с шампанским, которое едва пригубила.

И прежде, чем она успела поднести бокал ко рту, Виссарион Борисович схватил Женю за руку с криком:

– Не пейте!

Тут же с другой стороны раздался чей-то крик:

– Господа, ее сиятельству плохо!

– Она подсыпала вам что-то, – прошептал князь Завадский Жене, которая сама чуть не лишилась чувств. – Безумная! Как бы не мышьяк!

Женя чуть не вскрикнула – как можно говорить такие слова! Но на них с князем уже никто не обращал внимания. Все суетились вокруг Анны Николаевны.

========== Глава 36 ==========

Графини Жене отсюда не было видно – и она не знала, как быть: то ли стоять и держать бокал с отравленным вином, уликой против Анны Николаевны, то ли бежать к ней на помощь. А вдруг графиня притворяется?

Но откуда-то Женя знала: нет, не притворяется.

– Подождите, я… сейчас.

Князь быстро, виновато-растерянно улыбнулся Жене и тоже бросился к ее сиятельству. Оставшаяся совершенно одна, Женя вспотевшей рукой перехватила бокал с ядом и двинулась к графине последней – медленно, боязливо дыша. Сделав всего пару шагов, она замерла. Из гущи фраков и кружев раздался стон – такой мучительный, точно там лежала не обморочная, а роженица: испуганные аристократы отшатнулись, пронзительно вскрикнула какая-то женщина. Что-то розовое всплеснулось между черных фрачных плеч: рука графини в вышитом шелковом рукаве. Потом раздался еще один стон. Там, где предположительно лежала графиня, произошло какое-то судорожное движение: как будто ее удерживали силой.

“У нее что, корчи?” – с ужасом подумала Женя.

– Господа, да что вы стоите, вызовите же карету скорой помощи*! – крикнул тот же голос, что привлек общее внимание к припадку Анны Николаевны. – Быстрее, быстрее!

– Здесь есть телефонный аппарат? – крикнула Женя. На нее обернулись сразу несколько перепуганных лиц.

– Да, нужно срочно вызвать по телефону карету! – крикнул князь Завадский. И тут из толпы вырвался какой-то одинокий фрак и вихрем вылетел из зала. “Да это же сам граф!” – сообразила Женя. Как она не видела его до сих пор? Должно быть, надменный граф Шувалов сделался незаметным на время бала, чтобы не мешать своей “Аннушке” забавляться…

Теперь толпа, окружившая Анну Николаевну, поредела – испугались по-настоящему. Женя увидела, что графиня, с разбившимися белокурыми волосами, с заголившимися белыми плечами полусидит-полулежит на руках двоих мужчин, в генеральском мундире и во фраке. Вернее, не сидит, а бьется в судорогах. Анна Николаевна выгибалась, голова ее склонялась то к одному плечу, то к другому, лицо было искажено; графиня то всхлипывала, то застанывала, так ужасно, точно ее кто-то мучил изнутри.

“О господи!” – подумала Женя и быстро перекрестилась несколько раз. Ей разом вспомнились все рассказы о юродивых, слышанные ею в жизни и донесенные до нынешних дней преданиями.

– Связать! – выкрикнула Женя; она утерла локтем лоб, покрывшийся холодным потом. – Господа, свяжите ее полотенцами, вы же ей своими ручищами синяков наставите!

Кажется, она в этой ситуации соображала лучше всех.

Князь Завадский и еще несколько мужчин бросились выполнять Женино распоряжение. Аристократам едва ли не силой пришлось заставить двигаться слуг, на которых точно напал столбняк – кто-то просто стоял и трясся, побелев, при виде буйного помешательства своей госпожи, а кто-то бормотал молитвы и мелко крестил лоб.

– Ненавистное племя, семя дьявола-а!.. Изведу вас под корень!.. – вдруг страшно закричала Анна Николаевна, выгибаясь дугой.

“Да она же одержима! – подумала Женя. – Один бог знает, кто в ней сидит!..”

Примчались князь и его помощники с длинными белыми полотенцами и скатертями. Графиню, все еще корчившуюся в руках, державших ее, с невероятной для женщины силой, закатали в длинную скатерть, как в смирительную рубашку. Поверх еще перехватили сложенным полотенцем.

– В постель, в постель отнесите! – понизив голос, командовала Женя. – Пока карета не приехала!

Державшие графиню генерал и его помощник, почти обессилевшие, с трудом подняли Анну Николаевну. Голова ее моталась, она не то хохотала, не то рыдала. Потом вдруг графиня лягнула генерала в грудь так, что он с криком боли чуть не выпустил ее, и, будто обильную рвоту, исторгла длинное ругательство – теперь на каком-то иностранном языке. Женя опять расслышала имя сатаны.

Графиню вынесли из зала, и среди гостей пробежал облегченный шепоток. Какая-то девушка плакала, а княгиня Батурина громко и торжественно нараспев читала “Отче наш”.

К Жене подбежал тяжело дышащий князь Завадский.

– Ну, слава богу! – воскликнул он. – Успокоили!

Женя перекрестилась.

– Это точно, что слава богу.

Она тоже дышала тяжело, точно боролась с кем-то или бежала. Встретилась взглядом с Виссарионом Борисовичем, потом двинула рукою, державшей бокал, как будто безмолвно спрашивая, что ей с ним делать.

Красивый стареющий князь несколько мгновений смотрел на Женю, потом дернул плечами; усмехнулся, предоставляя ей решать самой. Сдать или нет юродивую полиции?

Женя отвернулась от князя и быстрым шагом покинула зал, держа бокал в руке. Если кто-то и обратил на это внимание, едва ли придал Жениному поведению большое значение – всех слишком занимал несчастный случай с Анной Николаевной. Конечно, все давно подозревали, что графиня Шувалова не в себе – но только сейчас открылась вся полнота ее несчастья.

“Не дай мне Бог сойти с ума, – думала Женя, шагая по пустому коридору в сторону уборной и держа бокал с вином в вытянутой руке, точно ядовитое животное. – Не дай мне Бог сойти с ума… Душевные болезни почти неизлечимы…”

Она наконец вылила шампанское и ополоснула бокал. Потом подумала и, подбежав к открытому окну, разбила бокал о подоконник и выбросила осколки в кусты.

“Ну, хотя бы так сойдет… Только если у графини найдут яд – впрочем, даже если и найдут. Она же никого не отравила”.

Женя зашагала обратно в зал; она вдруг поняла, что всхлипывает от жалости к графине и к себе, от горя. Вот все и кончилось. Из меценатствующих российских Крезов только умалишенная Анна Николаевна могла связаться с нею, Женей Прозоровой; а теперь Женя в большом свете никому не нужна, никто не окажет ей протекцию. Более того, безвозратно потерялся ее роман. Если Женя теперь осмелится потребовать его у графа Шувалова, тот просто сотрет ее в порошок – и будет, наверное, прав…

“Эту женщину нужно отдать под суд – она ходит и убивает людей, и не понимает этого…”

– Мне надо умереть, – пробормотала Женя. – Мне давно надо умереть.

– Что вы говорите!

Женя не замечала, что остановилась посреди коридора и говорит сама с собою вслух; а рядом с нею стоял князь Завадский, вышедший к ней из бального зала.

– Не смейте наговаривать на себя подобным образом, – взволнованно проговорил он, сжав Жене руку. – Не смейте накликать на себя смерть! Она и так придет в свой час, за каждым!

Женя улыбнулась.

– Вы ничего не знаете, Виссарион Борисович. Я приношу всем вокруг меня одни несчастья. Есть человек, который любит меня на свою беду, и которого я не отпускаю…

“А есть человек, которого люблю я, и который не отпускает меня, хотя мертв уже давно”.

Князь схватил ее за другую руку. Обручальное кольцо впилось Жене в фалангу безымянного пальца, и она поморщилась от боли.

“Игорь! Игорь! Благороднейший человек на свете!”

– Как вы думаете, Виссарион Борисович, может быть, это наказание нам за спиритизм? – спросила Женя, подняв глаза на князя. – Ведь церковь считает то, что мы делаем, большим грехом…

– Ах, что вы говорите!

Виссарион Борисович сморщился, сразу сделавшись пятидесятилетним.

– Никто из нас не верит церковным догмам, именно поэтому все мы сегодня здесь, – сказал он. – Обещания церкви скупы, как мошна богача, общи и почти безосновательны – они не могут уже удовлетворить никакое изголодавшееся сердце…

Князь отпустил одну Женину руку и взял ее под локоть.

– Я отвезу вас домой.

“Погиб, погиб мой роман”, – подумала она, не отвечая.

У Жени опять заболело сердце – да так, что боль разошлась во все левое плечо и руку. Она посмотрела в окно, за которым совсем стемнело, и улыбнулась.

***

Женю привезли домой в то обманчивое сумеречное время, при определении которого летом легко можно ошибиться и на час, и больше: вперед и назад. Солнце не то село, не то еще не село; небо было пока прозрачно-золотым, но тени уже сделались резкими и черными.

Перед тем, как распрощаться с князем, Женя спросила у него, который час.

– Половина девятого, Евгения Романовна, – сказал его светлость.

“Он же “светлейший князь” – разве не так?”

Женя смотрела на человека, почтительно ждавшего ее прощальных слов, и только дивилась его простоте и такту. Неужели таковы все истинно благородные люди?

– Благодарю вас… от всего сердца, – сказала Женя. – Не знаю, как я без вас добралась бы домой.

Виссарион Борисович наклонил голову. Его экипаж, очень удобный, тоже был черным и лаковым, как и графский, а обе дверцы украшали гербы. “Гербовая карета”.

– Рад, что оказался полезен, – сказал князь.

Жене пора было идти, но она не решалась – ощущая какое-то благостное чувство, то самое презираемое “новыми людьми” чувство, будто ее осияла своим светом эта высочайшая особа. На самом деле немногие из аристократов обладают таким даром, подумала Женя. В братьях Морозовых тоже была эта способность покорять людей.

Видя, что Женя замешкалась, не зная, как осуществить расставание, князь улыбнулся и опустил руку в карман.

– Вот, возьмите, мадам, – проговорил он, подавая ей глянцевитую визитную карточку с золотым зубчатым краем. – Если у вас возникнет нужда во мне, вы можете ко мне обратиться. Я буду рад продолжить наше знакомство.

Жене показалось, что князь откуда-то знает – продолжения знакомства не будет. Но, однако, его предложение было искренним.

– Благодарю вас, ваша светлость.

– Для вас я Виссарион Борисович, – с улыбкою сказал князь, притронувшись к своей шляпе. Но у Жени не получалось выговорить “Виссарион Борисович” при виде титула “светлейший князь”, горящего золотом на его карточке. Ниже имя и титул повторялись по-французски, тоже золотом, а также был проставлен адрес его светлости и указан номер телефона.

Князь поклонился Жене, а потом шагнул к своему экипажу. Лакей подсадил его в карету. Карета тронулась с шорохом колес и перестуком копыт, а Женя так и осталась стоять, водя пальцем по зубчатому краю гладкого картонного прямоугольничка. Сердце часто и громко билось.